Впервые я встретился с Дариусом в камере местного отделения Королевского суда. Материалы для предварительного слушания по его делу всучил мне старший клерк накануне в 18.25 – такой вот дополнительный бонус в мою растущую коллекцию «возвратов» от старших, более занятых членов нашей конторы. На юридическом жаргоне «возвратом» называется дело, изначально порученное кому-то другому, однако в последний момент попавшее в твои руки: при составлении графика судебных разбирательств мало кто задумывается о том, будет ли адвокат в это время свободен (и даже когда у него оказывается свободное время, вездесущий хаос, задержки, затянувшиеся и перенесенные слушания частенько приводят к тому, что ты все равно не успеваешь явиться в суд на очередное дело), так что слушания по нашим делам часто пересекаются, и мы просим своих коллег подменить по одному или нескольким делам. Ключевая задача клерков заключается в том, чтобы присматривать за этой беспорядочной каруселью и заботиться о том, чтобы на все слушания, назначенные на следующий день, кто-то да пришел. Таким образом, когда в начале шестого вечера им звонит изнуренный барристер, чтобы сообщить, что его трехдневные слушания превратились в четырехдневные, все в конторе разбирают его назначенные на следующий день слушания. Когда ты младший адвокат, бултыхающийся в самом низу цепочки, такие возвраты составляют изрядную долю твоей работы, пока ты не сделаешь себе достаточно хорошее имя, чтобы солиситоры начали поручать дела лично тебе. Так Дариус и вошел в мою жизнь, когда я находился в самом низу адвокатской иерархии. Папка с материалами оказалась пугающе легкой даже для предварительных слушаний. Хотя первое заседание в Королевском суде, как правило, и проводится без всех необходимых от прокуратуры бумаг, которые обычно предоставляются несколькими неделями позже, солиситор все равно должен был приложить усилия, чтобы собрать нечто больше одной только полицейской сводки. В папке также должны были присутствовать основные замечания солиситора, отражающие самую важную информацию, такую, как указания подзащитного, его версия событий в отношении предъявленных обвинений, а также любая практическая информация, которая может понадобиться барристеру перед встречей с клиентом. Например, тот факт, что у клиента серьезная задержка в развитии. Что он довольно потрепанный жизнью потомок пьяницы (его мамы) и героинового наркомана (его папы), у которого, как и у многих подобных детей, провалившихся через трещины в системе, были тяжелые, запоздало диагностированные проблемы с умственным развитием. Что после того, как его мама ушла, когда ему было три, его собственноручно растил ни на что не годный, одурманенный наркотиками отец, и никакого школьного образования он не получил, да и общался с большим трудом. Что его мир представлял собой нескончаемую тишину и фрустрацию, управляемый губительным букетом психологических, поведенческих и психиатрических расстройств, вылившихся, начиная с четырнадцати лет, в серию уголовных процессов по обвинениям во всевозможных мелких правонарушениях – главным образом причинение материального ущерба и нарушение общественного порядка, – через которые и проявлялась его фрустрация. А также что, когда его состояние усугубилось, свое девятнадцатилетие он встретил в психушке, куда его направили в соответствии с законом о психическом здоровье и откуда совсем недавно выпустили на поруки отца. Все это я узнал уже в суде, когда, отчаявшись искать информацию по делу и раздосадованный тем, что солиситор не брал трубку, я решил атаковать офицера службы пробации Мартина, чтобы тот откопал для меня предварительный отчет по последнему судебному разбирательству в отношении Дариуса. Совместно со сводкой MG5 этот отчет помог мне составить общую жуткую картину жизни Дариуса. Причина отсутствия необходимых материалов в предоставленной мне папке была напечатана на последнем листке, в графе «солиситор»: «Керес и Ко». Слово «солиситор», конечно, тут не совсем уместно, так как нормальные солиситоры по уголовным делам не имеют ничего общего с теми аморальными мошенниками, строящими из себя солиситоров, которых представлял Керес. Сложно описать эти непорядочные личности так, чтобы написанное не напоминало биографию «Плохого адвоката 1» в сценарии какого-нибудь фильма девяностых годов. Каждый аспект их существования – методы их работы, нанимаемые ими люди, их ценности – насквозь пропитан бесчестностью. Единственным положительным моментом является то, что таких фирм, к счастью, ничтожное меньшинство, однако они все же существуют и зарабатывают на полной неосведомленности людей, впервые очутившихся в мире уголовного правосудия.
Своих клиентов они получают не за счет репутации или качества предоставляемых услуг, а с помощью «решал». Конечно, было бы нелепо отрицать, что солиситоры вынуждены поддерживать хорошие отношения с людьми, о существовании которых многие из нас предпочли бы не думать, однако использование «решал» – это особенно гнусный прием. Эти «решалы» сами по себе не являются дипломированными юристами – хотя порой и могут представляться «правовыми партнерами» или другими подобными бессмысленными должностями – и зачастую находятся гораздо ближе к корням организованной преступности, чем кто-либо, вынужденный иметь с ними дело по роду своей профессиональной деятельности. У них есть определенные связи, и когда проходит слушок об аресте за серьезное преступление, «решалы» тут как тут начинают активно лить мед в уши уважаемых в преступном сообществе людей, чтобы потом передать права на представление обвиняемого в суде тому, кто за них больше всех предложит. Так, например, после проведения крупной операции по изъятию наркотиков, обещающей довольно прибыльные слушания, эти «решалы» вместе с солиситорами Кереса начинают разнюхивать по пабам, судам и тюрьмам в поисках, как бы переманить обвиняемых от назначенных им солиситоров к мистеру Кересу с его хищным оскалом. Средства убеждения зачастую носят материальный характер – новые кеды, контрабандные сигареты в тюрьме, приятный денежный взнос на счет подружки – однако не реже удается ограничиться лишь ложными обещаниями. «Керес и Ко» продавали сладкую ложь еще до того, как это стало популярным. «Мы гарантируем, что вас признают невиновным», – уверяют они. «Мы дадим вам лучшего барристера – все лучшие барристеры у нас», – заливают они, словно неумело пытаясь спародировать Дональда Трампа. Иногда они и правда поручают дело хорошему барристеру – мои коллеги по конторе, возвраты от которых я брал, были первоклассными адвокатами. Понятия не имею, как они вообще могли работать с Кересом, однако, судя по всему, они воспринимали это просто как неотъемлемую часть своей работы. Зачастую, однако, кересы нашего мира не поручают дело хорошему адвокату. Они оставляют его у себя и передают собственным малооплачиваемым и еще менее квалифицированным штатным адвокатам – барристерам и солиситорам-адвокатам, приправляющим все это безобразие собственной небрежностью. Эти адвокаты толком не знают законодательства. Не знают фактов. Когда же они знают факты по делу, то только и делают, что нагло врут – своим клиентам, адвокатам-оппонентам по делу и даже судьям. Мне неоднократно приходилось, если в качестве моего оппонента в суде выступал один из этих клоунов, поправлять сказанное им судье, так как это напрямую противоречило тому, что было сказано мне несколькими мгновениями ранее. Все в комнате для переодевания – да и наверняка в судейской столовой – закатывают глаза при упоминании этих имен. Также они могут поручить дело «независимому» барристеру, которому профессиональная этика не мешает отдавать Кересу в знак благодарности за назначение сочный процент от полученных за дело денег. Гонорар адвоката оплачивается отдельно от гонорара солиситора и напрямую, чтобы избежать деформации рынка и быстрого скатывания в пропасть, которые непременно последовали бы, если бы солиситоры назначали адвокатам дела не на основании их способностей, а в зависимости от того, какую часть своего гонорара они готовы отслюнявить последнему. И подавляющее большинство солиситоров и барристеров соблюдают это строгое разграничение. Однако в каждой комнате для переодеваний слышится эхо слухов об одном барристере, чей стабильный поток прибыльных дел, поступающих от одной-единственной фирмы вроде «Кереса и Ко», явно не соответствует его скромным способностям, а на рождественских торжествах подвыпивший адвокат нет-нет да и проговорится о существовании неофициальных, запрещенных «откатов», лежащих в основе данных договоренностей.
Как только клиент в западне, а сертификат на оплату субсидируемой государством юридической помощи на руках, работа кересов по делу заканчивается. Они иногда и могут заглянуть в суд или в тюрьму, чтобы для показухи встретиться со своим клиентом, однако никаких конструктивных действий от них ждать не стоит. Если дело поручат достойному барристеру, то он, как правило, постарается компенсировать халатность солиситора, сделав всю необходимую работу за него. В других же случаях, если речь идет о магистратском суде и мистер Керес сам разбирается с делом либо если дело рассматривается в Королевском суде их штатными адвокатами или поручается за откат «независимым» барристерам, то «Керес и Ко» будут убеждать подсудимого признать вину или же пойдут в суд и пустят дело на самотек. Если клиент попадет за решетку, то они надеются, что тот из-за своей недалекости не увидит в этом их вины. Если же его оправдают, то эта победа идет в копилку репутации мистера Кереса. Хотя в целом рынок уголовного судопроизводства, я бы сказал, работает довольно эффективно – авторитетные уголовники, как правило, уже достаточно давно в деле, чтобы распознать достойную фирму – Керес идет против тренда. Каким-то образом всеми правдами и – что более вероятно – неправдами им удается водить вокруг пальца своих постоянных клиентов годами. Таких, как Дариус, как оказалось впоследствии. Зайдя в камеру для встречи с клиентами и протиснувшись между столом и прикрученным к полу стулом, что поближе к стене (рядом с тревожной кнопкой, как учил меня мой наставник, «просто на случай, если этот мерзавец решит распустить руки»), я освежил в памяти предъявленные ему обвинения с помощью одностраничного полицейского протокола. Однажды вечером несколько недель назад Дариус попросил у своего отца немного денег на сигареты. Отец ему отказал. Разразился скандал, и Дариус швырнул в отца пластиковым подносом, промахнувшись на пару метров. Когда они с отцом сцепились, Дариус толкнул его на диван, после чего схватил из лежавшего рядом отцовского кошелька пятерку и убежал. Отец вызвал полицию, и Дариусу предъявили обвинения в краже. Первый звонок из полицейского участка, а точнее, первый звонок, сделанный от его имени, был адресован компании «Керес и Ко». Стало понятно, что они неплохо постарались. Так как домашним адресом Дариуса был дом его отца, то в полиции его оставили под стражей. Так как мистер Керес не удосужился найти для своего подзащитного другой адрес, куда бы его могли выпустить до окончания судебных разбирательств, магистраты на предварительном слушании оставили Дариуса под стражей, где он и оставался большую часть месяца до встречи со мной. Я узнал, что скотина Керес даже не удосужился прийти к Дариусу в тюрьму, не говоря уже о том, чтобы заполучить для своего уязвимого юного клиента место в общежитии для временно освобожденных из-под стражи. Он не поговорил с прокуратурой, чтобы попытаться убедить их не предъявлять обвинения с учетом всех крайне печальных обстоятельств. Дариуса, которому посоветовали не давать каких-либо комментариев на допросе, не попросили рассказать Кересу свою версию произошедшего в тот вечер. Никаких важных документов, таких как данные медицинского или психиатрического заключения, получено не было. Тюрьму не проинформировали о том, какие лекарства принимает Дариус. Не были запрошены услуги посредника, который помог бы Дариусу взаимодействовать со мной или с судом. Керес просто оставил этого парня гнить в его мире нескончаемой тишины. Когда Дариус с налитыми кровью глазами плюхнулся на стул напротив меня, я изо всех сил старался сдержаться, чтобы не задать так и напрашивавшийся вопрос: «Почему они?» Между тем надо было решать куда более срочные вопросы. В течение следующего часа он с помощью жестов и слов рассказал мне, насколько это было возможно, о своей жизни. Когда речь зашла о предыдущих судимостях, его приверженность Кересу стала понемногу проясняться. Он всегда работал только с ними, с тех пор как они подошли к его отцу в суде по делам несовершеннолетних и успешно втюхали ему свою лабуду. Он попросту доверял этому милейшему мистеру Кересу, который всегда убеждал Дариуса признавать свою вину в магистратском суде независимо от того, сделал ли он это на самом деле или нет, «потому что так будет лучше для всех». Керес никогда не договаривался о присутствии на суде «переводчика» – Дариус просто полагался на слова мистера Кереса по окончании слушаний о том, что было сказано и признано от его имени. Подобный коммуникационный канал, очевидно, был далек от совершенства: за причиненный ранее в этом году материальный ущерб Дариус получил условный срок, и теперь ему грозило обвинение в нарушении его условий. Я ему об этом сказал, и для него это оказалось полным сюрпризом.
Когда охранники стали стучать в дверь камеры, чтобы обратить мое внимание на исступленные крики по громкой связи:
– Все адвокаты немедленно пройдите в четвертый зал суда. НЕМЕДЛЕННО. Все адвокаты, НЕМЕДЛЕННО, – стало понятно, что сегодня в суде никакого прогресса добиться не получится. Мне – а точнее, назначенному барристеру – нужно будет провести длительную беседу с Дариусом с участием посредника-переводчика и материалами обвинения под рукой, прежде чем ему можно будет с уверенностью дать совет, признавать свою вину или нет. Ввалившись в зал суда и сыпя глубочайшими извинениями за то, что заставил всех ждать, я мысленно пытался сформулировать свои слова, которые бы не только помогли мне заполучить перенос слушания, но и дать судье понять, с какой вопиющей халатностью Керес отнесся к делу, в надежде, что тот скажет что-нибудь такое – что именно, я и представить не мог, – что я мог бы передать Кересу в своем гневном отчете о заседании. К сожалению, судья не был расположен слушать печальную историю жизни Дариуса. Как только я начал объяснять свою позицию по поводу дальнейшего содержания подсудимого под стражей, судья прервал меня:
– Как я вижу, у нас нет посредника-переводчика. Могу предположить, что вы хотите переноса слушания?
Я кивнул, однако прежде чем успел как-то дополнительно аргументировать свою позицию, судья подскочил и сказал:
– Вы можете обговорить дату нового слушания с приставом, – и ушел. Я спросил у прокурора, можно ли получить копии документов раньше, чем обычно, объяснив ситуацию, и она пошла мне навстречу. Так как в прокуратуре был сломан фотокопировальный аппарат, она не могла предоставить мне копию в суде, однако заверила, что если солиситор позвонит в прокуратуру, то копию документов пришлют ему по почте или в электронном виде.
Договорившись о новом слушании через две недели, которых, как мне показалось, было более чем достаточно, чтобы барристер встретился с Дариусом, а Керес позаботился о его освобождении из-под стражи, я спустился в камеры, чтобы попрощаться со своим подзащитным, после чего уселся писать длинный и гневный отчет, в котором в явной форме – так, чтобы это мог понять последний мудак – дал понять, что Керес должен сделать до следующего слушания. Получить все бумаги, встретиться с подзащитным, постараться добиться его освобождения из-под стражи, поговорить с персоналом тюрьмы, чтобы они обеспечили его необходимыми лекарствами, договориться с посредником-переводчиком, устроить полноценную встречу с барристером. Самый, мать его, минимум. Выражался я немного более вежливо, но лишь немного. Копию отчета я отправил назначенному барристеру, чтобы тот был в курсе ситуации, и посоветовал начать пытаться связаться с Кересом прямо сейчас. Мне казалось, что на этом моя работа с Дариусом закончится. Две недели спустя, однако, мы снова встретились. Назначенный на его дело барристер снова застрял на затянувшемся слушании, и снова его дело было перепоручено мне. Когда клерки передали мне материалы по делу накануне слушания, у меня екнуло сердце, так как папка была такой же тонкой, как и за две недели до этого. На следующий день я пораньше пришел в суд, и Дариус по-прежнему сидел в камере. К нему так никто и не пришел. Никто не ходатайствовал о его освобождении из-под стражи. Вот уже месяц как он не принимал своих лекарств. Никто не нанял посредника. Он все еще толком не понимал, почему он в тюрьме. Слушание снова придется отложить. Вернувшись в контору, я с такой силой ударил по двери, что на костяшках пальцев лопнула кожа. Позже я узнал, что назначенный на дело барристер после очередного переноса и моего второго, еще менее сдержанного письма собрал волю в кулак и убедил прокуратуру поговорить с отцом подсудимого, а также пересмотреть заинтересованность общественности в этом уголовном процессе. Несколько недель спустя дело было закрыто, а Дариуса отпустили. Только он провел под стражей почти два месяца в самых нечеловеческих условиях – лишенный человеческого контакта, своих лекарств и информации – вследствие профессиональной халатности его солиситоров. И хотя дело Дариуса было первым, которое довело меня до слез – я стыдливо сглатывал слезы в ржавой туалетной кабинке Королевского суда, недоумевая над злым роком судьбы, которая вручила этого измученного жизнью мальчика бессовестному вампиру Кересу, – это был далеко не единственный случай, когда я по работе сталкивался с шестерками Кереса. Каждый раз, когда материалы по делу поступали из этой компании, ничего хорошего ждать не приходилось.
Дариус сидел в камере, но Никто не ходатайствовал об его освобождении из-под стражи. Вот уже месяц как он не принимал своих лекарств. Никто не нанял адвоката. Он все еще толком не понимал, почему он в тюрьме.
Было еще дело Адама, джентльмена, которого я повстречал в день суда, проведшего три месяца под стражей, ожидая рассмотрения своего дела о нападении без отягчающих обстоятельств в магистратском суде. Керес отбил его у другой фирмы за месяц до суда, однако не позаботился заполучить какие-либо материалы обвинения от предыдущей фирмы, не говоря уже о том, чтобы встретиться с Адамом в тюрьме. Выполни он свою работу, Керес узнал бы, что Адам страдает от серьезных психологических проблем, что сразу же стало очевидно, когда, только увидев меня в камере, подсудимый обвинил меня в том, что я государственный шпион, посланный лейбористами его убить, после чего отказался от моих услуг.
Было еще дело Элизабет, юной студентки колледжа, никогда не попадавшей в неприятности, которую охранники обвинили в нарушении общественного порядка на концерте. Она клялась, что они ее с кем-то перепутали, и сказала Кересу в ночь ареста, что в клубе было полно камер видеонаблюдения, записи с которых могли ее оправдать. Керес и пальцем не пошевелил, чтобы эти записи раздобыть. К тому времени, как я встретился с ней в суде четыре месяца спустя, было уже слишком поздно. Записи были давно стерты. И несмотря на все мои протесты в магистратском суде по поводу несправедливости проведения суда без столь важных доказательств, Элизабет признали виновной, хотя она, скорее всего, таковой не являлась.
Этот список можно продолжать очень долго. Бездействие Кереса и его нежелание делать свою работу стали у нас в конторе расхожей темой для шуток, смеяться над которыми, однако, никто не думал. После случая с Дариусом я сказал клеркам, что отказываюсь впредь выполнять какую-либо работу для Кереса, и несколько прозревших младших адвокатов ко мне присоединились. Тем не менее, оглядываясь назад, я понимаю, что мог и должен был сделать больше. После своего самого первого полученного от фирмы Кереса дела я должен был понять, что его работа – это профессиональная халатность, и пожаловаться на него в Управление по контролю за работой солиситоров. Я мог встретиться с Кересом лично и подробно высказать все, что думаю о нем и о его грязной шайке, а также сообщить, что буду настоятельно советовать всем его клиентам обратиться за помощью к кому-то другому. Мне хочется думать, что сейчас, имея уже несколько лет адвокатской практики, я бы именно так и поступил. Но тогда я ничего не сделал. Я стал соучастником заговора молчания, позволяющего процветать Кересам мира сего. Я списываю свое бездействие скорее на простодушие и слабость, чем на эгоизм или заботу о своих доходах: одной из многочисленных радостей работы на Кереса в магистратском суде было то, что он никогда не платил по счетам. Работа в магистратских судах, в отличие от Королевского суда, оплачивается напрямую солиситору, который должен передать деньги адвокату. Керес никогда не передавал гонорар младшим адвокатам. Он знал, что наша контора слишком зависит от серьезных дел в Королевских судах, которые он нам поставлял, чтобы поднимать шумиху из-за того, что барристерам-новичкам не платят за магистратские суды.
Через несколько месяцев после дела Дариуса, когда я все еще ломал голову над тем, как поступить, фирма Кереса обанкротилась. Они закрылись, оставшись должны мне почти три тысячи фунтов за всю проделанную для них за несколько лет работу. Что ж, если такую цену нужно заплатить, чтобы ситуация с Дариусом не повторилась, то каждый цент того стоит. Но вся эта печальная история подчеркивает одну значительную проблему с контролированием деятельности подобных фирм. Управление по контролю за работой солиситоров зачастую обвиняют в том, что они предпринимают слишком мало усилий в борьбе против злодеяний в исполнении Кереса и ему подобных – например, против переманивания клиентов, – вызывая постоянное негодование добросовестных фирм (13). Но справедливости ради стоит заметить, что это управление может предпринимать какие-либо действия лишь в ответ на поданную жалобу. А подобное недостойное поведение слишком часто остается необжалованным.
Хотя решительные подсудимые и не стесняются жаловаться на подведших их солиситоров и барристеров, самым уязвимым их клиентам может не хватить смекалки, чтобы распознать некомпетентных адвокатов. От судей, у которых теперь свои «приоритетные задачи» – то есть как можно больше признаний вины подсудимыми, – до начала процесса не требуется (да у них все равно бы не было на это времени) анализировать качество полученных обвиняемым юридических рекомендаций или услуг. Солиситорам может не хватить смелости доложить о своих коллегах в соответствующие инстанции. Нельзя не признать и нашу, адвокатов, собственную вину. Слишком многие из нас закрывают на происходящее глаза. Ну или находят оправдания, чтобы не вмешиваться. Кому-то дополнительный источник дохода важнее профессионального долга. Кто-то вроде меня оправдывается своей юностью и наивностью. Но мы должны делать больше. Лично я должен был сделать больше. Я не перестану повторять, что фирмы вроде «Кереса и Ко» составляют ничтожное меньшинство среди компаний, предоставляющих субсидируемые государством услуги солиситоров. В большинстве фирм работают преданные делу профессионалы, не покладая рук сражающиеся за своих клиентов с пытающейся перемолоть их системой. Проблема в том, что если и дальше повышать их рабочую нагрузку, параллельно снижая и без того смехотворные гонорары, то хорошие солиситоры защиты рискуют в конечном счете сойти с дистанции. Несметное число из них на моей памяти покидали мир субсидируемой государством помощи, чтобы работать с завещаниями, службой пробации или в частном порядке заниматься гражданским правом. Лучшие из лучших продолжают цепляться, но уже едва держатся. Если они ослабят свою хватку и сгинут в пучине финансовой несостоятельности, то скрывающиеся в тени мерзавцы охотно заберут себе их дела, заботясь лишь о количестве и нисколько о качестве своей работы или своей репутации. Если они не смогут заплатить частному солиситору, то эти обвиненные в уголовных преступлениях люди, целиком полагающиеся на помощь государства, в том числе те, кто впервые оказался на скамье подсудимых – вы, ваш родственник, ваш ребенок, – попадут прямиком в лапы Кересу и ему подобных. По состоянию на сегодняшний день я бы без колебаний сказал, что лучшие фирмы по оказанию субсидируемой государством юридической помощи предоставляют услуги, равносильные, если не превосходящие, по качеству их высокооплачиваемым коллегам в частном секторе. Но если они падут, а кересы восстанут, то двухуровневое правосудие станет реальностью нашего уголовного права. Кстати, про двухуровневую систему говорить не совсем уместно. Потому что на данный момент имеется еще и третий уровень, с которым связан один из самых грандиозных скрытых позоров нашей системы. Речь идет о подсудимых из среднего класса, которые не удовлетворяют критериям предоставления государственного защитника, однако не могут позволить себе частного адвоката. И которые, как результат проводимых втихомолку разрушительных государственных реформ, становятся жертвами называемого мной «налога на невиновность».