О социализме

Выше я привел отрывок из легенды, где инквизитор говорит Христу, что они не отвергнут башню, а объединятся с ее строителями, социалистами: «Мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое».

Правда, инквизитор не учел того, что социалисты в деле построения башни могут обойтись и без католиков, перехватив у них знамя с надписью «Накорми!». Так, оно и случилось: Достоевский был свидетелем этого.

У писателя во многих его романах и в «Дневнике писателя» красной нитью проходит мысль о том, что католицизм проложил дорогу идеологии социализма. Сначала это был социализм, который сохранял какую-то связь с христианством и Церковью. Его в литературе времен Достоевского уже снисходительно называли «утопическим». Пожалуй, последней версией такого утопического и формально «христианского» социализма был фурьеризм. Тот самый фурьеризм, которым в молодости увлекался Достоевский и который привел его в кружок петрашевцев. Конечно, религиозность Шарля Фурье была очень условной. Его учение о Боге, промысле Божьем, посмертной судьбе человека, космогонии и прочих духовных вопросах просто фантастично, оно даже не подпадает по понятие ереси. Но риторика при этом христианская (точнее псевдохристианская).

Ко времени написания «Братьев Карамазовых» на смену учениям французов Фурье, Сен-Симона и англичанина Оуэна (наиболее популярные версии утопического социализма первой половины XIX века) приходит «научный» социализм Карла Маркса. Эта версия социализма окончательно эмансипировалась от христианства. Более того, марксистский «научный» социализм уже рассматривал христианство как препятствие для строительства «светлого будущего».

В романе «Подросток» главный герой (Аркадий Долгорукий) задает следующие непростые вопросы одному социалисту: «Скажите, чем вы мне докажете, что у вас будет лучше? Куда вы денете протест моей личности в вашей казарме? Я давно, господа, желал с вами встретиться! У вас будет казарма, общие квартиры, strict nccessaire, атеизм и общие жены без детей – вот ваш финал, ведь я знаю-с. И за все за это, за ту маленькую часть серединной выгоды, которую мне обеспечит ваша разумность, за кусок и тепло, вы берете взамен всю мою личность! Позвольте-с: у меня там жену уведут, уймете ли вы мою личность, чтоб я не размозжил противнику голову? Вы скажете, что я тогда и сам поумнею: но жена-то что скажет о таком разумном муже, если сколько-нибудь себя уважает? Ведь это неестествен-но-с; постыдитесь!» Подобных «детских» и неприятных вопросов по поводу социализма достаточно много разбросано по разным произведениям Достоевского.

В «Бесах» Иван Шатов в разговоре с Николаем Ставрогиным сравнивает социализм и католицизм: «Франция в продолжение всей своей длинной истории была одним лишь воплощением и развитием идеи римского бога, и если сбросила наконец в бездну своего римского бога и ударилась в атеизм, который называется у них покамест социализмом, то единственно потому лишь, что атеизм все-таки здоровее римского католичества». Я бы сказал, что атеизм социализма не «здоровее», а менее опасен, чем римское католичество, поскольку атеизм более примитивен, а богоборческая природа католицизма более закамуфлирована. Атеизмом социализма легче «переболеть»; католицизм может быть болезнью затяжной, можно сказать, хронической.

Николай Бердяев в словах Великого инквизитора увидел уже почти законченную доктрину социализма. И эта доктрина будет более «конкурентоспособной» по сравнению с традиционным католицизмом, будет постепенно его вытеснять. Сама социалистическая доктрина будет восприниматься как новая религия: «Внутренняя основа социализма есть неверие в Бога, бессмертие и свободу человеческого духа. Поэтому религия социализма принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне. Она принимает соблазн превращения камней в хлебы, соблазн социального чуда, соблазн царства мира сего. Религия социализма не есть религия свободных сынов Божьих, она отрекается от духовного первородства человека, она есть религия рабов необходимости, детей праха. Так как нет смысла жизни и нет вечности, то остается людям прилепиться друг к другу, как в утопии Версилова, и устроить счастье на земле. Религия социализма говорит словами Великого инквизитора: „Все будут счастливы, все миллионы людей". „Мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны". „Мы дадим им счастье слабосильных существ, какими они и созданы". Религия социализма говорит религии Христа: „Ты гордишься Своими избранниками, но у Тебя лишь избранники, а мы успокоим всех… У нас все будут счастливы… Мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей"».

Тему отношения Достоевского к социализму достаточно обстоятельно осваивал также наш философ и богослов Н. О. Лосский. В изданной им в 1953 году книге «Достоевский и его христианское миропонимание» отдельная глава называется «Социализм». Вот отрывок из нее: «Достоевский сам был участником социалистического движения, как член кружка Петрашевского, едва не подвергнувшийся смертной казни и перенесший восьмилетнюю каторгу и ссылку. По мере того как Достоевский созревал духовно, в нем все более развивалась ненависть к тому виду социализма, который наиболее распространен со второй половины XIX века вплоть до наших дней, именно к революционному атеистическому социализму, опирающемуся на материалистическое миропонимание, не обоснованному нравственно и религиозно. Для Достоевского верховною ценностью была индивидуальная человеческая личность и свободное духовное развитие ее. А материалистический социализм сосредоточивает свое внимание на материальных благах, не ценит индивидуальной личности и не дорожит свободою духовной жизни. <…> Достоевский, по-видимому, был сторонником своего рода „христианского социализма", но об экономической и правовой структуре его он не говорит».

Уже на излете жизни, в последнем выпуске «Дневника писателя» Федор Михайлович неожиданно отходит от жесткого неприятия социализма. Атеистическому социализму Маркса он противопоставляет «наш русский социализм»: «Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский „социализм" теперь говорю (и это обратно противоположное Церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого – всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой Церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!» К сожалению, целостной концепции русского социализма Достоевский нам не оставил. Что и по сей день дает пищу для оживленных дискуссий и непрекращающихся споров.