Глава 57
В подвале воняло невыносимо, как в обезьяннике. Маршалл сомневался, что — даже если он сможет сбежать, преступников осудят, а дом уцелеет — уборщикам удастся избавиться от запаха крови и страха.
Он провел день, изучая комнату в новом свете, и сначала солнечные лучи показались ему даром божьим, но постепенно Маршалл увидел все трещины и царапины, которые скрывала тьма. Без сомнения, они были оставлены человеческими руками — людьми, втянутыми в Прощение до него. Да, это место населяли призраки. Он читал о материалах, поглощающих звук, вроде дорожек на пластинке, и теперь, когда солнце садилось за горизонт, эта мысль обдала его холодом. Если поставить иглу в трещины этих стен, можно услышать крики.
Его собственный голос скоро присоединится к ним.
В течение дня до него долетали и другие звуки. Телефон разрывался. Он насчитал одиннадцать пропущенных звонков.
Кое-кто не явился на работу.
Эта мысль немного приободрила его. Маршалл улыбнулся, представив труп Напье в комнате наверху. Он никогда не приветствовал насилие, не радовался чужой смерти, читал о ликвидации террористов и не знал, что думать: это было правильно, но Маршалл не мог назвать убийство правосудием. А теперь он сидел, привязанный к креслу, и улыбался при мысли о том, что Напье уже не подойдет к телефону. Мучитель мертв.
Новый звук.
Шаги наверху. Голоса. Глухой стук.
Его сердце замерло, раны зажгло так, словно каждая была ртом, глубже и глубже вгрызающимся в его плоть.
Что-то случилось, и, если подумать, целый день все к этому шло. Пока он наблюдал за ползущим по комнате прямоугольником света, ему стало ясно: эта ночь будет последней. Знание бурлило внутри. Предчувствие висело в воздухе, пульсировало в костях, было таким же реальным, как коричневая лужа у него под ногами.
Это последняя ночь.
Что-то поднималось внутри. Содрогалось в ожидании. Он или сбежит, или умрет. Предвестия этому находились в каждом стоне дома, в шелесте моделей, свисающих с потолка, тихом и нежном, как скорбное воркование голубки.
Возможно, у него все-таки есть шанс.
Грохот приближался, и Маршалл собрал все оставшиеся силы. Энергия наполнила мышцы, но, словно в насмешку, веревки удерживали его на месте.
Давай. Я готов.
Дверь в подвал распахнулась, модели пришли в движение, ловцы снов стали вращаться, лампочка закачалась.
Маршалл смотрел с нарастающим ужасом, как Сэм спускается в комнату, волоча за собой тело девочки. Он завернул ее в простыню, окровавленная голова билась о каждую ступеньку.
Бух.
Бух.
Бух.
Слушать было больно. Маршалл замотал головой.
— О боже, С… Ной, нет.
Совсем юная. Подросток. Руки сложены на груди, ногти выкрашены голубым. Блондинка. Лицо залито кровью.
Нет, она была не простой девочкой. В ней воплотились все девушки, которых Маршалл когда-либо любил в школе. Это была Клэр. Его мать, которая до сих пор любила его и наверняка чувствовала, что сын в ужасной опасности, потому что это долг матерей — слышать крики своих детей. Вьетнамка с раздутыми ногами.
Девочка была всеми, кого он когда-либо любил или жалел.
— Ной, не делай этого, — сказал он. Маршалл чувствовал себя так, словно его ударило молнией. Все болело. Все утратило смысл. Настала последняя ночь.
К добру или к худу, скоро все кончится.
Но теперь казалось, что все только начинается.
Сэм стоял к Маршаллу спиной у подножия лестницы. Девочка скатилась на пол, упав на грязный американский флаг, и ее лицо оказалось у ног Сэма: ступни мальчика обрамляли его буквой V. Подросток развернулся и встретился взглядом с отцом.
Маска. Маршалл замер от ужаса. Он узнал лицо, и его едва не вырвало: желтую кожу изрезали лопнувшие капилляры, дыра рта оказалась настолько огромной, что из вечной улыбки Напье выступил подбородок Ноя.
Маршалл представил, каково это — носить такое на коже. Он не хотел об этом думать, но мысль не удавалось прогнать. Он предположил, что изнутри маска липкая, пропахшая жиром и кровью. Возможно, горячая.
Во тьме за пустыми глазницами что-то подергивалось. Желудок Маршалла сжался, выплевывая кислоту.
Он недооценил этого мальчика и не осознал, насколько глубоки были нанесенные ребенку раны. Сэм Напье умер, если вообще когда-нибудь существовал.
Долг отца — уничтожить своего сына.
Этот мальчик — кошмарный шедевр, гордость безумного мертвеца.
— Ной, — спросил Маршалл, — кто это?
— Это Салли. Моя сестра.
— Что?
— Она умерла еще до моего рождения. — Сэм (Ной, теперь Ной) склонился над девочкой, взял ее лицо в ладони и стер кровь с глаз. Белое показалось из-под красного. Ее рот приоткрылся, и Маршалл увидел испачканные розовым зубы.
— Но теперь все в порядке. Она вернулась. Салли пришла домой. — Маска приглушала голос. — Она красивая, правда?
Маршалл пытался сохранить спокойствие. Он выпрямился в кресле, стараясь выглядеть как можно более внушительно, пробуя голосовые связки, стремясь отыскать самый строгий тон. Нашел.
— Ной. Ты не можешь так делать.
— Могу.
— Не трогай ее.
— Нет. Теперь мы будем вместе. Будем семьей.
— Ной… — И добавил громче: — Я твой отец и требую, чтобы ты ее отпустил.
— Нет.
— Не заставляй меня повторять дважды.
— Пап, ты мне потом спасибо скажешь. Никто не говорил, что будет легко.
Маршалл чувствовал, как его уверенность тает.
— Я не позволю тебе этого сделать.
Он не говорил ни с кем в таком тоне с того момента, как уехал из Австралии: не было нужды. Это был голос отца, предназначенный только для сыновей, а Маршалл уже давно расстался со своим отцовством.
Ной уронил голову девочки и выпрямился, затем пересек комнату, теребя наушники на груди, и открыл дверь во вторую камеру пыток, которую Маршаллу, к счастью, не довелось увидеть.
— Что ты делаешь?
Мальчик исчез. Раздался скрежет цепей по цементу, и следом повисла тишина, полная страха.
— Ной?
Взгляд Маршалла метнулся от двери к девочке. Она лежала на полу, как мешок.
Мальчик появился снова, держа в руке длинную цепь с зажимом на конце. Она напоминала пыточный инструмент родом из Средневековья. Маршаллу вспомнились фильмы студии «Хаммер», в которых невинных девушек приковывали к стенам подземелья и оставляли гнить, а потом пламя факелов плясало на их черепах.
— Положи это немедленно.
— Пап, заткнись, а? — Лицо Ноя изменилось, помрачнело. — Не смей так разговаривать с отцом, — отрезал он странным высоким голосом.
Маршаллу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, на кого была направлена эта вспышка. Подросток обращался к самому себе. К Ною.
Маршалл сглотнул. Два слова просились наружу, но он сумел их удержать…
Вот дерьмо.
***
Ошейник болтался на конце цепи. Ной развернулся и посмотрел вверх, на лестницу. Его мать стояла в дверном проеме. Она все еще разлагалась — так будет, пока они не станут семьей.
— Уважай старших, — сказала она. Черный язык выскользнул изо рта, облизал губы. Полные червей груди отвалились и расплескались у ее ног. Сэм ненавидел то, как она смотрела на него сверху вниз белыми маринованными глазами. Из всех выражений лица это ранило сильнее всего. Взгляд недовольной матери. Он разбил ему сердце.
***
Маршал содрогнулся. Женский голос, срывающийся с губ мальчика, ужасал. Он снова почувствовал, что парит под потолком. Мгновение контроля оказалось иллюзией.
Мальчишка совсем спятил.
— Прости, мама, — сказал Ной, съежившись. — Веди себя хорошо. Закрой рот и делай свое дело.
Маршалл наблюдал за тем, как Сэм говорит. Лицо мальчика сделалось неумолимым, исказилось в хмурой гримасе, которая ставила на место самых непослушных детей, а затем вдруг разгладилось. Ной стоял перед Маршаллом, пытаясь вспомнить, кто он и что у него в руках. Вспомнить о делах, даже если ему не нравилось ими заниматься.
— Хватит, Ной!
Не позволяй ему это сделать. Он убьет нас…
Кровь девочки сияла в янтарном свете, словно на ее лицо опустились сотни светлячков.
***
Ной склонился над Салли, чтобы застегнуть ошейник. Другой конец цепи он хотел присоединить к перилам. Мальчик не мог дождаться лязга замка, звона оков, когда она очнется и поймет, что теперь принадлежит ему. Каждый из этих звуков — лязг, звон — будет вехой на пути к счастью.
Оно было так близко, что он почти ощущал его вкус, незнакомый и сладостный.
Ной упал на колени. Цемент леденил их сквозь ткань брюк.
— Когда тебе было пять, мы взяли тебя на ночной карнавал в Эппинге, недалеко от дома, — обратился к нему отец с металлического кресла-каталки. — Ты выиграл лазер на одном из аттракционов. Так обрадовался.
Ошейник дрожал в руках Ноя, пальцы тряслись. Он посмотрел на отца сквозь глазницы маски, захотел ее снять, но передумал. Хотя представление и завершилось и он мог больше не притворяться, не прятать шрамы, ему нравилось носить ее, как и Мужчине, когда тот охотился. Мужчина заставил его украсть две белые маски, Радость и Скорбь, из театральной студии. Он надевал их и освобождался. Ной становился собой, когда прятался за чужим лицом.
— Ты обожал тот лазер, — сказал отец. — Бегал и палил во все стороны. Он жужжал, как и все такие игрушки.
Ной почувствовал, что в руках у него лазер, а не окровавленная цепь. Услышал далекий перезвон карнавальной музыки. Карусель. Детский смех. Комнату наполнил масляный запах горячего попкорна.
«Ж-ж-ж», — запел лазер.
— И ты немного отстал. Мы все следили за представлением. Не помню, каким именно. Может, за игрой, когда шарики для пинг-понга бросают в чаши, чтобы выиграть золотую рыбку. Она нравилась маме.
— Это правда, — сказала мама, стоя на лестничной площадке. Она обхватила себя руками.
***
— Это правда, — сказал Ной голосом пожилой женщины. Маршалл съежился. Лицо мальчика вновь изменилось, в глазах засияла надежда. Он казался таким невинным.
— Но ты отстал, — продолжал Маршалл. — И когда мы обернулись, к тебе подошел тот старик. С сигарой в руке и в грязном костюме.
***
Ноздри Ноя заполнил горький запах дыма. Он увидел красный кончик сигары — она приближалась.
***
У Маршалла сжалось сердце. Он так долго подавлял это воспоминание. Переживать случай на карнавале заново было больно, но боль была необходима для того, чтобы слова звучали убедительно. В конце концов, он здесь для страданий. Впрочем, Маршалл и представить не мог, что сам окажется палачом.
— Тот тип склонился к тебе и прижал кончик сигары к твоему предплечью…
***
Кожу Ноя обожгло. Он слышал, как зашипела нежная плоть. Боль протянулась сквозь годы, чтобы еще раз коснуться его.
Ной схватился за предплечье и отшатнулся в круг света — прочь от тела одноклассницы.
Он закатал рукав и увидел, как вздувается ожог. Дыхание перехватило. Красный пузырь размером с монету проступил на коже. Вечерний ветер шумел у него в ушах, неся нестройные звуки карнавала. Ной кое-как поднялся на ноги, вздымая клубы ярмарочной пыли, запнулся о недоеденный хот-дог. Глаза наполнились слезами.
— Я видел, как он это сделал, — сказал отец. — Я просто взбесился. Твоя мама вцепилась в меня, но я ее оттолкнул. Ты кричал. Я подбежал и ударил того старикашку прямо в лицо. Он упал на землю, как мешок с картошкой, а моя рука адски болела. Потом мне долго казалось, что костяшки сместились и никогда не встанут на место.
— Что случилось со стариком? Я… э-э-э… не помню.
— Никто не помог ему, Ной. Он так и остался валяться на земле.
Он увидел густые капли крови, что брызгали на пыльную дорогу, рисуя горящие кончики сигарет и лоскутки лопнувших воздушных шариков.
— Зачем он это сделал, папа? Было чертовски больно.
— Не смей ругаться, Ной! — встряла мама.
— Прости, мам. — Он попытался усмирить боль. — Зачем он это сделал?
***
Маршалл искал причину, но не смог найти ни одной. Он гадал, не потому ли спрятал это воспоминание так глубоко. Прижечь мальчика — какой в этом смысл? Чистая жестокость. Старик хотел увидеть детские слезы — вот и все. Люди могли придумывать какие угодно оправдания, желая мучить других, но Маршалл знал мрачную и горькую истину. Они делали это просто потому, что хотели.
— Я не знаю.
Такова была правда.
***
Печаль легла на плечи Ноя железным плащом. Он столько всего забыл о своей семье, так хотел узнать это заново. Некоторые воспоминания будут плохими, вроде того, о котором говорил папа, но другие окажутся хорошими. С каждой новой историей он станет вспоминать себя, и тьма, что так долго окружала его, отступит.
Волна любви к отцу поднялась из глубины его существа. Он никогда не думал, что способен на такое сильное чувство. У него едва не подогнулись колени. Он жаждал услышать больше.
Кривая, робкая улыбка зазмеилась на лице Ноя. Он поднял голову, заглянул отцу в глаза и увидел…
Ярость.
Что-то внутри Ноя сломалось. Из этого взгляда в мире боли родилась новая боль.
***
Маршалл смотрел на мальчика со всей ненавистью, на которую был способен. Он вспомнил о боли, которую причинили его семье. Вспомнил своего сына, настоящего Ноя, и ужасные слова, которые обрушил на него Напье, когда между ними протянулась нить доверия.
«Не делай этого», — сказал голос в голове Маршалла.
Если ты это сделаешь, окажешься не лучше его.
Станешь таким же уродом, как Напье.
(Я должен.)
Маршалл нахмурился, но увидел на лице мальчика лишь удивление. Совершенно невинное. Он закрыл глаза и во тьме принял решение.
— Я ненавижу тебя, сын, — сказал он, спокойно и ровно, вложив в эти слова все свое презрение. Они резали, как бритвы. — Ты просто гребаный нытик. Я хотел бы, чтобы ты умер у мамочки в животе, как и твоя сестра.
***
Ной убрал руку с предплечья. Боль ширилась. Огонь охватил все тело.
— Что ты сказал, папа?
***
Что?
Простота этого вопроса пугала, но Маршалл отбросил чувство вины. Он зашел слишком далеко, чтобы остановиться. Как водителю, сбившему оленя, Маршаллу оставалось только вернуться и избавить его от страданий. Он рылся в воспоминаниях, пока перед ним не возник плюшевый мишка из спальни Ноя.
Мертвые глаза-пуговки. Вышитая улыбка.
Флешка, летящая по воздуху.
Флешка в компьютере. Распечатанные разговоры, манифест лжи, который свел его одиннадцатилетнего сына в могилу.
— Я серьезно, говнюк! — закричал Маршалл и увидел, как вздрогнул мальчик. — Унылый, жаждущий внимания нытик! Передознись или пырни себя ножом, твою мать!
Голос Ноя надломился и стал вырываться жалкими утробными всхрипами.
— Папа… нет.
— Все просто. Мы все тебя ненавидим, Ной. Ты урод. ВСЕХ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ! — Его лицо налилось кровью. — МЕНЯ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ. — Изо рта брызнула слюна. — Ты никогда мне не нравился. Я притворялся. Ты просто гребаный зомби. Отстань и никогда больше не говори со мной!
— Пожалуйста, хватит, — сказал Ной, белый как полотно.
Маршалл опустил голову и нанес последний удар:
— Ты ничтожество. Ничтожество. Опарыш.
Ной зажал уши руками и скорчился, так что голова почти уперлась в колени.
— Я спрячусь в твоем шкафу, подожду, пока ты уснешь, а потом выпрыгну оттуда, и ты напрудишь в постель! — Теперь Маршалл говорил с протяжным южным акцентом. Казалось, он увеличился в размерах, мышцы налились силой. — Я буду делать это снова и снова, если ты меня не отпустишь.
— Н-нет. Нет. Я не могу…
— Ты можешь, и ты, черт побери, это сделаешь!
— НЕТ!
— ОПАРЫШ!
— Па-а-апа! — заплакал Ной.
Маршалла больше не мутило. Ярость стала его маской, его местью, в которой он так долго себе отказывал.
***
Ему так нужна была мама, прямо сейчас, но он знал, что, повернувшись, не увидит ее. Дверной проем будет пуст.
— Посмотри на себя, плакса, — усмехнувшись, сказал отец. — Распустил сопли, блин. Ты мелкий нытик. Больно тебе? КРИЧИ! КРИЧИ, говнюк! КРИЧИ или развяжи меня, черт возьми.
Ной корчился. Его плечи дрожали, он пытался сдержать слезы. Не хотел больше слушать: слова хлестали больнее любых ударов Мужчины. Ной почти ощутил счастье, которое видел по телевизору и часто изображал в театральной студии.
Почти.
Он пытался заглушить поток отцовских оскорблений, но стал намного слабее. Слова вонзались в него, как ножи, тянули мальчика обратно в вонючий сумрак, сломленного и разбитого. По телу разлилась боль.
Тихая мелодия летела через всю комнату.
— Как же больно, поверьте, как страшно признать, – напевал папа. — Время стерло мой Эндсвилль в самом сердце США.
***
Маршаллу хотелось закашляться, но он сдержался. Мальчик почти дошел до предела.
— Этот город мне больше не дом.
В перерывах между вздохами комнату наполняли звуки. Тихое бормотание дома — труб и половиц, — странные шорохи в стенах. Шепот сквозняка, качающего модели. Скрежет металла по цементу.
Ной поднял голову и посмотрел на отца. Он никогда еще не выглядел таким беззащитным и маленьким. Маска слетела и валялась на полу между его коленями. Лицо было измазано в крови, волосы прилипли к щекам.
— Папа!
— Нет, мой город мне больше не дом.
Маршалл видел, как его сын падает, раскрыв объятия механическому динозавру, который сломает ему шею. В свете атриума блеснули подошвы поношенных ботинок. В тот день Клэр хотела купить ему новые.
— П-пап, — пробормотал он, всхлипнув, — почему?
Маршалл тоже падал, но не собирался касаться земли. Нет, он знал, что будет лететь, кувыркаясь в воздухе, будет уменьшаться, пока совсем не исчезнет.
— ДАВАЙ! — закричал Маршалл.
***
Анна схватила мачете обеими руками. Она нашла его под лестницей, куда уползла, пока Сэм стоял к ней спиной. На лезвии засохли волокна плоти.
Она удивилась, каким легким оказалось оружие. Поднять его было просто, а опустить на шею одноклассника — еще проще. Девочки Гарленд не дают себя в обиду дважды.
Лезвие вошло в плечо Ноя на фут, разрезав сухожилия и кости, и застряло в легком.
***
Песня еще наполняла комнату, как запах озона после грозы. Маршалл смотрел, как мальчик глядит на мачете, торчащее из его груди. Недоумение отразилось на лице подростка — совершенно детское выражение.
Невинное.
Челюсть Маршалла отвисла. Перед глазами все поплыло. Внутренний голос, который подбадривал и направлял его, смолк. В голове осталась только гулкая пустота, бездна, в которую он падал уже четыре года.
— О боже, — сказал Маршалл, глядя, как мальчик заваливается вперед и со стоном падает на бок. Лезвие мачете лязгнуло о цемент.
Анна была белой как мел. Сквозняк играл ее светлыми локонами.
***
Она увидела кровь на руках — свою собственную — и полосы на ладонях: Анна слишком крепко сжала мачете. Мысли путались. В затылке, куда одноклассник ударил ее скалкой, пульсировала боль.
— Иди, — сказал тощий израненный мужчина, привязанный к металлическому креслу. Его голос, словно прикосновение теплой руки к щеке, приободрил Анну: она была не одна. — Иди! Вызови полицию!
Он повторил это трижды, прежде чем звуки превратились в слова и обрели смысл.
Иди. Вызови.
Полицию.
Анна рухнула на лестницу. Ее трясло, но она этого не понимала. Не чувствовала ничего.
— Сэм, — выдохнула она сквозь сжатые зубы, с нотками сожаления в голосе. Затем она вспомнила, как он гнался за ней по дому.
Как носил чужое лицо, словно маску.
Вспомнила все это и в последний раз произнесла его имя. Теперь уже без крупицы жалости.
Хватая ртом воздух, она обшарила карманы штанов — искала мобильник. Его там не оказалось. Анна вздернула голову и увидела, что дверь в подвал раскачивается из-за сквозняка.
— ДАВАЙ! — закричал тощий человек. — Иди и вернись за мной. Пожалуйста, девочка! Немедленно!
Давай, мисс Гарленд. Не раскисай.
Она ухватилась за ближайшую ступеньку — пот смешался с кровью, все еще сочащейся из раны на голове, — вытерла лицо о плечо и поднялась на ноги.
Иди. Беги. Полиция.
Шатаясь, Анна устремилась наверх, оставляя липкие следы на неошкуренных перилах. Быстрые шаги гулко застучали по дереву.
***
Маршалл смотрел, как она карабкается по лестнице, и думал, что эта храбрая девочка — подарок, на который он и не надеялся. Возможно, она была воплощением бурлящего в нем чувства, уверенности, что скоро это безумие кончится, к добру или к худу.
Спасибо тебе, Господи.
Он готов был смеяться от облегчения.
Она распахнула дверь прежде, чем та захлопнулась. Лампочка болталась на проводе, тени снова плясали на стенах. Холодный воздух коснулся губ Маршалла.
Он моргнул. Глаза жгло. Увидел Ноя…
(НЕТ, не Ноя. Ной был твоим сыном. Это не он. Это Сэм.)
…Сэма на полу в паре ярдов от себя.
Сломленный ребенок смотрел на человека, которого до сих пор считал своим отцом. Вокруг тела растеклась лужа крови. Красная роза расцвела вокруг лезвия.
Распятый Христос смотрел на них из теней у перевернутого матраса. Модели продолжали кружиться.
Маршалл видел, как губы мальчика разомкнулись и на них выступила кровь. Сэм моргнул. Когда его глаза открылись, зрачки были мертвее камня.
— Папа, — сказал он.
