В нашем мире почти не осталось одиночных романтических интеллектуальных одиссей, кульминацией которых становился прорыв в парадигме. Чтобы тенденция сместилась от индивидуумов к командам, был даже придуман термин «коллективный интеллект». Это не значит, что ранее не предпринимались совместные усилия. В широком смысле даже один творческий индивидуум никогда не бывает один, поскольку все те гиганты, на плечах которых он стоит, являются скрытыми членами команды. То же самое относится к интеллектуальным родственным душам этого творческого индивидуума, идеи которых он поддерживает, и интеллектуальным оппонентам, представления которых он пытается опровергнуть. Любой творческий процесс совершается в культурном контексте, что по определению делает его коллективным. В своих книгах «Групповой гений» и «Объяснение креативности»¹⁵ Кит Сойер приводит множество примеров такого коллективного творчества, и вертикального (основанного на предыдущих исследованиях), и горизонтального (через взаимодействие с современниками), в науке, искусстве и бизнесе.

Но даже в самом непосредственном проявлении творческий процесс все чаще направляется группой, нежели индивидуумом. Все больше нетривиальных открытий и инноваций в науке совершаются командами различного состава и численности. Как должен заметить читатель научного журнала, средний список авторов любой статьи существенно вырос за последние несколько десятилетий, и единоличное авторство встречается все реже. Я, как индивидуум, иногда сетую на перемены, потому что по темпераменту и стилистике, по образу действия мне всегда был ближе одиночный интеллектуальный поиск. Я полагаю, что таких ученых, как я, довольно много, но это все пустые сожаления, и мы приспосабливаемся.

Поскольку новые виды искусства сейчас все чаще переплетены с технологиями, тенденция к коллективизму также, вероятно, коснется искусства. Это значит, что попытки понять природу инновации и творческого процесса более не должны зацикливаться, исключительно или предпочтительно, на креативном индивидууме. Следует направлять силы на изучение креативных ансамблей. Понимание правил и запретов успешной новаторской команды сам по себе креативный процесс, и непростой, как считал покойный Дж. Ричард Хакман, профессор социальной и организационной психологии в Гарварде и ведущий эксперт по командной деятельности¹⁶.

На процесс инноваций оказывают влияние общественные, культурные и демографические изменения. Все чаще подвергается сомнению закрепившееся убеждение, что емкость для инноваций имеет возрастной срок годности¹⁷. Это наблюдается даже в математике, которая столетиями считалась прерогативой юных умов. В результате тщательного анализа не удалось установить однозначной взаимосвязи возраста математика с количеством и качеством его работ¹⁸. Противоречат ли эти данные нейробиологическим соображениям, изложенным в этой книге? Нет, но они подчеркивают, что существует много путей к творческому произведению, которые могут быть взаимодополняющими и зависящими от различного опыта и разнообразных свойств мозга. Кроме того, и это важный момент, все эти пути могут быть разными в разные времена и в разной культурной, а также информационной среде.

Какое значение имеют эти различия для оптимального возраста создания творческой команды в разных сферах инноваций? Предполагается, что эффективная команда должна включать и представителей молодежи, необремененных устаревшими предубеждениями, и людей зрелого возраста, которые приносят свои знания и опыт¹⁹. Как общий принцип, это имеет смысл, но следует также выяснить, как это распространить на различные территории творческого поиска. Действительно, этот вопрос больше чем научная проблема. Это социодемографическое требование. Учитывая старение развитых обществ, просто невозможно позволить себе не использовать творческий потенциал не слишком молодых представителей.

И еще существует гендерность и гендерный разрыв. Постепенно приходит конец доминированию мужчин в науке и искусстве, и тенденция к гендерному равенству, несомненно, продолжится. Существуют ли определенные различия в командном участии между представителями двух полов, и если так, то какие это различия и как они могут использоваться наилучшим образом для продуктивного сотрудничества? Такого рода расследование может показаться сегодня «неполиткорректным», но только лишь в обществе, где процветает гендерное неравенство. Когда в обществе утвердилось гендерное равенство и паритет, вопрос о комплементарности вклада в творческий (и любой другой) процесс представителей разных полов может быть разрешен конструктивно и рационально, без истерии, нападок и разрушительного эффекта «политкорректности». Когда Михай Чиксентмихайи в 1990–1995 годах брал интервью у 91 «исключительной личности», он не смог добиться паритета «пятьдесят на пятьдесят», потому что в некоторых отраслях творческой деятельности женщины были представлены недостаточно. Вместо этого он должен был довольствоваться соотношением семьдесят-тридцать в пользу мужчин. Можно надеяться, что в наши дни это соотношение было бы ближе к равенству²⁰.

Передовые научные и технологические инновации больше не являются монополией Европы и Северной Америки. За последние несколько десятилетий господство передовых публикаций по нейробиологии и нейропсихологии китайских, японских, сингапурских и других не-западных авторов стало отчетливо заметным. Я предполагаю, что такая же картина наблюдается и в других областях творческой деятельности человека. Но хотя наука и технологии становятся все более интернациональными и усредненными, все еще остается разница культур. Именно глобализация важного творческого поиска и появление международных команд заставили нас изучать влияние культурного контекста на инновации и творческий процесс. Межкультурная нейробиология – это относительно новая дисциплина, которая изучает взаимодействие культуры и индивидуального познания, или даже культуры и мозга, ее естественным будущим развитием станет межкультурная нейробиология инноваций²¹.

Действительно, глобализация отраслей знаний и все большее участие в ней незападных обществ, знаковая тенденция второй половины двадцатого столетия, были в некотором роде улицей с односторонним движением: остальной мир принимал западный путь и в основном получал от этого пользу. Не существует абсолютно никаких гарантий, что эта тенденция сохранится в двадцать первом столетии. На самом деле есть достаточно причин верить, что будет иначе. В историческом смысле азиатские общества были развитыми, потом отброшенными назад, и снова стали передовыми. Сейчас эти передовые азиатские общества вновь завоевали свое место на переднем крае мировой сцены и отошли от роли культурной покорности, которую играли в течение последних столетий. Их древние культурные традиции и черты также все больше заявляют о себе. И когда африканские общества также присоединятся к кругу глобальных инноваций, они также принесут свои особенности. Да, мир, возможно, постепенно станет «плоским», если воспользоваться названием бестселлера Томаса Фридмана, но формирующееся «плоскоземье» больше не будет продолжением североамериканской прерии или восточноевропейской степи. Это будет смесь и амальгама различных культурных черт и личностных типов и элементов совершенно разного исторического происхождения.

По мере того как процесс современных инноваций покончит с монополией Запада, должны измениться и сами исследования инноваций и креативности. Нужно обратить внимание и отбросить неявное допущение о том, что все изученное нами в этой области, и в области познания в целом, в Северной Америке и Западной Европе автоматически распространяется на остальной мир. Грядет межкультурная наука об инновациях и креативности, или, по крайней мере, она должна появиться. В мире глобализации регионы, которые в не столь отдаленном прошлом могли считаться незначительными в смысле нетривиальных творческих результатов, теперь становятся главными игроками. Здесь возникнет множество инновационных центров, и понимание их сходств и различий будет существенным для того, чтобы они входили в игру гладко и продуктивно. Межкультурное исследование инноваций и креативности будет больше чем простой научный поиск. Это будет практическая потребность в «плоском мире».

Различные культуры вызвали к жизни разные когнитивные стили, и эти различия проявляются как в повседневной жизни, так и в науке и искусстве. Для того, кто, подобно мне, провел годы становления в России, а расцвет профессиональной карьеры в Соединенных Штатах, это не голословное утверждение, но опыт разделенной на две части жизни. Различие когнитивных стилей может быть фундаментальным, хотя и неуловимым атрибутом культуры, и я нахожу разные когнитивные культуры намного более интересными, чем простое знакомство с этнической кухней и путешествия по экзотическим местам. Такие различные, сформированные под влиянием культуры когнитивные стили обладают нетривиальными, хотя и трудноуловимыми взаимными дополнениями, суть которых невозможно передать даже такими штампами, как «относительные достоинства и недостатки». Вместе эти взаимные дополнения могут привести к командной синергии, коллективная творческая мощность которой будет намного превышать эффективность гомогенной в культурном отношении команды. Я искренне верю, что приток в американские университеты студентов и молодых ученых из Китая, Индии, постсоветских стран Европы и Азии, из других отдаленных мест принесет свой вклад в американскую науку и станет ее уникальным достоинством. Несмотря на то что эти молодые люди получат высшее образование в Соединенных Штатах, они принесут с собой когнитивные стили и когнитивные особенности, сформированные в культурном контексте их родной страны, и их участие в креативных командах по эту сторону Атлантического или Тихого океана приведет к мощным нелинейным результатам. Систематические исследования природы таких когнитивных различий, сформированных в культурной среде, было бы достойным предметом исследований креативности как таковой. Вероятно, такое исследование могло бы включать выработку систематических методов для оптимизации состава творческой команды в различных сферах и для различных целей. Хотя внешне эта идея стратегического объединения индивидуумов различного культурного происхождения в творческий ансамбль может показаться неполиткорректной, я, как человек, который всю жизнь пренебрегал политкорректностью, даже в Советском Союзе, нахожу ее интересной.

Взаимосвязь нейробиологии и культуры в формировании и направлении креативного процесса остается одной из главных тем этой книги. Значение ее, бесспорно, огромно, но у нас нет шансов по-настоящему понять природу взаимосвязи нейробиологии и культуры в творческом процессе, пока исследование креативности ограничено западной, однородной в культурном плане средой. Чтобы по-настоящему понять природу этого взаимодействия, мы должны преодолеть культурную ограниченность (или это культурное высокомерие?) и проводить сравнительные исследования креативности в различных культурных контекстах. Как знает каждый ученый, переменную нужно варьировать, чтобы понять ее вклад в рассматриваемый процесс, но до сих пор, и по большому счету, мы этого не сделали. Мы не пытались понять роль родной культуры в творчестве индивидуума.

В отличие от технической креативности, художественное творчество никогда и близко не было монополией Запада. Оно всегда процветало в отдаленных уголках мира. Я пишу эту часть главы на Бали, где я сейчас провожу отпуск и куда приезжаю около 30 лет. Этот анклав Индии называют Островом Бога. Он лежит в центре Индонезии, по большей части мусульманской, и знаменит почти неисчерпаемым креативным искусством: это живопись, резьба по дереву, скульптура, ткачество, художественная работа по металлу и, конечно, танцы и музыка. Старый королевский город Джокьякарта в непосредственной близости от острова Ява представляет собой другой клубок художественного творчества, в самых разных формах туземного, утонченного культурного выражения, процветающего в необычной концентрации.

Реклама не упустила из вида уникальность Бали и Джокьякарты, и на острове Бали возникли многочисленные коммерческие «творческие» мастерские, классы и центры, приглашающие представителей западного мира к поиску новых впечатлений. Но мой поиск в Google и PubMed перекрестных ссылок «креативности» со словами «Бали», «Джокьякарта» и «Ява» принес только одну англоязычную публикацию в рецензируемом научном журнале²². Похоже, что исследователи креативности, поглощенные собой и западноцентричные, до сих пор не воспользовались возможностями, предлагаемыми этой естественной лабораторией творчества. Это позор, потому что многие парадигмы, которые обычно используются на Западе для изучения творчества, могут быть также использованы в других культурах, таких как Бали и Джокьякарта. Наряду с другими вопросами такие исследования позволили бы выяснить характер взаимосвязи нейробиологии и культуры в творческом процессе и способствовать развитию более широкой темы «межкультурной когнитивной нейробиологии».

Пришествие «межкультурной когнитивной нейробиологии» прольет свет на широкий круг вопросов, касающихся креативности. Мы проводим свои исследования взаимосвязи мозга и ума в западных условиях, а потом свято верим, что наши данные универсальны. Но так ли это? Является ли генетический контроль над некоторыми формами художественного творчества, подобных тем, которые мы обсуждали в Главе 10, тем же самым или различным в разнообразных популяциях? Является ли оптимальный для творчества возраст одинаковым в разной культурной среде? Например, можно сравнить западных и балинезийских или яванских художников. Будет ли скорость миелинизации мозга, связь которой с творчеством мы раскрыли в Главе 10, одинаковой или разной в различных обществах?

В моей предыдущей книге «Новый управляющий мозг» я кратко коснулся исторической загадки. Если мы предположим, что срок окончания миелинизации мозга наступает в возрасте примерно от 28 лет и до 35 и является универсальным, то нам придется допустить, что некоторые, самые выдающиеся исторические события были результатами работы незрелого мозга, поскольку самые влиятельные личности прошлого принимались за переделку истории, будучи в подростковом возрасте и до двадцати с небольшим лет. В качестве примеров можно привести египетского фараона Рамзеса Великого, еврейского царя Давида, французского короля Людовика XIV, российского императора Петра Великого, Александра Македонского. Королева Елизавета I была немногим старше 25 лет, когда приняла трон и положила начало одному из самых продолжительных и самых неординарных царствований в истории Англии. Точно так же Наполеон Бонапарт выиграл свою первую крупную битву в 26 лет. Или это случайность, что скорость миелинизации путей и, возможно, других переменных, связанных с развитием нейронов, находится, в некоторой степени, под контролем культуры? «Межкультурная нейробиология» сделает возможным разрешить эти и многие другие интригующие вопросы, касающиеся креативности и инноваций, а также широкий круг вопросов, возникших под влиянием необходимости понимания природы человечества.

Роль команд в инновациях уже довольно давно составляет предмет изучения социальных наук, социальной и организационной психологии. Было опубликовано несколько отличных книг, где описывались исследования на основании отдельных наблюдений о том, как творческий процесс выигрывает, будучи распределен между отдельными людьми в искусстве, в высокотехнологичном предпринимательстве и в науке²³. Но нейробиология осталась за скобками. Как перейти от изучения оптимального состава команд к исследованиям оптимальной энергии отдельного мозга, или распределенной энергии мозга? Нейробиология накопила достаточно знаний, чтобы ответить на этот вопрос.

На самом деле вопрос об оптимальном составе группы из отдельных признаков мозга не должен казаться слишком странным, и есть несколько причин задать этот вопрос в более широком и фундаментальном смысле, на уровне эволюции популяций. В моих ранних книгах «Управляющий мозг» и «Новый управляющий мозг»²⁴ я обсуждал гендерные различия в структуре связанности коры мозга. У женщин по сравнению с мужчинами более выражена связанность между полушариями и толще мозолистое тело. Структура путей у женщин способствует коммуникации между двумя полушариями. И наоборот, у мужчин по сравнению с женщинами выражена связанность внутри каждого полушария, спереди назад, и обнаруживаются немного более толстые продольные пучки. Структура путей у мужчин обеспечивает коммуникацию между лобными долями и задней корой, особенно теменно-височной ассоциативной корой.

Я пришел к такому выводу, объединив результаты нескольких ранее проведенных и разрозненных исследований с использованием методов нейровизуализации. Здесь изучались межполушарные и внутриполушарные связи в отдельных выборках и также учитывались последствия латерализованных повреждений у мужчин и женщин. В исследовании, недавно проведенном учеными из Университета Пенсильвании, данные об акцентах на различных типах связей, межполушарных у женщин, по сравнению с внутриполушарными у мужчин, были подтверждены и дополнены. Это исследование особенно интересно, поскольку в нем участвовало очень большое количество молодых людей (428 мужского пола и 521 женского, в возрасте от 8 до 22 лет) и использовалась диффузионно-тензорная томография с высоким пространственным разрешением²⁵.

Какое преимущество, если оно есть, заключается в том, чтобы две половины вида обладали разной и взаимодополняющей структурой связанности коры? Можно предположить, как это обычно и делается, что эти различия соответствовали взаимодополняющим ролям женских и мужских особей кроманьонцев в их жизни охотников и собирателей, но мы там не были, и, в конце концов, это бесполезный разговор. Действительно интересный вопрос, на который можно ответить серьезно и без каких-либо предположений, заключается в следующем. Являются ли половые различия в связанности коры мозга уникальными только для человека или они присутствуют у других приматов, а возможно, и даже у других видов млекопитающих? Степень универсальности различий связей в мозге у разных полов и неуникальность этого признака для человека может пролить свет на область и характер адаптивного значения этих различий. С другой стороны, если окажется, что эти различия уникальны для человека, то следует задать следующий интересный вопрос: универсально ли различие в связанности мозга у мужчин и женщин для различных культур или существуют межкультурные различия? Это половые различия, или гендерные различия, или смесь того и другого? Снова «межкультурная нейробиология». Но, в конце концов, как я доказал в книге «Новый управляющий мозг», возможно, потребуется создание вычислительных моделей и компьютерного моделирования, чтобы выяснить, дает ли смешивание в определенной пропорции различных типов структурных связей в популяции какое-либо функциональное преимущество для группы в целом.

Другим примером может быть леворукость. Если действительно когнитивный стиль леворуких отличается от такового у праворуких, то какое эволюционное преимущество получает вид, в котором меньшинство (около 10 % популяции) характеризуется стремлением к новизне? (Даже если отмечается значительная вариативность этого признака в разных культурах.) Эти и другие, похожие вопросы уже какое-то время обсуждаются²⁶.

Ответ, хотя бы отчасти, может заключаться в особенностях мозга леворуких. По сравнению с мозгом праворуких связи в мозге левшей отличаются более крупным мозолистым телом, а также менее выраженной диффузией в путях мозолистого тела. Могут быть и другие особенности, для обнаружения которых потребуется провести всеобъемлющее исследование, подобно предпринятому в Университете Пенсильвании²⁷. Какие когнитивные преимущества для популяции заключаются в структурных особенностях мозга примерно у 10 % популяции?

И существуют также различия между полушариями. Как мы обсуждали ранее, свойства связей в мозге «мир тесен» ярче выражены в правом полушарии, чем в левом. Кроме того, исследование с использованием морфометрической нейровизуализации показало, что распределение пространства коры различно в двух полушариях: области латеральной префронтальной и нижнетеменной гетеромодальной ассоциативной коры больше в правом полушарии, чем в левом, а некоторые области специфичной для модальности ассоциативной коры больше в левом, чем в правом полушарии²⁸. В чем заключаются относительные когнитивные преимущества такого распределения пространства коры в двух полушариях? Существуют ли индивидуальные различия в степени выраженности различий между полушариями? (Они почти наверняка есть.) И каковы функциональные последствия этих индивидуальных различий? Связаны ли различия в организации коры в двух полушариях с когнитивными различиями правшей и левшей, и если различия существуют, то какие? Какое значение имеют эти различия для формирования оптимального состава команды?

Мы сформулировали вопросы в отношении половых различий и право- и леворукости, подразумевая подход, который обычно не используется в нейробиологии. Этот подход включает рассмотрение познания как группового явления, распределенного между группой взаимодействующих индивидуумов. (Приходит на ум невольная аналогия с колонией насекомых; но обсуждение многочисленных ограничений, равно как и возможная эвристическая ценность этой аналогии, далеко выходит за рамки этой книги.) Вместо, или, скорее, дополнительно к изучению функциональных последствий определенных характеристик отдельного мозга пришло время приступить к расследованию функциональных свойств, возникающих в группе в результате объединения различными способами индивидуумов с различными свойствами мозга.

Идея «групповой», или «популяционной», нейробиологии сегодняшнему ученому может показаться странной, но она, наверное, вызовет зевок у социолога, политолога, историка или специалиста в области организационной психологии, потому что именно так эти специалисты развивают свои теории и проводят исследования. И хотя экспериментальная методология «групповой когнитивной нейробиологии» только будет разрабатываться, вычислительная нейробиология может оказаться уже подготовленной к работе. Методология моделирования нейронной сети, как способ понимания мозга индивидуума, может быть использована для изучения групповых взаимодействий нескольких индивидуумов. В течение нескольких десятилетий активно изучается режим взаимодействия вычислительных единиц, совместно выполняющих распределенную между ними задачу, а так называемые многоагентные системы используются в различных типах искусственного интеллекта²⁹. На самом деле мой собственный, первый и скромный независимый исследовательский проект в Московском университете, в нежном возрасте 19 лет, заключался в изучении того, как совокупность очень заурядных по отдельности приборов, «низконадежных автоматов неймановского типа», могла повысить производительность и выполнять вполне приличную работу, будучи соединенными вместе. До появления компьютеров (по крайней мере, в Советском Союзе), более 50 лет назад, этот проект выполнялся исключительно на бумаге.

Ранее в этой книге доказывалось, что творческий процесс, который ведет к нетривиальной инновации, требует переключения между состояниями гипер- и гипофронтальности. Что произойдет в команде, где у разных индивидуумов мозг пребывает в состоянии гипер- и гипофронтальности различной степени и в разных пропорциях? Или где в разных пропорциях представлены меж- и внутриполушарные связи? Или где характеристика «проводов» «мир темен» и распределение пространства коры представлены в разных пропорциях? Как эти и другие различия в составе группы повлияют на ее способность коллективно решать распределенную задачу познавательного характера?

Предположим, что определена настоящая, из реальной жизни, успешная креативная команда и проведены исследования каждого ее члена когнитивными методами и методами нейровизуализации. Что нам скажут эти исследования относительно оптимального взаимного дополнения индивидуумов с общей суммой большей, чем сумма отдельных частей? Предположим также, что активность мозга каждого члена команды во время мозгового штурма записывается в реальном времени. Удивительно, но это уже возможно – при помощи портативных устройств для записи ЭЭГ и функциональной спектроскопии в ближней инфракрасной области, а возможно, и при помощи других инструментов. Новые технологии такого рода, без сомнения, появятся в будущем. Какие важные открытия природы группового креативного процесса принесут подобные исследования?

Как индивидуальная способность к решению проблем соотносится с креативным результатом команды? Возможно ли, что при определенном составе команды, отдельные члены которой сообразительные и знающие, но не выдающиеся, вроде моих неймановских автоматов, получится исключительно инновационный продукт? Такие исследования, направляемые концепцией группового познания, распределенного между индивидуумами, могут принести весьма нелинейные результаты, где «целое больше суммы частей». Последствия подобных открытий для общества могут быть колоссальными, поскольку общество больше не будет зависеть от Матери-Природы в порождении гениев. (Мы все еще не знаем, как получать или воспитывать их административным путем, и, вероятно, никогда не будем это делать.) Вместо этого из относительно обычных индивидуумов, которые всегда есть в обществе в достаточном количестве, будет составлена «команда-гений». Как эти соображения относительно распределения мозговой энергии можно применить к различным типам инноваций и в различных культурных контекстах?

Эти и мириады других вопросов ждут своих ответов, для которых потребуется вся мощь передовой нейробиологии. Чтобы сохранить значение для меняющейся реальности инновационных процессов в обществе, «нейробиологии креативности» понадобится сместить акцент от изучения индивидуумов на новую территорию групповой креативности и распределенного познания. Эти проблемы поддаются решению, и для нового поколения специалистов в области когнитивной нейробиологии процесс создания инновационных парадигм и методологий, как экспериментальных, так и вычислительных, будет обогащен захватывающими возможностями, беспрецедентными упражнениями в научном творчестве и научной смелостью.

Если искусственный интеллект (ИИ) возможен, почему не может быть искусственной креативности? Мысль о том, что машина может быть креативной, появилась уже давно, и не в последнюю очередь благодаря работе Аллена Ньюэлла Герберта Саймона³⁰. Каким бы оскорбительным ни показалось это предположение сторонникам человеческой исключительности, давайте будем последовательны. Если критерием творческого произведения является слияние двух неотъемлемых свойств, (1) реальной новизны и (2) значительной пользы, то происхождение продукции не должно иметь значения. Полученный на компьютере результат, расцененный экспертами-людьми как «креативный», существует в музыке, изобразительном искусстве и в других формах традиционно человеческой деятельности. Один из аргументов, представленных презрительно настроенными противниками искусственного интеллекта, заключается в следующем: ИИ может делать только то, что заложил в него конструктор-человек. Следовательно, продолжают они, результат будет по определению производным и не может быть расценен как креативный. Но это не аргумент, а ловкость рук, поскольку то же самое можно сказать и о человеческой креативности. Даже самые неортодоксальные творческие личности представляют собой продукт своего времени, и они опираются на ранее накопленные знания, открытия и традиции. Тогда любая творческая продукция, порожденная этим индивидуумом, не важно, насколько он яркая личность, тоже будет производным в широком смысле. Хотя большинство производных не считаются креативными, все креативное является производным, что начисто опровергает этот аргумент.

Производные или нет, но устройства ИИ могут порождать произведения, расцениваемые людьми как особенные и ценные. Харольд Коэн, художник, инженер и первопроходец в области компьютерного искусства, называл созданную им программу для создания живописи AARON своим «партнером». По словам сына художника, Пола, «Коэн считал AARON своим сотрудником. Во время их совместной деятельности, которая продолжалась десятилетия, иногда AARON становился вполне автономным, сам составлял композиции, подбирал цвета и отвечал за другие аспекты работы»³¹. В том же духе трудились EMI («Эксперименты по созданию музыкального интеллекта») и Эмили Хауэлл, компьютерные программы для сочинения музыки, созданные Дэвидом Коупом, профессором музыки в Калифорнийском университете Санта-Крус. Эти программы сочиняли музыку в стиле Бетховена, Вивальди и Баха, а также и других композиторов. Произведения были оценены слушателями-людьми как прекрасные. Я наслаждаюсь исполнением альбома Эмили Хауэлл под названием «Свет из Тьмы» прямо сейчас, когда пишу эту главу³². Совсем недавно стало известно о нескольких музыкальных проектах с участием ИИ с такими вызывающими названиями, как Jukedeck («Музыкальный автомат») и Flow Machines («Машина для непрерывного производства музыки»).

Могут ли в будущем нейробиологические исследования человеческой креативности внести свой вклад в дизайн креативных систем ИИ? И достигнем ли мы переломного момента, когда действительно наступит такое междисциплинарное взаимодействие? Ответ – «может быть», по крайней мере стоит попробовать.

Нельзя сказать, что между ИИ и нейробиологией не существует взаимодействия, но оно ослабевало в течение десятилетий. С самого начала, с классических работ Уоррена Маккаллока и Уолтера Питтса³³, сама идея ИИ была навеяна аналогией с человеческим мозгом. Эта аналогия лежала в основе формальных нейронных сетей, подобных мозгу комплектов основных узлов («нейронов»), многократно и сложно взаимосвязанных. Как и в биологическом мозге, в результате обучения в нейронной сети могут возникнуть сложные функциональные свойства, даже если они не были прямо встроены в ее конструкцию. Но позднее формальные нейронные сети перестали использоваться для создания ИИ и были заменены на «символические» единицы более высокого уровня, позволяющие отобразить более сложные когнитивные модели. Это пришло на смену изучению возникающих свойств очень больших комплектов интенсивно взаимосвязанных небольших единиц («нейронов»)³⁴. Недавно нейронные сети вернулись в качестве инструмента для моделирования мозга. Это связано с взаимодействием более крупных единиц, которые лучше сравнивать с нейронной структурой, чем с отдельным нейроном. Некоторые такие модели учитывают функциональную нейроанатомию с целью воспроизведения истинных взаимоотношений особых мозговых структур³⁵. В другом исследовании был использован сочетанный подход, когнитивно-нейронный, который иногда называют «семантической нейронной сетью»³⁶. Здесь узел представляет концепцию, а не нейрон. Также активно возрождаются многослойные нейронные сети, в частности способные к «глубокому обучению».

В принципе, нейронные сети могут быть составлены из узлов различной молярности, от простых «нейронов» до сложных «концепций», «идей» или «действий». В последнем случае сам узел будет сокращением, обозначающим сеть, состоящую из низкомолярных узлов, и в результате получится рекурсивная иерархия. Это похоже на то, что предлагал Хоакин Фастер в своей книге «Нейробиология свободы и креативность», где он называл репрезентации высокого порядка «когнитами»³⁷. В результате смещения от нейрона к когниту в качестве базовой единицы модели более современная структура ИИ основывалась в основном на когнитивной науке, хотя и взяла от нее довольно мало. Но основные работы по созданию ИИ велись до начала исследований креативного мозга методами нейровизуализации и нейрохимии, или, по крайней мере, строение ИИ не учитывало эти исследования.

Между тем в области исследований креативности и инноваций произошло немало событий. В исследования все чаще привлекалась нейробиология и использовались методы структурной и функциональной нейровизуализации. В результате исследования креативности стали актуальными для ИИ как никогда ранее. Практически все находки и идеи, связанные с нейробиологией человеческой креативности, рассмотренные в этой книге, а также многие другие идеи, которые не вошли в книгу, могут, в принципе, стать характеристикой будущего строения ИИ, хотя бы строения, основанного на нейронных сетях. Некоторые характеристики мы обсуждали в предыдущих главах, в частности структурную разницу двух полушарий, относительные размеры различных областей в двух полушариях, развитие внутриполушарных связей по сравнению с межполушарными, а также поверхностную и сильно «рваную» связанность. Мы также обсуждали гипер- и гипофронтальность, модуляцию нейромедиаторов, «лобные фантомы», свойство «мир тесен», миелинизацию, взаимодействие центральной управляющей сети и сети пассивного режима и многое другое. В результате нейробиология инноваций и креативности уже готова к интеграции с ИИ, в той степени, какой не было десятилетиями. Это случится на глазах следующего поколения нейробиологов и создателей ИИ.

На этой высокой ноте книга была почти закончена, и я уже собирался паковать чемоданы и ехать в отпуск в Индонезию. И тут я узнал, что в центре города проходит конференция. Это была «Ежегодная международная конференция по когнитивным структурам на основе биологии» 2016 года, или BICA – именно такого рода конвергенция между когнитивной нейробиологией и ИИ, о которой я только что закончил писать, и у меня осталось еще несколько дней до ожидаемого с нетерпением отъезда! Поэтому я зарегистрировался в последний момент и отправился туда.

Конференция BICA привлекла представителей сфер деятельности, очень далеких от моей, – специалистов по компьютерам, математиков, создателей искусственного интеллекта, экспертов по машинному обучению и информатике, инженеров-электротехников, и многим участникам было от двадцати до тридцати лет. Они приехали на конференцию из более чем десятка стран, со всех континентов, и все в той или иной степени интересовались мозгом и познанием.

Меня обрадовало и воодушевило совпадение моих интересов и интересов многих участников: я был рад, потому что совпадение было действительно замечательным, и я был воодушевлен, обнаружив, что участники разделяли мои самые передовые идеи, по крайней мере, в широком смысле. Эти люди подошли к ним с совершенно иного ракурса и на основе совершенно иных знаний. Порождение новизны и искусственная креативность моделей, подобных нейронным сетям, были основными темами докладов Ли Шеффлер и Стефана Талера, автора «Creativity Machine R»³⁸. Искусственное художественное творчество было широко представлено в двух докладах итальянских ученых о танцующих роботах³⁹. Доклад Евгения Боровикова и его коллег, разрушивший ограничения виртуальной реальности, был посвящен представлению о двунаправленном взаимодействии физической и виртуальной реальности, возвещавшем их слияние. Боровиков и его команда занимаются разработкой виртуальных персонажей, способных пересечь границы своего виртуального мира и войти в мир физический, активно взаимодействуя с людьми из плоти и крови. Наделенные визуальными сенсорами, эти виртуальные персонажи узнают людей и общаются с ними, «что дает им возможность учиться у интеллектуальных существ и, возможно, у подобных себе»⁴⁰. Даже моя теория новизны-привычности для специализации полушарий (описанная ранее в этой книге) была, к моей радости и изумлению, представлена на конференции BICA, смоделированная Ольгой Чернавской и ее коллегами⁴¹. Цитируя известную фразу Рея Курцвайля, скажем: «сингулярность близко», и путь к ней будет полон творческих прорывов.

Какими будут те многие формы и направления, которые примет креативность в будущем? Какие славные подвиги креативности и инноваций совершат грядущие поколения? В этой последней главе мы пытались вглядеться в хрустальный шар, но его глубина туманна. В конце концов, ответы на эти вопросы и неизвестны, и, по большому счету, непознаваемы, поскольку креативность по самой своей природе – игра неожиданного. Но все же ожидание неожиданного, той самой туманности хрустального шара, и является одной из радостей жизни. Это делает жизнь захватывающей.