Чего же мы стремимся добиться?

Что касается меня, то это тот вопрос, которого я стараюсь всячески избегать. Потому что каждый день меня не покидает ощущение, что наша система уголовного правосудия – это какая-то лотерея. Предъявить обвинения, как можно быстрее провести через судебный процесс, вынести приговор и ждать, что будет дальше. Если они вернутся, перезапустить и проделать все снова по той же гребаной схеме. Пока людей осуждают и сажают в тюрьмы, система вроде как работает. Нашу причастность к реализации на практике афоризма о том, что безумие – это точное повторение одних и тех же действий в надежде получить другой результат, нам признать не так-то просто.

Официально цели уголовных наказаний – а значит, если рассуждать логически, и всей системы уголовного правосудия в целом – определены в нашем законодательстве (23):

(а) наказание преступника;

(б) снижение уровня преступности (в том числе за счет запугивания);

(в) исправление и реабилитация преступников;

(г) защита общественности;

(д) возмещение преступниками ущерба, нанесенного людям, пострадавшим от их преступлений.

Только вот добиваться баланса и согласования этих зачастую противоречащих друг другу целей на практике уже не так просто. Особенно если учесть социальный слой лиц, чаще всего предстающих перед судом.

Когда я выступаю обвинителем против двадцатитрехлетнего мужчины с тяжелым аутизмом, СДВГ и уровнем умственного развития тринадцатилетнего, который выражает свои фрустрации внезапными вспышками все более серьезного насилия в отношении своей шестидесятидвухлетней матери, то как должен поступить суд? Когда Дариус – тот самый умственно отсталый паренек, про которого мы говорили раньше – в очередной раз предстанет перед судом из-за своей неспособности соблюдать правила поведения в цивилизованном обществе, то какому из пунктов с (а) по (д) следует отдать приоритет?

Когда вчерашние жертвы преступлений – подвергаемые насилию дочери Джея, к примеру, – пускаются в воровство, злоупотребление наркотиками и их продажу, годами кочуя между тюрьмами и улицей, то о каком именно практическом результате перечисленных выше абстрактных принципов может идти речь? Некоторых из таких правонарушителей удается поставить на путь истинный за счет безустанных усилий Службы пробации и помогающих бороться с наркотической зависимостью волонтеров и соцработников, однако многим уже не помочь. Обязательные общественные работы или приговоры с отсрочкой наказания на условиях прохождения программы реабилитации наркоманов, как бы мы ни старались, не дают желаемых результатов. Что же дальше?

Согласно статистике, короткие тюремные сроки продолжительностью до полугода совершенно неэффективны в предотвращении повторных правонарушений.

Когда я защищаю в суде паренька, носящего ножи главарей своей банды, – единственных примеров для подражания в его лишенном образования и поддержки паршивом детстве, – как у кого-то в системе может получиться убедить его отказаться от единственной известной ему опоры, когда все его приятели были зарезаны или пристрелены? Как убедить его сложить свое оружие, разорвать все связи с преступным миром и поставить свою жизнь на кон в подкрученной рулетке, надеясь в качестве приза получить законопослушную жизнь в пригороде, которая, как ему кажется, таким, как он, никогда не светит?

Пока суды изо всех сил пытаются найти разумное решение для всех этих проблем, за их дверями СМИ и диджеи-политики крутят одну и ту же пластинку: в тюрьму. Всех в тюрьму.

Последний пример я привел неспроста. Когда в 2015 году была обнародована статистика о пугающем росте случаев ношения ножей несовершеннолетними, разбираться в деталях никто не стал. Предположение о том, что интенсивная общественная реабилитация с целью побороть общественные установки, делающие нормальным ношение ножей в определенных субкультурах, способна снизить уровень преступности и защитить общественность, а если ее еще и совместить с наказанием, не связанным с лишением свободы, то одновременно удастся и удовлетворить нашу потребность в каком-то возмездии, наш Парламент решил попросту не брать во внимание. Вместо этого политики взглянули на список, выкрутили (а) на максимум и, к радости таблоидов, ввели обязательное минимальное наказание за повторные случаи ношения ножей в виде шести месяцев тюремного заключения (24).

Им было не важно, что, согласно статистике, короткие тюремные сроки продолжительностью до полугода совершенно неэффективны в предотвращении повторных правонарушений (25). Им было не важно, что тем самым мы будем вводить молодых людей, которые изначально могли и не быть заядлыми уголовниками, в уголовную среду, напичканную закоренелыми преступниками, привыкшими носить куда более опасное оружие, чем ножи. Им было не важно, что слушающий дело опытный судья, хорошо ознакомленный с конкретными фактами и как никто другой способный найти золотую середину среди противоречащих целей уголовных наказаний, мог бы прийти к заключению, что приговор, не связанный с заключением под стражу, гораздо в большей степени способствовал бы защите общественности. Тюрьмы делают свое дело. Повторяйте за мной, дети. Тюрьмы делают свое дело.

И я видел своими глазами, как этих молодых людей засасывает в водоворот преступного мира. Мы все это видели. Первый тюремный срок редко когда бывает последним. И в делах таких ребят, как, впрочем, и во многих других, зачастую складывается ощущение, что упор делается на возмездие любой ценой.

Тюрьма в нашем менталитете стала решением по умолчанию – синонимом правосудия. Если кто-то совершил преступление, то мы ждем, что его «закроют». Те, чьи презренные действия общество считает преступлением, – например, банкиры, – непременно должны быть «за решеткой». Наличия уголовной судимости – этого пожизненного клейма на падших ангелах нашего общества – попросту недостаточно. Равно как и недостаточно приговора, призванного заставить загладить вину, – такого, как постановление о выплате компенсации или общественных работах на благо общества. Равно как и приговора с отсрочкой исполнения, чтобы он висел, словно дамоклов меч, над головой преступника в качестве гарантии законопослушного поведения.

Ограничения свободы, не связанные с ее лишением, – такие как соблюдение комендантского часа или сотни часов неоплачиваемых общественных работ, – уже не считаются за наказание. Это слишком «мягко». И не важно, что любой адвокат приведет вам кучу примеров своих подзащитных, которые буквально умоляли судью отправить их в тюрьму, а не на общественные работы, – таких, как Кайл, про дело которого в магистратском суде мы говорили в начале книги. Если это не тюремное заключение, то осужденный попросту «выйдет из суда на свободу». Судья окажется «гребаным либералом». А про уголовника скажут, что тот отделался «нагоняем».

Первый тюремный срок редко когда бывает последним: 46 % всех заключенных снова совершают преступление в течение года после выхода на свободу.

Удручающий пример имел место в конце 2016 года, когда личный законопроект одного члена Парламента из Консервативной партии – законопроект о наградах за отвагу – был одобрен Специальным комитетом Палаты общин, еще на один шаг приблизившись к окончательному утверждению. Целью данного законопроекта было привлечь к уголовной ответственности персонажей a la «Уолтер Митти», которые носили незаслуженные медали или знаки отличия за отвагу «с целью введения в заблуждение». Учтите, что этот законопроект не был нацелен на использовавших такие награды с целью финансовой выгоды, например мнимого сбора пожертвований. Законы о мошенничестве уже об этом позаботились. Нет, конкретной целью этого законопроекта были люди, – как правило, несчастные, психически нездоровые старики, – которые не причиняли никакого вреда, помимо оскорбления чувств военных. Ну и, конечно же, судимости и выплаты штрафа, ну или на худой конец постановления о выплате компенсации в качестве максимально возможного наказания было недостаточно, – в соответствии с этим законопроектом за подобное преступление предполагалось наказывать тюремным заключением вплоть до полугода.

И на мне тоже лежит вина. В этой главе я использовал все те же глубоко укоренившиеся допущения. Обличая руководства по выбору меры наказания и утвержденные законом максимальные сроки тюремного заключения за сексуальное насилие, я делал это общими, абстрактными терминами, сводя все к числам. Я задавался вопросом, является ли тот или иной тюремный срок в рассматриваемом гипотетическом сценарии «достаточным» или «слишком большим», словно вопрос сам по себе исчерпывается удовлетворением нашей ненасытной потребности в наказании. На таком языке и ведется эта общественная дискуссия. А ведь мне с моим опытом следовало бы быть осмотрительней в своих высказываниях. На моих глазах в изоляторах в суде мои психически нездоровые подзащитные разбивали себе головы о стены камер, завывая, пока орды охранников заламывали им руки и прижимали к земле «ради их же собственной безопасности». Ясно как день: единственное, чего их заключение в тюрьму может добиться, так это удовлетворения нашей потребности в наказании, в то время как требуется гораздо большего.

Из-за нашего национального фетиша численность заключенных в тюрьмах Англии и Уэльса взмыла на 90 % по сравнению с 1990 годом, дойдя до отметки в 85 500 (26). Мы сажаем в тюрьмы больше людей (146 человек на 100 000), чем где-либо в Западной Европе. В той же Северной Ирландии, для сравнения, этот показатель составляет 76 человек на 100 000. В Швеции – 57. В Исландии – 38 (27). Почти 68 000 было посажено в тюрьму только в 2016 году. 71 % из них совершили преступления, не связанные с насилием. И наши тюремные приговоры становятся все длиннее. Среднестатистический тюремный срок за уголовно наказуемые деяния за последнее десятилетие вырос более чем на 25 % (28). У нас выносится больше приговоров с неопределенным сроком тюремного заключения, чем во всех остальных сорока шести странах Совета Европы, вместе взятых (29).

Я и не думал утверждать, что тюремный приговор никогда не бывает правильным приговором, – тяжесть некоторых преступлений настолько очевидна, что единственным способом осуществления правосудия может быть лишь перевес в сторону наказания и немедленная защита общественности за счет длительного тюремного заключения. Зачастую люди, получившие тюремный срок, действительно сделали нечто ужасное. Чему я никогда не перестану на своей работе удивляться, так это способности людей причинять друг другу физические страдания, особенно тем, кого они якобы любят или толком не знают. Порой приходится притупить все свои чувства, чтобы дочитать до конца заявления некоторых потерпевших. Рассказ молодой учительницы никогда не выйдет у меня из головы. После никак не спровоцированного нападения двух проходящих мимо подростков на нее и мужа на выходе из ресторана, у нее случился выкидыш (это был ее первый ребенок). Даже год спустя она все еще не могла выйти из дома и регулярно себя самоповреждала. Сложно проникнуться сочувствием к тем, кто способен на такую бессмысленную жестокость.

Вместе с тем многие люди, сидящие в тюрьмах, далеко не монстры. Но даже для тех, кто таковыми являются, ограничения, связанные с жизнью в тюрьме, хорошо знакомы и привычны. Да, их наказывают, и они временно оказываются за решеткой, однако помимо этого пользы от тюрем практически никакой нет. Как бы это ни могло показаться нелогичным, не существует доказанной причинно-следственной связи между увеличением количества тюрем и снижением уровня преступности. Если в Великобритании падение уровня преступности в 1990-е годы и совпало с ростом уровня тюремных заключений, в ряде других западных стран преступность в этот период также упала с гораздо меньшим количеством отправленных за решетку людей (30). Согласно просочившемуся в прессу правительственному меморандуму за 2006 год, снижение преступности на 80 % объяснялось экономическими факторами, а не переполненными тюрьмами (31). Но если бы даже это было не так и рост числа заключенных действительно бы помогал бороться с преступностью, все равно наша модель мало что может предложить в плане реабилитации или «улучшения» людей, которые мы в итоге выпускаем на улицы. Сорок шесть процентов всех заключенных снова совершают преступление в течение года после выхода на свободу. Что касается тех, чей срок составлял менее года, то для них этот показатель увеличивается до пугающих 60 % (32). Тюрьмы в том виде, в котором они существуют сейчас у нас, – это лишь крайне затратный способ делать плохих людей еще хуже. Главным образом все от того, что политики и СМИ, столь охотно разглагольствующие о необходимости более жестких наказаний, платить за них хотят уже не так бойко. Деньги на тюрьмы собирать не хочет никто. Вместе с тем, за исключением выдающихся единиц, – таких как парламентарий Кент Кларк в свою бытность министром юстиции и бывший заместитель премьер-министра Ник Клегг, – повальная трусость не дает политикам относиться к общественности, как ко взрослым. А ведь нужно всего-то поставить людей перед выбором: мы либо содержим растущее число заключенных в тюрьмах с человеческими условиями, являющимися чем-то больше каких-то людских складов, за что Казначейство – а в конечном счете вы, как налогоплательщик, – должно платить путем повышения налогов; либо же мы пересматриваем свои взгляды и перенимаем доказавший свою эффективность заграничный опыт, который заключается в радикальном уменьшении количества тюрем, а также начинаем рассматривать альтернативы, не связанные с лишением свободы, не в качестве «неизбежного выхода», а как осмысленные компоненты работающей системы правосудия.

Многие люди, сидящие в тюрьмах, далеко не монстры. Но даже для тех, кто таковыми является, ограничения, связанные с жизнью в тюрьме, хорошо знакомы и привычны.

Вместо этого власти последних лет предпочитали продолжать бряцать оружием тюремного заключения, при этом не только предоставив дополнительное финансирование, необходимое для растущего количества людей в тюрьмах, но и во имя экономии урезали тюремный бюджет на добрую четверть. В период между 2010 и 2017 годами бюджет Национальной службы Великобритании по контролю за правонарушителями, вплоть до 2017 года (когда она была переименована в службу тюрем и пробации Ее Величества), отвечавшей за тюрьмы Англии и Уэльса, был сокращен на 900 миллионов фунтов (33). Чтобы сэкономить почти миллиард фунтов, персонал тюрем был сокращен на 30 %. По состоянию на 2016 год на 13 720 меньше надзирателей присматривали за заключенными, количество которых к этому времени выросло на 420 человек (34).

Словно стремясь побыстрее упасть на самое дно, правительство обязало государственные тюрьмы довести свои расходы до уровня «самых эффективных» – читайте: «самых дешевых» – частных тюрем. Одной из причин невероятной «эффективности» частных тюрем является то, что на протяжении последних семнадцати лет по переполненности они значительно превосходили государственные – тут в более тесные пространства впихиваются больше заключенных (35). Тюрьмы переполнены на четверть, и заключенные теснятся по двое в камерах, рассчитанных на одного (36), и все ради того, чтобы добиться произвольно выбранного двадцатипроцентного снижения стоимости содержания одного тюремного места (ныне составляет 35 000 фунтов в год) (37). Приблизительно в то же время парламентарий Крис Грэйлинг, будучи министром юстиции с 2012 по 2015 год, объявил о своем популистском плане сделать тюрьмы, и без того жуткие гробницы насилия, смерти и ужаса, «менее вольготными» и более «спартанскими» путем ввода строгих ограничений в отношении «привилегий» заключенных, – включая знаменитый незаконный запрет на передачу заключенным книг (38), – а также демонстрации необъяснимо озабоченного помешательства на том, чтобы прекратить сексуальные контакты между заключенными (39). Лишить людей свободы было недостаточно. Их жизни нужно было сделать особенно невыносимыми, чтобы удовлетворить жажду крови общества.

Последствия для людей были ужасными.

Почти половина заключенных снова совершают преступление после выхода на свободу. поэтому Тюрьмы – это крайне затратный способ делать плохих людей еще хуже.

Стоит только зайти в тюрьму, и от мыслей о карикатурном сравнении тюрем с летними лагерями для отдыха не останется и следа. Заключенные заперты до двадцати трех часов в день в грязных, обшарпанных камерах, в которых они завтракают, обедают и ужинают, а также пользуются никак не огороженным туалетом прямо перед своими сокамерниками (40). Под ногами хрустят тараканы, окруженные битым стеклом, осыпавшейся штукатуркой, разбитой сантехникой, граффити и разломанными полами (41). Скопления огромных крыс способствуют заражению заключенных паразитами (42). Надзиратели перестали справляться с поддержанием порядка, и в тюрьмы хлынули наркотики (43).

Подавляющее большинство тюрем – 76 из 117, по состоянию на май 2017 года – переполнены (44). Насилие вышло из-под контроля. За год, до июня 2017 года, было сообщено о рекордном 41 103 случае причинения себе вреда и о 27 193 нападениях. Причем насилие процветает не только над заключенными: за этот период было зафиксировано 7437 нападений на надзирателей – в два раза больше, чем в предыдущий год. Случаи сексуального насилия с 2011 по 2016 год участились более чем вдвое (45). В феврале 2017 года инспекторы заключили, что «ни одно исправительное учреждение из проверенных нами в Англии и Уэльсе нельзя назвать безопасным местом для содержания детей и молодых людей» (46). Уровень смертности в тюрьмах также бьет все рекорды: в 2016-м умерли 354 заключенных, из которых 110 покончили с собой (47). Что совершенно неудивительно, учитывая то, что известно о социальном происхождении сидящих по тюрьмам.

Заключенные по большей части поступают из самых ущербных и проблемных уголков общества. Грамотность большинства на уровне одиннадцатилетнего (48). Примерно у 20–30 % проблемы с обучаемостью, хотя этот расплывчатый показатель лишь отражает гребаную неспособность тюремной системы выявлять таких людей и помогать им (49). Более половины заключенных женского пола и более четверти мужского в детстве подвергались насилию. Психические проблемы с симптомами психоза наблюдаются у 26 % женщин и 16 % мужчин, отбывающих наказание в тюрьмах, – для сравнения, среди населения в целом этот показатель составляет 4 % (50). Злоупотребление спиртным и наркотиками характерно для большинства (51), а 15 % заключенных – бездомные (52).

И как же все эти комплексные проблемы решаются? Каким образом тюрьмы пытаются аккуратно распускать и заново сшивать поврежденные ткани этих жизней? Да никак. Они и не могут. «Целенаправленная деятельность», заключающая в себе образование, работу и другие программы реабилитации, находится на рекордно низком уровне, – лишь четверть тюрем в этом плане были отмечены «хорошими» или «достаточно хорошими», что стало неизбежным последствием сокращения тюремного персонала, из-за которого заключенные попросту не могут покидать свои камеры (53). Три четверти учебных программ, проверенных Управлением стандартами образования Великобритании, оказались «не отвечающими требованиям» или «требующими совершенствования» (54). По совокупным результатам проверки, четверть тюрем были отмечены как «вызывающие беспокойство» или «вызывающие серьезное беспокойство» (55).

В конце 2016 года, когда насилие достигло небывалых масштабов, а заточенные в клетки психически нездоровые и лишенные какой-либо поддержки мужчины убивали себя и друг друга, тюремные надзиратели угрожали забастовками (56), а количество тюремных бунтов достигло уровня начала девяностых, правительство дало обещание инвестировать 1,3 миллиарда фунтов в течение четырех лет, чтобы профинансировать 10 000 новых тюремных мест, а также нанять 2500 новых надзирателей. Но даже если предположить, что квалифицированный персонал действительно удастся привлечь ставкой девять фунтов в час и в нужной мере подготовить его с помощью десятинедельной обучающей программы – самой короткой во всем мире (57), – то данная мера даже близко не приблизит тюрьмы к их состоянию на 2010 год, когда ресурсов уже катастрофически не хватало (58). И правительство, оглядываясь на заголовки таблоидов, открыто отказалось от таких разумных мер, как сокращение числа людей, отправляемых нашими судами за решетку (59). Обсуждение проблемы по-взрослому и принятие решений на основе фактических данных все так же активно избегается в нашей пенитенциарной политике, как и в инфантильном отношении нашей страны к борьбе с наркотиками, пересмотр которого стал бы одним из эффективных практических способов освободить из тюрем людей, не несущих угрозы для общества.

Так что мы можем смело ожидать продолжения массового самообмана, запихивая все больше и больше натерпевшихся от жизни людей в смертельно опасные, нездоровые условия и дальше убеждая себя в том, что именно так должна выглядеть эффективная система правосудия. Единственной уступкой остается незначительное снижение количества заключенных за счет законодательных выкрутасов после вынесения приговора, под прикрытием малоизвестных, запутанных положений о досрочном освобождении, которые никто толком не понимает. Этот клапан можно приоткрыть ради временного облегчения, однако это не является долгосрочным решением проблемы переполненности тюрем, да и для его использования в этих целях требуется значительное доверие общественности. Когда наблюдаешь за тем, как политики разглагольствуют в СМИ об ужесточении наказаний для очередных врагов народа, а затем узнаешь, что эти самые злодеи отбывают лишь часть этого самого наказания, потому что нам не хватает ресурсов на их содержание в тюрьмах, то вся эта история начинает попахивать грандиозным обманом общественности.

Подавляющее большинство тюрем в Великобритании – 76 из 117 – переполнены. Насилие вышло из-под контроля. Уровень смертности в тюрьмах также бьет все рекорды: в 2016-м умерли 354 заключенных, из которых 110 покончили с собой.

Напоследок стоит сказать пару слов о добропорядочности. Как бы я ни поносил политиков, идущих на поводу у таблоидов, редактора, конечно же, вольны печатать про тюрьмы любой продающий себя материал. Мне, может, это и не по душе, может, я и думаю, что это подпитывает наш отсталый фетиш к тюрьмам, однако свободная пресса может и должна говорить то, что ей вздумается. Черту, однако, я провожу там, где приводимые аргументы поддерживаются недосказанными фактами и введением в заблуждение. Я понимаю, что некоторые неточные данные могут являться следствием запутанности закона, однако слишком уже часто дело совсем не в этом. В лучшем случае причиной является халатное пренебрежение правдой, в худшем – злонамеренная ложь.

В большинстве случаев судьи все-таки объясняют, в соответствии с возложенной на них законом обязанностью, смысл вынесенного приговора и его обоснование. И, как правило, всегда имеется убедительное объяснение приговору, который может со стороны показаться мягким. Журналисты, присутствовавшие в зале суда, знают, что судья прочитал три психиатрических заключения, отчет службы пробации и ознакомился с кучей медицинской документации, после чего, хорошенько поразмыслив, заключил, что этому вору-рецидивисту, в порядке исключения, предпочтительней остаться в обществе и что идеальным наказанием для него будет условный срок с жесткими ограничениями и обязательным прохождением реабилитации. Иногда судья объяснит, что поступает так из практических соображений. Он может обратить внимание, что срок тюремного заключения, к которому он должен приговорить подсудимого с учетом нормативов, не превышает времени, уже проведенного им под стражей в ожидании суда, и вместо этого может приговорить его к общественным работам, соблюдению комендантского часа и/или обязательному прохождению лечения от наркотической или алкогольной зависимости, чтобы следующие несколько лет хоть как-то контролировать его жизнь. Либо же, в другой крайности, судья может с сожалением констатировать, что не может из-за существующих нормативов или установленного законом максимального наказания приговорить осужденного к более длительному сроку, – возможно, вследствие решения прокуратуры принять признание по менее серьезным преступлениям, значительно ограничивающим возможности судьи в вынесении приговора.

Только вот подобный контекст зачастую в новостных репортажах отсутствует. И это совершенно бесчестно. Так, в одном деле с моим участием судья начал оглашение приговора с длинной обличительной речи о своих ограниченных Парламентом возможностях выбора наказания. «Будь моя воля, я бы дал вам больше», – сказал он моему ухмыляющемуся подзащитному, назначив максимально возможный тюремный срок. Когда же о приговоре сообщили таблоиды, то «слишком мягкий» судейский приговор был назван «возмутительным». «Против этого судьи необходимо принять какие-то меры», – гласила статья. О комментариях судьи не было сказано ни слова.

Список смертных грехов на этом не останавливается. «Выпущенными на свободу» называются получившие условный срок осужденные без каких-либо объяснений ни наложенных судьей требований – неоплачиваемые общественные работы, лечение наркотической зависимости, – ни принципа условного срока: а именно, что в случае повторного правонарушения или неисполнения требований человек автоматически отправляется за решетку. Судья наверняка объяснил, почему приговор условный, и это непременно должно отражаться в новостях.

Раз за разом никто не объясняет, что ответчики, признавшие свою вину, – тем самым освободив свидетелей от тягот судебного процесса, а общественность от необходимости за него платить, – по закону имеют право на сокращение срока заключения до трети. Если подобный подход вам не по душе, то вы можете посмотреть на него с другой стороны: тот, кто был признан виновным в ходе судебного разбирательства, получает более жесткий приговор. Но когда читателю данное важное пояснение не предоставляется, рождающиеся в итоге перешептывания о мягком приговоре оказываются совершенно обманчивыми.

Нагляднее всего, пожалуй, сложившуюся ситуацию обрисовывает цитата Mirror в начале этой главы. Как уже говорилось раньше, статистика однозначно дает понять, что суды сажают больше людей на более длительные сроки, чем когда-либо раньше. Если 80 % общественности искренне полагают, будто к преступникам относятся «куда более снисходительно, чем в прошлом», то их определенно одурачили. Но только не система правосудия, а те, из чьих репортажей общественность узнает эти искаженные, не соответствующие реальным фактам домыслы.