Глава 16

— Не сочти мой тон менторским, Валерий, но я не могу не заметить, что в той науке, которой ты и я служим, крайне важны именно мелкие детали, — сообщил мне Шлюндт. По его интонациям мне сразу стало ясно, что он нашел ответ на вопрос. — Казалось бы, — какой пустяк — огонь? Ну что — то где — то когда — то сгорело. Ан нет, именно он и стал ключом к замку Времени.

— Красиво сказали, — похвалил его я. — Отличная метафора!

— Да? — немного тщеславно переспросил антиквар. — Мне тоже нравится.

— Так кто это? — поторопил его я. — Имя, Карл Августович, имя!

— Там к тебе гравюра должна была прийти, с помощью этой… Как ее… Викентий, ты точно отправил Валере на телефон то, что я велел?

Кто — то на заднем плане подтвердил, что да, отправил.

Смартфон пискнул, сообщая, что на него пришло послание.

— Ага, что — то пришло, — подтвердил я. — Сейчас гляну.

В сообщении обнаружился портрет миловидной девушки с острым носиком, она очаровательно улыбалась, глядя на меня с экрана.

— Елки — палки, — пробормотал я, поднося трубку к уху. — Она. Точно она. Правда, без ленты и в другом платье, но это уже нюансы.

— Вот и славно! — проворковал Шлюндт. — Кстати — не расстраивайся, что ты ее не узнал. Эта принцесса в России ни разу не бывала, потому ничего тебе о ней в институте, скорее всего, не рассказывали. Хотя, ради правды, история ее жизни крайне интересна, я бы сказал — драматична. Большая любовь, разбитые мечты, трагическая гибель — вот что ссудила судьба этой красивой и гордой женщине.

— Прямо как аннотацию к любовному роману зачитали, — пошутил я.

— Жизнь, мой юный друг, сочиняет такие истории, до которых ни один писатель не додумается, — назидательно произнес антиквар. — Так вот, Валера, ты ищешь подвеску, которую некогда Людвиг Отто Фридрих Вильгельм Баварский, в ту пору наследный принц, а позднее король Баварии, подарил своей возлюбленной Софии Шарлотте Августе, принцессе Баварской, впоследствии герцогине Алансонской и Орлеанской.

— Вот сейчас непонятно, — признался я. — Он Баварский, и она Баварская. Нет, понятно, что это Европа, там нынче мужики на резиновых женщинах и фикусах женятся, да и раньше, я думаю, там нравы были еще те, но все равно как — то странно. Августейший персоны ведь?

— Звучит немного парадоксально, но ничего удивительного, между тем, в этом нет, — пояснил антиквар. — Они, разумеется, в каком — то колене были родней, как и большинство представителей венценосных европейских семей, но очень — очень дальней. Скажем так — их любви это помешать не могло, и возможному браку — тоже. На пути молодых людей встала куда более страшная сила, носящая имя «политика», вот она — то все и разрушила. И все, что осталось от того чувства — подвеска, которую ты ищешь. Наверняка были еще письма, но, полагаю, София Шарлотта их сожгла незадолго до своего брака с Фердинандом Алансонским, как, собственно, и Людвиг Второй уничтожил послания той, кого любил. Знаешь, благодаря Андерсену и прочим сказочникам европейские принцессы часто воспринимаются как не очень далекие существа, а между тем это были особы с безукоризненными манерами и невероятным понятием о чести и добродетели, к тому же отменно образованные. Впрочем, София Шарлотта все же допустила одну ошибку в юности, и кое — какие ее письма все же попали в печать, но публикация сия случилась относительно недавно, лет сорок назад. Впрочем, к нашему делу это не относится.

— А почему огонь? — наконец смог я вставить слово в его монолог.

— Потому что герцогиня погибла на пожаре, причем обгорела так, что ее только по зубам и опознали, — сообщил мне антиквар. — Случилось это в 1897 году, спустя несколько месяцев после того, как София Шарлотта отпраздновала свое пятидесятилетие. Знаменитый парижский пожар на благотворительном базаре, про него потом много писали в газетах и даже в бульварных романах. Во — первых, народу там заживо сгорело много, более ста человек, во — вторых, среди погибших имелись очень значимые персоны, иные даже не уступали в родовитости нашей персоналии. Еще в том огне погибла Камиль Моро — Нелатон, чья звезда в тот момент горела очень ярко, а после смерти засияла еще сильнее. Ты же знаешь, о ком я говорю?

— Знаю, — с гордостью заявил я, чем, похоже, изрядно удивил Шлюндта. — Это художница, я ее работы видел в музее. Меня мама в него водила.

— Мой поклон Марине Леонидовне передай при случае, — чинно попросил меня антиквар. — Она хорошо тебя воспитала, мой мальчик.

Стелла, как всегда держащая ушки на макушке, тут же насторожилась и, как мне показалось, сделала какие — то выводы из услышанного.

— Вот мне что непонятно, — решил я увести разговор в другую, более полезную мне сторону. — Если София Шарлотта так обгорела, то каким образом уцелела подвеска? Она должна была расплавиться. А если этой подвески при ней не было, почему она приняла в себя боль погибающей герцогини? Нелогично выходит.

— У меня нет ответа на этот вопрос, — помолчав, признался антиквар. — Могу только предположить, что этот дар любви вобрал в себя слишком много чувств юной принцессы, настолько много, что смог уловить последние мысли и боль погибающей женщины. Иные связи бывают неразрывными, даже если речь идет о предметах, а не о людях. И, между прочим, предметы, в отличие от людей, никогда своих хозяев не предают.

— Это да, — согласился я, хотя на этот счет у меня были свои мысли. — Но самое главное не это. Карл Августович, есть соображения насчет того, где может быть эта подвеска? Где ее искать?

— Увы, увы, — вздохнул Шлюндт. — Повторю то, что уже было сказано — если она и проходила через мои руки, то я ее не помню. И потом, Валерий, — я в этом городе не единственный антиквар, есть и другие. Опять же — теперешние владельцы могли приобрести эту вещицу где — нибудь в Вене, Париже, Амстердаме или Антверпене. Там достаточное количество магазинов, которые вполне легально торгуют антиквариатом, разрешенным к вывозу из страны. Да и потом — если не знать, кто был владельцем сей подвески, то ничего уникального в ней нет. Ее сработали не Бушерон и не Кастеллани, поверь мне. Добротное ювелирное изделие, но не более того. Скажу больше — скорее всего, так и случилось. Я внимательно слежу за аукционами, лотов, связанных с именем герцогини Алансонской, там не выставлялось. Я бы запомнил. Значит, подвеска не связана с ее именем и существует сама по себе.

Ну да, так и есть. Полоз же говорил, что все вещи, что мне следует отыскать, слишком рано увидели свет, значит, перед тем она успела побывать в земле, откуда ее и выкопали.

— И мы вернулись к началу, — расстроился я.

— Не совсем, — укоризненно произнес антиквар. — Теперь мы знаем больше, чем час назад, это ли не прогресс? Теперь есть с чем работать. Но у меня имеется одна просьба.

— Весь во внимании, — отозвался я. — Что требуется?

— Вернее — чего не требуется, — поправил меня Шлюндт. — Не следует передавать дальше ту информацию, что ты узнал от меня. Ты понял, что я имею в виду?

— Коллег — конкурентов, — предположил я.

— Именно, — подтвердил Карл Августович. — Согласись, никакого нарушения договора в этом нет.

— Само собой, — согласился я. — Даю слово, что от меня эти данные на сторону не уйдут.

Дешево отделался. Даже странно, что антиквар так невысоко оценил свою помощь. Впрочем, не так уж она и велика. А вообще — я рад, что он столь оптимистично настроен, только вот сам ничем таким похвастаться не могу. Есть у меня подозрение, что попал я в тупичок, причем серьезный. По сути, у меня нет ни одной ниточки, за которую можно потянуть. Вывод — как выкапыватель зарытых сокровищ по наводке я что — то из себя представляю, но вот как изыскатель того, что спрятано невесть где, я ноль. Печально, но факт. Может, со временем и научусь чем — то эдакому, но вот только где бы мне его взять? В смысле — время.

Впрочем, спасовал не я один. Шлюндт, похоже, тоже уперся в стену, поскольку ни на следующий день, ни позже он мне не позвонил. Мой телефон вообще молчал, я даже несколько раз проверил — звук часом не убран ли? Стелла — и та ни разу меня не набрала. Может, она с деньгами смылась? Хоть бы, хоть бы. Невысокая цена за сохраненное моральное здоровье.

И только в пятницу вечером, когда солнце скрылось за крышами домов, смартфон взревел, сообщая, что я кому — то да понадобился.

Радость была недолгой, номер не определился. Не иначе как опять будут юридические услуги предлагать или в театр приглашать. Почему — то распространители сомнительных условно — бесплатных благ любят звонить именно вечером. Видимо, полагают, что в этот момент люди добродушней и могут не сразу их послать, а перед этим немного поговорить.

— Валерий? — осведомился у меня глубокий голос, который показался смутно знакомым. — Это князь Ростогцев.

— Мое почтение, ваше… э — э—э — э—э… сиятельство? Так ведь правильно?

— Так, — благосклонно ответил мне вурдалак. — Но мы живем в новом времени, эта архаика ни к чему. Называй меня просто «князь Михаил», этого достаточно.

— Как скажете, — согласился я. — Чем обязан, князь Михаил?

— Странный вопрос, — хохотнул мой собеседник. — Желаю получить заслуженную награду. Отыскал я то, что тебе потребно, Хранитель.

— Однако! — восхитился я. — Прямо именно та самая подвеска?

— С вероятностью до девяноста процентов, — подумав, ответил вурдалак. — Тот, кто принес мне информацию, видел данное украшение своими собственными глазами, и утверждает, что оно один в один похоже на то, что ты изобразил на рисунке. Так что спускайся вниз, к подъезду, Хранитель. Я жду тебя в машине.

Неожиданно. Серьезно — неожиданно. Я, признаться, в то, что кто — то из кровососов сможет мне помочь, не особо верил, а они раз — и вот так меня обескуражили. Хотя, разумеется, приятно обескуражили.

Князь был учтив и доброжелателен, но определенные сомнения в том, что он не пожелает прокусить мне шею, все же имелись, поскольку очень уж вурдалаки стремная публика. Вон того же Данилу возьми — ему вообще законы не писаны. По — хорошему, надо было бы позвонить Михееву, подстраховаться, но дергать его каждый раз все же не хотелось. В конце концов, он же не бюро добрых услуг, верно? Шлюндт тоже не подходил, поскольку он немедленно задал бы десяток вопросов, а после затеял очередную сложносочиненную игру. А больше мне звонить некому. Нет, есть еще Стелла, но подобный вариант рассматривать просто смешно, ей только в радость будет, если меня сожрут. Впрочем, она непременно расскажет о том, что учудили вурдалаки, своей повелительнице, а та просто из вредности раньше или позже донесет информацию до нужных ушей, что довольно неплохо. Мне это не поможет, но само осознание того, что моим убийцам глаз на задницу натянут, душу в последний миг жизни согреет.

Короче говоря — единственным моим другом оказался парабеллум, который я определил в наплечную кобуру, купленную пару дней назад, за компанию с нормальным набором для чистки оружия. Днями в город пришли тучи и северный ветер, изрядно похолодало, и теперь можно было носить оружие более — менее комфортно, под курткой. Правда, очередное заявление о его сдаче в комплекте с кобурой смотрелось довольно странно, но закон хорош тем, что для него не существует понятия абсурдности. Бумажка есть? Дата сегодняшняя? Ну и все.

Хотя… Это Россия. Захотят посадить — посадят. Я же говорю — нет у нас в этой связи слова «абсурдно», потому что мы веками живем на грани здравого смысла. И нам это нравится! Потому что так жить не скучно, всегда есть кого поругать и за что выпить.

— Рад видеть, — сообщил мне князь, когда я залез в машину, с удобством расположившись на заднем сиденье, рядом с ним. — Данила, поехали.

Да — да, за рулем находился мой новый приятель.

— Как дела, Данила? — хмыкнув, спросил я, а после глянул на его затылок. Отверстия, которое пробила несколько дней назад пуля, видно не было. А говорил, что долго регенерирует. — Выходит каменный цветок?

— Очень оригинально, — не поворачиваясь отозвался вурдалак. — Фонтан остроумия!

— В смысле — заткнись? — уточнил я. — Ну и ладно. Князь, а мы куда едем — то?

— Увидишь, — многозначительно сообщил мне Ростогцев. — И вот о чем сразу предупрежу — не знаю, как Шлюндт, а я попрошу оплатить услугу, оказанную моей семьей тебе, в ближайшие дни. Ты смертный, Хранитель, а это, знаешь ли, создает определенные риски.

— Резонно, — признал я. — Но сначала давайте все же я получу подтверждение того, что вышеупомянутая услуга оказана. Пока это кот в мешке. Нет — нет, я не подвергаю сомнению вашу честность, но есть вероятность банальной ошибки. Мало ли подвесок склепали в девятнадцатом веке европейские ювелиры?

Все же надо почаще общаться с Карлом Августовичем. Старичок он страшненький, опасненький, но рядом с ним интеллектуально растешь, а при случае приобретенную благодаря ему мудрость в нужный момент в ход пускаешь.

Через какое — то время мы въехали в центр города, уже более — менее пустынный, ибо вечерние «пробки» рассосались. Попетляв немного по нему, а после покружив по переулкам, мы наконец — то остановились.

— Приехали, — сообщил нам Данила. — Можно выходить.

— Прошу. — Князь открыл дверь со своей стороны. — Мы на месте.

Я вылез из машины, поежился под порывом холодного, прямо — таки осеннего ветра, и огляделся. Безлюдное место, высокая ограда из черных толстых прутьев, за ней виден рассеянный свет фонарей, деревья. Мы куда приехали — то? В Ботанический сад МГУ или какой — то парк?

— Вон там находится то, что ты ищешь, Хранитель. — Ростогцев показал пальцем в сторону ограды. — Держи бумажку, на ней написаны участок, ряд и место.

— Участок? Ряд и место? — совсем уж удивился я. — Мы куда приехали вообще?

— А ты не понял? — рассмеялся вурдалак. — Нет, правда? Это кладбище, Валера. Кладбище. Твоя подвеска два года как в могиле лежит, вместе с ее бывшей владелицей.

— Скажите, что вы пошутили, — попросил его я, одновременно с этим доставая из кармана пачку сигарет. — Только кладбища мне и не хватало!

— А в чем проблема? — как мне показалось, даже немного обиделся князь. — Место, конечно, не сильно веселое, но вы все тут раньше или позже окажетесь. Ну не конкретно здесь, разумеется, сюда абы кто не попадает, связи надо иметь, чтобы в этой землице прикопали. Я в принципе. Вся жизнь, Валера, есть один большой прыжок из женского детородного органа в могилу. Ну там другое слово должно стоять, но мы с тобой воспитанные люди все же.

— Так — то оно так, да только мне что теперь делать? — Я щелкнул зажигалкой. — И так со всех сторон судьба жмет, а теперь придется в расхитители гробниц записываться.

— Сочувствую, — как мне показалось, искренне произнес вурдалак. — Но это уже не наши печали, а твои. Мы обещанное выполнили, так что расчет с тебя.

— Эй — эй — эй, — остановил я его. — Что значит — выполнили?

— То и значит, — сдвинул брови князь. — Все согласно первоначальному договору, тому, что был заключен в моем доме. Вон бумажка, там указано местоположение могилы. Вот кладбище, на котором эта могила находится. Вон там дырка, через которую ты на кладбище можешь пролезть. Чего еще?

Да, крепко я тогда оплошал, что уж. Надо было не только указание места в условия включить, но и помощь в добывании предмета.

— Побольше информации хотелось бы, — как минимум для приличия возмутился я. — Кто была покойная? С чего вы взяли, что подвеску с ней закопали? Что ее вообще закопали, а не кремировали?

— А ты въедливый, — снова одобрил мои слова князь. — Молодец. Ладно, слушай. Звали покойную Людмилой Анатольевной Гончаренко, что, между прочим, тоже указано в бумаге, которую ты даже не раскрыл. Ну а драгоценность искомую ей подарил муж, которого зовут…

— Эдуард Гончаренко, — перебил я его. — Да ладно, вы серьезно?

Мне были знакомы эти имена. Более того — я и их обладателей лично видел, причем в своем собственном доме. Ну точнее, в доме родителей. Эдуард Георгиевич работал в сфере трубопроката, близкой к бизнесу моего отца, потому время от времени они кое — какие дела вели вместе. И жену его я помню. Красивая высокая женщина с глубоким грудным голосом. Значит, умерла она? Жалко. Молодая ведь совсем была, даже по моим тогдашним юношеским меркам, когда разница в пять — семь лет кажется критичной.

— Именно, — подтвердил Ростогцев и достал смартфон. — Вот, гляди, это фото трехлетней давности. Сюда смотри, я увеличил картинку. Видишь?

И верно — подвеска. Причем — та самая. Правда, фото было так себе, конечно.

— Вижу, — сказал я. — И что с того? Почему вы думаете, что подвеска — там?

— Показания свидетельницы, — охотно ответил вурдалак. — Вот тебе материал номер два. Горничная, которая работала в доме Гончаренко.

И он снова сунул мне под нос телефон, правда теперь на экране была не фотография, а видеоролик. Я увидел средних лет женщину, находящуюся словно под гипнозом. Она, совершенно обнаженная, лежала на кровати, раскинув руки и закрыв глаза, по ее лицу было видно, что ей очень хорошо.

— И что, хозяйку прямо с подвеской той и похоронили? — спросил кто — то, находящийся за кадром.

— Ага, — пробормотала женщина. — Хозяин велел это сделать. Она же с ней не расставалась никогда, даже перед сном в шкатулку, что на прикроватном столике стояла, ее ложила.

— Клала, — поправил ее собеседник.

— Клала, — с готовностью согласилась женщина. — А ты меня еще поцелуешь, Антон? Ты такой ласковый!

— Конечно же, — по голосу Антона я понял, что речь идет о далеко не простом поцелуе, и эта несчастная, похоже, только что подписала себе смертный приговор. — Иду!

— Убедился? — Ростогцев выключил телефон. — Или нет?

— Или нет, — заявил я. — Мы пока говорим о предмете, который похож на тот, что я ищу, и не более. Вот когда он окажется в моих руках и я смогу определить его аутентичность, тогда сделку можно будет считать свершившейся. А пока извините!

— Хозяин, мне кажется, он собирается нас кинуть, — подал голос Данила из салона машины. — Причем нагло так!

— Тебе слова не давали, — осек его я. — И вообще — не суй нос в чужие разговоры, его ведь и отрезать могут.

— По сути — верно сказано, — задумчиво произнес князь. — Причем это относится к вам обоим.

— Согласен, выглядит некрасиво, — не стал спорить я. — Потому сделаем так. Клянусь Ночью, Луной и Поконом, что полностью рассчитаюсь за оказанные услуги с князем Ростогцевым, согласно ранее заключенному с ним договору, в том случае если предмет, информация о котором была им предоставлена, окажется тем самым, что мне нужен.

— Так себе вариант, — поморщился Ростогцев. — Размыт во времени. Но и тебя понять можно, разумеется.

— Вот ведь. — Я уцепился одной рукой за ограду. — Никогда не думал, что придется раскапывать чью — то могилу. А ведь это законом, если не ошибаюсь, запрещено, только уголовщины мне и не хватало. Да и Эдуард Георгиевич, если узнает, по голове меня не погладит. А он узнает обязательно, поскольку волкодавов из своей службы по следу пустит сразу после того, как все обнаружится. Я его помню, он дядька резкий. А тут вряд ли получится чисто сработать, мне так точно, особенно по темноте.

— Могилы раскапывать — это уметь надо, — согласился со мной вурдалак. — Дело тонкое, требует специальных навыков.

— Князь, может дадите мне пару ребятишек покрепче, а? — попросил я его. — Они у вас как кошки, отлично в темноте видят. А лучше всего, если они сами это все и провернут, без моего участия. За мной не заржавеет, не сомневайтесь.

— При любой другой ситуации скорее всего я не сказал бы «нет», — немного напыщенно произнес князь. — Но не в этой. Нам за эту ограду соваться нельзя, Хранитель. Там наша смерть живет.

— Опять загадками говорите, ваше сиятельство, — недовольно отозвался я. — Если вы забыли, то мне все эти внутренние подлунные расклады неизвестны.

— Там — кладбище. — Ростогцев присел на капот машины. — Могильная земля. Место последнего упокоения мертвых. А мы все именно что мертвы, хоть и выглядим как живые. Пара шагов по этой земле, особенно ночью, и нас учует тот, для кого мертвые — паства. Ну а мы, значит, те, кто от него сбежал, пусть кое — кто даже и не по своей воле. Да и вообще для нас земля кладбищ вредна, она из нас последние искры бытия высасывает, как пиявка кровь. Вроде как понемногу, но если вовремя не спохватиться, то дело может кончиться плохо. Да и тебе, приятель, я туда вот так просто соваться бы не рекомендовал, особенно ночью и с не слишком благовидными целями.

— А для кого мертвые — паства? — совсем уж запутался я. — О ком речь?

— В этом мире, Хранитель, всегда и везде есть хозяева, — пояснил князь. — В реке — водяник, в лесу — леший, на поле — луговой, в доме — домовой. Ну и тут тоже. Если есть место, то имеется и Хозяин. И скажу тебе так — лучше с лешим подраться или с домовым повздорить, чем дело с умруном иметь. Им сила дана немалая, и знают они ох как много, как о жизни, так и о смерти.

— И о том, как первое превратить во второе, — добавил Данила, тоже выбравшийся из машины.

— Вот — вот, — поддержал его Ростогцев. — В пределах своих владений они полноправные владыки. Там, за решеткой, червяк в земле не шелохнется без его разрешения, чего уж говорить о разорении могилы.

— Лихо, — проникся я. — Ну а как с посетителями? Сюда же толпы народу ходят. Хоронят умерших, памятники ставят, просто прогуливаются. Опять же — обслуживающего персонала небось полно.

— Над обычными людьми, теми, кто могилы родных посещает или здесь работает, у умруна власти нет, как минимум до той поры, пока те не помрут и на его кладбище в неживом виде не попадут. Ну или прямого ущерба ему не нанесут, тут он снова в свои права входит. Но ты — то тут при чем? Ты хоть и остался человеком, но теперь наш, под Луной живешь, Хранитель, не под Солнцем. И существуешь ты отныне по Покону, а не по закону. Так что если умрун тебя прихватит у раскопанной могилы, то… Я не знаю, что именно он сделает, но хорошего ждать не приходится.

— А он прихватит, — добавил Данила злорадно. — Любая кладбищенская тень, любой призрак — его глаза. Заприметит тебя, цап — и в свой склеп!

— Чего ты скалишься, ущербный? — разозлился я. — Это твоей семье прямой убыток. Если ты забыл, то пока я подвеску не получу, расчета не последует, так что радоваться нечему. Вот и выходит, что в заднице не только я, но и вы.

— Твои проблемы — это твои проблемы, — строго произнес Ростогцев.

— Даже не спорю, — согласился с ним я. — Но авансы сроду не раздавал, так что пока мои проблемы не будут разрешены, вашими я заниматься не стану. Пока у меня нет подвески, у вас нет денег. Клад — не девичья невинность.

— В смысле? — удивился Данила.

— Ее по нашим временам восстановить — как высморкаться. А если я вам клад отдам, то обратно в землю его уже не вернешь. Так что ждите, пока я как — нибудь решу вопрос с кладбищем и его смотрящим.

— Хозяином, — поправил меня князь. — И вообще, Валерий, взвешивай каждое слово в общении с обитателями Ночи. Я вот на твое хамство смотрю снисходительно, но могут найтись те, кто делать этого не станет. А умрун тебя за такую оговорку вообще сразу на куски разорвет. В буквальном смысле.

— У меня и в мыслях не было вам хамить, — возразил ему я. — До той поры, как этот товарищ в нашу беседу не влез. Он вообще постоянно меня провоцирует или на драку, или на ругань, потому сразу вас предупреждаю — в одну прекрасную ночь я его убью.

— Или я тебя, — вставил свои пять копеек в разговор Данила.

— Значит, судьба у вас такая, — подытожил князь. — Случается. А что до награды… По сути, твоя позиция верна, товара лицом нет. Но кое о чем я тебя все же попрошу.

— Если просьба выполнима — нет проблем, — согласился я.

— Письмо напиши остальным концессионерам. Ну как в прошлый раз, мол, тема закрыта, всем спасибо.

— Хочется Карлу Августовичу нос утереть? — уточнил я.

— Очень, — расплылся в улыбке князь. — Не стану кривить душой — не люблю его. Скользкая личность. Помнится, в девятнадцатом году…

Увы, я так и не узнал, что именно случилось в девятнадцатом году, тайной осталось и то, к какому именно веку относился тот год.

Почему? Потому что князя перебило некое замызганное и сгорбленное существо, появившееся с той стороны ограды.

— Люди! — радостно просипело оно, мотнуло немытыми патлами и почесало живот под драной майкой. — Вот радость! А я тут брожу, брожу, никак выхода не найду. Это, где тут ворота? Слышь, парень? Да, вот ты. Тебя как зовут — то?

Небось алкаш, что допивает на могилах водку, принесенную на помин. Заснул там, а теперь выбраться наружу не может.

— Молчи. — Ладонь Ростогцева закрыла мой рот, из которого было готово сорваться имя. — Не вздумай отвечать этой пакости. А ты, бесплотный, вон пошел отсюда. Здесь, по эту сторону ограды, место для живых, а не для мертвых.

— Ой, кто бы говорил! — Тот, кого я принял за загулявшего ханыгу, распрямился, и я понял, что вижу сквозь него. Да, фраза звучит диковато, но что есть, то и есть.

Потому что это не человек, а призрак. Самый настоящий. Вон и патлы пропали, и одежда изменилась, превратившись из драной майки в нечто, более напоминавшее старинный сюртук.

— И я нежить, — с достоинством сообщил ему Ростогцев. — Но у меня есть плоть, сиречь — тело. А еще хожу я куда сам захочу, не бегая, как собачка, туда, куда меня пошлет хозяин.

— Если не секрет — зачем вы мне рот зажали? — спросил я у него. — Понимаю, что от ошибки сберегли, но от какой?

— Ты чуть вот этому синюшному имя свое не назвал, — пояснил вурдалак. — А делать этого нельзя ни в коем случае. Узнав имя, сообщенное доброй волей, он сможет ненадолго занять твое тело, соображаешь? Правда, в твоем случае такое вряд ли могло произойти, ты очень крепок, не только физически, но и душевно, но тем не менее. К тому же он может передать эту информацию кому — то посильнее, и тогда возможны разные нюансы.

— А что у тебя за дела на нашем кладбище, упырь? — поинтересовался призрак, буквально прилепившись к ограде. — И кто этот паренек, которого ты так оберегаешь, вместо того чтобы осушить до донышка, как бутыль с вином?

— Нет, этот тебя бы не смог себе подчинить, — усмехнулся Ростогцев. — Слишком глуп.

— Благодарю, князь. — Я осознал, в какую неприятность чуть не вляпался. — Все — таки права народная мудрость — век живи, век учись.

— Главное, чтобы учение впрок пошло, — доброжелательно потрепал меня по плечу вурдалак.

— Молодой человек. — Призрак не мигая смотрел на меня. — Если тебе чего надо здесь, на нашей земле, ты говори, не стесняйся. Помогу, подскажу, с кем надо сведу. А о цене договоримся.

— Сгинь, — посоветовал ему Данила. — Не мелькай перед глазами.

— Никогда не имей дела с такими, как он, — сообщил мне князь, показав на призрака рукой. — Непременно обманут. В нашем с тобой мире, друг мой, вообще грани между добром и злом, правдой и ложью изрядно подстерты, тут уж ничего не поделаешь. Но все равно есть какие — то границы, которые никто не станет пересекать. А для него их нет, как и для всех остальных, кто обитает там, за оградой. Кроме Хозяина Кладбища, разумеется. Да и тот, если честно, свои границы для себя сам разметил, и где они лежат, остальным неведомо.

— А ты отважный, упырь, — оскалился призрак. — В двух шагах от кладбищенской земли ее повелителя упоминать всуе? Видать, совсем черви твой мозг съели. Ха!

Мне вдруг стало нестерпимо холодно, словно следом за северным ветром в столицу пожаловала зима. А еще внутри все сжалось, как в юности, в тот момент, когда драка вот — вот начнется, но первый удар пока никто не нанес.

— Валим, — чуть просевшим голосом предложил Данила. — Патрон, не надо нам тут оставаться!

— В машину, — толкнул меня князь, опасливо глянув в сторону ограды, где злорадно хохотал наш неживой собеседник. — Быстро, быстро!

Спорить я не стал, нырнул в теплый салон автомобиля, и уже через считанные секунды детище немецкого автопрома умчало нас куда подальше от места, куда мне хочешь не хочешь, а все равно придется вернуться.