Мальчик овладевает временем

Управляйте своим временем, прежде чем оно управится с вами. Прежде, чем оно расправится с розами в образцовом саду Кхана Буя на Харрингон-стрит. Прежде, чем оно облупит краску с желтого «Фольксвагена»-фургона Би Ван Трана, вечно припаркованного на Стратхеден-стрит.

Время даст ответы на все вопросы, не сомневайтесь. Ответит на молитвы и заставит ответить за убийства. Всему свой черед – и победам, и потерям, и взлетам, и падениям, и любви, и смерти.

Время расти братьям Беллам, и время расти в цене тайнику с героином Лайла. Время покрывает волосками мой подбородок и подмышки, но не торопится делать это с моими яйцами. Время переводит Августа в последний класс школы, и для меня это время тоже не за горами.

Время делает из папаши почти приличного повара. Он готовит нам еду по вечерам, когда не пьет. Отбивные с замороженными овощами. Сосиски с замороженными овощами. Неплохие спагетти-болоньезе. С замороженными овощами. Он жарит баранину сразу на неделю, и мы потом это неделю едим. Иногда по утрам, в то время когда весь остальной мир спит, он шастает в мангровых зарослях по пояс высотой на побережье Шорнклиффа, в устье ручья Капустное дерево, и ловит для нас грязевых крабов с клешнями, выпирающими, как бицепсы Вива Ричардса. Иногда днем он проходит полпути до супермаркета «Фудстор», чтобы купить продукты, и возвращается ни с чем, и мы не спрашиваем почему, поскольку знаем, что у него случился приступ паники; поскольку понимаем, как он взвинчен сейчас, как это разрушает его, поедает живьем изнутри, где по артериям и венам бегут все эти воспоминания, и напряжение, и мысли, и драма, и смерть.

Иногда я езжу с ним на автобусе, потому что он просит меня присмотреть за ним, когда он путешествует. Ему необходимо, чтобы я всегда был рядом, как тень. Он просит меня говорить с ним. Он просит меня рассказывать ему всякие истории, потому что это успокаивает его нервы. Так что я рассказываю ему все те истории, которые мне рассказывал Дрищ. Все те байки обо всех тех преступниках из Богго-Роуд. Я рассказываю ему о своем давнем друге по переписке Алексе Бермудесе и о том, как эти люди в тюрьме ждут только две вещи в жизни: своей смерти и «Дни нашей жизни». Когда отец начинает нервничать слишком сильно, то кивает мне, и я нажимаю на звонок, чтобы автобус остановился; и папаша восстанавливает дыхание на автобусной остановке, а я говорю ему, что все будет хорошо, и мы ждем обратного автобуса, чтобы поехать домой. Учимся ходить маленькими шагами. Он проезжает немного дальше каждую поездку от дома. От Брекен-Риджа до Чермсайда. От Чермсайда до Кедрона. От Кедрона до Боуэн-Хиллз.

Время заставляет отца меньше пить. В Квинсленде становится все популярнее некрепкое пиво, и папаша прекращает зассывать полы в туалете. Такие вещи никак не измерить, но я знаю, что чем больше коробок некрепкого пива поставлено в Брекен-Ридж, тем меньше матерей Брекен-Риджа предстанут перед доктором Бенсоном в Медицинском центре на Барретт-стрит с подбитыми глазами.

Время отправляет отца на работу. Оно дает ему съесть достаточно успокоительных таблеток, чтобы вытащить его за дверь, посадить на автобус и отправить на собеседование на фабрику «Стекло и алюминий Дж. Джеймса» на Кингсфорд-Смит-Драйв, в Гамильтоне, недалеко от делового центра Брисбена. Через три недели работы на фабричной линии по резке алюминиевых заготовок на различные формы и размеры он зарабатывает достаточно, чтобы купить маленькую бронзового цвета «Тойоту-Корону» 1979 года за тысячу долларов у своего безработного приятеля по брекенриджской таверне, Джима «Снаппера» Нортона, с фиксированной оплатой – сто долларов в каждый день зарплаты, в рассрочку на десять недель. Отец улыбается, когда открывает свой кошелек в пятницу вечером и показывает мне три серо-голубые банкноты, из тех, которые мы никогда не видим, с Дугласом Моусоном в полярной одежде, берегущей от антарктического холода его стальные яйца размером с айсберг.

Я ни разу не видел папашу более гордым, и он так горд в тот вечер, что больше смеется, чем плачет, когда нажирается вусмерть. Но уже на четвертой неделе этой чудесно оплачиваемой работы бригадир ругает папашу за чужую ошибку – кто-то выставил неправильные параметры на линии металлочерепицы и профнастила, и партия металла стоимостью в пять тысяч долларов оказалась на пять сантиметров короче положенного – и папаша не может смириться с подобной несправедливостью; поэтому он называет бригадира «фуфлогоном», а молодой бригадир не знает, что это значит, и папаша говорит ему: «Это значит, что ты манда с веснушками». И по пути домой он заезжает в отель «Гамильтон» неподалеку от Кингсфорд-Смит-Драйв и толкает в баре речь, что только восемь пинт «Четыре икса крепкое» способны примирить его с этой чудесной высокооплачиваемой работой. И на выездной дорожке из отеля папашу останавливает полиция, которая отправляет его к судье за вождение в пьяном виде, и судья отбирает у него водительские права и приговаривает к шести неделям общественно-полезных работ; и нам с Августом почти нечего сказать, когда родитель сообщает нам, что судебное предписание обязывает его отбывать общественные работы в виде помощи нашему престарелому и больному садовнику Бобу Чендлеру в нашей же Нешвиллской государственной старшей школе. И мне еще больше нечего сказать, когда я выглядываю в окно кабинета математики и обнаруживаю там папашу, сияющего мне лучистой улыбкой и гордо стоящего возле огромных букв «ИЛАЙ», выкошенных им на ухоженной лужайке напротив корпуса математических и естественных наук.

Время заставляет телефон звонить.

– Да! – говорит отец. – Хорошо. Да, я понял. Какой адрес? Ясно. Ага. Ага. Пока. – Он вешает трубку.

Мы с Августом смотрим «Семейные узы» по телику и едим бутерброды с говядиной и томатным соусом.

– Ваша мама выходит на месяц раньше, – сообщает папаша. И он открывает ящик под телефоном, достает две успокоительные таблетки и идет в конец коридора к спальне, забрасывая в рот свои леденцы для психов так, словно это «Тик-Так».

* * *

Время заставляет нежно-красные розы в образцовом саду Кхана Буя сжиматься в плотные бутоны и замыкаться в себе, как папаша после того короткого и яркого периода весеннего солнца – работы на фабрике «Стекло и Алюминий Дж. Джеймса».

Я иду мимо дома Кхана Буя по пути к Аркадия-стрит в Дарре. Я помню, как выглядел палисадник Кхана Буя, когда он выиграл первый приз в конкурсе садов района в рамках празднования юбилея Даррской государственной школы пять лет назад. Он был похож на цветочную лавку – смесь экзотических декоративных и естественных растений, которые Кхан Буй, стоя в своей сине-белой пижаме, поливал из шланга каждое утро, когда мы шли в школу. Иногда по утрам его сморщенный старый член выглядывал из расстегнутого гульфика пижамы, но мистер Буй никогда этого не замечал, потому что его сад был чертовски очарователен. Но все это прошло – теперь сад сухой и мертвый, как трава на стадионе в парке Дьюси-стрит.

Когда я поворачиваю на Аркадия-стрит, то замираю на месте.

Двое вьетнамских мужчин сидят на белых пластиковых садовых креслах возле начала подъездной дорожки Даррена Данга. На них черные солнцезащитные очки, и они сидят на солнце в нейлоновых спортивных костюмах «Адидас» и белых кроссовках. Спортивные костюмы темно-синие, с тремя желтыми полосками с каждой стороны их курток и штанов. Я медленно приближаюсь к началу дорожки. Один из мужчин предупреждающе вскидывает ладони. Я останавливаюсь. Оба мужчины встают со своих кресел и тянутся за чем-то вне моего поля зрения за высоким и надежным передним забором Даррена.

Теперь они держат большие и острые мачете, когда подходят ко мне.

– Кто ты такой? – спрашивает один из них.

– Я Илай Белл, – отвечаю я. – Старый друг Даррена из школы.

– Что в сумке? – буркает тот же человек с сильным вьетнамским акцентом.

Я озираюсь в обе стороны по улице, смотрю на окна двухэтажных домов, окружающих нас, надеясь, что никто любопытный не сует свой нос в этот вонючий бизнес, который здесь творится.

– Ну, это как бы дело деликатное… – шепчу я.

– За каким хреном ты сюда приперся? – нетерпеливо спрашивает мужчина. Выражение его лица по умолчанию зверское.

– У меня есть деловое предложение для Даррена, – сообщаю я.

– Ты имеешь в виду – для мистера Данга?

– Да, для мистера Данга, – уточняю я.

Мое сердце колотится. Мои пальцы сжимают лямки черного рюкзака.

– Деловое предложение? – переспрашивает мужчина.

Я снова осматриваюсь и подхожу на шаг ближе.

– У меня есть… эммм… товар. Я думаю, он мог бы заинтересоваться, – говорю я.

– Товар? – хмурится мужчина, приподнимая очки. – Ты из БТК?

– Простите, что?

– Если ты из БТК, то мы отрежем твой гребаный язык, – заявляет мужчина, и его расширившиеся глаза наводят на мысль, что он мог бы наслаждаться этим процессом.

– Нет, я не из БТК, – говорю я.

– Ты мормон?

Я смеюсь:

– Нет.

– Ты Свидетель Иеговы? – фыркает мужчина. – Ты снова пытаешься продать тот чертов нагреватель для воды?

– Нет, – отвечаю я.

Я коротко обдумываю, что эта за странная Дарра из параллельной Вселенной, в которую я вернулся. БТК? Мистер Даррен Данг?

– Я понятия не имею, о чем вы толкуете, – продолжаю я. – Понимаете, я просто пришел навестить Даррена…

Вьетнамцы придвигаются ближе, их ладони крепче сжимают рукоятки мачете.

– Дай мне свою сумку, – говорит первый.

Я делаю шаг назад. Мужчина поднимает мачете.

– Сумку! – повторяет он.

Я протягиваю ему сумку. Он передает ее своему напарнику, и тот заглядывает внутрь. Затем что-то говорит по-вьетнамски первому мужчине, который выглядит среди них главным.

– Где ты взял этот товар? – спрашивает главный.

– Мама Даррена когда-то давно продала его бойфренду моей мамы, – говорю я. – Я пришел, чтобы продать его обратно.

Мужчина молча смотрит на меня. Я не могу разглядеть выражение его глаз за солнцезащитными очками.

Он достает из кармана черную портативную рацию.

– Еще раз, как твое имя?

– Илай Белл, – отвечаю я.

Он что-то произносит в рацию по-вьетнамски. Единственные слова, которые я ловлю, – это «Илай Белл».

Он убирает рацию обратно в карман и жестом подзывает меня ближе.

– Подойди, – говорит он. – Подними руки.

Я поднимаю руки, и оба вьетнамца обхлопывают мои подмышки, предплечья, голени и бедра.

– Ну и дела, охрана тут теперь и впрямь на уровне, – замечаю я.

Правая рука главного шарит вокруг моих яиц.

– Нежнее, – говорю я, подергиваясь.

– Иди за мной, – велит он.

Мы не поднимаемся в дом, где Лайл когда-то обсуждал дела с экзотической «Отвали-Сука» Данг. Мы обходим большой кирпичный дом Даррена с левой стороны. Только теперь я понимаю, что высокий деревянный забор вокруг дома опутан колючей проволокой. Это не столько двор, сколько крепость. Мы идем к «тещиному домику» за главным домом, сложенному из выбеленных бетонных блоков и больше похожему на общественный туалет; отличное место для наркоторговцев или Гитлера, чтобы вынашивать стратегические планы. Охранник-привратник один раз стучит в персикового цвета дверь и говорит одно слово на вьетнамском языке. Дверь открывается, и охранник вводит меня в коридор, вдоль которого висят в рамках старые черно-белые фотографии родных Даррена, оставшихся на его исторической родине: свадебные фотографии, семейные торжества, на одном снимке мужчина напевает в микрофон, на другом пожилая дама возле мутной реки держит в руке огромную креветку.

Коридор ведет в гостиную, где дюжина или около того вьетнамцев в темно-синих нейлоновых спортивных костюмах «Адидас» с желтыми полосками по бокам и черных солнцезащитных очках, как у мужчин на воротах, стоят вокруг одного сидящего человека, на котором красный нейлоновый спортивный костюм «Адидас» с белыми полосками. Человек в красном костюме сидит за широким офисным столом, пробегая глазами документы на столе. На нем нет черных солнцезащитных очков. На нем зеркальные солнцезащитные очки-«авиаторы» в золотой оправе.

– Даррен?.. – говорю я.

Человек в красном спортивном костюме поднимает глаза, и я вижу шрам, протянувшийся от левого уголка его рта. Он снимает солнцезащитные очки и прищуривается, всматриваясь в мое лицо.

– Кто ты нахрен такой? – спрашивает он.

– Даррен, это же я, – говорю я. – Илай.

Он кладет солнцезащитные очки на стол, тянется к выдвижному ящику и вытаскивает выкидной нож. Сверкающее лезвие выскакивает, когда человек в красном костюме огибает стол и приближается. Он потирает переносицу и два раза резко втягивает воздух, принюхиваясь ко мне. Его глаза посверкивают, как лампочки при скачках электричества. Он встает передо мной и медленно проводит кончиком ножа по моей правой щеке.

– Илай… как дальше? – зловеще шипит он.

– Илай Белл, – отвечаю я. – Из школы! Черт побери, Даррен. Это же я, приятель! Я раньше жил тут дальше по дороге.

Он доводит лезвие до моего глаза.

– Даррен? Даррен? Это же я!

Затем он замирает. И его лицо взрывается улыбкой.

– Хаааааааааааааа! – орет он. – Видел бы ты свое лицо, сучара!

Его приятели в темно-синих спортивных костюмах хохочут надо мной. Он изображает сильный австралийский акцент жителя глубинки:

– Эт йа, прияааатель. Эт же йаааа, Иииилаай! Не, вы слышали этого сукина сына?

Он хлопает себя по бедрам, а затем обнимает меня, все еще держа открытое лезвие в правой руке.

– Проходи, Белл-мудозвон! – смеется он. – Что за хрень с тобой? Не звонишь, не пишешь. А у нас ведь были большие планы.

– Все пошло прахом, – говорю я.

Даррен согласно кивает.

– Да, целая куча дерьма обрушилась на старину Илая Белла… Эх, старые добрые деньки… – Он берет мою правую ладонь, подносит к глазам, проводит пальцем по бледному обрубку моего потерянного пальца. – Тебе этого не хватает? – спрашивает Даррен.

– Только когда пишу.

– Да нет же, дубина, я имею в виду жизнь в Дарре! Скучаешь по Дарре?

– Бывает, – отвечаю я.

Даррен возвращается за свой стол.

– Хочешь что-нибудь выпить? У меня тут полный холодильник прохладительных напитков.

– Есть что-нибудь из «Пасито»?

– Нет, – говорит Даррен. – Есть кола, «Соло», «Фанта» и крем-сода.

– Мне и так зашибись, – говорю я.

Он откидывается на спинку стула и качает головой.

– Илай Белл вернулся в город! Рад тебя видеть, Тинк.

Его улыбка медленно увядает.

– Это хреново – то, что случилось с Лайлом, – произносит он.

– Это не Бич? – спрашиваю я.

– Что – «не Бич?» – переспрашивает Даррен.

– Это не Бич настучала на Лайла?

– Ты думаешь, это была мама? – спрашивает он недоуменно.

– Нет, я так не думаю, – говорю я. – Но все может быть. Так это не она?

– Она считала Лайла таким же клиентом, как и Титуса Броза, – отвечает он. – Помимо того, что стучать не в ее правилах, у нее не было никаких причин стучать на чей-то сторонний бизнес, потому что она просто занималась своим собственным бизнесом, Тинк. Если Лайл был достаточно глуп, чтобы вести дела с ней за спиной своего босса, – то это его дело, не ее. На его наличных такие же цифры, как и на чьих бы то ни было. Не, чувак. Да ты и сам точно знаешь, какая крыса его сдала.

Нет. На самом деле я не знаю. Совсем не знаю. Вообще.

Даррен ошарашенно смотрит на меня, открыв рот.

– А ты и впрямь очень наивный парень, Илай, – говорит он. – Разве ты не знаешь, что самые жирные крысы всегда ближе всего к сыру?

– Тедди?.. – спрашиваю я.

– Я бы сказал тебе, Тинк, но я не стучу ни на кого, – говорит он.

Друзья Даррена согласно кивают.

Ссыкливый членосос, так называемый «друг» Тадеуш «Тедди» Каллас. Гребаный сыроед.

– А где твоя мама? – спрашиваю я.

– Она наверху в доме, отдыхает, – отвечает Даррен. – Ей поставили неутешительный диагноз год назад. Я думаю, это от солнца.

– Рак?

– Нет, катаракта, – говорит он. – Бедная Бич больше ничего не видит.

Охранник ставит мой рюкзак на его стол. Даррен заглядывает внутрь.

– Ты все еще поставляешь Титусу Брозу? – спрашиваю я.

– Нет, этот гондон перебежал к Дастину Вангу и БТК, – отвечает он. – Тот инцидент с твоим драгоценным Лайлом не поспособствовал доверию между мамой и Титусом.

Даррен засовывает свой нож в пакет и вытаскивает его с крупинками высококачественного героина Лайла на кончике.

– Что такое «БТК»? – спрашиваю я.

Лайл рассматривает «дурь» на ноже, словно ювелир, проверяющий чистоту алмазов.

– «Born To Kill», – говорит Даррен. – Это новый мир, Тинк. Времена изменились. Теперь каждый поставщик состоит в какой-то банде. «БТК». «5Т». «Парни с канала». У экспортеров на родине есть четкие правила вокруг всего этого дерьма. Все идет через абракадабру-Кабраматту на юге, а все главари в Кабе были вынуждены оказаться по разные стороны баррикад, когда произошел раскол между главарями в Сайгоне. Этот грязный сученыш Дастин Ванг вошел в «БТК», а моя мама – в «5Т».

– А что такое «5Т»?

Даррен оглядывается на своих друзей. Те улыбаются. Они все скандируют какую-то речёвку по-вьетнамски. Даррен встает, расстегивает свою красную нейлоновую куртку «Адидас» и приспускает белую безрукавку, чтобы продемонстрировать татуировку на груди – большая цифра «5» и буква «Т» в форме кинжала, вонзающегося в черное сердце, украшенное пятью вьетнамскими словами: «Tình, Tiên, Tù, Tôi, Thu».

Банда «5Т» скандирует в унисон:

– «Любовь, деньги, тюрьма, грех, месть!»

Даррен кивает.

– О дааа, черт побери! – одобрительно говорит он.

В дверь бункера раздается стук. Мальчик-вьетнамец лет девяти, тоже одетый в темно-синий нейлоновый спортивный костюмчик «Адидас», вбегает в офис Даррена. Он весь потный. Он что-то кричит Даррену по-вьетнамски.

– «БТК»? – спрашивает Даррен.

Мальчик кивает. Даррен кивает старшему бандиту, стоящему по правую руку от него, который по очереди кивает трем другим бандитам, и те бросаются наружу из бункера.

– Что это значит? – спрашиваю я.

– Гребаное звено «БТК» разгуливает по Грант-стрит, – объясняет Даррен. – Они не должны ходить по чертовой Грант-стрит.

Даррен раздражен и нетерпелив. Он заглядывает в мою сумку в очередной раз.

– Сколько? – спрашивает он.

– В смысле? – говорю я.

– Сколько? – повторяет он. – Сколько ты просишь?

– За наркоту? – уточняю я.

– Нет, Тинк, за то, чтобы ты дал мне посмотреть на твой член. Да, сколько ты просишь за наркоту?

– Это та самая наркота, которую твоя мама продала Лайлу почти четыре года назад.

– Что ж ты сразу не сказал, – говорит он сухо и саркастично. – Я-то думал, может, ты начал собственный бизнес поставщика в Брекен-Ридже.

И я начинаю произносить свою речь продавца. Я шесть раз репетировал ее вчера в нашей спальне, но там на меня не таращились четырнадцать устрашающих вьетнамцев в темных очках.

– Я полагаю, учитывая то внимание, которое квинслендская полиция уделяет торговле героином в последнее время, товар такой кристальной чистоты…

– Ха! – ржет Даррен. – Кристальной чистоты? Мне это нравится, Тинк. Звучит, как будто ты продаешь мне английского дворецкого или что-то в этом роде. «Кристальной чистоты»!

Бандиты смеются.

Я солдат на войне. Я продолжаю сражаться.

– …Товар такого качества, я полагаю, было бы сложно найти, и думаю, что за то количество, которое мы имеем в этом пакете, справедливая цена была бы…

Я смотрю в глаза Даррена. Ему уже доводилось заниматься этим раньше. Мне – никогда. Пять часов назад я рисовал пальцем на запотевшей душевой занавеске в папашиной ванной портрет рыцаря с мечом Экскалибур. А теперь я заключаю героиновую сделку с шестнадцатилетним лидером банды «5Т».

– Эмммм…

Черт побери, не говори – «эмммм»! Уверенней.

– …Э-э, восемьдесят тысяч долларов.

Даррен улыбается.

– Мне нравится твой стиль, Илай, – говорит он.

Он поворачивается к одному из бандитов. Говорит по-вьетнамски. Тот бросается в другую комнату.

– Куда это он помчался? – спрашиваю я.

– Собирать тебе твои пятьдесят тысяч, – отвечает Даррен.

– Пятьдесят тысяч? – разочарованно откликаюсь я. – Я сказал – восемьдесят тысяч. Что насчет инфляции? Цены растут, как на дрожжах.

– Тинк, это ты сейчас надуваешься, как на дрожжах. Смотри не лопни, – улыбается Даррен. – Да, вероятно, это стоит теперь как минимум сто тысяч, но как бы сильно я тебя ни любил, Илай, ты – это ты, а я – это я, и в настоящий момент твоя основная проблема в том – помимо того, что ты не умеешь торговаться, – что ты не имел ни малейшего понятия, куда это нести, кроме той двери, которая у тебя за спиной.

Я оборачиваюсь и смотрю на дверь. Справедливая оценка – честная сделка.

Даррен смеется.

– Ээээх, я скучал по тебе, Илай! – говорит он.

Трое бандитов влетают обратно в офис, наперебой выкрикивая в лицо Даррену какие-то безумные слова.

– Вот же гребаные суки! – рявкает Даррен.

Он отрывисто говорит своим бандитам что-то по-вьетнамски. Вся банда бросается в соседнюю комнату и так же быстро выскакивает обратно, вооруженная мачете. Из другой комнаты появляется бандит с моими деньгами – пятьдесят тысяч в трех похожих на кирпичи пачках, купюрами по пятьдесят долларов. Парни с мачете с военным усердием дружно пилят шеренгой в конец коридора, взволнованно звякая клинками о стенки, пока выбираются из бункера.

– Что за хрень тут творится? – спрашиваю я.

– Долбаные «БТК» нарушили мирное соглашение, – отвечает Даррен, копаясь в длинном ящике своего стола. – Они примерно в двух минутах от моего сраного дома. Я собираюсь отрезать им нахер гребаные головы, как сомам, сукиным детям!

Он извлекает сверкающее позолотой мачете ручной работы, украшенное логотипом «5Т».

– А что насчет меня? – интересуюсь я.

– Ах, да. – Даррен наклоняется обратно к ящику, достает другое мачете и бросает его мне.

Я неловко ловлю его за рукоятку, едва не выронив. Лезвие почти вонзается мне в ногу. Я поспешно перехватываю оружие.

– Нет, – говорю я, – я имею в виду – нам же нужно завершить сделку!

– Тинк, сделка, блин, завершена! – говорит он.

Его помощник протягивает мне мой рюкзак. Наркотики исчезли из пакета и заменены на блоки наличных.

– Погнали! – командует Даррен.

Даррен с румянцем воина на лице спешит в коридор, жаждая крови.

– Я, пожалуй, просто подожду здесь, пока вы, ребята, там со всем не закончите, – говорю я.

– Боюсь, не получится, Тинк, – откликается он. – Денег у нас в бункере хватит, чтобы полгода кормить фастфудом весь Вьетнам. Мы должны запереть этот шалман.

– Ну, тогда я просто выберусь через задний забор, – говорю я.

– У нас стены опутаны колючей проволокой со всех сторон. Нигде не выйти, кроме как через переднюю калитку, – сообщает он. – Да что с тобой такое? Эти ублюдки из «БТК» хотят захватить нашу хату. Они хотят все территории Дарры. Ты позволишь этим лохам захватить наш родной город? Это наши угодья, Тинк. Мы должны защищать их.

Эта битва начинается так же, как и любая другая в истории. Сперва главы обоих противоборствующих кланов обмениваются обидными словами.

– Я отрежу тебе нос, Тран, и сделаю из него брелок для своих ключей! – кричит Даррен от своего дома в «аппендиксе» Аркадия-стрит, стоя в центре группы бандитов «5Т», увеличившейся теперь примерно до тридцати рыл.

У начала улицы стоит человек, которого, как я догадываюсь, зовут Тран, а за ним – его банда суетливых варваров из «БТК», которые поистине кажутся прибывшими на эту землю с единственной целью – лишать жизни других. Тран держит мачете в правой руке и молоток в левой, а его группа превосходит команду Даррена по меньшей мере человек на десять.

– Я отрежу тебе уши, Даррен, и буду петь в них военные марши каждый вечер перед ужином! – кричит Тран.

Затем начинается лязг. Бандиты с обеих сторон лязгают металлическим оружием об оружие рядом стоящего товарища. Ритмичный лязг, все более громкий и интенсивный. Призыв к войне. Песнь обреченности.

И что-то внутри меня – моя жажда жизни, возможно, или миролюбие, или просто врожденный страх оказаться насаженным на мачете – заставляет меня проталкиваться через сгрудившихся бандитов «5Т», хотя сперва я стоял позади них.

– Простите, – приговариваю я, наступая им на ноги. – Извините. Виноват!

Я выхожу на середину Аркадия-стрит, в самый центр пропасти, разделяющей эти две кровожадные группировки.

– Извините, что прерываю! – говорю я.

И лязг мачете прекращается. Тишина наполняет улицу, и мой дрожащий голос эхом разносится по Дарре.

– Я знаю, что у вас нет никаких причин меня слушать! – взываю я. – Я просто какой-то идиот, который зашел повидаться со своим приятелем. Но я действительно чувствую, что точка зрения постороннего может помочь вам, парни, решить любые обиды, которые вы накопили друг против друга!

Я по очереди поворачиваюсь к каждой стороне. Выражение на лицах Даррена и Трана можно назвать глубочайшим недоумением.

– Сыновья Дарры! – продолжаю я. – Сыновья Вьетнама! Разве не война вынудила ваши семьи покинуть родину? Разве не ненависть, разделение и недопонимание изначально привели вас в этот прекрасный пригород? Там есть странная земля за границами Дарры, и это место зовется Австралией! И это место не всегда приятно для вновь прибывших. Это место не всегда гостеприимно для посторонних. Вам, ребята, доведется столкнуться с достаточным количеством битв там, за пределами этого священного дома! Вам следует сражаться плечом к плечу там, а не друг против друга здесь. – Я показываю на свою голову. – Может быть, нам всем пора начать немного больше пользоваться этим, – говорю я. И поднимаю мачете. – И немного меньше этим!

Я медленно и символично кладу мачете плашмя на асфальт замершей Аркадия-стрит. Даррен смотрит на своих людей. Тран опускает руки на мгновение и смотрит на своих бойцов. А затем вновь вскидывает оружие.

– Мочииииииииии! – кричит он.

И армия «БТК» бросается в атаку, взметнув мачете, молотки и ломики в брисбенское небо.

– Убить их всех! – орет Даррен, и беспощадная армия «5Т» мчится вперед, шлепая резиновыми кедами по улице и нетерпеливо бряцая оружием.

Я поворачиваюсь и несусь к краю улицы, а позади меня две бешеные армии сталкиваются плоть о плоть и клинок о клинок. Я прыгаю через изгородь высотой по колено в палисадник маленького коттеджа за четыре дома от резиденции Даррена. Я падаю на живот, ползу через переднюю лужайку коттеджа и молюсь, чтобы никто из бандитов «БТК» не кинулся за мной. Я подползаю к стене дома и нахожу укрытие за кустом белых роз, откуда бросаю последний взгляд на Великую Битву Мачете при Аркадия-стрит. Клинки свистят в воздухе, кулаки и локти находят лбы и носы. Ноги врезаются в животы. Колени входят в глазницы. Даррен Данг стремительно и торжествующе выпрыгивает из кучи-малы и летит по дуге на какого-то зазевавшегося воина-соперника. Я дотягиваюсь рукой до дна своего рюкзака и чувствую, что пятьдесят штук по-прежнему там. И я благодарю богов войны за то, что вовремя напомнили мне о шестом «Т» – «Тикай со всех ног».