Краткое содержание «Великого инквизитора»

Для тех, кто не читал «Великого инквизитора» или уже подзабыл легенду, напомню вкратце содержание. Действие происходит в XVI веке в Севилье (Испания). Неожиданно на городской площади появляется Христос. Это не было вторым и окончательным пришествием Христа, которое Спаситель обещал Своим ученикам. Это было временное посещение, вызванное необходимостью смягчить страдания измученного инквизицией народа Испании:

«О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится Он, по обещанию Своему, в конце времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, „как молния, блистающая от востока до запада". Нет, Он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию Своему Он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад».

Накануне в Севилье в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном скоплении простого народа было сожжено около сотни еретиков ad majorem glori-am Dei (к вящей славе Божьей). Внезапно появившегося Христа сразу же все узнают, Он простирает к верующим руки, благословляет людей. Происходят чудеса исцеления и воскрешения: «Талифа куми» – «и восста девица», словом, все, как было описано в Евангелиях. Однако в центре истории не Христос, а властный севильский кардинал, безымянный Великий инквизитор, старик за девяносто лет. Он появляется на площади, моментально понимает, что происходит, и по его приказу Христа арестовывают. В тюрьме начинается допрос. Христос молчит, Великий инквизитор говорит в режиме монолога, который занимает большую часть главы. Его речь направлена против Христа, обличает Его. Излагаются идеи инквизиции о «правильном» устройстве общества. Притча завершается приказом Великого инквизитора отправить Христа на костер. Старик ждет ответа, но Христос не произносит ни одного слова. Вот кульминация событий: Христос «вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: „Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!" И выпускает Его на „темные стогна града". Пленник уходит».

Глава заканчивается бурным обсуждением братьями смысла притчи и их примирением. Иван и в романе в целом, и в данной главе выступает как сомневающийся и ищущий агностик, Достоевский даже называет его «страдающим атеистом». Ивановы аргументы против существования Бога, спасительной миссии Христа, бессмертия человеческой души заострены до предела и вложены в уста Великого инквизитора. Алеша являет собой пример настоящего христианина, хотя порой не всегда способного улавливать все тонкости христианской догматики, он верует прежде всего сердцем. Алешины аргументы и комментарии к поэме минимальны. Читателю дается возможность самому размышлять над теми «вечными вопросами», которые спровоцированы речью Великого инквизитора.

Реакция на «Великого инквизитора»

Публикация «Великого инквизитора» вызвала мощный резонанс в читательской аудитории, среди литературных критиков, философов, богословов. Исследователи творчества Достоевского обращают внимание на то, что при жизни Федора Михайловича не было ни одного отрицательного отзыва на «Великого инквизитора». Даже недоброжелатели писателя признавали, что произведение сильное. Многие полагали, что «Великий инквизитор» настолько сильное произведение, что после его появления христианский мир должен встряхнуться от обуявшего его сна и жизнь должна стать другой. Вот пример такого острого восприятия «Великого инквизитора» известным русским художником Иваном Крамским. Под впечатлением смерти Достоевского он писал основателю Третьяковской галереи П. М. Третьякову 14 февраля 1881 года: «После „Карамазовых" (и во время чтения) несколько раз я с ужасом оглядывался кругом и удивлялся, что все идет по-старому, а что мир не перевернулся на своей оси. Казалось: как после семейного совета Карамазовых у старца Зосимы, после „Великого инквизитора" есть люди, обирающие ближнего, есть политика, открыто исповедующая лицемерие, есть архиереи, спокойно полагающие, что дело Христа своим чередом, а практика жизни своим: словом, это до такой степени пророческое, огненное, апокалипсическое, что казалось невозможным оставаться на том месте, где мы были вчера, носить те чувства, которыми мы питались, думать о чем-нибудь, кроме страшного дня судного <…> Достоевский действительно был нашею общественной совестью».

За прошедшие 140 лет было написано бесчисленное количество рецензий, статей, глав в монографиях, очерков, посвященных разбору и оценке «Великого инквизитора». Среди наиболее фундаментальных работ подобного рода можно назвать главу «Легенда о Великом инквизиторе» в книге известного русского богослова Н. О. Лосского «Бог и мировое зло» (1941). Оценивая «Легенду» Достоевского как «величайшее творение», Лосский в то же время обращает внимание на то, что она «есть вызов, который защитники Церкви могут и должны принять». Действительно, Федор Михайлович своей «Легендой» заставил проснуться засыпающих богословов, которые считали, что все «вечные вопросы» уже давно решены.

Особо следует выделить обширный комментарий «Легенды» В. В. Розанова. Он был написан в 1891 году, автор называл его «этюдом», дав ему заголовок «Легенда о Великом инквизиторе Достоевского». Но этюд действительно обширный, по объему тянет на целую книгу. Василий Васильевич обращает внимание, что в «Легенде» Достоевский впервые предстает перед читателем не в традиционной роли болеющего за «униженных и оскорбленных», а как метафизик, глубокий и тонкий знаток богословия, мастер эсхатологического жанра. Василий Розанов пишет, что «Легенда» помогает лучше понять спасительную природу страданий и абсурдность идеи всеобщего человеческого счастья на Земле, с которой носятся католики, социалисты и всякого рода революционеры: «Одно очень глубокое явление в духовной жизни человека получает здесь свое объяснение: это – очищающее значение всякого страдания. Мы несем в себе массу преступности и с нею – страшную виновность, которая еще ничем не искуплена; и, хотя мы ее не знаем в себе, не ощущаем отчетливо, она тяготит нас глубоко, наполняет душу нашу необъяснимым мраком. И всякий раз, когда мы испытываем какое-нибудь страдание, искупляется часть нашей виновности, нечто преступное выходит из нас, и мы ощущаем свет и радость, становимся более высокими и чистыми. Всякую горесть должен человек благословлять, потому что в ней посещает его Бог. Напротив, чья жизнь проходит легко, те должны тревожиться воздаянием, которое для них отложено».

Не менее обширным комментарием на «Легенду» оказалась работа литовского философа Антанаса Мацейны (1908–1987), который в 1946 году написал целую книгу под названием «Великий инквизитор». Этот философ отмечает, что у каждой исторической эпохи есть свое наиболее яркое литературное произведение, отражающее ее дух. А. Мацейна называет три величайших произведения последних веков: «Средневековье увенчалось „Божественной комедией" Данте. Просвещение увенчалось „Фаустом" Гете. Легенда „Великий инквизитор" стала венцом новейшей истории. Данте в своем произведении охватил и отобразил единство жизни Средневековья, его иерархическую структуру, его прямую направленность к Богу. Гете в своем произведении собрал и выразил тоску по нравственной жизни, возникшую в индивидуализме, отмеченном стремительным распадом духа. Достоевский в своей легенде охватил и выразил жизнь человека, отвернувшегося от Бога и утратившего Его».

Впрочем, к упомянутой работе Майцены следует относиться осторожно. Ее автор не разделяет, в частности, анти-католических настроений Достоевского. А Великого инквизитора он отделяет от католической Церкви (по крайней мере, не считает инквизитора типичным ее представителем): «В своей глубинной сущности великий инквизитор не является представителем Римской Церкви. Он – представитель его, то есть духа пустыни; он представитель того начала в человеке, которое не устояло перед тремя искушениями и тем самым отдалилось и от Христа, и от Им учрежденной Церкви. Путь инквизитора – это не принципиальный путь Римской Церкви…» Конечно, здесь чувствуется предвзятость Майцены, ибо философ был католиком, хотя и стремился всю жизнь стоять над отдельными христианскими конфессиями.

«Великий инквизитор» оказал влияние на творчество и даже мировоззрение подавляющей части дореволюционной интеллигенции России – литературных деятелей и представителей так называемой религиозной философии – Владимира Соловьева, Дмитрия Мережковского, Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Семена Франка и др. Это влияние проявилось как в виде специальных работ, посвященных «Великому инквизитору», так и в том, что литераторы и философы стали чаще обращаться в своем творчестве к эсхатологической тематике. Так, литературоведы отмечают, что одно из наиболее ярких произведений Владимира Соловьева ««Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (с включением ««Повести об антихристе») было навеяно идеями «Великого инквизитора».

Некоторых поклонников творчества Достоевского, занимавшихся разбором «Великого инквизитора», к сожалению, унесло еще дальше от понимания христианства, чем Ивана Карамазова. Так, известный модернистский литератор и критик Д. С. Мережковский в 1906 году в журнале «Весы» опубликовал статью «Пророк русской революции (К юбилею Достоевского)». В ней он продемонстрировал весьма «оригинальное» понимание идей «Великого инквизитора». В частности, по его мнению, к антихристу проторяет дорогу не только католицизм (как это видно из «Легенды»), но и… царское самодержавие.

Еще раз повторю, что «Великий инквизитор» Достоевского не оставил равнодушными никого – ни ярых поклонников писателя, ни его непримиримых врагов. Ко вторым можно, например, отнести «пролетарского» писателя Максима Горького. Вот лишь некоторые оценки Горького: «Не люблю этого человека»; «Ядовитый талант»; «Безумные книги»; «Не люблю его мысль, мне враждебно его извращенное чувство»; «Искаженный и злой человек»; «Злой наш гений Федор Достоевский, и рыцарь горестной фигуры».

Но, самое удивительное, что, ругая Федора Михайловича, Горький осознанно или неосознанно многое заимствовал у Достоевского, в том числе из «Великого инквизитора». В многочисленных высказываниях Горького о Достоевском есть один странный момент, который обратил на себя внимание и послужил исходным толчком для создания этой книги: «Легенда о Великом инквизиторе», пожалуй, единственное из всего написанного Достоевским, о чем Горький никогда не высказывал отрицательных суждений и даже явно выделял «Легенду», отзываясь о ней не просто «положительно», но с явным, нескрываемым восторгом. Уже в начале своего творческого пути (в 1899 году) в письме А. П. Чехову он говорил о «Легенде» как о философской вершине всей русской литературы: «Как странно, что в могучей русской литературе нет символизма, нет этого стремления трактовать вопросы коренные, вопросы духа. В Англии и Шелли, и Байрон, и Шекспир – в Буре, в Сне, в Германии Гете, Гауптман, во Франции Флобер – в Искушении св. Антония – у нас лишь Достоевский посмел написать „Легенду о Великом инквизиторе – и все!“ Впрочем, ничего удивительного в таком отношении Горького к „Легенде» нет. Пролетарский писатель был на стороне Великого инквизитора, программа секуляризированного католицизма по построению счастливого общества на Земле была созвучна социалистическим устремлениям Максима Горького. Если Иван Карамазов, с моей точки зрения, был все-таки колеблющийся и ищущий агностик, то пролетарский писатель был законченным атеистом.

Федор Михайлович сумел нащупать «болевые точки» («вечные вопросы»), которые не давали покоя людям ни в прошлом, ни в то время, когда писался «Великий инквизитор». От себя добавлю: они до сих пор не дают покоя и не будут его давать наиболее чутким людям до скончания веков. Действительно «вечные вопросы». Следовательно, можно смело утверждать, что Достоевский и его «Великий инквизитор» будут всегда актуальны. Хотя одновременно следует признать, что количество читателей Достоевского сокращается. И это неудивительно: уменьшается количество чутких людей, мучающихся «вечными вопросами». Жизнь подавляющего большинства протекает в суете сегодняшнего дня.