В конце 1812 года пал могучий и непобедимый Наполеон. Только в 1814 году русские победоносные войска, гнавшиеся за отступающей армией Наполеона, возвращались из-за границы в спаленную пожаром Москву. Военные оркестры играли веселые марши, и развевались в воздухе простреленные в битвах русские знамена. Сияли восторгом русские солдаты, украшенные медалями да крестами за свои боевые заслуги. Народ стоял стеной вдоль улиц Москвы. Над Москвою гремело могучее несмолкаемое «Ура»!

Под звуки этого всеобщего ликования Москвы Белокаменной в ночь на третье октября 1814 года у Марии Михайловны и отставного пехотного капитана Юрия Петровича Лермонтовых родился сын Михаил.

Мать Михаила Лермонтова — дочь помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (до замужества Столыпиной) умерла от туберкулеза, когда будущему поэту не было еще трех лет. Богатая бабушка не хотела, чтобы ее любимый внук жил у отца, бедного и довольно легкомысленного человека. Она откупилась от своего зятя, часто занимавшего у нее деньги «в долг без отдачи», и хотя Юрий Петрович любил своего сына, но вынужден был отпустить его к бабушке. Таким образом, Лермонтов рос круглым сиротой при живом отце. Миша одинаково любил и отца, и бабушку и тяжело переносил разлуку с отцом. После смерти отца Лермонтов как любящий сын писал в 1831 году:

Для бабушки, потерявшей и мужа, и единственную дочь, мать поэта, единственной отрадой в жизни остался внук Миша. Не жалея денег, она решила дать своему внуку блестящее образование.

От своей кормилицы крепостной крестьянки Лукерьи Лермонтов наслушался страшных рассказов об Иване Грозном, про волжских разбойников да про самозванца Емельку Пугачева, а от бонны немки Христины Осиповны Ремер — о средневековых рыцарях и их подвигах. Эти рассказы не дали Лермонтову того, что дала Пушкину умная няня Арина Родионовна, заложившая прочный фундамент религиозно-нравственного воспитания в чистую душу Пушкина. Этот пробел глубоко чувствовал Лермонтов и с досадой говорил: «Как жаль, что я не слыхал сказок народных».

Слабое здоровье унаследовал Лермонтов от своей матери. После перенесенной им кори в тяжелой форме он совсем сделался слабым ребенком, и в 1818 году бабушка поехала с ним на Кавказ, чтобы подкрепить его здоровье. После этого они побывали на Кавказе еще дважды, когда Михаилу было 5 и 9 лет. Во время третьей поездки девятилетний отрок Лермонтов пережил первую чистую и глубокую любовь, влюбившись по-детски в девятилетнюю девочку, приезжавшую к его кузинам на Кавказ с одной дамой. Позже он писал об этом: «Кто мне поверит, что я знал любовь, не имея десяти лет от роду?» Всю жизнь хранил Лермонтов образ этой девочки в своем сердце. Описывая красоты Кавказа в 1830 году, Лермонтов замечает:

Кавказ — богатейший источник поэтического вдохновения для поэта, колыбель поэзии Лермонтова. Обращаясь к горам, Лермонтов восклицает: «Синие горы Кавказа! Вы взлелеяли детство мое! Вы носили меня на своих одичалых хребтах! Облаками меня одевали вы. К небу меня приучили. И я с тех пор все мечтаю о вас да о Небе».

На Кавказе бабушка с Мишей обыкновенно жили в Пятигорске, который в то время назывался Горячеводском. Разъезжая по всему Кавказу, они любовались и широкой рекой Тереком, и вершинами белоснежного красавца Кавказа — «сурового царя земной красоты».

До 13 лет Лермонтов жил у бабушки в имении Тарханы, где не было школы. Бабушка организовала школу и пригласила в нее детей дальних родственников, чтобы не расставаться с внуком. Но время шло. Мише нужно было готовиться для поступления в университет, и бабушка поехала с ним в 1827 году в Москву.

При университете был Благородный пансион — подобие Царско-Сельского лицея. Преподавали в пансионе профессора Московского университета. Лермонтов так хорошо был подготовлен в домашней школе своей бабушки, что в Москве он начал готовиться у частных преподавателей сразу в четвертый класс Благородного пансиона, куда и принят был в 1828 году, когда ему было 14 лет. Воспитанники Пансиона носили красивую форму — синие мундиры с малиновыми воротниками и золочеными петлицами. Учился Лермонтов очень хорошо — шел вторым учеником и получал награды. Не удовлетворяясь тем, что давал ему пансион, Лермонтов занимался самообразованием и рано прочел всех русских классиков, из которых особенно полюбил Пушкина и считал его своим любимым учителем.

К сожалению, в пансионе была плохая дисциплина. Слух об этом дошел до Императора Николая Павловича, и он неожиданно для начальства посетил пансион. Однажды, когда воспитанники с шумом бегали по классу, вдруг вошел какой-то высокий генерал, которого они никогда не видели в Москве. Один из мальчиков, учившийся раньше в Царско-Сельском лицее, узнал Государя и громко воскликнул: «Здравия желаем, Ваше Величество»! Другие воспитанники начали смеяться над мальчиком. Кончилось тем, что Государь приказал закрыть Благородный пансион и открыть на его месте обыкновенную гимназию.

Осенью 1830 года Лермонтов поступил в Московский университет, сначала на нравственно-политическое отделение, а потом перевелся на словесное отделение. Студенты не любили профессора Малова, который часто смеялся над ними. Они отомстили ему тем, что выгнали его из аудитории. В этом заговоре против профессора участвовал и Лермонтов и вместе с другими бунтовщиками был исключен из университета. Так как Петербургский университет отказал Лермонтову в приеме, то он поступил в Петербургскую Школу гвардейских офицеров.

Легкомысленная и веселая жизнь юнкеров не нравилась Лермонтову, но, не желая казаться лучше других и обращать на себя внимание, он тоже участвовал в кутежах. По выходе из училища, пребывание свое там он называл не иначе как «два страшных года».

Будучи 17-летним юношей, Лермонтов в 1832 году написал стихотворение «Ангел», удивив все культурное русское общество. Это была одна из самых чудесных поэтических вспышек Лермонтова. Четыре четверостишия «Ангела» — это такая дивная музыкально поэтическая красота вдохновенного юноши, которая навсегда останется лучшим украшением нашей несравненной литературы. Именно такие жемчужины русского творчества дают право назвать нашу отечественную литературу сердцем духовной культуры и литературы всего человечества.

Никто и никогда в мире так глубоко не изображал трагедию человеческой души, сходящей с неба на землю, в этот мир печали и слез, при рождении всякого человека. Будучи прикована к земле, эта душа с одной стороны все больше погружается в заботы суетного мира и увлекается земными благами, а с другой — она все время тоскует по своей настоящей родине — Небу, ибо самые прекрасные песни земли не могут заменить ей однажды услышанных дивных «звуков Небес» постоянно звучащих в созданной по образу и подобию человеческой душе. Пропетые ангелом дивные небесные звуки постоянно будят в душе человека возвышенные мысли.

Но кроме души у человека есть и тело, которое тоже предъявляет свои требования и тянет человека к земным, часто низменным и греховным удовольствиям. И вот в этом раздвоении человеческого существа и надо искать всю трагедию человеческой жизни на земле. Это раздвоение глубоко чувствовал и остро переживал поэт Лермонтов. Еще до появления «Ангела» в одном из стихотворений 1831 года Лермонтов писал, что ангелы и демоны не страдают от такого раздвоения противоречивых запросов Неба и земли, как от них страдает человек, потому что «в ангелах все чисто, а в демонах все зло»:

В стихотворении «Ангел», шедевре романтической лирики, Лермонтов в изумительной поэтической форме показал, что истинной родиной человеческой души является Небо, духовный мир. Как духовному существу человеку свойственно стремиться ко всему возвышенному и идеальному. Человек должен раздувать в себе искру Божию в священное пламя Небесного огня. Возогревая в себе ангельскую песнь «о блаженстве безгрешных духов / под кущами райских садов», прикованная к временной земной жизни человеческая душа томится в этом мире и все время рвется к небу, «желанием чудным полна», ибо скучные песни земли не могут заменить ей тех «звуков Небес», которые услышала она от ангела, когда тот «душу младую в объятиях нес / для мира печали и слез».

Лермонтов говорит про себя, что он с детства был полон каких-то исканий, сильного желания разгадать тайны Божьего мироздания. В его душе все время жило воспоминание о какой-то забытой мелодии, которую напевала ему любящая мать: «Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала, и о земле я часто забывал,» — писал семнадцатилетний Лермонтов в 1831 году, за год до «Ангела».

Стихотворение «Ангел» является главным ключем к истине в понимании чудесной и сложной личности Лермонтова.

По выходе из военной школы в 1834 году, в чине корнета Гусарского гвардейского полка, Лермонтов написал драму «Маскарад», в духе комедии Грибоедова «Горе от ума». Лермонтов очень тяготился участием в веселой светской жизни с кутежами, называя ее «пустыней света». Вот почему в драме «Маскарад» Лермонтов обрушился на безсодержательную жизнь светского общества, у которого под маской на маскараде скрывается благородное приличие и выступают наружу все низменные страсти:

Три раза цензура просила автора переделать драму. Лермонтов ее исправлял и смягчал, но поставить ее на сцене так и не удалось.

Особую популярность Лермонтов приобрел, когда с быстротою молнии было разослано по всей России его стихотворение «На смерть Поэта». Когда же разнеслась по столице весть о злорадстве великосветской черни, Лермонтов к первой части стихов добавил еще 16 строчек гневного протеста: его до глубины души возмутило сочувствие некоторых кругов не Пушкину и его семье, а безчувственному и пустому убийце Пушкина Дантесу. Лучшее русское общество негодовало против этого иностранца, не понимавшего, на кого он руку подымал в этой дуэли.

Написанное кровью и слезами, исполненное любви к Пушкину и яростного негодования к великосветской черни, стихотворение не имеет себе подобного. Особой силой дышат последние 16 строчек. Важно отметить, что свое негодование Лермонтов выразил в духе религиозного и нравственного пафоса, а вовсе не в смысле политической пропаганды, как утверждают враги России. Из записок фрейлины А.О. Смирновой, которая знала истинное отношение Николая I к этому стихотворению, мы видим, что Император понимал, что лично к нему это стихотворение не относится и что по мнению Государя за эти прекрасные и правдивые стихи можно простить Лермонтову все бывшее в нем безумство. Да и сам автор стихов для защиты себя от клеветы написал эпиграф к стихотворению:

8 февраля 1837 года Лермонтова арестовали. Враги ждали наказания Лермонтова. Но все наказание по повелению Императора свелось к переводу поэта из лейб-гвардии Гусарского полка в Нижегородский Драгунский полк, который находился на Кавказе. В четвертый раз Лермонтов отправляется на Кавказ, но по совету врачей попадает в хорошо ему знакомый Пятигорск. «Теперь на водах, пью, купаюсь, веду жизнь настоящей утки», — писал Лермонтов Марии Алексеевне Лопухиной. По выздоровлении, отправляясь в полк, он проехал по красивой Военно-грузинской дороге, любовался Дарьяльским ущельем, где яростно клубится, кипит и хлещет свирепый Терек, полюбовался красавцем Казбеком. В общем, это получилось не наказание, а награда для поэтического обогащения поэта. «Для меня горный воздух — это бальзам. Хандра — к черту! Сердце бьется, грудь высоко дышит. Так бы и сидел здесь, да смотрел целую жизнь»! — Писал Лермонтов другу Раевскому.

По просьбе бабушки и Жуковского Высочайшим приказом Лермонтов опять был переведен в гвардию, в Гусарско-Гродненский полк, а через несколько месяцев в Лейб-Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Получив полное прощение за стихотворение на смерть Пушкина, Лермонтов вернулся в столицу, в любимый им блистательный Санкт-Петербург.

При всякой возможности Лермонтов всегда отдавался литературному труду. Даже будучи арестованным за стихотворение в 1837 году и сидя в офицерской тюрьме, он написал два чудных стихотворения: «Когда волнуется желтеющая нива» и «Молитву» (Я, Матерь Божия, ныне с молитвою). Теперь же он задумал написать роман «Герой нашего времени» и уже в восьмой раз переработал поэму «Демон».

Но тут опять стряслась беда. 16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль Лермонтов поссорился с сыном посла Эрнестом де Барантом из-за княжны Марии Алексевны Щербатовой, за которой оба ухаживали. Состоялась дуэль в Петербурге, за Черной речкой, недалеко от того места, где дрался на дуэли Пушкин. За эту дуэль Лермонтов был переведен в Теньгинский пехотный полк, стоявший на Кавказе. В пятый раз отправляется Лермонтов на Кавказ. По дороге он останавливается в Москве и посещает здесь Гоголя, который устраивал в это время шикарный прием у себя литературных светил. На приеме Лермонтов прочел отрывки из поэмы «Мцыри».

Присутствовавший на приеме поэт А. С Хомяков, услышав, что Лермонтов едет на войну, воскликнул: «Боже, не убили бы! Ведь, пуля — дура, а он истинный талант и в поэзии, и в прозе». Гоголь ответил на это: «Правильно! Никто еще не писал в России такой прекрасной, благоуханной прозой, как Лермонтов». Действительно, его роман «Герой нашего времени» расходился в это время среди читающей публики с необыкновенной быстротой.

Как известно, когда Лермонтов был в Петербургской тюрьме, посетивший его критик Белинский провел с ним четыре часа, а позже в беседе с друзьями воскликнул по адресу Лермонтова: «Какой могучий и глубокий дух гения! Как он верно смотрит на литературное искусство! Какой у него чистый вкус изящного! О, это будет русский поэт роста с Ивана Великого! Да, это поэт с колокольню Ивана Великого»!

В 1841 году, опять по просьбе бабушки Лермонтов получил отпуск и приехал с Кавказа в Петербург. Он привез с собой окончательную редакцию поэмы «Демон», над которой работал с четырнадцати лет и переделывал восемь раз.

Быстро пролетел отпуск. Бедная бабушка не успела наглядеться на своего любимого внучка, как Лермонтову нужно было возвращаться на Кавказ. Слава его была в зените. «Герой нашего времени» выходил вторым изданием. Вернувшись на Кавказ и получив медицинское свидетельство, он опять жил на водах.

На Кавказе в скором времени у Лермонтова произошло столкновение со старым товарищем — пустым и вечно озлобленным Мартыновым. Лермонтов был силен, вынослив, крепко сидел на коне, хорошо фехтовал на саблях. Вместе с Мартыновым Лермонтов учился, когда они были юнкерами. Мартынов всегда пытался «блистать» в дамском обществе, а Лермонтов часто над ним добродушно подшучивал, посмеивался, будучи очень остроумным в шутках. И Мартынов, как говорится, «закусил на него удила» и ждал удобного случая отомстить Лермонтову. Когда враги Лермонтова пустили слух, что будто бы он плохо отзывается о семье Мартынова, тот пришел в бешенство и вызвал Лермонтова на дуэль, которая и состоялась 15 июля 1841 года у подножия горы Машук.

Лермонтов не хотел убивать своего врага, доказывая Мартынову, что ему никогда даже в голову не приходило обижать его семью.

Мартынов настаивал на дуэли. В ответ на слова Лермонтова, что у него рука не подымется на своего бывшего товарища по школе, Мартынов ответил: «Пусть твоя рука не подымется, а моя подымется», подошел к Лермонтову и выстрелил ему прямо в сердце.

По правилам дуэли Мартынов был убийцей как выстреливший в человека, разрядившего свой пистолет выстрелом в воздух. В момент дуэли над горой Машуком разразилась страшная гроза, пошел проливной дождь и казалось, точно сама природа оплакивала кончину гениального поэта, которому не было еще 27 лет от роду. Покинутое всеми тело Лермонтова в эту ужасную погоду долго лежало на месте дуэли.

Погребенное сначала на Кавказе «без отпевания», тело Лермонтова было перевезено на фамильное кладбище в селе Тарханы и погребено по православному уставу, с преданием земле. Это разрешение выхлопотала убитая горем и ослепшая от слез бабушка гениального поэта.

Хотя в наши «Крупицы познания» не входит разбор всех произведений авторов, однако мы приведем наиболее гениальные из них.

Это стихотворение после «Ангела» является вторым безсмертным шедевром. По словам литературных критиков, если бы Лермонтов написал одно это стихотворение, то уже заслужил бы себе право величаться литературным гением.

Есть у Пушкина такие слова: «На свете счастья нет, а есть покой и воля», то есть свобода нравственная. И Пушкин, и Лермонтов созрели рано, и мятежная юность у обоих быстро минула, и смысл жизни у обоих выражался этими двумя словами: покой и воля. В 1832 году, когда Лермонтов был еще молод и не мечтал о покое, он написал стихотворение «Парус», в котором уподоблял себя парусу:

В стихотворении же «Выхожу один я на дорогу», написанном в 1841 году, в год его смерти, Лермонтов заговорил о покое, который он хотел найти в тихой семейной жизни, о которой он сладостно мечтал, но так и погиб холостяком.

Воинствующие безбожники, изображая Лермонтова своим единомышленником, не нашли нужным выпустить это стихотворение, где поэт упоминает о Боге, а стихотворение «Ангел» не включили в избранные произведения, изданные ими в 1953 году. Но зато в этом же издании мы находим стихотворение, которое если и было написано им в минуту раздражения, то Лермонтов позже сожалел о нем.

* Здесь мы должны сделать сноску со ссылкой на публикацию Г. Клечёнова в «Литературной России» (1994, 18.02.94 г.):

«Неорганичность для всего творчества М.Ю. Лермонтова приписываемого ему и настойчиво навязываемого даже в школьных учебниках стихотворения «Прощай, немытая Россия» давно уже вызывала сомнения в его подлинности. Но так обычно бывает, что если ложь повторяется много раз, то к ней привыкают и она уже кажется правдой. Так и с этим стихотворением. Его на протяжении нескольких поколений заставляли заучивать в школе, и всем уже стало казаться, что авторство Лермонтова здесь несомненно. От этого навязанного предубеждения очень трудно отвлечься. А ведь, казалось бы, достаточно было просто положить его рядом с другими стихами — и грубость, топорность строк сразу же бросилась бы в глаза. Да и сама история появления этого стихотворения — спустя много лет после смерти «автора» — весьма странная.

И надо было очень захотеть, чтобы все же приписать это стихотворение Лермонтову, включить в разряд несомненно авторских, сделать одним из немногих обязательных для изучения в школе. И если бы его не приписали Лермонтову, то уж наверняка бы Пушкину.

А.С. Пушкин:

Обычно литературная мистификация, в отличие от злоумышленной подделки, являющаяся просто веселым розыгрышем, использует в качестве оригинала легко узнаваемое произведение, первые строки которого подвергаются лишь незначительному изменению. Этот прием широко используется также и в жанре пародии, в отличие от которой мистификация все же предполагает элемент лукавого обмана, чужой подписи.

В последующих строчках автор пародии или литературной мистификации, как правило, далеко отходит от оригинала и поэтому вторые строфы двух стихотворений практически уже не совпадают:

В XIX веке литературные мистификации были широко распространены и представляли собой модную салонную игру. Выдавать свое оригинальное произведение или стилизацию за чье-то чужое или неведомого автора было веселым писательским розыгрышем. Именно таким было приписывание М.Ю. Лермонтову этого стихотворения. Но впоследствии оно было широко распропагандировано уже в совершенно других целях русофобскими идеологами и из мистификации превратилось в фальсификацию на заданную тему».

Добавление от редакции «Литературной России»:

«Стихотворение «Прощай, немытая Россия» впервые всплыло в письме П.И. Бартенева к П.А. Ефремову 9 марта 1873 года с примечанием — «списано с подлинника». В 1955 году было опубликовано письмо того же Бартенева к Н.В. Путяте, написанное не позднее 1877 года (год смерти Путяты) с аналогичной припиской: «с подлинника руки Лермонтова». В 1890 году тот же Бартенев публикует еще один вариант этого стихотворения (во всех трех случаях есть разночтения) в издаваемом им журнале «Русский архив» с примечанием на этот раз — «записано со слов поэта современником». За три года до этого П. Висковатов опубликовал в журнале «Русская старина» без указания на источник эту же бартеневскую версию с изменением лишь одного слова — «вождей» (№ 12, 1887). Автограф, на который ссылался в письмах Бартенев, разумеется, не сохранился. Более того, профессиональный историк, археограф и библиограф потому-то так ничего и не сообщил нигде об этом автографе: где он его видел, у кого он хранится и т. д. Для человека, посвятившего всю жизнь отысканию и публикации неизвестных материалов и литературно-биографических документов о русских писателях, такое непрофессиональное умалчивание адреса источника — «подлинника, руки Лермонтова» — вещь просто загадочная.

Таким образом, во всех случаях, кроме одного, где источник не назван, мы имеем дело с одним и тем же человеком — П.И. Бартеневым. И каждый раз мы встречаем серьезные противоречия: в письмах он ссылается на неведомый автограф, а в публикации уже более осторожно указывает на «феноменальную память» неведомого современника, спустя полвека позволившую воспроизвести этот «неведомый шедевр».

Логично поинтересоваться: кто же он, этот единственный источник вдруг всплывшего спустя десятилетия после гибели поэта странного стихотворения!

Бартенев Петр Иванович родился в октябре 1829 года, и в момент убийства Лермонтова ему было всего 11 лет. Среди его сочинений ряд книг и статей о Пушкине («Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П.И.Бартеневым в 1851–1860 гг.» и др.) В 1858 году именно он передал А.И. Герцену сенсационные «Записки Екатерины II», опубликованные последним в Лондоне в 1859 году. С 1863 года он издает в течение полувека журнал «Русский архив», специализируясь на публикации неизвестных документов о русских писателях. Однако по отзыву «Краткой литературной энциклопедии», «многочисленные публикации Бартенева в археографическом и текстологическом отношении стояли на недостаточно высоком уровне». И это еще мягко сказано. Сотрудничество с Герценом и его безцензурной прессой характеризует общественно-политическую позицию П. Бартенева. Накал политических страстей и потребностей поры на авторитет признанных всем обществом национальных поэтов требовал именно таких разоблачительных документов. А спрос, как известно, рождает предложение, и если у профессионального публикатора, посвятившего жизнь изданию специализированного для этих целей журнала, нет под рукой нужного материала, то для поддержания интереса к своему журнала, для спасения тиража чего не сделаешь? Бартенев был хорошо знаком с творчеством Пушкина, симпатизировал разоблачительной пропаганде, набил руку на «сенсационных открытиях» и на публикации их. Написал восемь дубоватых строчек, хоть и с трудом, с помощью заимствований у Пушкина, — это было ему вполне по силам. А риска не было никакого. Разоблаченная, такая грубая мистификация не грозила ему ничем, кроме смеха и общественного внимания. Но вряд ли сам Бартенев ожидал, что этот розыгрыш будет иметь такие последствия.

Интересно, что составители собрания сочинений М.Ю. Лермонтова (1961 год) довольно остроумно прокомментировали это стихотворение. Не имея возможности (по понятным причинам) открыто разоблачить эту мистификацию, превращенную спекулянтами в фальшивку, они в комментарии к нему вклеили факсимиле подлинника М.Ю. Лермонтова «Родина» (т. 1, стр. 706). И в самом деле, ничто лучше не разоблачает подделку, чем сопоставление ее с подлинником. Однако, если очень нужно, то можно и не видеть подлинника и упрямо твердить бездарную подделку. Хотя даже непрофессионалу ясно, что Лермонтов и эта подражательная мазня ничего общего не имеют».

 

Лермонтов был небольшого роста, широкоплечий, с гордой осанкой. Лицо у него было бледно смуглое, чуть скуластое, с коротким вздернутым носом, с огромными, полными мысли, глазами, пламенными и грустными. Черные ресницы делали эти глаза еще глубже. У него был большой открытый лоб и темные волосы. Когда Лермонтов улыбался, открывая свои пухлые, красиво очерченные губы, у него открывался ряд красивых зубов — белых и ровных. У него были красивые и нежные руки. Отличаясь редкой музыкальностью, Лермонтов играл на скрипке и на рояле. Он сам положил на ноты свою знаменитую «Казачью колыбельную песню», но музыка этой песни, к сожалению, не дошла до нас. Лермонтов хорошо рисовал акварелью, писал масляными красками, решал труднейшие математические задачи, был хорошим шахматистом и не только гениальным поэтом и писателем, но очень умным и образованным человеком, прекрасно владея несколькими новыми языками.

В своих увлечениях прекрасным полом и в своем искреннем желании жениться по любви Лермонтов был неудачником. Не считая раннего детского увлечения, первым серьезным увлечением поэта была Екатерина Сушкова. Это ей, любимой «Катишь», как он ее называл, Лермонтов посвятил свое стихотворение «Нищий», написанное в 1830 году. Катишь Сушкова была старше, смеялась над ним, считая его еще мальчиком, а поэзией его она не интересовалась. Под «нищим» Лермонтов изобразил себя, когда Катишь не ответила ему взаимностью. Подобно нищему, которому вместо хлеба кто-то положил камень в его протянутую руку, «так и я молил твоей любви, со слезами горькими, с тоскою; так чувства лучшие мои обмануты навек тобою». Вторым увлечением была Наталия Федоровна Иванова, не разделенную любовь с которой Лермонтов описал в стихотворении 1832 года: «Я не люблю тебя. Страстей и мук умчался прежний сон. Но образ твой в душе моей все жив, хотя безсилен он. Другим предавшися мечтам, я все забыть его не мог. Так храм оставленный — все храм. Кумир поверженный — все бог».

Третьим, самым сильным увлечением Лермонтова была Варенька Лопухина, которая как будто бы тоже была не равнодушна к Лермонтову. И когда Варенька прочла письмо поэта к Наталии Ивановой, она очень огорчилась; в ней заговорила ревность. Варвара Александровна Лопухина была пылкой, восторженной и необычайно симпатичной барышней. Она интересовалась поэзией Лермонтова и когда прочла «Ангела», то воскликнула в восхищении: «О, Мишель, вы не знаете, как это прекрасно»! Но кончилось все тем, что Лермонтов уехал из Москвы в Петербург учиться. В разлуке его любовь к Вареньке еще больше возросла, но по настоянию родителей, Варенька вышла замуж за Н.Ф. Бахметева. Критики говорят, что в неудачной любви Демона к Тамаре нашла свое отражение неудачная любовь Лермонтова к Вареньке Лопухиной. Любовь поэта к Вареньке была настолько глубокой, что и после выхода ее замуж Лермонтов посвятил ей «Забывчивой», но не забываемой, предисловие к поэме «Демон». Стихи, посвященные Вареньке, резко отличаются от стихов, посвященных им другим женщинам.

Любовь к Вареньке духовно возродила гордую, мятущуюся душу Лермонтова. Примирившись со своей судьбой, под влиянием всегда жившей в нем чистой любви к Вареньке, Лермонтов испытал новое чувство духовной любви к своему идеалу. И эта духовная любовь продиктовала гениальному поэту ряд прекраснейших стихов, сделавшихся лучшим украшением его творчества. Это Вареньке Лермонтов посвятил два чудеснейших стихотворения: «Ребенку» и «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою». Самой Заступнице рода христианского отдает он под верную защиту свою святыню, свой идеал.

Лермонтов был одним из самых ярких представителей байронического направления в русской литературе, названного так по имени английского поэта Байрона (1788–1824).

Идеалом английского романтизма, или байронизма, является освобождение личности от всякой тирании. Максимальное ударение делается на ценности человеческой личности. Протест против обыкновенной жизни, желание совершить героические подвиги — вот девиз байронизма. Сладостно-тревожная мечтательность немецкого романтизма в байронизме заменяется мрачной тревожностью. На место культа природы романтизма в байронизме ставится культ сильной личности, культ героев. Так как в байронизме преобладает культ личности, личное вдохновение, сильные эмоциональные внутренние, или субъективные, переживания человека, то излюбленной поэтической формой байронизма была лирика.

Байронизм с его разочарованностью в жизни, недовольство людьми; с его идеалом гордой человеческой личности, наделенной сильной и непреложной волей; с его идеалом демонической натуры, всех презирающей, разочарованной, озлобленной и страдающей, глубоко запал в душу Лермонтова, нашел там отклик в душевной организации поэта и в полном смысле слова сделался «властителем дум» гениального поэта. Пушкин отдал известную дань подражания Байрону в ранних произведениях, но скоро сдал его в архив забвения. Лермонтов оставался под его влиянием до конца жизни.

Теперь мы познакомимся с некоторыми байроническими поэмами.

«Измаил Бей» (1832). Кавказский князь Измаил — настоящий байронический тип — гордый, ненавидящий культурное общество, старается найти счастье среди диких племен и возвращается в родные горы. Однако от соприкосновения с европейской культурой душа его уже заражена «ядом просвещения» и потому на родине, среди дикой и свободной жизни, он не находит счастья, чувствует себя «лишним» меж людей, и ему места в мире нет. По замыслу Лермонтова, Измаил был создан для великих страстей, обладал «пылающей душою», но, потеряв веру в правду и добро среди просвещенных людей, влачит жалкое существование и погибает от черкесской пули, всеми покинутый и одинокий.

«Боярин Орша» (1835). Такой же разочарованный горький страдалец, по имени Арсений. Рядом с ним стоит герой поэмы «Мцыри» — послушник в грузинском монастыре, мальчик-черкес, которому душно стало в келье. Вспомнив свободу в Кавказских горах, он убегает из монастыря накануне пострижения в монахи, во время страшной ночной бури, когда все монахи в ужасе молились. Три дня скитался Мцыри, много пережил, но только в эти три дня он будто бы по-настоящему жил, в полном смысле слова.

Драма «Маскарад». Главный герой — Арбенин. Он сам свидетельствует о своем байронизме:

Единственная у Арбенина была радость — любовь к жене. Но один из врагов возбудил к жене ревность. Арбенин отравляет любимую жену. Но узнав позже о ее невиновности, сходит с ума.

«Демон». Это наиболее байроническая поэма из всех. Приходится удивляться, как мог Лермонтов задумать такую трудную вещь, будучи еще пятнадцатилетним мальчиком. Откуда взял он образ своего героя демона, который вовсе не похож на библейского классического демона, идеалом которого является делать только зло и которому даже на ум не должна приходить мысль о своем возрождении — как абсолютному злу. Трудно понять, из каких тайников души Лермонтова мог выйти этот не настоящий, а облагороженный демон? Библейский демон наслаждается только злом, будучи сам абсолютным злом, а лермонтовский демон «сеет зло без наслажденья» и даже задумал возродиться нравственно через любовь чистой девушки. Такого демона, якобы «с душой, открытой для добра», до Лермонтова никто не знал. Был один «учитель» Церкви — Ориген, который в развитии своей логической концепции о конечной мировой гармонии додумался до того, что должно прийти время, когда и дьявол спасется. Вселенская Христова Церковь отвергла это частное дерзновенное мнение Оригена, веруя, что в самом начале, после падения ангела, была еще возможность для него покаяться и возродиться; теперь же этот падший ангел-диавол так закоренел во зле, что уже никогда не возродится.

Лермонтовский демон — это какой-то «опереточный» демон. Неудивительно поэтому, что поэма «Демон» была переделана в оперу в виртуозной обработке Рубинштейна. Лермонтовскому демону «делать зло наскучило»; он «сеет зло без наслажденья»; летает по миру «без цели и приюта»; верит, что через любовь девушки «с душою чистой и святой» он может переродиться в доброго ангела.

Лермонтовский демон «с душой открытой для добра» искренно верит, что новой жизни «пришла желанная пора». Верит в это и Тамара, вспоминая старинное поверье, что чистая девушка может вернуть к добру даже злого духа. Тамара просит демона дать клятву отречься от зла. Сожаление девушки демон посчитал первым шагом к окончательной победе над Тамарой. Тамара, растроганная речами демона, готова полюбить его при условии полного его примирения с Богом и с Небом.

Демон клянется «паденья горькой мукой и вечной правды торжеством» и говорит: «Хочу я с Небом примириться, хочу любить, хочу молиться, хочу я веровать добру». Но при всей своей искренности (если не притворности) демон с Небом не может примириться, не может исполниться любовью к Богу, ибо по своей закоренелости во зле он не способен переродиться нравственно.

Тамара умирает. Демон предъявляет свои права на ее душу, но ангел отстраняет его, говоря: «Она страдала и любила, и Рай открылся для нее».

Центральное место среди байронических героев Лермонтова занимает «Герой нашего времени» — Печорин. У самовлюбленного и гордого Печорина «ум и воля перевешивали над сердцем», а поэтому он не мог полюбить глубоко и искренно. С опустошенным сердцем жил он, как потухший вулкан, временами ярко вспыхивая пламенной лавой сильных и мимолетных увлечений. Сам он называл себя «нравственным калекой», у которого одна половина души высохла, и он отрезал ее, а другая жила, шевелилась к услугам каждого. В беседе с княжной Мэри Печорин говорит: «Моя безцветная молодость протекла в борьбе с собою и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца; они так и умерли. Я сделался нравственным калекой».

Как все байронические герои, Печорин думал найти спасенье в любви дикарки, не отравленной «ядом культуры» — черкешенки Бэлы. Но и тут он скоро понял, что это было только очередное удовлетворение ненасытной гордости, ибо быть причиной страданий своих жертв, подчинить их своей воле — было главным источником счастья у байронических героев.

Не даром художник Врубель сделал набросок отдыхающего, задумчиво лежащего Печорина, придав ему выражение и позу демона. В этом наброске вы видите не Печорина, а настоящего духа зла. Подобно демону, Печорин томится жаждой любви, но не может найти в любви счастья для своей «насыщенной гордостью» души, ибо любовь он понимает только как порабощение чужой личности своей воле; он ищет в любви лишь эгоистического наслаждения, но сам не хочет пожертвовать ничем для взаимной любви и ревниво охраняет свою полную свободу. Вот почему его любовь приносит одно страдание и гибель тем, на кого такая странная любовь обращена.

Чрезвычайно женственная, нежная и непосредственная княжна Мэри правильно понимает «мужское хищничество этого безсердечного комедианта». Страстная, покорная и безответная Вера изобличает в Печорине грубо чувственного самца, способного даже на истерический приступ слез от досады и нетерпения. Цельная, простая, естественная, как сама природа, Бэла служит минутной забавой пресыщенного любовника, способного на тупой и отвратительный смех по поводу трагической смерти своей надоевшей ему любовницы. Печорин остроумный, умный, «но его ум более остер, чем глубок, безплоден и не цельный. Гоголь называет такого человека «без Царя в голове». Печоринская демоническая сила была неотразима для некоторых женщин. Нечто демонически-гордое и таинственное в его голосе делало его властным, побеждающим. Уверенный и наглый взгляд Печорина привлекал, гипнотизировал и обещал блаженство.

Печорин сам цинично заявляет: «Возбуждать к себе чувство любви, преданности, страха, быть для кого-нибудь причиной страданий и радости, не есть ли самая сладкая пища для безконечного насыщения ненасытной человеческой гордыни?»

По словам Белинского, Печорин отталкивает от себя бездонной пустотой своего демонического духа. Что может быть более отвратительным и омерзительным, как не этот пустой, тупой и отвратительный смех Печорина в ответ на трагическую смерть цельной, простой, но благородной, не утратившей в своем вынужденном унижении и оскорблении личного достоинства дочери князя — бедной и безпомощной пленницы Бэлы?

Глубокой грустью проникнуты размышления Печорина о смысле и цели его жизни перед дуэлью, перед лицом угрожающей смерти, когда люди бывают особенно искренни: «Пробегаю я в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели родился? А верно она существовала, и верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные. Но я увлекся приманками страстей пустых… утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший цвет жизни… Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил. И нет на земле ни одного существа, которое бы меня поняло совершенно. Одни скажут: он был добрый малый; другие — мерзавец. И то, и другое будет ложно».

Печорин — типичный представитель того поколения русской молодежи, которую осудил Лермонтов в своей «Думе» (1838), охарактеризовав это поколение как олицетворение аморального эгоцентрического эгоизма. Постыдно равнодушное к добру и злу, это общество ведет пустую жизнь без возвышенных идеалов.

Переходя к дальнейшему разбору творчества Лермонтова, мы должны отметить, что он не был только однобоким байроническим поэтом. Да он и сам говорит:

Лермонтов написал много глубоко патриотических стихотворений, свидетельствующих о том, что его гений глубоко проник в русскую жизнь, впитал дух Древней Руси, уловил ее нравы, традиции, обычаи и народную речь того времени и написал знаменитую балладу «Песнь про Ивана Васильевича Грозного, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Его «Два великана», «Спор», «Родина», «Бородино» дышат пламенным патриотизмом. Оказался Лермонтов и настоящим провидцем разразившейся над Россией великой трагедии и написал страшное «Предсказание» (1830), которое во всех деталях исполнилось на наших глазах:

Отличаясь исполинским дарованием, мелькнув ослепительно ярким метеором на фоне русской культурно-общественной жизни, Лермонтов исчез на двадцать седьмом году своей жизни. У каждого поэта бывает свой учитель. Потом наступает момент, когда, словно оперившийся птенчик, поэт выпархивает из гнезда всех влияний, подражаний и, взмахивая своими крыльями, вылетает в мир своего самобытного оригинального творчества. Пушкин рано вылетел из гнезда подражания Байрону и другим литературным кумирам русским и иностранным. Лермонтов же всю жизнь совмещал свою русскость с байроническим настроением, сродным его душевной организации. Но, конечно, главным своим учителем Лермонтов считал не Байрона, а Пушкина. Кажется, никто так не любил Пушкина, как Лермонтов. Он один, без всякой поддержки со стороны других писателей, взял на себя смелость по заслугам отомстить виновникам безвременной гибели Пушкина. Это от Пушкина Лермонтов взял и безпредельную ясность, и неподражаемую простоту литературной формы. Однако по своей душевной организации не мог Лермонтов взять от Пушкина его спокойное равновесие и солнечную жизнерадостность.

До сих пор Лермонтов остается не вполне разгаданным, непонятным сфинксом в русской литературе, вызывая многочисленные разноречивые суждения о его творчестве. Лермонтов был единственным писателем, у которого не было последователей. Ему некому было оставить свое литературное наследие, ибо никто не пытался подражать ему. Огненно-пламенная поэзия Лермонтова, как расплавленная лава вулкана, сметает на пути все обычное и привычное для нас, все спокойное и застывшее в нашей жизни.

Как только не величали, как только не называли Лермонтова наши критики этого действительно загадочного, своеобразного гения, окончившего свою красочную и содержательную жизнь в таком возрасте, когда другие эту жизнь созревшего гения только начинают. В области прозы Гоголь ставил Лермонтова даже выше Пушкина. Лев Толстой назвал его «Тамань» высшим произведением русской прозы. Чехов писал: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова».

«Мы преклоняемся перед «Молитвой» Пушкина, где великопостная молитва св. Ефрема Сирина все-таки духовно опустошилась. Мы преклоняемся перед самой глубокой во всей мировой литературе философско-религиозной одой Державина «Бог». Сколько там глубины Богопознания! Но самой-то молитвы в этой оде нет. Правда, у Лермонтова в его молитве «В минуту жизни трудную» тоже нет самой молитвы, есть только речь о молитве. Но говорится о молитве так, что мы постигаем дух молитвы. Как в стихотворении «Ангел», так и в стихотворении «Молитва» Лермонтова, мы упиваемся не только чудными поэтическими словами, но и самой изумительной и дивной музыкой этих слов, которые глубоко проникают в самое сердце. И мы невольно преклоняемся перед таким озарением духа, которое вырывается как-то естественно и с глубокой искренностью из души гениального творца. Удивительно, как этот избалованный барин и блестящий гвардейский офицер Императорской России достиг такой духовной силы, такой глубины мысли своего незаурядного ума и изумительной интуиции сердца» (архимандрит Константин).

Однако Лермонтов много написал и такого, за что был награжден самыми нелестными, доходящими до негодования и возмущения отзывами о его творчестве. Одни называли его гордецом и назойливым насмешником (Спасовский); другие говорили, что Лермонтову можно только удивляться, а любить его невозможно (Котляревский); третьи даже в его наружности улавливали что-то «зловеще-трагическое». Тургенев, встретивший Лермонтова в 1839 году на одном из великосветских собраний, заметил, что от смуглого лица Лермонтова, от его больших неподвижно-темных глаз веяло какой-то задумчивой презрительностью и страстью, сумрачной и недоброй силой. Но присущую Лермонтову мощь сознавал всякий. Блестящий переводчик лермонтовских произведений Фридрих Боденштедт не хотел сойтись ближе с Лермонтовым, потому что весь разговор Лермонтова «звенел у него в ушах, как будто бы кто-то скреб по стеклу». Даже наш добрейший и милосерднейший из русских философов Владимир Соловьев под впечатлениями некоторых дерзновенных и страшных стихов Лермонтова пришел в негодование и в припадке гнева не постеснялся обозвать часть лермонтовского творчества «навозной кучей свинства».

Ни один русский писатель не вызывал таких радикально и диаметрально противоположных мнений о себе — от благоговения и преклонения до возмущения и озлобления — как наш многогранный, загадочный, непонятный и до сих пор все еще не понятый Лермонтов. Недаром Мережковский однажды шутливо заметил, что когда он попадет на тот свет, то прежде всего спросит: «Где Лермонтов?»

В чем же можно найти разгадку такого отношения к Лермонтову? По словам Гоголя, читатель всегда инстинктивно и настойчиво требует от писателей, чтобы они их «потчивали» и услаждали чем-то «примиряющим» с жизнью. Граф А.К. Толстой говорит, что читатель просто требует от автора: «Ты свой чудесный елей в наши раны излей, в наши многие раны сердечные».

За то и любили Пушкина, что он своей солнечной жизнерадостностью звал нас если не к полному миру с жизнью, то хотя бы к примирению с нею. Своей журчащей, как ручеек, музыкальной мелодией стиха Пушкин звал нас не унывать, не заниматься безполезной критикой не нами, а Богом созданного мира, не вносить в мироздание Творца своих «поправок», а преклоняться перед неисповедимыми путями Промысла Божия. Такой родной и такой понятный певец прекрасной русской действительности, Пушкин призывает нас «умножать шум и радость» невинных здоровых развлечений и «петь песни в добрый час»! Вот почему не только Державин, в гроб сходя, благословил Пушкина. Пушкина горячо полюбила и навеки благословила вся Россия.

К примирению с жизнью, с Богом призывали нас все истинно русские писатели и поэты. Только Лермонтов часто не хотел примириться с этим миром, в котором он своим слишком требовательным и слишком заостренным чувством замечал только печаль и слезы. В своей безстрашной и буйной, непокоренной и дерзновенной поэзии Лермонтов бросал упреки, вносил поправки в существующее мироздание и делал временами гордый вызов не только земле, но и Небу, не только твари, но и Творцу.

Устами героя поэмы «Люди и страсти» Юрия Волина Лермонтов даже бросает упреки Самому Богу: «Ты Сам нестерпимой пыткой вымучил у меня хулы на Тебя. Ты дал мне огненное сердце любить и ненавидеть безгранично». «Почему Ты дал ангелу огненную бушующую душу, а потом Сам же наказал его?» — Говорит Арбенин в «Маскараде». В стихотворении «Благодарность» (1840) Лермонтов не только иронически, но саркастически «благодарит» Создателя за жизнь с мучениями и разочарованиями. Называя земную жизнь «томительной пустыней», в которой пропадают лучшие порывы души, Лермонтов считает лучшим выходом из этой жизни смерть, как единственную «награду» за все пережитое. Вот его «Благодарность»:

Очень знаменательно, что после этой «благодарности» поэт прожил меньше года. Он выпросил себе смерть.

Удивительное, непонятное дело! Пятнадцатилетний Лермонтов в стихотворении «Молитва» просит Бога простить его за то, что у него «редко в душу входит живых речей Твоих струя; за то, что в заблужденьи бродит Мой ум далеко от Тебя; за то, что мир земли мне тесен. К Тебе ж приникнуть я боюсь, И часто звуком грешных песен Я, Боже, не Тебе молюсь».

Лермонтов, как падший ангел, которого в поэме «Демон» хотела через чистую любовь спасти Тамара, вместо смирения и примирения, к которым зовет нас пушкинская муза, Лермонтов с безумной отвагой вступает в борьбу с Предвечным Духом за то, что Тот якобы обрек его на земное изгнание, на блуждание в потемках, на жизнь, лишенную внутреннего смысла.

Марксисты и безбожники считают поэтому Лермонтова своим, как «безбожника» и «богоборца». Ленин считал Лермонтова своим любимым поэтом и часто читал его стихи в ссылке, а большевицкое «правительство» переименовало имение бабушки Лермонтова, село Тарханы, в село Лермонтово.

Однако заблуждаются безбожники, называя Лермонтова своим единомышленником. Поэзию Лермонтова в целом никак нельзя считать апофеозом зла. Лермонтов не знал Божественного Откровения, как знал Пушкин. В своих протестах против царящего в мире зла, против неустранимого и вечного сосуществования зла и добра, разлада между Божественной Правдой и земной ложью, которую сеет дьявол, будучи сам ложь и отец лжи, Лермонтов запутался, потому что он не знал так хорошо, как Пушкин, что зла Бог не творил, что зло вошло в мир в результате злоупотребления свободной волей одного из высших ангелов, павшего через свое безумное и горделивое желание сравниться с Самим Богом.

И если Пушкин не блуждал в таких потемках, Лермонтову это вечное противоречие двух неустранимых и непреложных начал добра и зла, света и тьмы буквально не давало покоя. Мятущейся и мятежной душе Лермонтова — этому, по словам Мережковского, «сверхчеловеку» или доницшеанскому Зараустре, все время было тесно в здешнем мире. Душа его все время горела «желанием чудным полна» и тоской воспоминания чего-то такого, что было, когда его не было. Лермонтову все время страстно хотелось проникнуть в тайны бытия, приподнять завесу скрытых тайн мироздания. Кажется, никто и никогда из поэтов так настойчиво и усердно не старался проникнуть в эту безмолвную, как могила, тайну прошлого, вечного и превечного, овеянного, как холодом межпланетных пространств, теряющегося в безконечности…

Эта отчужденность Лермонтова от земного бытия, его презрительное отношение к земной жизни, как к «пустой и глупой шутке», и сделала Лермонтова таким одиноким, непонятным поэтом. Люди часто боялись какого-то патологического, болезненного тяготения Лермонтова ко всему безмолвно тайному и скрытому от нас. Это пугало людей. И одинокий Лермонтов, чувствуя свою душевную пустоту, написал исполненное безграничной грусти стихотворение:

Прекрасная в художественном отношении, лирика Лермонтова прозвучала одиноким, хотя и мощным аккордом, обращенным в пустоту. Она не встретила сочувственных откликов у наших классиков. Как преступник перед казнью, искал Лермонтов кругом души родной, которая могла бы понять его и поддержать его. Таких людей не нашлось. Всему чуждый и всем чужой, влачил поэт свое жалкое, одинокое существование на земле и, как беззаконная комета среди небесных безчисленных светил, быстро угас.

Теперь скажем несколько слов об использовании лермонтовских произведений в русской музыке. Как известно, между музыкой слова и музыкой звуков, между гармонией ритмов и узорами красок существует какая-то таинственная, но несомненная связь. Все выразители так называемых изящных искусств — музыканты, скульпторы, художники, поэты являются между собой родными по духу братьями как служители разлитой в мире многогранной красоты. Резец у скульптора, кисть у художника, смычок у музыканта и рифма у поэта являются средствами или орудиями для воплощения этой многогранной красоты. Вот почему и русская музыка всегда воодушевлялась художественными произведениями наших классиков, черпала у них вдохновение и темы для своих музыкальных произведений. Пушкин как-то особенно пришелся по сердцу нашим композиторам, которые почти целиком переложили его литературные труды на музыку. Не говоря о таких операх как «Русалка», «Руслан и Людмила», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», более восьмидесяти мелких музыкальных произведений (романсов) были написаны на слова пушкинского творчества такими корифеями музыкальной гармонии, как Балакирев, Чайковский, Рахманинов, Бородин.

Лермонтов же, будучи одиноким в литературе, остался таковым и в музыке. Из многочисленных его поэм одна только поэма «Демон» сделалась оперой в виртуозной обработке Рубинштейна. Были неудачные попытки переложить на музыку и другие поэмы Лермонтова — «Боярин Орша», «Арбенин», «Ангел смерти» и даже «Песнь про купца Калашникова». Но все эти попытки остались совершенно забытыми.

Весьма интересно отметить, что в Нью-Йорке, когда праздновался столетний юбилей со дня смерти Лермонтова, в 1941 году, молодая тогда талантливая композиторша Ариадна Микешина написала прекрасную музыку на одно из самых глубоких и трудно поддающихся музыкальной передаче творений Лермонтова — музыку на его поэму «Мцыри». Справедливость требует отметить, что если наши композиторы не интересовались обработкой поэм Лермонтова, то его лирические произведения привлекли внимание таких мастеров гармонии, как Балакирев, Рахманинов, Глинка, Римский-Корсаков, Аренский, Бородин и Кюи. Отдельные стихотворения Лермонтова, как например «Утес», «Расстались мы», «Молитва», «Нет, не тебя так пылко я любил» и другие были переложены на музыку и заняли почетное место среди шедевров русского романса.

Переходя к несомненной религиозности Лермонтова, часто оспариваемой левыми критиками и современными воинствующими безбожниками, мы должны сказать, что вся эта кажущаяся «тяжба» у Лермонтова с Богом есть только «ребяческое противоборчество», как говорит Мережковский. А историк Ключевский, считая Лермонтова глубоко, сознательно и твердо верующим в Бога, добавляет, «что царящая в сердце поэта лирическая грусть тесно связана с русско-национальной грустью, которая у Лермонтова, как и у русского Богобоязненного религиозного народа вытекала из глубокого религиозного смирения перед Богом, которое кратко можно выразить словами: «Да будет воля Твоя»! Критик С.А. Андреевский в статье «Литературные очерки» утверждает, что нет другого поэта, который бы так ясно и искренно считал «Небо своей родиной». Пылкой душе Лермонтова, спустившейся с Неба в земной мир печали и слез, всегда было и скучно и грустно на земле. Только поэтому Лермонтов земную жизнь считал «пустой и глупой шуткой», не дорожил ею, охотно подставляя свою грудь под пули других, а сам стрелял в воздух. Овсянников-Куликовский считает Лермонтова не столько мистиком и религиозным созерцателем, сколько чадом Небес, заблудившимся на этой грешной планете. Страдая на земле, Лермонтов неудержимо рвется к Небу, пока что еще ему недоступному.

Безбожник не может верить в безсмертие души, а Лермонтов называет человеческую душу безсмертной («Сон»). Разве мог Лермонтов, будучи безбожником, создать такие жемчужины, согретые пламенным религиозным чувством, как, например: «Ангел», «Ветка Палестины», две «Молитвы», «В минуту жизни трудную», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою» и другие!

В стихотворении «Ветка Палестины» под влиянием созерцания пальмовой ветки, привезенной Лермонтову из Святой Земли Муравьевым, Лермонтов с благоговением религиозного человека молитвенно обращается к ветке, и слово его дышит благодатным спокойствием сердца, веянием светлой теплой молитвы, особенно в конце стихотворения:

Напрасно однобокие, пристрастные критики замечают в бездонной душе Лермонтова только леденящие и безотрадные звуки. Поэту не чужды были и теплые молитвенные мелодии веры, надежды и примирения с жизнью. В стихотворении «В минуту жизни трудную» (1839) из часто мятежной души поэта вырываются успокоительные слова:

Вопреки неправильному утверждению безбожников, что будто бы Лермонтов детскую веру в зрелом возрасте променял на безверие, то было как раз наоборот. Детская вера вспыхнула в зрелом возрасте у поэта новым огнем в целом ряде его произведений. В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива» (1837) Лермонтов настолько проникся красотой природы, что у него смирилась души тревога, разошлись морщины на челе, и, постигая счастье на земле, в Небесах растроганный поэт ясно увидел и почувствовал Бога, Которого безбожники яростно стараются вырвать из сердца поэта. За год до смерти, в 1840 году, в одном из самых замечательных шедевров его гениального творчества «Выхожу один я на дорогу» Лермонтов говорит, что при созерцании красот звездного неба и земли в сияньи голубом, в тихую чудную ночь, не только разумный человек, но даже «пустыня внемлет Богу».

Только истинно религиозный поэт мог написать и знаменитую «Казачью колыбельную песню» (1840). Под эту безсмертную песню Лермонтова миллионы русских младенцев засыпали у тех матерей, которые не утратили своей православной русскости. С этой чудной песней Лермонтова может конкурировать только «Колыбельная» Моцарта «Спи, моя радость, усни». Эта дивная песня заканчивается чудными словами:

По тщательному подсчету профессора Р.В. Плетнева, религиозные мотивы в поэзии Лермонтова росли с годами, а религиозное чувство крепло. Профессор П. Пагануци говорит, что до 1831 года поэт не написал ни одного религиозного стиха. В 1831 году появился его «Ангел». После 1837 года Лермонтов создал многие шедевры религиозного содержания: «Когда волнуется желтеющая нива» (1837), «Колыбельная песня» (1840), «Ребенку» (1840), «Марии Щербатовой» (1840) и, наконец, «Выхожу один я на дорогу» и «Пророк» — в последний год жизни.

Как известно, Пушкин часто скрывал свой ум высокий и свою религиозность «безумной шалости легким покрывалом». Так и Лермонтов был одним, а казался другим. У него было два лица — внешнее и внутреннее. Непонятный, загадочный, одних он отпугивал, других удивлял или забавлял; иных интересовал, многих раздражал. Проф. Р.В. Плетнев в своих очерках по русской литературе XVIII–XIX веков говорит, что Лермонтов, увлекаясь байронизмом, увлекся и горделивой личностью сатаны. Эти увлечения с годами прошли. У Лермонтова силы света всегда были сильнее «духовной тьмы». Религиозное чувство с годами не слабело, а крепло. В глубине своего сердца Лермонтов трогательно-стыдливо, чисто по-детски, всегда был религиозен. Подобно Пушкину, он надевал на себя личину притворной порочности, чтобы скрыть свои подлинно глубокие и чистые душевные переживания. Он, как и Пушкин, хотел вести так, чтобы другие люди думали о нем хуже, чем он есть, дабы товарищи не посчитали его святошей, который живым лезет на Небо. Пушкин был не только вообще религиозным, но и убежденным православным христианином и церковным человеком. Лермонтов же был хотя и религиозным, но не таким церковным христианином. Пушкин, любуясь природой, укреплялся в вере в Бога. Лермонтов в вере во «всебожие» видел в самой природе Бога, слившегося с природой.

Некоторые, как Владимир Соловьев, осуждали Лермонтова за то, что иногда он уж слишком смело и дерзновенно роптал на Бога, вносил свои «поправки» в мироздание, в припадке посещавшей его демонической злобы. Но в этом отношении на защиту Лермонтова выступил Мережковский, доказывая, что «тяжба с Богом», откровенно безстрашная и тайная беседа с Богом есть один из путей человека, истинно ищущего Бога. В Священном Писании, говорит Мережковский, Иов Многострадальный пугал многих своим, как им казалось, богоборчеством, восставая против Неба; но Господь сердцеведец знал, что творится в душе Иова: «Горит гнев Мой на то, что вы говорили обо Мне не так верно, как раб Мой Иов».

Лермонтов был отравлен излишней критической мечтательностью — ее у поэта не было конца. На крыльях этой мечтательности, подогретой гордыней, он возносился над всей вселенной и с горделивой высоты начинал судить вселенную, внося свои «поправки» в Божественное мироздание. Когда же он спускался с высоты своей критической мечтательности, он создавал поэтические жемчужины, озаренные светом его души. Не отказался он и от Православной Церкви, как Лев Толстой. Хоть он и не был церковным человеком в духе Пушкина, хоть он и не чувствовал личной любви ко Христу, которая спасла Достоевского, но он всегда оставался религиозным человеком и сознавал блаженство Богообщения. Он не кощунствовал и не творил хулы на Бога. Он признается в одном из своих ранних стихотворений, что хотел изречь хулу на Бога: «Хотел сказать… но голос замер мой, и я проснулся».

Основным, преобладающим мотивом лермонтовской лирики была или грусть, или «мятежная кручина».

Грусть у Лермонтова вызывала пустота и бездушие великосветского общества, которому в стихотворении «Первое января» (1840) он бросает дерзко в глаза свой «железный стих, облитый горечью и злостью».

Вызывает у Лермонтова грусть и грубая, черная неблагодарность, и эгоизм человека, который часто, прикасаясь к природе, губит все прекрасное на земле. В стихотворении «Три пальмы» поэт возмущается, что путешественники, воспользовавшись радушием и гостеприимством трех пальм, отдохнув под их тенью, потом их сожгли:

До слез грустно читать стихотворение «Дубовый листок оторвался от ветки родимой» (1841) — особенно изгнанникам, вдали от родины. Оторвавшийся от ветки дубовый листок, от холода, от зноя «ищет приюта у чинары молодой, на берегу Черного моря. Но что же он слышит в ответ? «Ты пылен и желт и сынам моим свежим не пара. Иди себе дальше, о странник! Тебя я не знаю…»

Лермонтов не был только певцом грусти. Его многогранному гению не чужды были и нежные движения сердца. Когда один из немногих друзей поэта А.И. Одоевский, деливший с ним тоску изгнания на Кавказе, умер, Лермонтов, вернувшись в Петербург, в своем стихотворении «Память Одоевскому» (1839) писал:

Сидя на гауптвахте, арестованный за стихи на смерть Пушкина, Лермонтов услышал печальную, тоской наполненную песню своего соседа, звуки которой тихо лились, как слезы. Лермонтов написал под этим впечатлением стихотворение «Сосед» (1837), в котором мысль поэта уносится куда-то далеко:

Каким светлым аккордом звучит трогательная «Молитва» Лермонтова, обращенная к теплой Заступнице мира холодного. В этой молитве поэт молит Божью Матерь не за себя, странника в свете безродного, а за деву невинную и просит окружить ее «счастием, счастья достойную».

Лермонтов до конца жизни был русским патриотом. Его «Бородино», «Два великана», «Спор», «Родина» насыщены светлой любовью к России. Поэт говорит, что сам не знает, за что так люблю Россию, «ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек, подобные морям…»

Пламенно и нежно любил поэт наш родной московский кремль. Когда французы вошли в Москву, стоило только кремлю слегка вздохнуть, как от этого вздоха сразу же упал непобедимый Наполеон!

Глубоко проник национальный поэт Лермонтов в старину святую. Он уловил ее нравы и традиции, полюбил народную речь. В стиле и духе старины он написал свою лучшую балладу «Песнь про Ивана Васильевича Грозного, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Как драгоценными камнями, разукрашена эта баллада эпитетами, сравнениями, повторениями — лучшими украшениями устной народной поэзии:

15 июля 1841 года Лермонтов был убит наповал на дуэли. Видимо, Сам Господь сжалился над этой ищущей, протестующей, страдающей и опустошенной душой гениального поэта, всю жизнь тосковавшей по Небу и в то же время так привязанной к земле и не нашедшей на ней счастья. Господь послал ему смерть мгновенную, без страданий, когда он, улыбаясь, смотрел в последний раз на любимые им Кавказские горы, да на Небо, где он видел Бога и безмолвно молился Ему своим тоскующим сердцем. Об этой молитве свидетельствуют найденные у Лермонтова в его жилище и упомянутые в официальной описи его вещей четыре образа, или иконы, серебряный, вызолоченный крестик, частица святых мощей. Одна из икон — святого Иоанна Воина — благословение любящей и любимой им родной бабушки.

Ценители несравненной русской литературы до сих пор задают вопрос: почему не уберегли Лермонтова от пули? Почему безпечность, проявленная перед дуэлью Пушкина, не послужила уроком для сохранения жизни другого великого поэта Русской Земли?

Воистину, как это обидно! На протяжении десятка лет мы потеряли трех молодых гениев! В 1829 году, на 34 году жизни в Персии был убит Грибоедов, защищавший интересы России в качестве ее посланника. Семью годами позже был убит Пушкин, когда ему не было еще и 37 лет от роду. Потом — Лермонтов, погибший так же глупо и случайно, не дожив даже до 27 лет. Все они погибли в солнечном зените их литературного гения.

Эти три небесные пальмы, подрубленные во цвете лет, не служат ли они всем нам горьким укором и уроком для Исторической России!