Встроенные в мозг чипы расшаривают наши возможности, но первые восторги у простого народа сменились разочарованием. Во-первых, приходилось долго и упорно учиться отдавать мысленные команды, а мозги у всех у нас недисциплинированные, попробуй в гуле всякой херни вычленить ясную мысль, понятную чипу!

Во-вторых, повторилась ситуация, как с первыми смартфонами, когда в мобильники начали всобачивать еще и диктофоны, сканеры и много чего всякого, многие тогда отказывались такие покупать, не желая переплачивать за лишние возможности, которыми не собираются пользоваться.

Я вот с помощью одного из чипов, к примеру, слышу запахи на уровне гончей собаки, это в девяносто тысяч раз мощнее, чем ощущает человек, и что мне от такой возможности?.. Усилием воли постоянно отключаю, и вообще не понимаю, кому это нужно из неспециалистов, разве что огороднику. Тот хоть по запахам сможет улавливать, какой участок почвы требует какой подкормки, а где не той породы червяки вылезают из-под земли…

Но, с другой стороны, хай будэ, вдруг да пригодится. Своя ноша не тянет. Чем больше возможностей, тем лучше.

На карте России видно, как простейшие постепенно усиливают влияние и все больше приобретают реальной власти. Через митинги, протесты, забастовки и уличные беспорядки начинают приходить во власть, сперва в местных муниципалитетах, районах, областях, а кое-где и губернаторы объявили, что поддерживают движение «Народной воли».

Евросоюз сдался неолудам первым. В Штатах только реднеки и воюют с простейшими, не для того основывали свое новое отечество, чтобы просто жить и поживать, а как же Великая Американская Мечта? Разве в том, чтобы пить и есть до отвала и жить вечно?

Восток и Азия некоторое время держались достойно, затем разом обвалились режимы в Саудовской Аравии и ряде стран, стремящихся к демократии, но понявших ее слишком уж прямолинейно.

Лучше других всех выстоял Иран. Помогло противостояние со Штатами, а также с Израилем, санкции закалили и ожесточили власть и народ, а так как движение неолудов началось в США и других демократических странах, то их идеи и требования для иранцев сразу сработали как изначально враждебные.

Судя по новостям, волны бесчинствующих захлестывают мелкие города, власть там чаще всего принимает их сторону, где под давлением, где достаточно охотно, все-таки высокие технологии грозят отнять у них власть, потому остановить мгновенье – самое лучшее решение и для стоящих у руля.

– Этих дней не смолкнет слава, – пробормотал Уткин, – не умолкнет никогда. Партизанские отавы занимали города… Как думаете, до Москвы доберутся?..

Мы, хоть и находимся в своих кабинетах, так эти места называются по старинке, чувствуем себя за одним столом, я не успел ответить, Тютюнников сказал громко и с горечью в голосе:

– В Москве своих хватает. Даже чересчур. Спасает то, что в Москве силовиков больше, чем в остальной России… Должны удержать. Как думаете, шеф?

– Первую волну удержали, – согласился я. – Но простейшим кто-то из их штаба подсказал взяться за самих силовиков. Дескать, в сингулярности уволят всех! Власть перейдет к искусственному интеллекту, а в полиции будут роботы. Так что мой прогноз вам лучше не знать.

Он посмотрел на меня почти с ненавистью, будто озвучь я более благоприятный прогноз, простейшие тут же поумнеют и будут вести себя законопослушно.

– Ох, накасандрите, шеф.

В моем черепе раздался объемный, словно под сводами ватиканского собора, голос Сюзанны:

– Сагиб, директор собирается позвонить вам… Сейчас.

Я спросил обеспокоенно:

– Он сказал?

– Нет, – ответила она еще быстрее, – но я решила, что вы должны быть в курсе, что он делает, а отслеживать его легко…

– Хорошо, – сказал я, – спасибо…

Договорить не успел, в комнате прозвенел, напоминая времена моей бабушки, мелодичный звонок, а на экране без предупреждения появилось крупное лицо Скурлатского, обвисшее и в глубоких складках, как у старого бульдога, глаза едва видны в щелях между набрякшими верхними и нижними веками, там еще и по три яруса налитых багровостью мешков в мелкой сеточке, похожие на рыболовные сети.

Взгляд его сразу впился в меня, спеша увидеть выражение лица до того, как приму то, что соответствует моменту.

– А-а, – сказал он с непонятным выражением, – уже работаете, Гарольд Анатольевич…

– Полдень, Макар Афанасьевич, – ответил я с упреком. – Здравствуйте, Макар Афанасьевич.

Сотрудники поспешно исчезли с экранов, делая вид, что там были только их тени, а Скурлатский, не обращая на них внимания, сказал со странным для него оттенком заботливости:

– Здравствуйте, Гарольд, – ответил он. – А то очень вы какой-то озабоченный, будто только что из постели.

Я не ответил, он прекрасно может мониторить все-все, что происходит в нашем здании и за любым рабочим столом, поинтересовался:

– Какие-то новости сверху?

Он покачал головой.

– Верхи не могут, низы не хотят, классический расклад, уже пройденный в истории. Я все хотел поинтересоваться, да все как-то момента не было…

– Макар Афанасьевич?

Он снова постарался заглянуть в глубину моих глаз, за которым у всех нас мозг, да и глаза всего лишь часть мозга, выдвинутого наружу, избравшего специализацией сбор информации и сканирование окружающего мира.

– Гарольд, – снова назвал меня по имени, – я не заметил, чтобы вы слишком уж обиделись, что начальником отдела я поставил Камнеломова, а не вас… Хотя должны были. Как-никак вы ярче, ваши работы ценят…

Я ответил сдержанно:

– Вам виднее, Макар Афанасьевич.

Он ответил невесело:

– С высоты моего возраста виднее многое… Но вы могли бы догадаться и сами. Или нет?

Он смотрит с экрана очень внимательно, словно сидит напротив. Я напрягся, момент непростой, ответил очень сдержанно, даже скованно:

– Догадываюсь… но это слишком тревожные догадки. А я хочу быть оптимистом.

– Хорошо, – проговорил он, – хорошо.

Я уточнил:

– Предполагали подобное?

– С вашей настойчивой подачи, – ответил он. – Это не комплимент, вы меня не сразу убедили, что развитие событий приведет к такому финалу. Потому я…

Он умолк, взглянул на меня с вопросом в глазах. Я понял, что предлагает мне продолжить, чтобы понять, как именно оценил это я, потому ответил без особой охоты, даже с усилием:

– Потому вы решили поставить во главе хорошего, но недалекого специалиста, чтобы в глазах общественности снизить рейтинг значимости вашей организации.

– Вашей, – поправил он. – Мой институт в целом на высоте и вполне лоялен в глазах проверяющих инстанций. Но мы с вами знаем, прогресс двигают не институты, а небольшие отделы внутри этих организаций, где большинство работает впустую. Я постарался всего лишь снизить значение вашего отдела в глазах общественности и всяких там проверяющих и мониторящих органов.

– Значит, – сказал я, – вы уже тогда…

– Но вы хорошо сказали, – заметил он. – Точно и без лишнего самоуничижения. Знаете себе цену. Да, нужно было не привлекать внимание… даже отвлечь, если вдруг кто и зачем-то. Только мы, ученый люд, знаем, в нашу среду идут за авторитетом, а не за высокой должностью. Потому неважно, кто как бы начальник. Зато внимания у противника и просто недоброжелателей к вам было меньше. И продержаться удастся дольше. Может быть, вообще минует чаша сия…

– Спасибо, Макар Афанасьевич, – сказал я. – Не минует, но мы изопьем ее позже. А нам каждый день дорог. Вы все проделали блестяще.

– Гм, спасибо за оценку.

– Блестящая операция, – повторил я. – Как-то не сразу и врубился.

– А потом?

– Начал подозревать, – ответил я сдержанно, – но уже стреляный воробей, даже себе не доверяю. Когда начал догадываться, то говорил себе, что слишком воспаряю… Но, конечно, вел себя согласно вашей задумке. Оставался в тени Камнеломова.

Он улыбнулся, кивнул.

– Рад, что вы все понимаете. Все для дела, а наши амбиции ничто… Успешной работы!

Экран погас, Сюзанна сказала тихонько:

– Он сейчас пошел в спальню, там у него лекарства….

– Не шпионь за ним, – велел я. – Собирай данные о «Власти Правого Дела» Громова. А также о тех, кто из тени руководит простейшими.

Она послушно переключилась, я с горечью подумал, что сами по себе простейшие на такие масштабные акции неспособны, но их движение создали, организовали и возглавили виднейшие ученые, став на это время политиками.

Академик Пугачевин, что всегда предупреждал насчет опасности искусственного интеллекта, выпустил на эту тему пять книг, мгновенно ставших мировыми бестселлерами, а лауреат Нобелевской премии по экономике Зильберштейн вот уже десять лет доказывает, что человечество само себя вот-вот погубит, если не остановится в своей бездумной гонке за прогрессом.

Но если раньше их голоса тонули в победном реве хай-тека, что улучшал и улучшал жизнь простого человека, то сейчас впервые настал момент, когда простой уже получил здоровье и пожизненное содержание государства, а мы, ученые, точно так же впервые не смогли ответить, что ждет впереди, когда войдем в сингулярность.

И вот тут Пугачевин, Зильберштейн и другие алармисты получили тот рычаг, которым сумели грамотно воспользоваться.

Теперь одна группа ученых против другой, но на их стороне еще и народные массы, которые не в состоянии освоить новые технологии и приобщиться к огромным возможностям, что злит и раздражает.

Конечно, Пугачевин, Зильберштейн и другие интеллектуалы высшего звена предпочли бы закончить конфликт мирно, чтобы мы уступили и остановили исследования или хотя бы резко замедлили, поставив их под контроль алармистов, однако их более радикальные сторонники требуют заставить нас силой принять их волю и требования.

Сотрудники в большой комнате, состыковавшись в одном Облаке, пишут и выверяют фрагменты нового кода, но, когда я неслышно вошел, все подняли головы и уставились в меня почти невидящими глазами.

– Два месяца, – объявил я невесело. – От силы три.

– Шеф? – спросил Тютюнников.

– Затем руководство неолудов, – пояснил я, – потеряет власть над массами. Хорошие специалисты, но совершенно не понимают, какого монстра взрастили и выпустили на волю!..

– Они не выпустили, – возразил Шенгальц, который успел побывать учеником Зильберштейна. – Этот монстр, именуемый толпой, слишком силен и туп, чтобы починяться уму и логике.

Диана вздохнула. Взгляды обратились к ней, сейчас мы на ее поле, она улыбнулась, все понимая, ответила мягко:

– В таких случаях управление перехватывают вожди попроще, попримитивнее. Примеров много, начиная с французских революций. Полагаете, крови будет больше?

– Все зависит от армии, – ответил я. – Если сумеют разложить и ее…

Она ответила неохотно:

– Армия у нас хоть и контрактная, но по интеллекту все еще рабоче-крестьянская!.. В ней такие же, как и по ту сторону баррикады. А то и еще проще.

Я смолчал, ответил Тютюнников:

– Простых проще удисциплинить…

Диана поморщилась.

– Даже тех, – поинтересовалась с подчеркнутым сомнением, – у кого в кармане смартфон? Почему не запрещают в армии?.. Разлагать народ проще всего через социальные сети! А простых проще простого! Тем более простейших, что с каждым днем все неандертальнее, что раньше казалось немыслимо…

Тютюнников сдвинул плечами.

– Сейчас зачем думать? Проще погуглить.

Мои мысли в открытом доступе, во всяком случае для ученого мира, во всяком случае моим сотрудникам открыт, могут при желании слушать, но сейчас деликатно помалкивают, я слишком радикален, только отсутствующий на экране Влатис мрачно прогудел из черноты пространства:

– Гуглить зачем? Можно такое нагуглить… А вот в соцсетях на все ответы от таких же… умных. Там уютнее.