Романы Достоевского: образ города и дух капитализма

Примечательно, что слова «буржуа», «буржуазия», «буржуазный» происходят от французского слова bourg и немецкого Burg, что означает «город». Кстати, первый город в истории человечества был построен в допотопные времена потомком Каина и получил название Енох. Как отмечает святитель Филарет Московский (Дроздов), название первому городу дал Каин, который на тот момент еще был жив. Он не захотел давать городу своего имени из-за запятнанной братоубийством репутации, город получил название по имени сына Каина. Святитель Иоанн Златоуст отмечает, что называние города именем сына было подменой утраченного в раю бессмертия и явилось лишь «памятником грехов» (Иоанн Златоуст. Беседы на книгу Бытия. Беседа XX). Итак, капитализм – это городская цивилизация. Достоевский хорошо чувствовал духовную природу города, у него во всех романах и других произведениях он выступает в качестве «памятника грехов», отсюда такая мрачность почти всех без исключения городских картин.

Почти во всех романах Достоевского события разворачиваются на фоне городской среды. Это ранее писатели-романтики создавали свои романы со сценами из сельской жизни, на фоне природы или в усадьбах помещиков. А Достоевский рисует картины в духе капиталистического реализма: урбанистическая среда, человеческий муравейник, контрасты роскоши и бедности, но бедность преобладает, накрывает большую часть городского пространства. Это пространство с мрачными домами и мрачными обитателями, с грязными улицами и вонью, с дрянными трактирами и пьяными, с нищими и уличными воришками, с публичными домами и проститутками, с дымящимися фабриками и заводами, с извозчиками и уличными собаками, с визгами и истерическими криками…

Доминирование урбанистической среды в романах Достоевского не случайно, ибо город – воплощение, символ, плод развития капитализма. Особое место в романах и повестях Достоевского занимает Петербург. Достоевский хорошо знал столицу. Он здесь жил с начала 1840-х годов, изучил все уголки города. Особенно хорошо прописан Петербург в первом и последнем романах «Пятикнижия» – «Преступлении и наказании» и «Братьях Карамазовых». Город у писателя получился мрачным, серым, давящим. Художественное произведение не должно быть фотографией. И Достоевский не жалел для своих картин черных и серых красок. Таков был авторский замысел. Мать Раскольникова, приехавшая из провинции в столицу, говорит: «Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек». Атмосферу мрачной урбанистической среды города на Неве по романам Достоевского очень точно передал в своих картинах наш известный художник Илья Сергеевич Глазунов.

Дух капитализма из Европы через «окно», прорубленное Петром I, т. е. через Петербург, проникал во всю Россию. Чтобы очистить Россию от смрада капитализма, надо было закрыть петербургское «окно». Вот что по этому поводу писал Юрий Лотман: «В итоговом произведении – „Братьях Карамазовых" – Петербург воплощает в себе… болезнь России, ее „страхи и ужасы" (выражение Гоголя), – соответственно „выздоровление" мыслится как преодоление Россией в себе петербургского начала».

Европейский капитализм – предупреждение России

Достоевский проявляет большой интерес к европейскому капитализму, к «буржуазной» Европе. Еще задолго до немецкого социолога и философа Освальда Шпенглера, написавшего «Закат Европы» (1918), Федор Михайлович в своих романах и особенно в «Дневниках писателя» говорил, что после буржуазных революций христианская Европа стала медленно, но верно умирать. Писатель предвидел, что капиталистическая Европа, внешне благополучная и богатая (особенно на фоне более бедной России), лишившаяся христианских скреп, может не просто умереть, она подвергнется жесточайшим катаклизмам.

В 1880 году в «Дневнике писателя» Достоевский писал: «Да, она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим все, все общее и все абсолютное, – этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедоваемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды – все это рухнет в один миг и бесследно… Всё это „близко, при дверях". Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: „Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите". А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавнене-естественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти „неразрешимые" политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии. Как вы думаете: выдержит там теперь длинную политическую войну общество? Фабрикант труслив и пуглив, жид тоже, фабрики и банки закроются все, чуть-чуть лишь война затянется или погрозит затянуться, и миллионы голодных ртов, отверженных пролетариев, брошены будут на улицу. Уж не надеетесь ли вы на благоразумие политических мужей и на то, что они не затеят войну? Да когда же на это благоразумие можно было надеяться? Уж не надеетесь ли вы на палаты, что они не дадут денег на войну, предвидя последствия? Да когда же там палаты предвидели последствия и отказывали в деньгах чуть-чуть настойчивому руководящему человеку?» («Дневник писателя», 1880, август).

Какая прозорливость! Я не знаю никого, кто бы с таким упреждением предсказал Первую мировую войну, эпицентром которой станет та самая Европа, с которой российские капиталистические «реформаторы» пытались брать пример. Да, Достоевский несколько ошибся, сказав, что война «разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии». Божественным промыслом в предсказание писателя были внесены коррективы. Через месяц после смерти писателя на царский престол взошел Александр III, заслуженно получивший звание Миротворец. Он не только помог сберечь от войн Россию, но также благодаря его политике удалось оттянуть (именно оттянуть, а не отменить) начало общеевропейской войны. Предсказание Достоевского сбылось лишь через 34 года.

А вот еще предсказание о катаклизмах, ждущих богатую капиталистическую Европу: «…в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций – все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо „в один миг исчезнет и богатство"».

И далее следуют очень важные слова писателя: «…неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе?»Писатель во многих местах повторял ту мысль, что лакейское подражание капиталистической Европе опасно, оно может привести Россию к таким же катаклизмам, которые испытывала и еще испытает Европа.