Корабль в бутылке

– Тебе нужно научиться организовывать свое время. Строить планы на день, – сказала Анита Харвуд, протирая кухонные поверхности. – Джули, я серьезно. У людей в тюрьме и в армии именно из-за этого и едет крыша.

Уинни Харвуд, которой было одиннадцать – на десять лет меньше, чем ее сестре Джули, – не сводила с сестры глаз. Джули смотрела в пол, привалившись к дверному косяку, в красном топе с капюшоном и в джинсах; во всем этом она и спала. Руки у Джули были в карманах, и Уинни, чье отношение к сестре в те дни больше всего напоминало подростковую влюбленность, тоже незаметно попыталась сунуть руки в карманы и прислониться к столу с таким же безразличным выражением лица, с каким Джули слушала речь матери.

– Вот, например, – продолжала мать, – на сегодня у тебя какие планы? – Она перестала вытирать стол и подняла взгляд на Джули.

Джули взгляда не подняла.

Маятник чувств Уинни лишь совсем недавно качнулся от матери к сестре. До рождения Джули их мать выигрывала конкурсы красоты, и Уинни она до сих пор казалась красавицей. Когда твоя мама самая красивая, ты ощущаешь себя так, как будто тебе наклеили звездочку за лучшее домашнее задание или как будто тебе досталось больше конфет, чем всем остальным. Потому что большинство мам были толстые, или с дурацкими прическами, или носили растянутые шерстяные рубахи своих мужей и джинсы с резинкой на поясе. Анита же никогда не выходила из дома, не накрасив губы, и неизменно в туфлях на высоком каблуке и в сережках из искусственного жемчуга. Лишь совсем недавно у Уинни начало появляться неприятное ощущение, что с мамой что-то не так или может быть не так и что другие говорят о ней как-то по-особому, закатывая глаза. Она бы все на свете отдала за то, чтобы это ей только казалось. Может, и впрямь казалось, она просто не знала.

– Вот прямо-таки именно из-за этого? – спросила Джули, подняв наконец взгляд. – В тюрьме и в армии. Мам, я умираю, а ты несешь какую-то ахинею.

– Солнышко, не стоит так вольно обращаться со словом «умираю». В эту минуту кто-то действительно умирает, причем некоторые – мучительной смертью. Они были бы счастливы оказаться на твоем месте. Всего-навсего «бросил жених» – для них это было бы не больнее, чем укус комара. О, папа пришел, – сказала Анита. – Какой он молодец. Прибежал в разгар рабочего дня убедиться, что с тобой все в порядке.

– Убедиться, что с тобой все в порядке, – возразила Джули. И добавила: – И «бросил» – это неподходящее слово.

Уинни вынула руки из карманов.

– Ну, как вы тут? У всех все хорошо?

Джим Харвуд отличался хрупким сложением и неутомимым дружелюбием. Когда-то он пил, но бросил и трижды в неделю ходил на собрания «Анонимных алкоголиков». Он не был родным отцом Джули – тот сбежал с другой женщиной, когда Джули была еще совсем маленькой, – но относился к ней хорошо; он ко всем хорошо относился. Уинни не знала, пил ли он еще, когда мать вышла за него замуж, или уже бросил. Всю жизнь Уинни он работал в школе уборщиком. «Начальником технического отдела, – сказала как-то раз мать, обращаясь к Джули. – Запомни это раз и навсегда».

– Все в порядке, Джим, – сказала Анита, придерживая дверь, пока он втаскивал в дом тяжелую сумку с продуктами. – Вы только посмотрите, девочки. Папа все купил. Джули, может, пожаришь блинчики?

У них была семейная традиция – блинчики в воскресенье на ужин, но сейчас была пятница и обед.

– Я не хочу жарить блинчики, – ответила Джули. Она уже плакала, беззвучно, утирая лицо ладонями.

– А вот это плохо, – сказала мать. – Очень плохо. Джули, солнце мое. Если ты будешь лить слезы, я озверею. – Анита метнула губку для мытья посуды в раковину. – Озверею, ясно?

– О боже, мама.

– И оставь Бога в покое, милая моя. У него и без тебя хлопот хватает, нечего поминать его всуе. Распорядок дня, Джули. Распорядок дня – вот на чем держатся тюрьма и армия.

– Я сделаю блинчики, – сказала Уинни.

Ей хотелось, чтобы мать прекратила эти разговоры о тюрьме и армии. Она вела их с тех самых пор, как всплыли те фотографии: заключенные в заокеанской тюрьме, на лицах капюшоны, американские солдаты ведут их на поводке, как собак.

– Так нам и надо. Что заслужили, то и получаем, – громко сказала мать в магазине несколько месяцев назад, обращаясь к Марлин Бонни.

А Клифф Мотт, на чьем грузовичке была большая наклейка с желтой лентой – из-за внука, – вынырнул из прохода с хлопьями для завтрака и рявкнул:

– Попридержи язык, Анита! Что за бред ты несешь?

– Окей, Уинни, – сказала мать сейчас. – Делай.

– Тебе помочь? – спросил отец. Он достал из сумки упаковку яиц и, перегнувшись через стол, включил радио.

– Нет, – ответила Уинни. – Я сама.

– Хорошо, – сказала мать. – Джим, дай большую миску.

Отец достал миску из буфета. Голос Фрэнка Синатры взмывал вверх, падал, снова взлетал: «…по-сво-о-оему!»

– Только не это, – сказала Джули. – Пожалуйста, выключи, пожалуйста!

– Джим, выключи радио, – велела Анита.

Уинни потянулась и выключила радио. Ей хотелось, чтобы Джули увидела, что это сделала именно она, но Джули не смотрела в ее сторону.

– Джули, солнце мое, – сказала мать, – так не может продолжаться бесконечно. Твои домашние имеют право слушать радио. Сколько же можно, в конце концов.

– Прошло всего четыре дня, – сказала Джули и утерла нос рукавом красного топа. – О чем ты говоришь?

– Шесть, – сказала мать. – Сегодня – день шестой.

– Мама, пожалуйста. Оставь меня в покое.

Хорошо бы кто-нибудь дал ей успокоительное, думала Уинни. Дядя Кайл принес таблетки, но мать теперь выдавала их только вечером, по половинке. Иногда, просыпаясь среди ночи, Уинни понимала, что Джули не спит. Прошлой ночью было полнолуние и у них в спальне было светло как днем.

– Джули, – прошептала она, – ты не спишь?

Но Джули не ответила, и тогда Уинни повернулась на другой бок и стала смотреть на луну. Луна была громадная, нависала над водой, как огромная опухоль. Если бы на окне была штора, Уинни задернула бы ее, но штор у них не водилось. Они жили в самом конце длинной грунтовой дороги, и мать всегда говорила, что в шторах нет нужды, хотя год назад и развесила рыболовную сеть на окнах в гостиной – для красоты. Она отправила Уинни и Джули на берег насобирать морских звезд всех размеров, а она их высушит и прикрепит к сети-занавеске. Джули и Уинни бродили по водорослям, переворачивали камни, складывали морских звезд – шершавых, пупырчатых – одну на другую, стопкой.

– Это из-за ее отца – и из-за моего тоже, – сказала Джули. Она была единственным человеком, кто говорил с Уинни о таких вещах. – Она тоскует по ним обоим. Когда она была маленькая, ее отец по вечерам приносил ей морских звезд. А потом она хотела, чтобы и Тед так делал, и он делал – какое-то время.

– Это было давно, – заметила тогда Уинни, отдирая от камня маленькую морскую звезду; у звезды оторвалась ножка, и Уинни положила ее обратно на камень. У них отрастают новые ножки.

– Неважно, – ответила Джули. – Скучать все равно не перестаешь.

Их дедушка был рыбаком, и его лодка застряла в открытом море на рифе. Газетная вырезка об этом хранилась в том же альбоме, где и фотография Аниты в образе «Мисс Картофельная Королева».

– Ее прозвали «Картофельные Сиськи», – сказала Джули сестре. – Не говори ей, что я тебе сказала, что она мне сказала. (Анита вышла за Теда, плотника, потому что забеременела ею, Джули, но Тед не хотел ни с кем оставаться долго. Джули говорила, что он ясно дал это понять с самого начала.) Так что за какие-то пару лет она потеряла их обоих. – Джули глянула в ведерко с морскими звездами. – Хватит. Идем. – И, шагая назад по камням, добавила: – Брюс мне говорил, что большинство рыбаков не умеют плавать. Странно, что я сама этого не знала.

Уинни удивилась, что это знает Брюс, он ведь не из здешних мест. Он приехал из Бостона, они с братьями сняли коттедж на месяц, и Уинни не понимала, откуда ему может быть известно, умеют рыбаки плавать или не умеют.

– А он умел плавать? – спросила она у Джули. Она имела в виду их дедушку, но не знала, как его назвать, потому что в доме его никогда не упоминали.

– Не-а. Ему оставалось только сидеть в лодке с тем, вторым человеком и следить, как подступает прилив. Он понимал, что утонет. Я так думаю, маму именно это и сводит с ума.

После того как мать пристроила морских звезд на занавески из рыбацкой сети, они начали ужасно пахнуть, потому что не просохли как следует, и Анита их выбросила. Уинни наблюдала, как мать стоит на крыльце, прислонившись к перилам, и бросает морских звезд обратно в океан, одну за другой. На ней было бледно-зеленое платье, ветер трепал его, оно облепляло ее фигуру, ее грудь, тончайшую талию, длинные голые ноги; ступни ее выгибались аркой, когда она приподнималась на цыпочки, выбрасывая морских звезд. Когда она бросала последнюю, до Уинни донесся звук, похожий на краткий пронзительный вскрик.

– Солнышко, – обратилась Анита к Джули, – прими душ, и ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше.

– Я не хочу принимать душ, – ответила Джули, все так же прислоняясь к косяку, утирая рот рукавом.

– Но почему? – спросила мать. – Какая разница, где плакать, в кухне или под душем? – Она уперла руку в бедро, и Уинни увидела на ее ногтях идеально нанесенный розовый лак.

– Потому что я не хочу раздеваться. Не хочу видеть свое тело.

Анита сцепила зубы и мелко-мелко покивала.

– Уиннифред, осторожно, не подпали себе рукав. Еще одна катастрофа в этом доме – и я точно кого-нибудь убью.

Душа и туалета в привычном смысле этих слов у них не было. В коридоре стояла душевая кабинка, а напротив располагался чуланчик с биотуалетом – бочкообразной пластмассовой штуковиной, которая громко урчала, когда нажимаешь на кнопку спуска воды. Двери в чуланчике не было, только занавеска. Анита, проходя мимо, могла сказать: «Фу! Это кто сейчас опорожнился?» А если ты собирался принять душ, нужно было предупредить всех, чтобы не выходили в коридор, иначе приходилось раздеваться прямо в кабинке, выбрасывая одежду в коридор, а потом, прижавшись к холодной металлической стенке, ждать, пока нагреется вода.

Джули вышла из кухни, и вскоре послышался звук льющейся воды.

– Я в душе, – громко объявила она. – Не ходите сюда, пожалуйста!

– Никто не собирается тебе мешать, – крикнула в ответ Анита.

Уинни накрыла на стол, налила всем сока. Когда душ выключился, стало хорошо слышно, что Джули плачет.

– Кажется, еще минута – и я не выдержу, – сказала Анита, барабаня ногтями по столу.

– Не торопи ее, – сказал Джим, выливая в сковороду смесь для блинчиков. – Дай ей время.

– Время? – Анита указала пальцем в сторону коридора: – Джимми, я отдала этому ребенку полжизни.

– Вот и отлично, – сказал Джим и подмигнул Уинни.

– Отлично? Убиться до чего отлично. Сказать, что мне это надоело, значит ничего не сказать.

– Мам, у тебя прическа просто супер, – сказала Уинни.

– Еще бы! Она стоґит как продукты на два месяца.

Джули вернулась в кухню, мокрые волосы были прилизаны, с кончиков капала вода на красный топ, отчего на плечах он сделался темно-красным. Уинни следила, как отец переворачивает блинчик в форме не очень ровной буквы Д.

– Д для драгоценной доченьки, – сказал он Джули, и тут Уинни впервые подумала: а как же обручальные кольца?

С лимузином как-то не заладилось. Сначала водитель отказался подъезжать к дому – сказал, что его не предупредили о грунтовке и что ветки поцарапают краску.

– Джули не пойдет по грунтовке в подвенечном платье, черт его дери! – сказала Анита мужу. – Пойди поговори с ним, пусть подгонит свою дурацкую колымагу! (Лимузин был ее, Аниты, идеей.)

Джим, отмытый, начищенный, розовый, во взятом напрокат смокинге, вышел и вступил в переговоры с водителем. Через пару минут он спустился в погреб и вернулся с садовыми ножницами. Они с водителем скрылись в нижней части подъездной дорожки, и еще через пару минут лимузин пополз вверх; Джим махал с переднего сиденья.

И тут перед входом появился Брюс, и вид у него был больной.

– Тебе нельзя видеть невесту до свадьбы! – крикнула через окно Анита. – Брюс, ты что?! – Она бросилась к двери, но Брюс уже вошел в дом, и, увидев его лицо, Анита проглотила все слова, что были у нее на языке. Джули, выскочившая сразу вслед за ней, тоже не произнесла ни слова.

Джули и Брюс вышли на лужайку на заднем дворе – точнее, это была не столько лужайка, сколько прогалина, вся в переплетениях корней и в сосновых иглах. Уинни с матерью следила за ними в окно. Джим выбрался из лимузина, вошел в дом и тоже стал следить с ними вместе. Джули, стоя у куста восковницы в свадебном платье, выглядела как на рекламном фото в журнале; белый шлейф, длиною в шесть футов, слегка замялся, но все равно тянулся за ней.

– Джимми, – сказала Анита, – люди уже в церкви.

Но он не ответил. Они, все трое, не отрываясь смотрели в окно. Джули и Брюс почти не двигались. Они не прикасались друг к другу, даже не шевелили руками. Потом Брюс прошел сквозь кусты восковницы и направился к дороге.

Джули шагала к дому, как шагала бы ходячая кукла Барби. Когда она вошла, они все втроем поджидали ее у сетчатой двери.

– Мамочка, – сказала Джули тихо, и глаза у нее были какие-то неправильные. – Это же все не на самом деле, да?

Появился дядя Кайл с таблетками. Джим переговорил с водителем лимузина, потом поспешил в церковь. Лимузин укатил, загребая тополиные листья щитком над задним колесом, а Уинни в платье подружки невесты уселась на крыльцо. Немного погодя отец вернулся.

– Наверное, можно снимать это платье, Уинни-мышка, – сказал он, но Уинни не шелохнулась. Отец вошел в дом, потом вернулся и сказал: – Джули с мамой отдыхают на нашей кровати. – Из чего Уинни заключила, что дядя Кайл накормил таблетками их обеих.

Она сидела на ступеньках, пока ей очень сильно не захотелось в туалет. Ей теперь неприятно было ходить туда, за занавеску, пока все были дома. Но когда она вошла, поблизости никого не оказалось. Она слышала шаги отца внизу в погребе, а дверь родительской спальни была закрыта. Через несколько минут, однако, эта дверь открылась и из спальни вышла мать. На ней была старая синяя юбка, розовый свитер, и она совершенно не выглядела одурманенной.

Джим Харвуд строил лодку много лет. Лодка должна была получиться очень большая, ее каркас занимал изрядную часть погреба. Почти целый год Джим просто раскладывал вечерами на полу в гостиной чертежи и подолгу их рассматривал. Но однажды он наконец спустился в погреб и установил козлы – две штуки. Каждый вечер семья слушала жужжание электропилы, иногда – стук молотка, и мало-помалу стал вырисовываться изогнутый скелет лодки. В состоянии скелета лодка оставалась довольно долго. Джим вечер за вечером спускался в погреб и трудился над ней.

– Сейчас медленный этап, Уинни-мышка, – говорил он.

Нужно было зажимать кусочки дерева в особых струбцинах, чтобы они изгибались правильным образом, а потом он очень тщательно лакировал эти кусочки и каждый гвоздик покрывал особым клейким цементом, который сох целых четыре дня.

– А как ты ее отсюда вытащишь, когда она будет готова? – спросила однажды вечером Уинни, сидя на ступенях погреба и наблюдая за работой.

– Хороший вопрос, скажи? – отозвался он. И объяснил, что все продумал заранее, рассчитал математически, измерив дверь погреба и контуры корпуса лодки, и что теоретически, если повернуть лодку под определенным углом, она в нужный момент должна пройти в дверь. – Но только теперь я и сам начинаю сомневаться… – добавил он.

Уинни тоже сомневалась. Лодка выглядела ужасно большой.

– Ну тогда, значит, она будет как корабль в бутылке, – сказала она. – Как те, в магазине у Муди.

– А ведь верно, – ответил отец. – Такой она и будет.

Когда Уинни была помладше, они с Джули часто играли в погребе. Иногда Джули играла с ней в магазин – доставала консервы, купленные матерью, выставляла их на стол, как будто пробивала на кассе. Теперь же почти весь погреб был занят лодкой и отцовскими инструментами. Вдоль стены он построил стеллаж, на самой верхней полке лежало старое ружье, которое было у них с незапамятных времен, а ниже – деревянные ящики с веревками, гвоздями и болтами, рассортированными по размерам.

Солнечные лучи струились в окно над кухонной раковиной, и Уинни видела, как в воздухе вьются пылинки.

– Итак, – сказала мать, ставя на стол кофейную чашку, – поговорим о планах на день. Папе надо ненадолго вернуться в школу, я подкормлю мои розы, а вы, девочки, чем займетесь? – Она выжидающе подняла брови и побарабанила по столу накрашенными ногтями.

Джули и Уинни молчали. Уинни легонько коснулась поверхности сиропа и облизнула палец.

– Уинни, не надо этого свинства, пожалуйста, – сказала мать, поднимаясь и ставя кофейную чашку в раковину. – Джули, тебе станет гораздо легче, когда ты найдешь себе дело.

В день, когда не состоялась свадьба, сама Анита нашла себе одно-единственное дело: написала письмо Брюсу. Она сообщила ему, что если он хоть раз попадется ей на глаза, если он хоть раз посмеет приблизиться к ее дочери, то она, Анита, его пристрелит.

– Кажется, это преступление федерального уровня, – тихо сказал ей Джим. – Угрозы в письменном виде.

– К чертям собачьим федеральный уровень, – сказала Анита. – Это он совершил преступление федерального уровня, вот что.

Уинни вспомнила, как Клифф Мотт сказал в магазине, чтобы мать попридержала язык и не несла бред. Это было странное ощущение: только что ты гордилась тем, какая красивая у тебя мама, – и вдруг начинаешь думать, почему люди говорят, что она несет бред; и тут Уинни пришло в голову, что у мамы нет близких подруг, как у других матерей. Она никогда ни с кем не болтала по телефону, ни с кем не ездила за покупками.

Уинни с Джули сидели за кухонным столом и смотрели в окно, как мать с садовым совком в руке направляется к розовым кустам.

– Ты понимаешь, в чем все дело, да? – тихо спросила Джули. – В сексе.

Уинни кивнула, но вообще-то она не очень понимала. От яркого солнца, заливавшего кухню, у нее болела голова.

– Она не может смириться с тем, что у меня с ним был секс.

Уинни встала, вытерла тарелку и убрала на место. Джули смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Уинни иногда замечала точно такой же взгляд у матери.

– Уинни, – сказала Джули все с тем же странным взглядом, – никогда не говори маме правду. Запомни, что я тебе сейчас сказала. Просто лги. Ври напропалую.

Уинни вытерла еще одну тарелку.

Суть всего этого была в том, что Брюс испугался. Он не хотел порывать с Джули, но он не хотел на ней жениться. Он хотел просто с ней жить. Анита же заявила, что если ее дочь собирается жить, как типичная шлюшка, с мужчиной, который на глазах у всех бросил ее у алтаря, то чтобы ноги ее в этом доме больше не было.

– Она это не всерьез, – сказала тогда Уинни сестре. – У нас тут полно народу просто живут вместе, и ничего.

– Спорим? На что поспорим, что она всерьез? – предложила Джули. И Уинни вдруг стало плохо, как будто ее укачало в машине: она поняла, что если дело касается матери, то спорить ей совершенно не хочется.

– Нарисуй картину. Почитай книгу. Свяжи коврик.

С каждым предложением Анита хлопала ладонью по столу. Джули не отвечала. Она сидела и грызла крекер, пока Анита и Уинни ели суп. Это был субботний ланч; им удалось пережить еще один день.

– Вымой окна, – продолжала Анита. – Уинни, не хлебай из миски, как свинья. – Анита вытерла рот бумажным полотенцем, которыми они пользовались вместо обычных салфеток. – А вот что ты обязана сделать – так это позвонить Бет Марден и договориться, чтобы с осени тебя опять взяли на работу в детский сад. – Анита встала и понесла миску к раковине.

– Нет, – сказала Джули.

– Ты хотела сказать «нет возражений»!

Уинни видела, что мать довольна своей репликой. Когда материнские глаза начинали так сиять, Уинни хотелось обнять ее – как тянет обнять ребенка, который вдруг застеснялся.

– Тесто для овсяного печенья, – заявила Анита и кивнула старшей дочери, потом младшей. – Сделаем тесто, а печь не будем. Съедим прямо так.

Джули ничего не ответила. Она начала чистить ноготь.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросила Анита.

– Не хочется, – ответила Джули, на миг подняв на нее взгляд. – То есть все равно спасибо, конечно, идея хорошая.

У Аниты сделалось пустое лицо, как будто она не могла придумать, какое выражение на него надеть.

– Джули, – сказала Уинни. – Ну давай, это же будет весело.

Она встала и принесла большую миску, ложку и мерные чашки.

Анита вышла из кухни, и они услышали, как открывается и закрывается входная дверь. Матери нужно было на работу – она работала кассиром в больничном кафетерии, – но она с утра позвонила и сказалась больной. Уинни смотрела в окно, как мать шагает мимо кустов восковницы, направляясь к своему прудику с золотыми рыбками. В первый год, когда Анита устроила этот прудик, она оставила рыбок на зиму подо льдом, – говорят, что так можно, сказала она, весной рыбки оттают и оживут. Уинни тогда время от времени соскребала снег и смотрела на размытые оранжевые пятна во льду.

– Я, похоже, все испортила, – сказала Джули. Она сидела, обхватив подбородок ладонями.

Уинни не знала, начинать ей возиться с тестом или не надо. Она достала из холодильника сливочное масло, и тут зазвонил телефон.

– Возьми трубку. – Джули резко выпрямилась. – Быстро.

Она вскочила со своего стула в углу и стала отпихивать в сторону другие стулья, стоявшие у нее на пути. Телефон звонил.

– Ты дома? – спросила Уинни. – В смысле, если это Брюс или типа того?

– Уинни, ответь же, – сказала Джули. – Пока мама не слышит. Скорей. Конечно, я дома.

– Алло? – сказала Уинни.

– Кто? – спросила Джули одними губами. – Кто-о?

– Привет, – сказал Джим. – Как дела?

– Привет, папочка, – ответила Уинни.

Джули повернулась и вышла из кухни.

– Я просто узнать, как вы там, – сказал Джим. – Просто узнать.

Когда Уинни повесила трубку, телефон зазвонил снова.

– Алло? – сказала она.

Ответа не было.

– Алло? – повторила Уинни.

В трубке послышался далекий звон крошечного колокольчика, потом голос Брюса:

– Уинни. Я хочу поговорить с Джули, когда вашей матери не будет рядом.

– А вот и я, – сказала Анита, входя в заднюю дверь. – Ну, что у нас с тестом, дети? Что вы решили, делаем или нет?

– Не знаю, – сказала Уинни, по-прежнему держа телефонную трубку.

– Кто это? – спросила мать.

– Ну ладно, пока, – сказала Уинни в телефон и повесила трубку.

– Кто это звонил? – спросила мать. – Это Брюс? Уиннифред, говори, это был Брюс?

Уинни обернулась.

– Это был папа, – сказала она, не глядя на мать. – Он скоро придет.

– А, – сказала Анита. – Хорошо.

Уинни положила в миску кусок масла и стала давить его ложкой.

Магазин Муди, думала она. Звук, который она слышала в трубке, когда звонил Брюс, – это крошечный колокольчик на сетчатой двери магазина Муди.

– У одной рыбки опять этот грибок, – сказала Анита.

Джули была внизу, на берегу. Она сидела на камне, на котором еле умещалась ее попа, и смотрела на воду. Услышав звук шагов Уинни по водорослям, она чуть повернула голову и снова уставилась на воду. Уинни переворачивала камни в поисках белых береговых улиток. В детстве она собирала их, наблюдала, как мускулистая улиточья нога цепляется за камень, а потом, когда прикоснешься к ней, прячется в домик. Но сегодня Уинни оставила улиток в покое. Желание собирать их ушло, она заглядывала под камни просто по привычке. Мимо прошла лодка кого-то из ловцов лобстеров, и Уинни помахала рукой. Это было правилом вежливости – махать тем, кто в лодке.

– Брюс звонил, – сказала она, и Джули повернула голову. – И, кажется, не из Бостона. Кажется, он звонил из магазина Муди.

С дороги донесся звук, похожий на выстрел.

– Он звонил? – переспросила Джули.

Раздался еще один оглушительный звук.

– Что это? – спросила Уинни. – Фейерверк?

– О боже. – Джули вскочила и побежала наверх, карабкаясь по камням. – Уинни, это ружье.

Анита стояла на подъездной дорожке. Ружье она держала обеими руками, но осторожно, как бы стараясь ни во что не целиться.

– Приветик, – сказала она.

Глаза ее блестели, мешки под глазами были бледны, и на них виднелись капельки пота.

– Что ты творишь? – сказала Джули, и Анита опустила глаза на ружье, провела по нему взглядом сверху вниз. – Мам?

– С ним все нормально, – произнесла Анита, не сводя глаз со спускового крючка. – Как приехал, так и уехал. – Палец ее лежал на спусковом крючке. – Им годами не пользовались, – сказала она. – Я так думаю, его просто заклинило. Их же иногда заклинивает?

– Мам, – сказала Уинни, и тут раздался резкий, краткий треск, и гравий с подъездной дорожки взметнулся во все стороны. Джули пронзительно завопила, и Анита тоже, но это был скорее удивленный вскрик, а вопль Джули все длился и длился.

Анита отвела ружье подальше от себя.

– О господи, – сказала она.

Джули, не переставая кричать, бросилась в дом. Анита потерла плечо.

– Мамочка, – сказала Уинни, – ты в порядке?

– Ох, солнышко, – ответила Анита, проводя ладонью по лбу. – Трудно сказать.

На этот раз Анита все-таки приняла таблетку – Уинни видела, как она по просьбе дяди Кайла послушно запивает пилюлю водой из-под крана, – и сразу отправилась в постель. Дядя Кайл спросил Джули, станет ли Брюс подавать в суд, и Джули и Джим хором ответили, что нет, он не из таких, и тогда Джули спросила Джима, можно ли ей будет позже позвонить Брюсу на мобильный, просто чтобы проверить, и Джим ответил, что да, можно, и что Анита, скорее всего, проспит до утра.

Уинни вышла через дверь, ведущую на задний двор, обошла дом сбоку, где росли папоротники, а листья лилий прижимались к фундаменту, и заглянула в окно материнской спальни. Анита лежала на боку, засунув ладони под щеку, веки ее были опущены, рот приоткрыт. Она казалась больше, чем обычно, округлые плечи и голые лодыжки были бледнее и полнее, чем помнилось Уинни. В этом зрелище была какая-то глубинная неловкость, как будто Уинни случайно увидела мать обнаженной. Она спустилась на берег, набрала морских звезд и выложила сушиться на большой камень выше линии прилива.

Солнце садилось на воду. Уинни наблюдала за ним из окна спальни. Вид был как на почтовых открытках из магазина Муди. Джули сидела на кровати и красила ногти. Она поговорила с Брюсом, пока он ехал в Бостон, и он подтвердил, что подавать в суд не собирается. Однако сказал, что, на его взгляд, Анита – Джули прошептала это, подавшись вперед, – ебанутая на всю голову.

– Это грубо, – сказала Уинни, чувствуя, что краснеет.

– Ох, какая же ты еще малышка. – Джули уселась удобнее. – Когда ты отсюда выберешься, – сказала она, – если ты, конечно, когда-нибудь вообще отсюда выберешься, то узнаешь, что не все живут такой жизнью.

– Такой – это какой? – спросила Уинни, присаживаясь в изножье кровати. – Какой жизнью?

Джули улыбнулась.

– Начнем с унитазов. – Она подняла палец и легонько подула на розовый ноготок. – У людей, знаешь ли, есть унитазы, Уинни. Настоящие, со сливным бачком. А от унитазов самое время перейти к стрельбе по живым мишеням. Большинство матерей не имеет привычки стрелять из ружья в парней своих дочек.

– Это я знаю, – сказала Уинни. – Чтобы это знать, необязательно уезжать из дома. У нас тоже мог бы быть нормальный унитаз, но только папа говорит, что для этого нужен…

– Я знаю, что говорит папа, – перебила Джули, аккуратно, с растопыренными пальцами, закручивая крышечку лака для ногтей. – Только дело тут в маме. Она не хочет никуда переезжать из этого дома, потому что ее бедный-погибший-легендарный папаша купил его, когда она забеременела мною, а у Теда не было ни гроша за душой. Папа бы с радостью отсюда уехал, перебрался бы в город, хоть завтра.

– Нет ничего плохого в том, чтобы здесь жить, – сказала Уинни.

Джули спокойно улыбнулась:

– Мамочкина дочка.

– И ничего подобного.

– Ой, Уинни, – сказала Джули. Она, критически прищурившись, осмотрела ноготь мизинца и снова открутила крышечку лака. – Знаешь, что нам однажды на уроке сказала миссис Киттеридж?

Уинни молча ждала.

– Я никогда не забуду, как она это сказала: «Не бойтесь своего голода. Кто боится своего голода, станет такой же размазней, как все остальные».

Уинни подождала, пока Джули еще раз идеально покроет ноготь на мизинце розовым лаком.

– И никто не понимал, что она хотела этим сказать, – заключила Джули, отставив мизинец и разглядывая ноготь.

– А что она хотела этим сказать? – спросила Уинни.

– Да что хотела, то и сказала. Сначала, наверное, почти все решили, что это она про еду. В смысле, мы же тогда были всего-навсего семиклашки – ой, прости, Мышка, – но со временем я стала лучше понимать, что это значит.

– Она же учитель математики, – сказала Уинни.

– Я знаю, глупышка. Но она говорила странные вещи, и говорила так, что не забудешь. Наверное, еще и поэтому ее все боялись. Но тебе ее бояться не нужно. Если, конечно, она еще будет у вас преподавать в следующем году.

– Но я уже. Я уже ее боюсь.

Джули глянула на нее искоса:

– В этом доме творятся дела пострашнее. Прямо сейчас.

Уинни нахмурилась и стукнула кулаком по подушке.

– Уинни моя, Уинни, – сказала Джули. – Иди же сюда. – И она раскрыла объятия. Уинни не сдвинулась с места. – Ох, бедная моя Уинни-мышка.

Джули подвинулась по кровати к Уинни и неловко обняла ее, держа кисти рук на отлете, чтобы не размазался лак. Потом поцеловала куда-то в висок и отпустила.

Утром глаза у Аниты были припухшие, словно сон совсем ее измучил. Однако она отхлебнула кофе и жизнерадостно заявила:

– Ух, ну я и выспалась.

– Не хочу сегодня идти в церковь, – сказала Джули. – Я еще не готова к тому, что все будут на меня пялиться.

Уинни подумала, что сейчас вспыхнет ссора, но ничего не вспыхнуло.

– Окей, – сказала Анита, минутку подумав. – Хорошо, солнце. Только смотри не сиди на одном месте и не раскисай, пока нас не будет дома.

Джули собрала тарелки, стопкой составила в раковину.

– Не буду, – пообещала она.

В коридоре Джим сказал Уинни: «Мышка-лапочка, обними-ка папочку», но она прошмыгнула мимо и, легонько погладив его по протянутой для объятия руке, побежала одеваться для похода в церковь. В церкви ее платье прилипло к скамье – стоял знойный летний день, окна были распахнуты, однако ветра не ощущалось вовсе, ни дуновения. В окне, вдали, показались темные тучи. Рядом раздалось урчание в отцовском животе. Отец глянул на Уинни и подмигнул, но она снова отвернулась к окну. Она думала о том, как проскользнула мимо отца, когда он попросил его обнять, и о том, что часто видела, как мать поступает точно так же, разве что иногда мимоходом касается его плеча и чмокает воздух рядом с его щекой. Может быть, Джули права, Уинни и впрямь мамочкина дочка, и, может быть, она тоже станет такой, как мама, станет человеком, который с улыбкой прошмыгивает мимо других; может быть, она, когда вырастет, тоже будет палить по людям из ружья на подъездной дорожке.

Она устало поднялась, чтобы запеть церковный гимн. Мать потянулась и расправила складку сзади у нее на платье.

На подушке Уинни обнаружила сложенную записку: «УМОЛЯЮ, они должны поверить, что я пошла погулять. Я – к Муди, на автобус. Это вопрос жизни и смерти. Люблю тебя, Мышка, правда». Горячие мурашки побежали по пальцам Уинни вверх, к плечам, даже подбородок и нос покалывало.

– Уиннифред, – позвала мать. – Начисти, пожалуйста, картошки.

Автобус до Бостона останавливался у магазина Муди в одиннадцать тридцать. Значит, Джули еще там, старается не попасться никому на глаза, может быть, сидит на траве за магазином. Если поехать на машине, они успеют ее забрать. Она будет плакать, разразится большой скандал, и, может, кому-нибудь придется дать ей таблетку, но все же они еще могут успеть, она все еще там.

– Уиннифред! – снова позвала Анита.

Уинни сняла платье, в котором ходила в церковь, переоделась и распустила конский хвост, чтобы волосы падали на лицо.

– С тобой все в порядке? – спросила Анита.

– Голова болит. – Уинни присела и достала несколько картофелин из корзины на нижней полке.

– Тебе просто надо что-то забросить в желудок, – сказала мать. – А сестра твоя где? Она могла бы и сама начистить картошки.

Анита плюхнула воскресный стейк на сковороду с кипящим маслом.

Уинни вымыла картофелины и начала чистить. Потом наполнила кастрюлю водой. Она резала картошку, куски бросала в воду. Посмотрела на часы над плитой.

– Да где же она? – опять спросила Анита.

– Кажется, пошла погулять, – ответила Уинни.

– Вот-вот садимся есть, – объявила мать, и тогда Уинни чуть не разрыдалась.

Дядя Кайл однажды рассказывал, как поезд, в котором он ехал, насмерть задавил девочку-подростка. Он сказал, что никогда не забудет, как сидел, смотрел в окно вагона, пока ждали полицию, и думал о родителях той девочки, как они сидят дома и смотрят телевизор или моют посуду и не знают, что их дочь мертва, а он сидит в поезде и знает.

– Пойду поищу ее, – сказала Уинни.

Она вымыла и вытерла руки.

Анита глянула на часы и перевернула стейк.

– Просто покричи ей, – сказала она. – Небось бродит в леске за домом.

Уинни вышла за дом. Сгущались тучи. В холодном воздухе пахло океаном. На крыльцо шагнул отец.

– Садимся за стол, Уинни. (Уинни теребила листья восковницы.) Ты как-то одиноко тут смотришься, – сказал он.

В кухне зазвонил телефон, и отец вернулся в дом, Уинни последовала за ним, держась чуть поодаль, наблюдая.

– Да, привет, Кайл, – сказала в трубку мать.

После обеда зарядил дождь. В доме стало темно, дождь барабанил по крыше и по большому окну в гостиной. Уинни сидела в кресле и смотрела на океан, штормящий и серый. Дядя Кайл, как оказалось, отправился к Муди за газетой и увидел Джули в заднем окне отъезжающего автобуса. Анита бросилась в спальню дочерей, перевернула все вверх дном. Пропала дорожная сумка Джули, и большая часть ее нижнего белья, и вся косметика. И Анита нашла записку, которую Джули написала сестре.

– Ты знала, – сказала мать, и Уинни поняла: что-то изменилось навсегда, и это что-то – больше, чем побег Джули.

Заходил дядя Кайл, но уже ушел. Уинни сидела в гостиной с отцом. Она думала о Джули, как та едет в автобусе сквозь дождь, глядит в окно на убегающее шоссе. Думала, что отец, наверное, тоже себе это представляет, – может быть, даже представляет звук дворников, ходящих туда-сюда по ветровому стеклу.

– А что ты будешь делать, когда закончишь свою лодку? – спросила Уинни.

– Ну… – Он явно растерялся. – Не знаю. Наверное, кататься…

Уинни улыбнулась, из вежливости – ей не верилось, что он когда-нибудь выйдет в море на своей лодке.

– Это будет здорово, – сказала она.

Ближе к вечеру дождь кончился. Анита так и не вышла из своей комнаты. Уинни пыталась прикинуть, добралась ли уже Джули; она не знала, сколько часов ехать до Бостона, но знала, что долго.

– Интересно, у нее хоть есть с собой немного денег? – проговорил отец, но Уинни не ответила – она не знала.

С крыши и с деревьев падали капли прошедшего дождя. Она думала о морских звездах, которые выложила на камень сушиться, – как они теперь все вымокли. Через некоторое время отец встал и подошел к окну.

– Никогда не думал, что все так выйдет, – сказал он, и Уинни внезапно представила его в день его собственной свадьбы. У него, в отличие от Аниты, эта свадьба была первой. От белого платья Анита отказалась – из-за Джули. «Белое надеваешь только раз в жизни», – сказала она. Фотографий с родительской свадьбы тоже не было – по крайней мере, Уинни их не видела.

Отец обернулся к ней и спросил:

– Блинчики?

Уинни блинчиков не хотелось.

– Конечно, – ответила она.