Главная заслуга Николая Васильевича Гоголя заключается в том, что он окончательно утвердил в русской литературе реализм Пушкина, направившего нашу отечественную литературу по исторически славному руслу ее самобытного и национального развития. Гоголь, заслуженно величаемый певцом поэтической души русского народа, подчеркнул в своих произведениях органическое единение в русской нации двух главных ветвей: великорусской и малорусской и, будучи малороссом по происхождению, счел за благо все свои гениальные произведения написать на русском классическом языке как языке более совершенном, чем язык малорусской ветви.

Реализм Гоголя проникнут прочувствованной действительностью и освещен гуманной субъективностью, мягким светом своеобразного гоголевского юмора, «видимого смеха сквозь невидимые слезы».

На всеобщее осмеяние Гоголь выставляет «пошлость пошлого человека» и своими поучительными и моральными идеями старается пробудить в обществе спящие нравственные силы для его духовного обновления. Кроме того, широта обобщений в созданных им художественных типах придает этим типам не только чисто русское, но и общечеловеческое значение.

Пушкин в своих творениях изображал главным образом положительные стороны русской жизни, за что и получил звание «певца прекрасной русской действительности». Гоголь же, будучи по природе юмористом и сатириком, имел исключительный дар замечать темные, отрицательные стороны жизни. По выражению Гоголя, он видел свою миссию в том, чтобы своим горьким смехом юмориста «вызывать наружу все, чего не зрят равнодушные очи обыкновенных людей… вскрывать всю тину мелочей, окутавших нашу жизнь». И даже такая смешная и забавная «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» имела своей целью подчеркнуть «пошлость пошлого человека», готового из-за пустяков, из-за «гусака» нарушить трогательную дружбу. Изобразив мелкое себялюбие, смешное сутяжничество героев повести, Гоголь с горечью восклицает: «Скучно на этом свете, господа»!

Говорят, что крайности часто сходятся. Справедливость этого отразилась на Гоголе в его знакомстве с Пушкиным, от которого по своему художественному дарованию и по своей душевной организации резко отличался Гоголь. Неизвестно, что вышло бы из Гоголя, если бы само Провидение не устроило знакомства не уверенного в своих способностях Гоголя с Пушкиным. Только знакомство с Пушкиным спасло для России этого литературного гения. Пушкин уяснил Гоголю сущность его дарования, указал дорогу его таланту, столь великому для изображения будничной, серенькой русской жизни во всех ее мелочах и особенно отрицательных сторонах ее.

Уверовав в подлинную миссию своего литературного творчества, Гоголь с радостью стал творить, ничего не предпринимая без ведома Пушкина. Пушкин дал Гоголю сюжеты для его лучших произведений. Пушкин ободрил Гоголя после выхода первого тома «Вечеров на хуторе близ Диканьки», вышедших в 1831 году, радостным для Гоголя отзывом: «Вот истинная веселость, искренняя, без жеманства и чопорности! И местами какая поэзия!..»

Воодушевленный отзывом Пушкина, Гоголь со всем пылом своего творческого воображения пишет и в 1835 году издает второй том рассказов под заглавием «Миргород», где была помещена историческая повесть «Тарас Бульба». Эта повесть считается редким вкладом не только в сокровищницу славяно-русской, но и всемирной литературы. Точно руководимый самим Провидением, Гоголь раздумал издавать многотомную историю Малороссии и средних веков, а решил обратить этот материал в краткую историческую повесть. «Тарас Бульба» по широте захвата не уступает «Войне и миру» Толстого, а по красоте и силе стоит выше «Войны и мира». Американский профессор Фелпс говорит: «Широта и необъятность в русском романе должна измеряться не количеством страниц, а качеством его содержания. Возьмите «Войну и мир» Толстого и чуть ли самое краткое произведение во всей славяно-русской литературе — «Тараса Бульбу» Гоголя. Впечатление широты захвата и необъятности то же самое». Влюбленный в эту эпическую поэму, написанную в духе Гомера и Шекспира, проф. Фелпс восклицает: «Из огромного материала Гоголь создал короткую повесть «Тарас Бульба», которую называют эпической поэмой на манер Гомера и исторической драмой на манер Шекспира. Удивительно, что такое небольшое произведение может иметь такую колоссальную физическую, умственную и религиозную мощь. Это произведение стоит одиноко во всей литературе по своей уникальности и духовной мощи».

Иностранную критику поражает, как мог силой своего художественного гения Гоголь так живо изобразить подлинно воскресшее под его вдохновенным пером казачество XVI века. Ведь вся эта повесть — сплошное ликование истинных детей вольных степей, с их непосредственным смехом, абсолютной безпечностью и безстрашием в битве. Как живые, проходят они перед читателем, как на параде, во всем величии их страсти, увлечения непрерывными битвами с врагами веры Христовой, веры Православной. В самом центре всей повести стоит гигантская фигура Тараса Бульбы — этого типичного воплощения казачества с его пламенным патриотизмом и глубоким чувством товарищества — «лыцарства». Вы видите, как пируют, едят и пьют казаки столько, сколько могли выдержать казачьи желудки. Вы видите среди них Тараса, который ценит в казаках не столько силу физическую, подлинно казацкую, сколько безграничную преданность своей Родине и Вере Православной. С риском для жизни Тарас проникает к месту казни старшего своего сына Остапа и с чувством особой гордости и благоговения перед его верностью казацкому долгу зорко следит, не отрывая глаз, как мужественно и безмолвно в страшной агонии умирает за Родину и веру Православную этот истинный казак, богатырь духа.

Особенно же поражают иностранных студентов те слова Гоголя, которыми он «закрывает глаза» своего любимого героя Тараса, в страшных муках тоже умирающего в плену: «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу»!

Ответ совершенно ясен: нет такой силы, которая была бы пламеннее русского горения и которая могла бы победить нашу русскую богатырскую силу. В мире нет больше такой силы, потому, что «так любить, как русская душа: всем, что ни есть в тебе. Нет! Так любить никто не может», — говорит Гоголь.

Пушкин, рассказав Гоголю, как однажды его приняли в Нижнем Новгороде за важного чиновника, посоветовал ему использовать этот рассказ. И Гоголь написал свою безсмертную комедию «Ревизор», в 1835 году. Эта комедия до сих пор остается лучшим украшением театров в Европе и в Америке. Ярко блеснувший гений великого сатирика и юмориста Гоголя заставил громко и искренне смеяться весь мир. В этой комедии Гоголь вынес обвинительный приговор не только испорченному чиновничеству, но и всем общечеловеческим порокам. Никогда еще Гоголь так громко не смеялся своим «видимым смехом сквозь незримые миру слезы», как в этой комедии. Правда, основная черта и потребность смеха уже заметно выступает в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», но там был беззаботный юношеский смех. В «Миргороде» Гоголь начинает смеяться более горьким смехом юмориста, так хорошо улавливающего «пошлость пошлого человека и вызывающего наружу все, чего не зрят равнодушные очи обыкновенных людей».

Предоставив полный простор своему обличительному смеху в комедии «Ревизор», Гоголь глубоко задел за живое русское порочное чиновничество. В письме знаменитому московскому комическому артисту Щепкину, исполнявшему роль городничего, Гоголь писал: «Все против меня; все кричат, что для меня нет ничего святого. Полицейские, купцы против меня. Бранят и ходят на пьесу. На четвертое представление нельзя достать билета… Теперь я знаю, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают целые сословия».

Историку Погодину Гоголь писал: «Еду за границу размыкать тоску, которую наносят мне мои соотечественники. Комический писатель нравов должен быть подальше от своей Родины. Пророку нет славы в своем Отечестве».

Кажется, трудно поверить, чтобы на Руси после подавления декабристского бунта было возможно напечатать и поставить на сцене такую комедию. Но вот рукопись комедии представлена и прочитана Николаю I. Государь разразился искренним смехом, приказал поставить комедию на сцене, сам присутствовал на первом представлении в 1836 году, искренно и громко смеялся, аплодировал и послал денежный подарок талантливому драматургу, с просьбой не говорить Гоголю, от кого подарок, дабы автор комедии не чувствовал себя обязанным писать в желательном для Государя тоне.

Лучшая из всех комедий, «Ревизор» на сцене далеко не исчерпывается. В последней, «немой» сцене застывших в своих позах, точно окаменевших чиновников, вы чувствуете, что настоящая развязка только начинается. Зрители уходят домой с целым роем идей в их воспламененном уме и воображении, а главное — с искренним желанием никогда в жизни не быть похожими на гоголевских чиновников, в их худшем отборе. Когда почтмейстер с распечатанным в его руках письмом сообщает, что Хлестаков вовсе не ревизор, «не особа», а так — «ни се, ни то, черт знает, что такое», а жандарм в это самое время приносит известие о приезде настоящего ревизора, это известие, как гром, поражает чиновников, которые застыли в своих позах на несколько секунд. Именно эта немая сцена является лучшим заключительным аккордом безсмертной комедии гениального художника слова.

«Ревизор» считается комедией мировой славы, потому что в ней элемент русский имеет общечеловеческое значение и является живым отображением общечеловеческих недостатков, обличение которых есть необходимая обязанность моралиста-сатирика. Вот почему так глубоко оскорбило Гоголя, когда враги его назвали комедию «Ревизор» побасенкой. В ответ на это Гоголь с чувством негодования писал: «Мир задремал бы без этих побасенок. Обмелела бы жизнь. Плесенью и тиной покрылись бы души…»

В «Ревизоре» Гоголь собрал все дурное, какое только он знал и за одним разом посмеяться так, чтобы задеть за живое тех, у кого совесть была нечиста, а порядочных людей удержать на высоте их благородства и побудить к дальнейшему нравственному совершенствованию.

Комедия произвела потрясающее впечатление на зрителей. Буря восторга с одной стороны и буря негодования — с другой. Гоголь увидел, что ни те, ни другие не вполне поняли истинный смысл его комедии и старался разъяснить ее сущность в написанном им «Театральном разъезде» и в «Развязке Ревизора». Город, где происходит действие, символизирует человеческую душу, а чиновники — символы человеческих страстей и недостатков. Если вдуматься глубоко в эту комедию, то она превратится в трагедию, скрывающую в себе глубокий религиозно-нравственный смысл.

Интересно отметить, что в книге Ивана Щеглова, написанной в 1909 году, ко дню столетия со дня рождения Гоголя, под заглавием «Подвижник слова», в специальной главе «Полунощный Ревизор» описывается постановка «Ревизора» в одной глухой провинции, ночью, для монахов одного монастыря. После окончания этого своеобразного спектакля, игумен монастыря сказал режиссеру Блажевичу: «Сын мой, в сердце своем «Полунощного Ревизора» памятуй и благоустрояй душевный град свой, ибо никто не ведает, когда Он — Небесный Ревизор — грядет взыскать содеянное».

Даже при самом поверхностном анализе комедии, читатель или зритель на сцене этой комедии замечает отсутствие положительных типов. Но сам Гоголь считал, что в его комедии есть одно положительное, благородное лицо — это смех как главный герой, за которым скрывается сам автор комедии, выставивший на всеобщее осмеяние всех своих неприглядных и мелочных героев. В самом конце комедии одураченный Городничий в сердцах искренне признается, что больше всего он боится «попасть в посмешище», когда все будут скалить зубы и бить в ладоши? Чтобы остановить гомерический, несмолкаемый, раскатистый смех, которым некогда смеялись только гомеровские боги и богини на Олимпе, городничий стучит со злости ногами и кричит на весь мир: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь»! И тем самым, по смыслу автора, внушает зрителям, что главным и единственным положительным героем в комедии является смех, направленный к обличению, вразумлению и возрождению общества.

Для тех, кто еще не понял воспитательного значения смеха Гоголь в особой своей пьесе «Театральный разъезд после представления новой комедии» с большим воодушевлением высказывает свои взгляды на значение смеха и на роль писателя юмориста: «Смех не праздная забава в комедии. Смех есть могучая сила: он углубляет то ничтожное и презренное, что могло бы проскользнуть мимо человека, что проходит он равнодушно всякий день. Смех заставляет человека оглянуться на себя и осмеять свои пороки. Отсюда, юморист-сатирик, осмеивая порок, выдвигает идеал добродетели, врачует общественные недостатки. В глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной, могучей любви, и кто льет часто душевные слезы, тот кажется, более всех смеется на свете.

В октябре 1835 года Гоголь начал писать поэму «Мертвые души», сюжет которой, как и сюжет «Ревизора», был дан ему Пушкиным. По первому замыслу Гоголя, в этой поэме он «хотел показать хотя бы с одного боку всю Русь». Как только написал Гоголь несколько начальных глав своей поэмы, он поспешил прочесть их своему единственному и самому авторитетному для него критику и другу, Пушкину. По свидетельству самого Гоголя, Пушкин сперва очень смеялся, затем глубоко задумался, сделался мрачен и, когда чтение кончилось, произнес с тоскою: «Боже, как грустна наша Россия»! Этим восклицанием он как бы подчеркнул глубокое значение этого комического произведения, почуяв в нем «незримые слезы сквозь видимый смех».

Воодушевленный Пушкиным, Гоголь всецело отдался этому произведению, сделав его главным трудом своей жизни. Первоначальный его скромный план — «показать с одного боку всю Россию» — стал постепенно разрастаться, и Гоголь задумал изобразить русскую жизнь со всех сторон. По замыслу Гоголя, его поэма должна была обнимать три тома: в первом — изображение отрицательных типов и сторон жизни; во втором — люди и жизнь в процессе их исправления; в третьем — идеальных людей, идеальную жизнь.

Интересно отметить, что план третьего тома уже был виден мысленному взору автора еще в первом томе, где Гоголь мечтал о том, как его поэма примет «величавое лирическое течение, заиграют иные струны, предстанет несомненное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный Божескими доблестями, или чудная райская девушка, какой не сыскать нигде в мире, со своей красотой женской души, великодушного стремления и самопожертвования. Мечты об этом на последней странице первого тома Гоголь сравнивал с русской тройкой, необычайной тройкой, мчавшейся вперед, оставляя позади себя другие народы и государства.

Первый том, который Гоголь в письме к Жуковскому назвал только «скромным крыльцом к величественному зданию», вышел в Москве в 1842 году, создав безсмертную славу автору. По преимуществу сатирическое дарование и гениальная способность Гоголя изображать типы отрицательные блеснули здесь во всю ширь и мощь. В этой первой в истории русской литературы поэме в прозе, написанной в духе русского реализма, предстала целая галерея отрицательных типов во главе с Павлом Ивановичем Чичиковым — этим плутоватым «приобретателем», человеком редкой силы воли и настойчивости, который мог бы много сделать добра для России, если бы можно было направить его волю и способности на честный труд.

Как живые, стоят перед нами герои поэмы. Вот — человек без определенной физиономии, Манилов. У всякого есть свое, а у Манилова — ничего; он сидит у окна и мечтает о том, как хорошо бы было построить мост через пруд или башню, с которой была бы видна Москва. Мужики его бездельничают и пьянствуют, глядя на своего помещика — мечтателя, у которого книга давно развернута на четырнадцатой странице, которую он никак не может дочитать.

Собакевич — полная противоположность Манилову. Он грубый, жадный до еды и очень практичный. Он похож на медведя средней величины. Он перехитрил даже Чичикова, продав ему Елизавету Воробей вместо крестьянина, искусно подменив букву «а» твердым знаком, потому что Чичиков душами умерших крестьянок совершенно не интересовался.

Вот проходит перед читателем не столько практичная, сколько домовитая и подозрительная помещица Коробочка. Она не верит никому и собирается ехать в город узнавать, «почем ходят мертвые души», боясь, как бы Чичиков ее не обманул.

А вот — «широкая натура», Ноздрев, «исторический человек», в том смысле, что без него не обходится ни одна «история» — или он бьет, или его бьют, особенно за плутовство в карточной игре.

Потом появляется перед взорами читателя Плюшкин — во всем величии своего безобразия, олицетворение неразумной скупости, раб страсти к собиранию старых подошв, гвоздей и подков на улице, в то время как зерно гниет у него в амбарах. Плюшкин — не человек, а «прореха на человечестве», по образному выражению Гоголя.

Эти господа были подлинно «мертвыми душами», хотя Чичиков скупал у них умерших крестьян, числящихся до новой ревизии в списках живых.

Все эти типы опять же не местные, а общечеловеческие. Собирательная сила и широта обобщения созданных Гоголем типов является характерной особенностью гоголевского творчества, соединенного с моральной тенденцией. Гоголь как бы подставляет зеркало перед каждым человеком, приглашая вглядеться в себя, нет ли в нем подобных недостатков, над которыми он только что смеялся, подметив их в других. Охарактеризовав Чичикова, Гоголь прямо и настойчиво требует от нас: «А кто из вас, полный христианского смирения… в минуту уединенных бесед с самим собою, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый вопрос: нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?»

Закончив характеристику Плюшкина, общечеловеческого типа, Гоголь задает вопрос: похоже ли это на правду? И тут же сам отвечает прекрасным лирическим отступлением: «Все похоже на правду; все может статься с человеком. Нынешний юноша отскочил бы с ужасом, если бы показать ему его портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточенное мужество, все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымите потом»! Что может быть лучше и полезнее этого прекрасного нравственного урока и предупреждения, данного нам гениальным моралистом-сатириком, дабы и мы задумались, заглянули в себя и проверили: а нет ли и в нас зарождающихся признаков хотя бы самой малой частички безобразного типа этого Плюшкина?

Получив упрек за первый том «Мертвых душ», в котором он вывел лишь «бедность и несовершенство русского народа», Гоголь, горячо любя Россию и глубоко веруя в духовные силы русского народа в его подавляющем лучшем отборе, принимается за второй том своей поэмы с искренним намерением вывести положительные типы и идеальные образы русских людей, художественно и красочно представив «несметное богатство русского духа».

Однако по природе своей, по своему психологическому складу гениальный сатирик-моралист и юморист Гоголь отличался способностью замечать главным образом комические или отрицательные стороны. Идеальные образы выходили у него безжизненными, словно голые идеи, не облеченные живою плотью.

Над продолжением «Мертвых душ» Гоголь трудился всю жизнь, почти до самой смерти, переделывая и перерабатывая свою поэму. Но как мы уже отметили, по преимуществу сатирическое дарование Гоголя было более приспособлено к изображению отрицательных, а не положительных типов. Кроме того, болезнь постепенно подтачивала здоровье Гоголя и ослабляла его творческие способности. В письмах к своим друзьям Гоголь жаловался на «душевное одеревянение», на отсутствие мыслей. Мало помогали и освежали Гоголя и его неоднократные поездки за границу. Недовольный медленной работой над «Мертвыми душами», Гоголь решил иначе послужить русскому народу, подействовать на народ путем непосредственных нравственных поучений. Человек глубоко религиозный, сам проникнутый стремлением к нравственному совершенствованию, Гоголь издал в 1847 году собрание статей религиозно-нравственного и общественного содержания под заглавием «Выбранные места из переписки с друзьями». Огромные надежды возлагал Гоголь на эту книгу, искренно веруя, что она произведет переворот в убеждениях общества, откроет глаза на долг и истину и примирит враждующие партии. К сожаление, общее мнение даже близких друзей об этой книге сводилось к тому, что Гоголь взялся не за свое дело, не был сам достаточно подготовлен к решению сложных и запутанных вопросов. Справедливость же требует отметить, что Гоголь мог бы принести обществу великую нравственную пользу, если бы критики глубже вникли в оценку его книги, проповедующей вековечные истины. Самое главное в жизни, по глубокому убеждению Гоголя, есть «душа и дело душевное» в приготовлении человека к загробной жизни. Земная жизнь есть школа для жизни вечной. Нравственному совершенствованию должны быть подчинены все остальные цели земного существования. Проникнутое аскетическим характером, миросозерцание Гоголя ставит во главу угла человеческой жизни морально-религиозные цели как «единое на потребу» в нравственном воспитании человека и в его душевном спасении.

Отдохнув на «Избранных местах из переписки с друзьями» и убедившись на основании критики его труда, что разбор морально-философских и религиозных вопросов, очевидно, не является настоящим его призванием, Гоголь опять возвращается к литературно-художественной деятельности — к продолжению «Мертвых душ». Летом 1851 года уже был готов для печати этот капитальный труд, и для издания второго тома своей поэмы Гоголь приехал в Москву, чтобы следить за печатанием; но вдруг почему-то отложил это дело до следующего года, продолжая обработку своей поэмы, а также усиленно работая над «Размышлениями о Божественной литургии» — своим заветным сочинением, над которым он работал с 1845 года до конца 1851 года и которое мечтал издать анонимно дешевым изданием для широкого распространения среди русского народа. «Размышления» поистине являются одним из самых вдохновенных толкований православной литургии.

Какова же была судьба второй части «Мертвых душ» Гоголя? В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь сжигает свое любимое детище, завершенный и вполне отшлифованный для издания плод многолетнего труда, от которого сохранились лишь некоторые отрывки, найденные уже после кончины Гоголя в его черновых бумагах. Вот как описывает М.П. Погодин это печальное событие: «С вечера Гоголь долго молился в своей комнате. В три часа утра призвал своего слугу мальчика и сказал ему: пойдем, мне нужно распорядиться. Со свечей в руках, крестясь во всех комнатах, через которые он проходил, Гоголь пришел в комнату, где была печь, велел мальчику открыть трубу как можно тише, чтобы никого не разбудить, а потом подать ему из шкафа портфель. Когда портфель был принесен, Гоголь вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, положил эту связку в печь и зажег свечой из своих рук. На слова мальчика: «Барин, что Вы это?» — Гоголь ответил: «Не твое дело. Молись»! После того как углы у тетрадей обгорели и огонь стал угасать, Гоголь вынул связку из печи, развязал тесемку и, уложив листы так, чтобы легче было разгореться огню, опять зажег и сел на стул перед огнем, ожидая пока все сгорит и истлеет. Когда огонь потух, Гоголь, перекрестясь, воротился в прежнюю комнату, поцеловал мальчика, лег на диван и заснул».

Это точное, с массой драгоценных деталей описание красноречиво свидетельствует, что Гоголь совершил сожжение «Мертвых душ» в полном и ясном сознании, а не в каком-то невменяемом и подавленном душевном расстройстве, как полагают некоторые из толкователей причины сожжения «Мертвых душ».

Надо отметить, что к сожжению своих сочинений Гоголь уже не раз прибегал в своей жизни: сжег он свою первинку творчества — «Ганс Кюхельгартен» (1829), встреченную суровой критикой; сжег он первый раз в 1845 году написанные главы второй части своей поэмы.

Чем же можно объяснить сожжение вполне законченного труда, тетради которого аккуратно складывал и любовно перевязывал тесемкой автор? Почему Гоголь сжег труд, которым как будто сам был доволен и за который получил высокую похвалу со стороны многих компетентных лиц, обладавших большим художественным вкусом? Все лица, которым Гоголь читал законченные главы второй части поэмы (С.Т. Аксаков, А.О. Смирнова, Арнольди, Максимович, князь Д.А. Оболенский) — все эти «взыскательные критики» дали свои восторженные отзывы, особенно С.Т. Аксаков, по словам которого — «такого искусства показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти, кроме Гомера». И еще: «Прав был Гоголь, который уверял нас еще в первом томе, что «много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото».

Не вдаваясь в подробный анализ возможных причин уничтожения Гоголем второй части «Мертвых душ», отметим только мнение некоторых из биографов Гоголя по данному вопросу.

Гоголь сжег свой ценный труд по ошибке, вместо других предполагаемых к сожжению бумаг. Записано, что на другой день Гоголь сказал графу А.П. Толстому: «Вообрази же, как силен злой дух!! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы «Мертвых душ», которые хотел оставить друзьям на память после своей смерти».

За последнее время стали высказывать оригинальное толкование, что Гоголь решил как бы в жертву принести свой труд Самому Господу Богу, а не оставлять его людям. Сторонники такого толкования прежде всего основываются на объяснении самого Гоголя, почему он первый раз (в 1845 году) сжег написанные главы второй части «Мертвых душ»: «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с таким болезненным напряжением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу. Все было сожжено… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще безпорядке было все то, что я считал уже порядочным и стройным. Появление второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу…»

И снова принимается Гоголь за более углубленную работу над своим трудом, заканчивает его и… сжигает.

Некоторый свет на причину второго сожжения уже вполне законченного второго тома «Мертвых душ» Гоголь проливает в «Авторской исповеди», написанной им после «Выбранных мест из переписки с друзьями». Углубляя мысль, высказанную еще в 1846 году в письме по поводу «Мертвых душ», что он «рожден не для того, чтобы произвести эпоху в области литературной, а для того, чтобы подумать о душе и прочном деле жизни», Гоголь в своей «Исповеди» еще серьезнее заговорил об «отказе от писательского пути своего во имя высшего подвига», несмотря на то, что ему трудно было отказаться от писательства, ради которого он оставил все приманки жизни и, несмотря на то, что «высшее из наслаждений он видел в наслаждении творить». И хотя для Гоголя «не писать значило бы то же, что не жить», Гоголь заявляет, что он «должен положить перо».

Из этой мысли, как из малого семени, с годами неуклонного духовного роста и выросло решение сжечь свой последний, законченный труд и замолчать. Веруя, что «молчание есть таинство будущего века», перед смертью Гоголь это до конца понял — сжег написанное и умолк, а потом умер. Скончался Гоголь 21 февраля 1852 года. Более подробно о причине всесожжения и принесения Богу в жертву второго тома «Мертвых душ» можно прочитать у профессора И.М. Андреева «Религиозное лицо Гоголя».

Не претендуя на безспорность высказываемого нами предположения о причине сожжения Гоголем капитального труда, мы хотели бы обратить внимание читателя на следующий подход к этому вопросу. Познакомившись с Пушкиным в 1831 году, Гоголь уверовал в свое дарование и ничего не предпринимал и не писал без одобрения Пушкина. С 1831 года до смерти Пушкина в 1837 году был поистине золотой период в творчестве Гоголя, торжествовал его гений, и все шло идеально. Воодушевленный Пушкиным, которому Гоголь читал первые главы своей поэмы «Мертвые души», ревностно продолжал он писать первый том со страстным желанием показать «Русь в дальнейшем своем развитии этой поэмы уже не «с одного боку, а со всех сторон». Но умирает Пушкин в 1837 году. Из уст Гоголя вырываются слова безысходной горечи и скорби: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина. Ничто мне были все толки; мне дорого было его вечное и непреложное слово. И теперешний труд мой («Мертвые души») есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я не предпринимал, ничего не писал без его совета. Все, что есть во мне хорошего, всем этим я обязан ему. О, Пушкин! Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни, и как печально было мое пробуждение»!

Итак, не стало у Гоголя единственного для него авторитета, и заглушенная было Пушкиным природная неуверенность в себе снова стала проявляться у Гоголя. В 1845 году Гоголь сжигает написанные главы второй части «Мертвых душ», которые он уже не мог показать Пушкину для одобрения. Снова принимается Гоголь за второй том «Мертвых душ», заканчивает его — и что же? Несмотря на самые лестные отзывы целого ряда «чутких в эстетическом отношении взыскательных критиков», уверявших Гоголя, что перед вторым томом его поэмы совершенно побледнел первый том и что во втором томе «юмор возведен в высшую степень художественности, соединившись с пафосом, от которого захватывает дух», Гоголь сжигает это сокровище, оправдываясь какими-то не совсем ясными доводами, почему он должен был «отказаться от писательского пути своего, сжечь последний законченный капитальный труд свой и… замолчать».

Невольно напрашивается мысль: может быть, Гоголь не сделал бы этого, если бы жив был Пушкин, взявший с него клятву ничего не писать без его совета. С благословения же и одобрения Пушкина вполне возможно, что и этот прекрасный вклад в русскую литературу увидел бы свет. Тогда не ломали бы критики и биографы себе голову над тайною истинной причины сожжения второго тома.

Величие литературно-художественного гения Гоголя не было бы вполне оценено, если бы мы обошли молчанием его повесть «Шинель», которой Гоголь положил начало филантропическому направлению в русской литературе, которое сделалось излюбленным мотивом в творчестве всех великих писателей.

Едва ли Лев Толстой написал бы так хорошо свою повесть «Казаки», если бы он не был знаком с повестью «Тарас Бульба» Гоголя. Тургенев в своем романе «Новь» написал одну из лучших глав, позаимствовав материал из «Старосветских помещиков» Гоголя. Первое произведение Достоевского «Бедные люди» во многих местах является подражанием «Шинели» Гоголя, хотя личность героя этой повести, Макара Девушкина, подвергнута более глубокому анализу у Достоевского, чем личность Акакия Акакиевича у Гоголя. Огромное влияние гения Гоголя на всех последующих русских писателей Достоевский выразил в сжатой, но сильной формуле: «Мы все вышли из гоголевской шинели».

Мы должны быть глубоко признательны Гоголю за то, что он как православный гений имел огромное и светлое значение в истории нашей Церкви. Гоголь, как и другие великие православные мыслители (Иван Киреевский, Хомяков, Константин Леонтьев), глубоко понял первенствующее значение Русской Православной Церкви в истории русской духовной культуры и готов был всецело посвятить себя служению Церкви. С раннего детства у Гоголя появляется повышенная моральная самокритика и необычайно чуткая совесть, с сознанием ответственности и долга отдать свое дарование на службу любимого Отечества. После смерти отца шестнадцатилетний Гоголь как-то сразу духовно вырос, и пошлость окружающей его жизни, раньше дававшая ему только повод к смеху, стала теперь глубоко тревожить его мысль и совесть как опасное и вредное явление. Худых людей Гоголь теперь называет не живущими достойной человеческому званию жизнью, а прозябающими на земле какими-то «существователями, задавившими корой своей земности и ничтожного самодовольствия высокое назначение человека». Вместе с этим анализом недостойной человеческого звания жизни у самого Гоголя зарождается искреннее стремление вырваться «из низкой неизвестности» и послужить на пользу русского общества и чем-нибудь хорошим «обозначить свое существование в мире».

Как известно, лучшие страницы книги «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголь посвятил горячему призыву «жить в Церкви». Никто еще из русских писателей не высказывал такой искренней сыновней любви к Матери Церкви, такого благоговения и почтительности к ней и такого глубокого проникновенного понимания Православия в целом и малейших деталей всей нашей церковной обрядности, как Гоголь. Автор «Выбранных мест» старается убедить всех, что самое важное в жизни человека есть «душа и душевное дело», состоящее в приготовлении человека к небесной жизни. По Гоголю, жизнь земная — школа воспитания. Воспитание должно быть направлено к нравственному совершенствованию. Зависимость всего в жизни от морально-религиозного принципа придает и всему миросозерцанию Гоголя аскетический характер, делая личное спасение для вечной блаженной жизни «единым на потребу» стремлением человека.

Страницы, посвященные у Гоголя Церкви — это лучшие страницы его книги: «Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших. Но мы шли все время мимо нашей Церкви и едва знаем ее даже теперь. Мы владеем сокровищем, которому цены нет, но не знаем даже, где положили его. Эта Церковь, как целомудренная дева, сохранилась одна от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей; она одна в силах разрешить все вопросы наши и произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, дать силу России, изумить весь мир. Эта Церковь своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши. И эта Церковь нами не знаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь! Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь! Благоуханием душ наших должны мы возвестить ее Истину»!

Необыкновенно трогательны были последние дни земной жизни этого необыкновенного человека — гениального писателя и верного сына Православной Церкви. За несколько дней до смерти Гоголь с большим усилием пишет слабой рукой: «Аще не будете малы, как дети, не внидите в Царствие Небесное. Помилуй меня грешного, прости Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого креста…» Очевидно, Гоголь полагал, что мы уже живем в начавшейся апостасии или отступления от Христа, считая сатану уже «развязанным». По словам Шевырева, последними словами Гоголя были: «Как сладко умирать». По свидетельству доктора А.Т. Тарасенкова, за несколько часов до смерти Гоголь бормотал, как во сне: «Давай! Давай… лестницу, поскорей давай лестницу»!

В этом крике, как нельзя лучше символизирующем душевные переживания Гоголя в предсмертный час, было ярко подчеркнуто непрестанное стремление души великого писателя ввысь, горе, к Небу, ко Христу, проникнутое его непрестанным «желанием быть лучше», за что этот безропотный писатель-страдалец и был удостоен поистине христианской кончины. Сказав перед смертью, когда он еще был в полном сознании: «Как сладко умирать», Гоголь скончался 21 февраля 1852 года. На могильной плите его, в Даниловском монастыре, высечено: «Горьким словам моим посмеюся».