Когда через четверть часа я спустился в наш импровизированный тир, оставшийся хлам растащили и выложили двумя неровными рядами вдоль стен.

На меня уставились непонимающими глазами, а я быстро прошел к тупиковой стене, пощупал каменную облицовку.

Все ахнули, когда я с силой всадил пальцы в то, что казалось каменной плитой, рванул. Тонкая пленка скукожилась и опустилась на пол, а за ней взглядам открылась толстая металлическая дверь сейфового вида.

Я сосредоточился, вспоминая сложный код, быстро и четко произнес его мысленно. Все молчали, затаив дыхание.

Щелчок в двери прозвучал как выстрел. Уткин подбежал по мановению моей длани, из идеально ровной плиты выдвинулась массивная металлическая ручка.

Он ухватился, с силой потянул, упираясь ногами. Дверь медленно и величаво уступила, а за нею открылись идущие вниз ступеньки из перестроенного гранита.

– Там еще один подвал, – сказал я в тишине. – Спускаемся, спускаемся!.. Враг за нашими плечами ждать не будет!

Первым вниз помчался, стуча подошвами, Уткин, за ним женщины, Сокол задержался, вздохнул.

– Шеф… ну вы даете! Когда успели?

– А что делать, – ответил я мрачно. – Когда мои прогнозы не приняли, пришлось самому. Тут работы на неделю, а когда втихаря, пять лет на рытье, на заметание следов, закупку через десятые руки оборудования, размещение и удаление всяких упоминаний.

– Шеф, – произнес он с чувством, – вы гений! Там еще и оборудование?

– Увидишь, – ответил я загадочно. – А гений, надеюсь, не криминальный?

– Это будет названо блестящей операцией, – пообещал он. – Сам напишу такой учебник!

– Если выживем, – осадил я. – Мы все еще отступаем. Противник оказался сильнее, чем я ожидал.

– Даже вы?

– Даже я, – ответил я, – хотя, конечно, такую возможность допускал, потому и этот подвал, что не совсем подвал.

– А бункер?

– Вот-вот. Все спустились?.. Ладно, нам выключать за собой свет.

Он по моему жесту пошел вниз, лестница тянется и тянется, глубокая, как спуск в ленинградское метро. Я шел следом. Ребята даже не догадываются, что начал эту операцию давно, когда мои прогнозы никто всерьез не принял или не захотел принять, и я, переключившись на неприятную мне часть работы, спрогнозировал подъем и падение биржевых цен, сыграл, заработал очень даже весьма. На закупку аппаратуры использовал именно эти деньги. Частично устаревший, изношенный, но сумел ухватить и очень важный комплекс для тонкой настройки и калибровки нейроморфных сетей последнего поколения.

Пришлось приложить немало усилий, чтобы перевести его в «несвоевременное использование средств» а потом поместить в дальний угол склада, откуда потом втихую грузовые дроны перетащили по туннелю из склада, что послужил тиром, в подземный бункер.

Спускаясь по выплавленным из камня ступенькам, услышал снизу недоумевающе-восторженные голоса. Кто-то еще, только увидев в стене металлическую дверь сейфового типа, ощутил, что не все вот так сразу потеряно.

Выходит, это не совсем бегство, просто отступление на заранее подготовленные позиции. Даже не отступление, а так, ретирада. Такое хоть малость, но утешает, даже в какой-то мере подбадривает. По крайней мере, не дает впасть в полнейшее уныние, как было в какой-то момент, когда услышали приказ оставить все и прятаться в подвал.

Спускаться пришлось долго, шли сперва молча, потом начались полные недоумения вопросы, наконец далеко внизу в тусклом аварийном свете замаячила еще одна дверь, еще массивнее, перекрывающая весь коридор.

Сокол повернул голову, сказал на ходу:

– Как бункер Верховного Главнокомандующего!

– Куда там Верховному, – ответил я, – Самое ценное в мире это мы. Заходи и закрывай дверь.

Дверь, правда, захлопнулась за нами сама, точнее, Сюзанна проследила, чтобы все шло так, как я спрогнозировал и запрограммировал.

В помещении вспыхнул яркий свет. Все остановились, щурятся, глаза за время спуска адаптировались к тусклому, а сейчас как будто снова под полуденным солнцем.

Экранные обои на стенах засветились, появились виды теплых морей и тропических островов.

Я оперся спиной на металл двери, чувствуя слабость в ногах и во всем теле. Весь мой поредевший коллектив сбился в кучку, кто-то смотрит в ожидании, кто-то поглядывает в радостном недоумении по сторонам.

– Осваивайтесь, – сказал я громко. – Последний рубеж! Пан или пропал, как говорили предки…

– Либо грудь в крестах, – добавил знающий Тютюнников, любит блеснуть эрудицией, – либо голова в кустах, aut Caesar aut nihil…

– Либо погибнем здесь, – прервал я, – либо в сингулярность шагнем отсюда!.. Осваивайтесь, располагайтесь, обживайтесь.

Сверху донесся толчок, прокатился далекий гул. На больших экранах вспыхнул немыслимо яркий свет, словно на поверхности взорвалась атомная бомба.

Уткин спросил в тревоге:

– Шеф…

– Бомба объемного взрыва, – объяснил я. – В народе называемая вакуумной. Плюс термобомба на первом этаже.

Все замерли, прислушиваясь, он спросил осторожно:

– Вакуумная, понятно… а термобомба?

Я ответил без охоты:

– Вакуумная снесла все наверху, а термальная расплавила фундамент и землю на глубину, захватив и наш подвал с тиром. Мы сейчас под огромной раскаленной добела массой монолитного камня в сотни тысяч тонн и толщиной метров в пятьсот. Возможно, придется включить кондиционеры. Это недолго, магма быстро остывает и скоро окажемся под плитой из перестроенного камня, который не возьмет никакой бур, кроме особо заточенных под такие же особые операции.

Сокол спросил осевшим голосом:

– Как мы глубоко?

– Шестьсот, – сообщил я, – хороший такой слой, надежный. А в ширину над нами плита вообще на полкилометра. И везде прочнее гранита. Неплохая гарантия, что о нас больше никто не вспомнит. Для всех мы погибли при взрыве.

– А взрыв как-то объяснят?

– Неолуды? – уточнил я. – Для них мы сумасшедшие, что все равно бы взорвали весь мир. В лабораториях всегда, по их мнению, что-то да взрывается.

Он кивнул.

– Да и кроме того, в мире, что идет под откос, кто до таких мелочей будет докапываться?.. Сейчас горят целые города, взрываются нефтяные терминалы и танкеры… Что творят сволочи, что творят!

– Дикари любят жечь, – напомнил я. – Когда мы в детстве проходим стадию дикарства, тоже любим огонь… Ладно, здесь противопожарные меры надежные, так что обживайтесь! Никто не знает, сколько здесь пробудем.

Очень медленно начали разбредаться, дальше помещение тонет в темноте, но по мере того как кто-то входит в зону видимости датчика, там загорается мягкий свет, выхватывая из темноты кусочек пространства, словно создавая его из ничего.

Я помалкивал, прекрасно понимаю тот нервный спад после предельного напряжения сил и нервов, все готовились драться до последнего и погибнуть, защищая наши идеалы ученых, а взамен я преподнес возможность провести в бункере всю оставшуюся жизнь, что должно больше радовать, но это придется потом, а пока нервное опустошение и предельный упадок сил.

Уткин остановился, спросил шепотом:

– А криокамера с Камнегрызом…

– Здесь, – сообщил я. – Сокол с Валентайном перетащили. Она там, где еще четыре. Была возможность заполучить, вот я и.

Он ушел осматривать бункер, а Сокол, у которого появилась возможность продолжить работу над чипом, выпрямился и с энтузиазмом потер ладони.

– Ладно, – сказал он властным голосом прежнего руководителя лаборатории, – как жить, подумаем позже. Хотя, уверен, наш шеф, который теперь уже точно директор института, все продумал, хотя я в это и не верю…

Уткин обронил угрюмо, но с надеждой в голосе:

– Он теперь не только директор института. Боюсь, уже единственный уцелевший директор…

– Иран еще держится, – напомнил Тютюнников. – Там неолудов убивают на месте.

– И Саудовская Аравия, – добавил Лавр. – Неолудов объявили гомосексуалистами, по той же статье вешают в течение двадцати четырех часов. Но там неолуды побеждают в другом…

Сокол поморщился.

– Да, оказаться в одном строю с такими не слишком велика честь… Валентайн!.. Проверь, что там дальше из оборудования. Не думаю, чтобы шеф затащил нас сюда только затем, чтобы отсидеться, играя в любимый им бридж.

– Хотя кто-то был бы рад, – сказал Южалин задумчиво. – А что, чем не жизнь в вечности? Есть что-то и в неолудстве… Ладно, продолжим каторжанить на благо и во имя! Раз уж такая возможность подвернулась…

– Сама, – вставил Уткин. – Взяла и подвернулась.

Сокол отмахнулся, не реагируя на ехидную реплику. Судя по его отрешенному виду, сейчас ничего не интересует больше, чем возможность продолжить работу с «Фемто-3», а то и с «Фемто-4»…

Остальные все еще медленно бродят по бункеру, где, оказывается, помимо привычной нам лаборатории, прихомячены мощные генераторы энергии, запасы продуктов, установка по генерированию воды, а также новейшие принтеры, что воссоздадут все необходимое как для пропитания, так и одежду или обувь, не говоря уже об изношенных деталях оборудования, на это я заточил их с самого начала.

Есть даже два специализированных медицинских универсала, нацеленных быстро и точно выращивать из стволовых клеток человека любой орган, от печени до участков мозга, исключая неокортекс.

Уткин догнал меня, спросил тихо:

– На сколько рассчитано?

Я ответил без особой определенности:

– Думаю, жить и работать можно сотню или больше лет. Но это с запасом, осторожничаю. Я осторожный, даже трусливый временами.

– Трусливый?

– Разве не трусость столько лет тайком строить бункер, пока все беспечно радовались жизни?

Он сказал невесело:

– Радуются люди-стрекозки, а муравей всматривается в будущее. Цивилизацию построили муравьи, шеф! Они там, мы здесь. Я вижу, вы все предусмотрели…

– Многое, – согласился я. – Но насчет всего, это льстишь. Черные лебеди носятся и под землей.

Почти все собрались в самом большом помещении, я бы назвал его холлом или комнатой для общих собраний, но нас осталось одинадцать человек, а с Соколом и Валентайном – чертова дюжина, дальше идти пока не решаются, нужно пережить и переварить то, что уже стряслось, я обходил всех, старательно улыбался, у нас не поражение, а всего лишь крохотное отступление.

Лавр пошел рядом, спросил упавшим голосом:

– Здесь и будем жить?

– Лучше здесь живым псом, – ответил за меня Уткин, – чем наверху мертвым львом. Шеф, аппаратуру узнаю. Еще удивлялся, почему такую новую списывают, как устаревшую или сломанную… А как насчет питания?

Я остановился, уточнил:

– Нам или силовым установкам?

– Вопрос про установки, – ответил он, – но рад, что и про подданных вспомнили…

– Предусмотрено, – ответил я кратко. – Проверьте работу и начинайте сразу же. Хай-тек нас мобилизовал для работы на линии фронта!..

Карпов за нашими спинами сказал задумчиво:

– А давайте объявим шефа царем?.. А что?.. Отдельное общество… А царь должон заглядывать в будущее для всего простого ученого народа.

– Тогда сразу императором, – возразил Уткин. – Чего мелочиться? У нас империя разума.

Карпов тут же отпарировал:

– Разума, который нуждается в царе? Царя нужно иметь в голове, а то знаю некоторых…

– А наш коллектив, – сказал Лавр, – одна большая голова. Что, не так?

– Я неокортекс, – сказал Карпов быстро, – а ты вот гипоталамус хренов.

– Сам ты гипоталамус, – ответил Лавр. – Шеф, увидимся! Если не разминемся в этом огромном мире.

Они с Соколом двинулись обследовать бункер, где сразу обнаружили еще отсеки, как жилые, так и для работы. Стены покрыты пленкой, что служит превосходными экранами высокого разрешения, а связь со спутниками есть, но только, как оказалось, через мой засекреченный и модерируемый аккаунт.

Содержимому бункера, как я и ожидал, обрадовались больше всего Сокол и его Валентайн. Он ликующим шепотом с придыханием даже сообщил счастливо, что в их центре работали на таком же оборудовании, хотя и на чуть более новой модели, но там больше по части тюнинга и удобств, чтобы повысить цену, а для работы все те же характеристики.

Я вздохнул с облегчением, а он сказал с непривычным для него почтением:

– Судя по всему, вы предвидели или просто чувствовали, что не успеем с «Фемто-три»?

– Не предвидел, – ответил я с неохотой, – а боялся!.. И принимал меры. Так, на всякий пожарный.

– А пожар случился, – ответил он. – Но вы его точно предвидели. Иначе бы не. Хотел бы я видеть будущее так же четко.

– Видеть пожары и погромы? – спросил я.

– Но вы как-то остаетесь оптимистом?

– Я грамотный оптимист, – ответил я. – А в грамотности, как сказал Соломон, много печали и неполезного стресса.

Карпов, слушая нас, сочувствующе поддакнул шефу:

– Жизнь у нас такая! Мерзкие прогнозы сбываются, а вот как зарплату повысить…

Сокол сказал с оптимизмом висельника:

– Зато в бункере есть почти все для щастя! Вы запасливый хомяк, шеф. Кто бы подумал, глядя на ваше слегка придурковатое лицо… Сегодня докалибруем аппаратуру и продолжим так, что дым пойдет, а то и повалит… Нам же оставалось всего пару месяцев на доводку… Ну пусть даже три или четыре, но что стоило бы судьбе дать нам чуть больше времени!

– Давала, – ответил я с горечью, – но мы сами бездарно истратили, если говорить цензурно, на… Даже не стану вас позорить, как и самого себя. Мы все пока что люди, а значит, свиньи.

Мои сотрудники переглянулись, посерьезневшие и подобравшие животы, и хотя животов пока нет, но спины выпрямили, словно солдаты перед генералом.

– Понятно, – ответил Лавр. – Дым из задниц пойдет, как из ракетного сопла, но все сделаем!.. Кто знает, что еще ждет.

Уткин сказал тихонько:

– Шеф, знает, но разве скажет раньше времени?.. Бережет нас. Мы же нежные, чуть что – лапки кверху, хвосты в сторону. Это он толстокожий, как динозавр Петя в московском зоопарке.

Я вздохнул под их взыскующими взглядами.

– Если бы знал, сказал бы. Если и остался среди вас шпион, сообщить своим все равно не сможет.

– Шеф?

– Глушилку, – пояснил я, – удалось выкупить у воинской части. Для научных нужд, как объяснил в формальном запросе. Самая мощная в Подмосковье, а значит, в мире! У коррупции есть и преимущества, нужно уметь пользоваться.

– Шеф…

Они посерьезнели, я проговорил все невесело, но с непреклонностью в голосе, которая мне ну совсем несвойственна, однако придется развивать и пользоваться:

– Да-да, вы поняли правильно. В режиме секретности связь со спутниками только через мой акк. Правда, почти все вычислительные мощности сейчас свободны… даже Массачусетский и Сунь-хунь-Чай прекратили работу, так что их суперкомпьютеры в вашем распоряжении, но…

– Только под вашим контролем, – закончил Лавр.

– Увы, – пояснил я уже без всякой надобности, все уже поняли, но у меня необходимость как-то оправдаться, словно это я виноват во всем мировом хаосе, – это меры предосторожности. Никто не должен знать о нас. Даже ваши родные.

– Шеф, но как же…

Я напомнил:

– К ним могут прийти и спросить.

– Ничего не скажут!

– Есть методы, – напомнил я, – есть аппаратура, есть программы… Не обязательно слушать то, что человек говорит, чтобы понять, что он скрывает. Так что только через мой акк!..

Сокол и Валентайн ушли, Уткин задержался, спросил с сочувствием:

– Признайтесь, шеф, тяжко все это далось?

Я двинул плечами.

– Как сказать. Если надо, то надо, как бы ни было… Хуже то, что пришлось заниматься не своим делом… Сперва финансами, деньги все-таки решают многие проблемы, потом через ряд организаций хитроумно списывал часть оборудования как устаревшее, но спускал сюда, как вы заметили, самое современное. Системы наблюдения?.. Я же говорю, мы не простейшие. Кто эти системы разрабатывал, тот и знает как взломать или обойти, что вроде бы для совестливого человека постыдно и преступно, однако… я как Игнатий Лойола, оправдываю преступные действия высокими целями!

– Шеф, но это в самом деле…

Я прервал:

– Не отвлекайтесь, приступайте!

Он лихо козырнул и отправился в отсек, отведенный под лабораторию нейроморфных взаимодействий. Судя по походке и выпрямившейся спине с гордо разведенными плечами, уже поверил в близкую и безоговорочную победу.

Как только выйдем из бункера.

Лет через сто.