От подвала нас отделяет толстая дверь и двухметровый слой бетона, выстрелы могу услышать только из динамиков, потому я сосредоточился на работе, только мимоходом вспомнил прочитанный в детстве рассказ Гашека или Чапека, в нем купили поросенка, чтобы вырастить и заколоть на Новый год. Поросенок и поросенок, вырастет в кабана, будет много мяса и сала, но ребенок назвал его Борькой, так и привыкли называть. И вот когда пришел Новый год, надо резать, все оторопели: как, резать Борьку? Просто кабанчика бы зарезали, но Борьку?

Гашек или Чапек тогда сказал, что если знать, что по ту сторону в окопах не просто немцы, а Рудольф, Герман, Вольфганг, то как же стрелять в Рудольфа, Германа и прочих, у которых есть имена?

Я поработал пару часов с материалами, а когда спустился в подвал, там уже пахло порохом, хотя порох теперь давно бездымный и вообще не порох, а еще крепким мужским потом, даже от Дианы, Ани и даже от Маргариты, что оказалась неплохим стрелком и, как мне почудилось, не только стрелком.

Камнеломов первым увидел меня, спускающегося по лестнице, прокричал голосом командующего парадом на Красной площади:

– Внимание!.. На временно исполняющего, хоть и хреново, обязанности… р-р-равняйсь!

Я постарался выглядеть уверенным, хотя похудевшее лицо чаще всего говорит о тревогах и неприятностях, вскинул руку ладонью к ним и сказал приподнято:

– Вижу, знаю, наблюдал. Весьма так, зрелищно. Моему величеству угодно.

Бравадой их не обманешь, бледные и серьезные, смотрят вытаращенными глазами, в руках ружья и винтовки, Южалин вообще дышит шумно, левая ладонь нащупывает в нагрудном кармашке коробочку с капсулами от повышенного давления.

– Наше дело правое, – сказал я твердо. – Ни на кого не нападаем, но если неконтролируемая толпа вздумает ворваться к нам, то передумают, увидев оружие!.. Если надо, применим.

Уткин зябко передернул плечами.

– Как-то… против людей…

– Там не люди, – произнес я отстраненным голосом, – а живая сила противника. Живая и враждебная. Если не убьем ее, убьет нас. При всей гуманности к окружающей среде прошу помнить, кто ценнее для прогресса и цивилизации. Если не удается сохранить нас и этих… простейших… то оставим то, что нужнее.

Шенгальц сказал быстро:

– Шеф, мы все понимаем. В жопу гуманность! Кто пришел убить меня, пусть не спрашивает, а меня за що?.. Даже если он академик.

– Да, шеф, – ответил Хусаинов. – Не сомневайтесь, нас уже достали. Пленных не брать, патронов не жалеть!

Он взглянул на меня с вопросом в глазах. Я кивнул, пленных брать не придется, мы не наступающая сторона, а патроны жалеть не стоит потому, что долгой осада не будет. Нас все равно сомнут, помощи ждать неоткуда, но им об этом лучше не говорить.

Камнеломов передернул затвор, досылая патрон, буркнул:

– Я займу место на крыше. Отец научил меня пользоваться снайперкой! Думаю, за недельку из наших битников можно сделать хороших солдат.

– Недельки у нас нет, – ответил я. – Даже завтра у нас не будет, если стрелять не обучимся сегодня.

Камнеломов поинтересовался ядовито:

– А наш временно исполняющий стрелять может?

– С двух рук, – ответил я. – По-македонски. Хотя, конечно, еще не пробовал.

На обратной дороге заглянул в кабинет Дианы. Она не за столом, а спиной ко мне у распахнутого окна, там вьются щебечущие птички, счастливый писк и щебет, крылатики ныряют на широкий подоконник с просторной кормушкой и смешно часто-часто стучат крохотными клювиками.

– У тебя свой зоопарк, – сказал я.

Она ответила, не поворачивая голову:

– Я почуяла, что заглянешь… И что у нас будет… И даже как.

Я сказал поспешно:

– У тебя не только воробьи, вон синичка!..

– И чижики прилетают, – пояснила она.

– Ты добрая, – заметил я. – Но скоро вот так же будем подкармливать и заботиться о бывших таксистах, кассирах, бухгалтерах и всяких там менеджерах…

Она засмеялась звонко и красиво.

– Шеф, ты все о своей работе!.. Я как-то не подумала… Но воробышки для нас сейчас все еще близкие, а после сингулярности даже люди отдалятся на уровень амеб… Хотя амебы тоже наши предки, только чуть более ранние.

– У планеты хватит ресурсов, – напомнил я. – И люди, и воробышки могли бы остаться жить в своем мире и довольствии. Если бы захотели.

Она повернулась ко мне, обняла и прижалась всем телом. Я пару мгновений стоял как столб, но это невежливо еще со времен Средневековья, обнял ее горячее податливое тело.

– Мне страшно, – шепнула она, жаркое дыхание обожгло мне ухо, – привычный мир рушится… И не только из-за луддитов.

– Да, – ответил я так же тихо, – рушим его мы, выбираясь из тесной скорлупы, как бабочки, в новый мир.

– Мне страшно, – повторила она и прижалась плотнее, – ты меня возьмешь в это пугающее и неизвестное грядущее?

Я ответил шепотом:

– Я при чем?

– Тебе решать, – ответила она шепотом. – Мы, женщины, такое чувствуем! Возьми меня прямо сейчас…

Она не добавила «любые твои фантазии», уже зная, что чем выше ай-кью, тем примитивнее фантазии в сфере эротики. Это офисный планктон за неимением ума богат на эротические изыски, а класс научных сотрудников высшего левла животному в себе отводит места все меньше и меньше, хотя вычеркивать никто не собирается, кровь нужно гонять по всему телу, мы пока что плотно всажены в звериные тела, и мозги от их функционирования пока что зависят полностью.

Я взялся за ее бедра, она развернулась, наклонилась молча и послушно, ее тонкие пальцы ухватили за край подола и подняли платье на уровень пояса.

Не знаю, почему такое действо, известное даже «божьим коровкам», так успокаивающе действует на женщин, словно мы вот так берем на себя добавочные обязательства защищать их от всего на свете, хотя, возможно, так оно и было до недавнего времени. И хотя мораль изменилась, но отголоски старых правил, выковываемых сотнями тысяч лет, даже миллионов, остались на уровне древних инстинктов.

Потом я застегивал подрагивающими пальцами брюки, она повернулась ко мне, сияющая и счастливая, щеки раскраснелись, глаза блестят, как утренние звезды, омытые росой, а голос прозвучал тихо и волнующе, наполненный новыми обертонами:

– Как же ты умеешь снимать депрессию!.. Ни следа прежней тревоги и упадка… Как думаешь, стоит рекомендовать такой метод в районных поликлиниках? Вместо медикаментозных процедур?

– Штат врачей придется увеличить, – ответил я. – С другой стороны, многих безработных можно пристроить в уважаемую профессию… Ты умница, сразу видишь возможности!.. Но на учебные стрельбы все-таки приди. Это еще больше разгонит мрачное настроение. Красивая женщина с оружием в руках, говорят, очень эротично!

– Если эротично, – ответила она рассудительно, – обязательно приду.

Хотя считается, что в армии чем солдаты дурнее, тем они лучше, но опыт говорит, что интеллектуалы с оружием обращаются куда умелее простых рабочих и воюют тоже намного лучше. В пример можно поставить хоть армию Израиля, хоть любую другую, в которой процент людей с высшим особенно высок.

Мои сотрудники обучились пользоваться оружием за сутки, к концу дня уже умело всаживали пули в десятку, а то и в самый центр.

Я в своем кабинете время от времени поглядывал на экраны, наконец поздно вечером спустился в тир и с лестницы похлопал в ладоши.

– Все-все, заканчиваем!.. Кто бы подумал, вы и с этим веселым делом справляетесь лучше героев рабоче-крестьянской армии!

Все повернулись ко мне, гордые и подбочененные, прям древние охотники, забившие мамонта одними дубинами.

Камнеломов прогрохотал мощным голосом:

– Орлы!

– Прекрасно, – резюмировал я. – А теперь к работе. Но этот день не потерян… хотя хотел бы ошибиться. Я всем оформил разрешиловку на оружие, но, правда, только Камнеломов и Шенгальц имеют право на свободное ношение и на улице, зато в здании любой из вас может воспользоваться для самозащиты.

– Не только может, – рыкнул Камнеломов, – но и должен! Мужчина обязан уметь защищать себя и, скажем, временно исполняющего, что защититься не сумеет даже от воробья.

Карпов сказал бодро:

– Валить будем, как только ворвутся!

– И побольше, – добавил Шенгальц кровожадно, – побольше!

Все смотрят искательно, ожидая моей реакции, я сказал с неохотой:

– Можно и побольше. Любой отпор охладит бесчинствующих. Закон, хоть и с оговорками, примет нашу сторону. Ворвутся не мирные демонстранты! Бейсбольные биты и бутылки с зажигательной смесью тоже оружие.

– Головорезы, – определил Тютюнников, что вообще любит давать определения. – Но мы им поголоворезим!

– Отголоворезим, – согласился Южалин, – по самые гланды.

Глаза горят, отметил я, щеки раскраснелись, боевой задор, адреналин зашкаливает. Еще не догадываются, что одной стычкой не закончится. Человечество слишком долго удерживали от войн, раздражение копилось в каждом медленно и неотвратимо. Теперь дай только повод, а повод вручили еще какой.

В детстве дни тянулись, теперь опасно мелькают, как спицы в раскрученном колесе велосипеда. Из новостей не уходят сообщения о пожарах и бесчинствах, но теперь средства информации подают это не как непотребный разгул молодежных банд, а как некий протест общества на перекосы прогресса, еще не оправданный, но уже как бы понимаемый, то есть начинает работать окно Овертона.

Сюзанна по моему указанию такое не фиксирует, зато в отдельную папку складывает все сообщения о дезертирстве из воинских частей, о фактах хищения оружия из магазинов и даже охраняемых складов, о замеченных вроде бы мирных гражданах, но с оружием в руках и явно организованных в некие группы или объединения.

Создаются даже добровольческие батальоны, все в гражданском, однако по многим признакам большинство либо дезертиры, либо в свое время отслужившие срочную или контрактную.

Мои сотрудники, хоть и заняты разработкой сложнейшего софта для нейроморфных сетей, новости смотрят тоже, сегодня Уткин поймал меня в коридоре и сказал подчеркнуто небрежно:

– Кстати, шеф… Мы тут пораскинули мозгами…

– Аж стены забрызгало, – вставил Карпов.

Уткин продолжил невозмутимо, не обращая внимания на трикстера:

– И решили с этой ночи оставаться здесь. А то время от времени, как делаем, уже несерьезно. Да и вообще…

– А кто еще?

Он не успел ответить, из стены раздался голос Глебова:

– Мы с Уткиным и Лавром уже перетащили сюда спальники. На дорогах неспокойно. Да и патрули появились какие-то непонятные… То ли шариатские, то ли православные, но все равно дикость и средневековье. Не полиция, а так… Ленин сказал, что упавшую власть нужно успеть подобрать раньше других, что большевики и сделали…

– Шариатский патруль, – сказал Южалин, – организовался раньше других, а следом что-то исконно-посконное, что еще круче и дремучее…

Стена превратилась в экран, разбитый на квадраты дисплеев, отовсюду на меня смотрят очень серьезные и озабоченные лица. Я увидел среди них также заведующего лабораторией Сокола и его сотрудников, теперь они не просто работают с нами в плотной связке, а часть моей команды…

Шенгальц добавил:

– Охрану тоже стоит усилить.

За последнее время все похудели и как-то подтянулись, даже горбатые спины кабинетных ученых вроде бы стали прямее, Камнеломов точно скажет, что благодаря его курсу молодого бойца-мясоеда.

– Хорошо, – ответил я кратко, – но от сна много не урывайте. Нашу систему предупреждения не так просто подавить. Тревогу поднимет вовремя.

– Говорят, – сказал Тютюнников, – у них есть подавлялки?

– У них много что есть, – ответил я с горечью, – раз уж воинские части начинают разбегаться. Но пользоваться надо уметь…

– Догадаются отловить специалистов, – предположил Барышников. – На это уйдет время, но, когда все отладят, нам кранты.

Уткин сказал с тоской:

– Шеф, вы о таком повороте писали еще семь лет тому! Но никто не поверил.

Карпов хмыкнул.

– Я и теперь не верю, хотя, если выгляну в окно… Почему вдруг?.. Шеф, когда вы писали о таком сценарии, ничем его не подкрепили! Потому даже мы вежливо промолчали.

Южалин сказал хмуро:

– Но шеф все-таки как мог, так и приготовился. Здание крепкое, на окнах железные решетки времен Николая Второго, даже подвал очень даже солидный, хотя и был засран по самую лестницу. У нас же принтеры всякие, подземные кабели, аккумуляторы… Продержаться можно долго.

Я промолчал.