По бункеру Уткин бродил недолго, вернулся мрачный, попросил тихим голосом:

– А можно… если это не нарушит новые государственные тайны… как-то взглянуть… ну, на то место?

– Какое? – спросил я. – Ах да, конечно…

Широкая стена вспыхнула, превращаясь в экран высокой четкости, вдали прорисовываются знакомые силуэты небоскребов Мацанюка, слева и справа на большом удалении еще здания, не столь примечательные, а между ними словно поверхность планеты Меркурий, оплавленная и даже не бугристая, такая разве что у нейтронной звезды, когда давление и чудовищные температуры выравнивают поверхность до зеркального блеска.

Я слышал, как подошли еще сотрудники, но первым в напряженной тишине прозвучал вздрагивающий голос Уткина:

– Ого… не сразу и сообразишь, где это.

Лавр сказал мрачно:

– Я тоже ждал хотя бы оплавленные прутья арматуры… чтобы торчали из застывшей земли, как оскаленные зубы…

– Ты чего? – спросил Карпов. – Металл испарился! Земля кипела даже не знаю на какую глыбь. Зато сейчас гладкая и ровная, хоть космодром строй на таком монолите.

Я промолчал, вакуумная бомба смела не только многотысячную толпу, но и все с поверхности, голо и пусто вплоть до небоскребов Мацанюка, что смотрят на мир выбитыми окнами.

А земля, да, термитной проплавлена метров на триста-четыреста, а то и на все пятьсот. Между этой плитой и бункером еще метров двести нетронутой почвы, можно бы рассчитать и на сто, даже на пятьдесят, но рискованно, мало ли что в характеристиках термической бомбы указаны пятьсот метров, круглые цифры всегда врут, в этом случае примерный разброс от двухсот до трехсот.

Можно было бы вообще бункер расположить на глубине километра, но я торопился успеть обустроить изнутри, чтобы затаскивать уже почти закупленное оборудование.

Я футуролог, только обозначаю проблемы в будущем, решать должны другие, но если не находятся такие люди, приходится в меру сил и возможностей барахтаться самому.

А самому, это отвлекаясь от настоящей работы, потому что этот засекреченный даже от своих бункер, закупка и перевозка высокотехнологического оборудования – никчемная хрень, что отняла несколько лет, когда своей настоящей работой занимался урывками, а голова постоянно была забита тем, как незаметно закупить оборудование в насквозь просматриваемом мире, как спрятать, как провести работы по рытью туннеля.

Возможно, из-за этой мелочовки допустил где-то промахи, осознание этого мучило несколько лет. Вдруг да все это делаю напрасно, ничто не предвещает катастрофы, не все сгущающиеся тучи обещают грозу, и даже громыхающий гром может погреметь и затихнуть, а я, как параноик, везде выискиваю признаки грядущего взрыва так долго задавливаемых инстинктов нарушить все правила, которых все больше и больше, вырваться на свободу, душа жаждет и вопиет…

Только теперь начало отпускать, ощутил даже горькое удовлетворение: ага, просчитал точно, мир в самом деле взбесился, захотелось говна нюхнуть, да так нестерпимо, что уже ничто не удержит, ни мораль, ни законы, ни армия.

Что ж, даже законы почти во всех странах говорят и даже утверждают как непреложное правило, что каждый человек имеет право выбора. Теперь вот так называемый простой народ яснее ясного показал свои предпочтения. Хотя все и так знаем, помалкиваем из старомодного приличия, но сейчас время демократии и личной свободы, мастурбацией и коитусом можно заниматься и на людной улице, даже при детях и с детьми, так что никаких раздражающих нашу звериную суть и сдерживающих запретов.

Вообще рухнули гнусные законы тоталитарных режимов, сковывающие волю так называемого человека, которому ничто из его животного наследия не чуждо и еще как не чуждо. А все прошлое, как известно, свято и священно. К тому же у человека право развиваться во все стороны, как записано в Конституции, даже в те, которые сегодня считаются неприличными, а завтра станут обязательными, потому он имеет право, еще как имеет.

Так что мы, сознательно удержавшие себя от таких чересчурных свобод, такие вот ретрограды, как бы уважаем их свободу выбора и потому в сингулярность силой и даже уговорами тащить не будем.

Да и не одни останутся, с ними две трети, если не больше, так называемой интеллектуальной и творческой элиты. По крайней мере той, что так себя называет и которую постоянно превозносят в медиа. Практически все шоумены, актеры, люди искусства, поэты, мемуаристы, певцы, фитнес-модели, даже некоторые из мира науки, то ли заблудившиеся параноики, то ли конъюнктурщики, которым важнее хапнуть здесь и сейчас, а не рассчитывать на журавля в непонятном будущем.

А мы пойдем дальше.

Если, конечно, сейчас как-то уцелеем.

Сутки прошли в суетливой нервозности, бункер оказался гораздо просторнее, чем ожидалось моей команде. Вообще-то самое трудное было не копать, а протащить в подвал незаметно или под отвлекающими предлогами буровую установку, а затем уже по удаленке мониторил из своего кабинета, где и сколько копать.

Изъятой породой укреплял стены, уплотняя ее в десятки, а в некоторых случаях и в сотни раз. Бункер вообще-то выстроил за месяц, но аппетит приходит во время еды, еще трижды возвращался к нему, расширял и затаскивал туда аппаратуру, что появлялась в последние годы.

Сокол и его люди отыскали три установки по отладке «Фемто-три», расконсервировали и тут же принялись испытывать их на вшивость, вдруг шеф да в чем-то ошибся, вот Господь Бог и то дал промашку, когда создавал Вселенную, мы бы подсказали варианты получше…

Вечером первого дня Сюзанна по каким-то признакам определила, что ко мне минут через пять зайдет Диана. Я включил видеокамеру в ее ячейке, вроде бы не собирается, занята делом, но через четыре минуты в самом деле смахнула с монитора расчеты, заменив благостной картинкой целующихся птичек, поднялась из-за стола, решительная, как Артемида на охоте, поправила прическу и вышла в общий коридор.

Теперь даже я понял, что идет ко мне, хотя тоже не скажу, по каким признакам. Просто ощутил, вот и все. Как и некоторые из прогнозов, где не столько расчетов, как ощущений надвигающихся событий. Трудно увязывать данные по выплавке стали и росту благосостояния в Африке с моими наблюдениями, как люди реагируют на всякие мелочи в соцсетях, на форумах, как ведут себя в магазинах и как все больше футболы и бои без правил вытесняют филармонии и моцартов.

Вошла она подчеркнуто веселая и оптимистичная, такой вид подчиненных должен радовать начальство, что привело в подземный бункер и как бы чувствует некоторую вину, а я ее чувствую еще как, но тоже улыбаюсь, как дурак, с дураками в любом обществе жить легче и приятнее.

– С винтовкой в руках ты весьма даже, – сказал я, – но все же без нее как-то привычнее, а я традиционалист, стремящийся в сингулярность.

Она еще больше засветилась счастьем, озверевшая толпа и ее разорвала бы в клочья, а бункер вполне так ничего, никто не ожидал, что здесь такой простор и такая роскошь, радуется совсем уж открыто, а улыбка сделала ее растатуаженные и вздутые для поцелуев губы еще сочнее.

– Шеф, – произнесла она мягким контральто, глядя мне прямо в глаза, – когда-то я сомневалась в вас и правильности вашего пути, слишком уж вы… Но сейчас у вас нет более преданного вам человека. По крайней мере, женщины.

Я спросил в изумлении:

– Сомневалась? Тогда почему ты здесь?

Она загадочно улыбнулась.

– Прислали. Сказали, вы из футурологов наиболее перспективный, а коллектив у вас лучший. Вы сами его то ли подобрали из лучших, то ли сумели выковать. И хотя наверх не лезете, но мне сказали, что жизнь вас все равно выпихнет на вершину.

– Кто сказал?

Она улыбнулась еще загадочнее.

– Не догадываетесь?.. Ваш директор Скурлатский Макар Афанасьевич моим родителям. А его очень уважали за мудрость и понимание ситуации в обществе.

– Скурлатский, – повторил я, – Макар Афанасьевич… Он в самом деле был мудр, даже я не постигал всю глубину. И прогнозировал точнее меня.

– Он был очень стар, – сказала она с сочувствием. – И видел в жизни больше. А вы пойдете дальше.

Я спросил настороженно:

– Мы уже на «вы»?

Она засмеялась, тряхнула головой, волосы красиво взметнулись и легли золотой волной на плечи, а глаза засияли, как утренние звезды.

– Это я нечаянно! Из пиетета. Когда о таких высотах, голова идет кругом, как на чертовом колесе. Когда ты тот самый великий футуролог, я ни за что не решусь взять в ладонь твои гениталии!.. Это же… это даже не непристойно, а кощунственно!

Я пробормотал:

– Да, сейчас не до всякого такого… Мы в убежище.

Она продолжала смотреть мне в глаза, улыбка стала загадочной, а голос потеплел:

– Шеф…

– Что? – спросил я в настороженности. – Что у тебя в кармане?

– За пазухой, – уточнила она с той же улыбкой. – Женщины обычно прячут за пазухой. Между сиськами. Миледи так перевозила тайные письма, а мушкетеры не решались их оттуда достать, пока не догадались перевернуть вниз головой и потрясти… Но ты можешь проверить, что я там прячу.

– Ничего не прячешь, – возразил я. – Одни сиськи, их и так хорошо видно. Сейчас одежда еще та одежда, что не одежда, а так, подтанцовка у солиста. Даже двух. Так бы и не обратил внимания на сиськи, а одежда подсказывает: смотри, вот сиськи!

Ее улыбка стала чуть шире, самую малость, но я заметил, спохватился, вот и снова она, психолог, повернула разговор с футурологии на сиськи, мужчин на эту тему свернуть легче всего, а я еще и такой по характеру, не могу спорить с женщинами так же твердо, как с мужчинами, сексист проклятый, male pig.

Она мгновенно заметила, что именно заметил я, уловила изменения в моем лице, хотя я не шевельнул ни мускулом.

– Шеф, – произнесла уже деловым голосом профессионального психолога, – коллектив в порядке. Не в полном, конечно, но если люди умные, у них эмоции под контролем. Так что никаких истерик, заламываний рук даже в своем кругу, никаких глупых вопросов!

– Хорошо, – сказал я с облегчением.

– И еще, – продолжила она, глядя в мое лицо неотрывно, – у них даже слишком велика вера в своего шефа и руководителя. Вы хорошо держитесь, шеф!.. Ни разу не видела тревоги на вашем лице.

– Ни разу?

Она покачала головой.

– Вообще-то видела, но это я, а вот если смотреть глазами остальных, менее искушенных, то наш шеф всегда тверд и незыблем, все знает наперед!

Я пробормотал:

– Убежище может усилить эти настроения. Ладно, совершу на их глазах какую-нибудь заметную глупость. Критичное отношение к руководству необходимо.

В ее глазах заблестели веселые огоньки.

– Можете сейчас, – предложила она. – Например, коитус, забыв отключить камеры. Что-нибудь непристойное, если такое еще осталось… но вы же можете придумать?

– А разве раньше отключали?

– Разве правила, – спросила она, – не ужесточатся?

Я подумал, кивнул.

– Верно мыслите, хоть и психолог. Правила должны применяться к обстоятельствам. Но это потом. Диана, прикинь, что понадобится сделать. Но так, чтобы не слишком напрягать коллектив. Мы все чуткие и нервные, хоть и толстокожие.

Он ответила серьезно:

– Уже кое-то есть. Но пока вчерне. Отшлифую и принесу в клюве. Или за пазухой, шеф. Вы же отовсюду достанете!

В бункере, как с облегчением убедились все в первый же день, можем продержаться хоть сотни лет. Принтеры обеспечат питанием, энергию предусмотрел из разных источников, даже термальная пашет, а любые отходы утилизируем без остатка.

Но все-таки шок сказался: после кратковременного всплеска радости, что спаслись, пришел отходняк, некоторые все еще в апатии, думают об оставленной наверху родне, хотя там их жизням ничего не грозит, осматриваются вяло и растерянно, кто-то просто все еще сидит на полу у стены, уронив голову на колени, обхватив их руками.

Диана зашла еще разок, сообщила деловым тоном, что шок пройдет скоро, многие просто готовились красиво умереть в бою, защищая идеалы, на героические всплески мы все в определенных случаях бываем готовы, но оказалось, что предстоит долго и трудно жить дальше, а это непросто, всплеск долгим не бывает.

– Уже отходят, – сказала она успокаивающе. – Некоторые вообще не показывают виду, как вон ваш друг Сокол.

– Он в самом деле…

– В самом. Тряхнуло сильнее других, но держится, подбадривает других…

– Начальство, – пояснил я. – Как бы ни хреново самому, но для подчиненных должен быть бодр и весел, как ишак Насреддина.

Она сказала с улыбкой:

– С вас берут пример, наш генералиссимус!

Сокол в самом деле бодр и полон злой энергии, я понял причину, когда он отвел меня в сторону и прошептал едва слышно:

– Вообще-то не придется дожидаться конца света!.. «Фемто-три» мы отодвинули еще наверху, пахали над его модернизированной версией…

– «Фемто-четыре»?

– Да, – подтвердил он ликующим шепотом, – столько новых возможностей! Это хоть и «Фемто-три», но уже «Фемто-четыре», шеф! Программное то же, ничего не надо переписывать, ну почти ничего. Увеличили только технические характеристики. Он почти готов, шеф!.. Осталась доводка, и можно пробовать…

– Никому ни слова, – предупредил я. – А вдруг снова?.. Уже сколько раз! Такой взлет, ликуем, а потом крылья горят, с высоты мордой о камни как-то не совсем радостно. Мы и так на нервах.

– Нельзя, – согласился он, – но можно. Пусть и не сразу.

– Помалкивай, – велел я. – Люди на взводе.

– У нас интеллектуалы, – возразил он, – а не интеллигенты. Это у тех даже в благополучном мире срывы, запои, истерики, жалобы и ламентации. Мы держимся, несмотря на. Мы с Валентайном пашем так, будто спасаем мир. Да и твои тоже пишут и переписывают под новые фичи код. Смешно, но вдруг в самом деле спасаем?

Я кивнул, поинтересовался:

– Как на новом месте? В смысле, такой тесный контакт с нашими?

Он вымученно улыбнулся, от усталости это больше походило на оскал загнанного в угол волка.

– Когда мы с местными в одной, можно сказать, комнате, то почти одна команда. Мы с железом, они с софтом, идем ноздря в ноздрю. Эх, какую прекрасную лабораторию уничтожили те сволочи!..

Его кулаки стиснулись, в глазах мелькнул мрачный гнев, даже дыхание пошло чаще.

Я промолчал, но чувствуем и думаем сейчас примерно одинаково. Эти простейшие облегчили нам задачу. Сколько было споров, как именно втащить все эти упирающееся тупое стадо в прекрасный мир сингулярности, чтобы каждому дать самое большое щасте, но теперь… да пошли все в задницу!

Войдут только те, кто стремился и приближал, а вот остальные… нет, их не тронем. Хотя бы за то, что убили лучших ученых и уничтожили мир науки. Просто оставим в покое. Пусть рвут глотки друг другу, это их священное право свободных и независимых, наконец-то вырвали его из цепких лап оголтелой и гнусной власти.