В ночь после взятия Шевардинского редута шел холодный мелкий дождь, дул резкий ветер. Французы почувствовали осень. «Мы отдыхали после усталости дня, под шум порывистого ветра и сильного холодного дождя», – писал Лабом. Огни русских костров, которые виднелись впереди, казались многим французам (Лабому, Ложье, Сегюру, Брандту и др.) огромным амфитеатром, придавая русским позициям «почти волшебный вид» (Лабом). Наполеоновские солдаты с завистью смотрели на эти огни, представляя себе сытный ужин, тепло и уют, которыми наслаждался противник. Сами французские войска «стекались в беспорядке на незнакомые места, где не было ничего приготовлено» (Сегюр); особенно в центре и на левом фланге чувствовался острый недостаток в топливе для костров. Костры дымили и отбрасывали «во мраке лишь бледный отсвет» (Ложье). Одни солдаты «стараются как-нибудь устроить себе шалаши из листвы, так как погода суровая. Другие сидят вокруг котлов и присматривают за своим скромным ужином. Те, у кого есть ржаная мука, готовят род теста, который зовут… пульта. Около ночи начинает накрапывать мелкий холодный дождь при сильном ветре: очень скоро наш лагерь становится сплошной топью», – писал Ложье из 4-го армейского корпуса.

Бивак 1-го армейского корпуса был не менее суров. Мало того что его солдаты провели ночь среди убитых и раненных в бою за Шевардинский редут, они были вынуждены сохранять готовность в любую минуту схватить оружие и вступить в бой с неприятелем. Не меньшие тяготы испытывала резервная кавалерия. Тирион, старший вахмистр 2-го кирасирского полка из 1-го корпуса Нансути, повествует, как вечером 5-го их дивизия оттеснила русских кирасир, заставив их очистить опушку леса (видимо, Утицкого либо какой-то близлежащей к нему рощи). В этом лесу 9-й шеволежерский выставил главный караул, выдвинув вперед свои посты. Где-то рядом с 9-м шеволежерским разместился и 2-й кирасирский. «… Что это был за печальный бивак. Ничего для лошадей, ничего для людей, голая, бесплодная равнина, никаких селений и неприятель впереди и кругом нас!..»

Вечером 5 сентября, в 8 часов вечера, когда уже совсем стемнело, к западу от д. Валуево установили палатку императора. Рядом была раскинута палатка Бертье. Палатки «тотчас же осветились огнями, которые зажглись вокруг». Часть чинов Главного штаба и квартиры расположились в оставшихся строениях Валуева.

В ту ночь одна мысль снедала всю французскую армию, от императора до солдата: уйдут ли русские снова, отказавшись от решительного сражения, как это было уже много раз – под Витебском, Смоленском, Валутиной горой, либо примут бой. «Мы были в таком положении, когда встал вопрос – либо завоевать, либо погибнуть. И эта мысль придавала всем столько храбрости, что, несмотря на силу русской армии и их непреодолимые укрепления, каждый смотрел на наше вступление в Москву как на необходимость. Хотя наша усталость вызывала непреодолимое желание спать, среди нас были, однако, такие люди, возбужденные желанием славы, что экзальтация сделала их невосприимчивыми к отдыху», – писал Лабом. «Сколько разных тревог было пережито в ту ночь! – восклицает Сегюр. – Солдаты и офицеры готовили оружие, чистили амуницию, боролись с холодом и голодом…»

Поздно вечером 5 сентября, когда бой за редут был уже закончен, император, по свидетельствам Коленкура, Сегюра и Раппа, приказал произвести рекогносцировки и отдал предварительные приказы на сражение утром следующего дня. Но уверенности в том, что «ему придется начать атаку завтра утром», у Наполеона не было. Русская армия могла ночью сняться и уйти, чего очень опасались во французской армии. С одной стороны, опыт и проницательность говорили Наполеону, что русские обязательно должны дать решающее сражение под Москвой и что недавно назначенный главнокомандующим Кутузов с неизбежностью должен был на это пойти. Упорство русских, с которым они защищали Шевардинский редут, всего-навсего только передовое укрепление, казалось, это доказывало. Но полной уверенности у Наполеона не было – он боялся, что к утру призрак русской армии вновь растает. Вполне реальной была возможность того, что Кутузов вообще сдаст Москву без боя. Тогда поход на Москву, несмотря на важный политический результат в виде падения русской столицы, с военной точки зрения был бы значительно обесценен. Исход всей войны с Россией оказался бы под угрозой.

Той ночью в палатке Наполеона дежурил генерал-адъютант Ж. Рапп. Позже события тех дней и ночей, которые предшествовали сражению, сольются в памяти Раппа воедино и обрастут явными неточностями. Но общее настроение императора Рапп передал, без сомнения, верно. Наполеон спал мало, погруженный в состояние нервного ожидания. Под утро, чтобы согреться, он потребовал пуншу. Испытывая потребность в разговоре и найдя собеседника в лице Раппа, он, размышляя вслух о русском командовании, о трудностях, с которыми столкнулась Великая армия, о том, что «счастье самая настоящая куртизанка», попытался убедить прежде всего самого себя в несомненном успехе предстоящего сражения.

Как Наполеон предполагал действовать утром 6 сентября в случае атаки? Прямых указаний на этот счет нет. Поэтому мы вынуждены обратиться вначале к расположению французских войск в ночь с 5 на 6 сентября, чтобы определить наиболее возможный вариант действий Наполеона. Левый фланг составлял 4-й армейский корпус. Как известно, 5 сентября, двигаясь вдоль дороги из с. Грязь, он вышел на пространство в виду с. Бородино. 13-я пехотная дивизия разместилась севернее дороги, ведущей из Грязи, 14-я – южнее, возможно перекрывая саму дорогу. Правый фланг 14-й дивизии был примерно в полукилометре от Большой Смоленской дороги. За порядками пехотных дивизий расположилась пешая и конная Итальянская гвардия, а еще значительно северо-западнее – кавалерийская дивизия Орнано (три легкокавалерийские бригады – 13, 21 и 22-я). Квартира вице-короля в ночь с 5-го на 6-е была в расположении Итальянской гвардии.

Фэн относит к 5 сентября достопамятный эпизод, когда разведка кавалерии Орнано, перейдя, вероятно, р. Войну, приблизилась к впадению Колочи в р. Москву («la riviere de Moscou, la Moskowa!»). Напоив своих лошадей (мы сомневаемся, что они напоили их водой из самой р. Москвы, скорее, из какого-то ее притока), солдаты возвратились к главным силам и поспешили сообщить о своем открытии (Фэн). Предстоящее сражение получило у французов название «Битва при Москве-реке».

Южнее вице-короля, перекрывая Большую Смоленскую дорогу, стала 3-я дивизия Жерара, так и не перейдя Колочь. Только два батальона 7-го легкого полка расположились возле реки для связи с войсками 1-й дивизии, которая была на правом берегу Колочи, занимая часть довольно обширного леса.

Еще днем 5 сентября французы стали сооружать через Колочь временные мосты (с их помощью переправлялись части Компана, а возможно, и Фриана). Поздно вечером и ночью эти мосты, вероятно, укрепили, а также соорудили один-два новых.

Непосредственно вокруг Шевардинского редута располагалась 5-я пехотная дивизия Компана. 2-я дивизия Фриана бивакировала на левом фланге от 5-й, а 4-я Дессэ – на правом, примерно на одной линии. Корпус Понятовского на всех картах обычно располагают на пространстве между д. Доронино и с. Ельня, помещая его таким образом в тылу с правого фланга трех дивизий 1-го армейского корпуса и кавалерийских корпусов Мюрата. Между тем ход военных действий вечером 5 сентября ясно говорит о том, что польские части действовали к юго-востоку от Шевардинского редута. Шамбрэ полагал, что правый фланг армии простирался вплоть до Старой Смоленской дороги, а Брандт утверждал, что польская дивизия Княжевича под прикрытием артиллерии вышла на эту дорогу. По всей видимости, некоторые части польского корпуса действительно примыкали к Старой Смолянке, а польские вольтижеры с 15-м пехотным полком были метрах в пятистах к юго-востоку от Шевардинского редута, возле опушки Утицкого леса. Основные же соединения 5-го корпуса находились где-то юго-западнее Доронинской рощи.

Кавалерийские корпуса Нансути и Монбрёна, вместе с приданной им легкой кавалерией 1-го и 3-го армейских корпусов (за исключением дивизии Пажоля), оставались ночью к юго-западу от Шевардинского редута, в тылу войск Морана, Фриана и Жерара, расположившись, таким образом, по обе стороны Колочи. 4-й кавалерийский корпус Латур-Мобура, вероятно, был где-то между Колоцким монастырем и д. Головиной.

Влево от Новой Смоленской дороги, в кустарнике, были расположены императорские палатки. Пеле уточняет: «Императорские палатки были расположены влево от большой дороги, на округленной возвышенности, саженях в 300 к западу от деревни Валуевой. Гвардия и императорская квартира стали биваком вокруг Валуева». Это подтверждает дневник Вьонне де Марингоне: «Бивакировали на поле боя; гвардия разбила лагерь возле деревни, бывшей в лощине и имея речку перед собой; она была в 3 линиях и на таких дистанциях, чтобы иметь возможность сформировать каре…». Возможно, только Легион Вислы (судя по воспоминаниям Брандта) бивакировал отдельно, где-то к востоку от Валуева.

Сзади гвардии – по дороге и вдоль нее – была «масса парков и конвоев». Поздно вечером Наполеон, будучи уже в палатке, отдал приказ о «скорейшем доставлении отставших артиллерийских парков» (Сегюр). По мнению Пеле, артиллерийские резервы могли подойти к фронту только к полудню 6-го.

На некотором расстоянии за гвардией, также вдоль Новой Смоленской дороги (а передовые части – на самом берегу Колочи, у Фомкина) бивакировали войска 3-го армейского корпуса. Еще далее в тылу расположился 8-й корпус Жюно.

Итак, обзор размещения французских корпусов в ночь после Шевардинского боя позволяет предположить, что Наполеон не был до конца готов к началу генерального сражения утром 6 сентября: во-первых, было необходимо подтянуть 3-й и 8-й армейские корпуса, корпус Латур-Мобура, резервную артиллерию и парки, развернуть их; во-вторых, не были ясны намерения противника (Наполеон не мог исключить не только возможность русского отхода, но и возможность русской атаки 6 сентября, особенно с целью вернуть Шевардинский редут). И все же направление главной атаки французской армией русских позиций стало уже определяться. Захватив Шевардинский редут, Наполеон создал условия для давления на левый фланг русских, который не был прикрыт серьезными естественными препятствиями, что, помимо всего, позволяло Наполеону использовать кавалерийские массы. Но для окончательного решения о направлении атаки нужно было удостовериться в безопасности своего левого фланга и провести более детальную рекогносцировку местности.

После того как Наполеон провел в палатке несколько часов, которые были заполнены не только кратким отдыхом, но и выяснением ситуации и отдачей приказов, ранним утром 6 сентября он начал рекогносцировку. Несмотря на «хрестоматийность» этого события, сюжет оказался чрезвычайно запутан. Пеле и Шамбрэ писали о рекогносцировке в общем. Воспоминания Сегюра, Брандта, Раппа, Гриуа, Колачковского и др. также создают весьма размытую картину. Более убедительны свидетельства Деннье, Коленкура, Фэна, Фантена дез Одара и др. Вероятно, опираясь на их свидетельства, Тьер, Тири, Чандлер, Даффи и Кэйт выделяют две рекогносцировки, а Остин – три, но и у этих авторов остается много неясностей и противоречий.

На основе сопоставления наиболее достоверных материалов можем утверждать о проведении двух длительных рекогносцировок. Первая началась в 2 утра и закончилась в 9 – начале 10-го. Примерно в 2 часа дня – начале 3-го началась вторая рекогносцировка Наполеона (что следует из Деннье, Раппа, воспоминаний и «Дорожного дневника» Коленкура, Фэна), которая также продолжалась довольно долго («до вечера» – в мемуарах Коленкура; до 6 вечера – в его «Дорожном дневнике»). Поздно вечером Наполеон еще раз приближался к русским позициям, пытаясь удостовериться в намерениях неприятеля дать сражение. Согласно Пеле, «в продолжение ночи Наполеон возвратился к левому флангу, чтобы постараться рассмотреть расположение русских в этой части. Он проехал по линии передовых постов до крайнего левого фланга 4-го корпуса». Фэн также пишет, что ночью Наполеон «посетил линию для определения силы врага по числу костров».

Итак, первая рекогносцировка началась рано утром, еще в темноте. Более того, когда уже стало светать, туман, лежащий в лощинах вплоть до 8 утра (Брандт), создавал серьезные трудности для обзора местности. Если верить Лежену, то при объезде левого фланга за группой Наполеона погнался патруль казаков. По линии постреливали егеря. Источники дают противоречивую информацию о том, кто именно сопровождал Наполеона в первой поездке. Брандт, который видел императора рано утром, в тумане, пишет о Сорбье, гвардейских егерях, польской коннице и нескольких офицерах, следовавших с императором и на некотором отдалении. Лежен уверяет, что Наполеон был с Бертье, принцем Евгением, двумя офицерами и им, Леженом, без какой-либо иной свиты. Фэн пишет, что Наполеона сопровождали Коленкур и Рапп, «которые этой ночью несли службу», а также «несколько егерей эскорта». Колачковский, видевший Наполеона, когда тот уже приехал на правый фланг, говорит о Мюрате и «целом штабе». Капитан 2-го вестфальского линейного полка Моргенштайн узнал в свите Бертье, Мюрата, Нея и Жюно. Наконец, самый авторитетный свидетель, А. Коленкур, отмечает среди свиты только себя и князя Невшательского (Бертье). По всей видимости, состав сопровождавших Наполеона высших офицеров все время менялся, в зависимости от того, чьи войска находились на том или ином участке линии. Однако очевидно, что наиболее авторитетным свидетелем является Коленкур, но и в его мемуарах есть некоторое «наложение» событий, что заставляет нас обращаться одновременно к его «Дорожному дневнику» и другим свидетельствам.

Первоначально, еще в темноте, Наполеон направился в район Шевардинского редута; оттуда, под прикрытием находившегося к северо-востоку леса и пользуясь туманом, близко подъехал к центру русских позиций. Отсюда он наблюдает Курганную высоту, а сбоку – район ручья Каменки и Семеновского оврага. Затем Наполеон едет на левый фланг, обследует его «вплоть до сторожевых постов». Потом снова возвращается к центру, где, вероятно, и объяснил Богарне «все диспозиции на месте». Вслед за этим Богарне начал возводить укрепления с целью «привлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт (pivot) и сообщение армии». Далее Наполеон, вероятно, отправился на крайний правый фланг. Колачковский достаточно подробно описывает посещение императором расположения 5-го корпуса. Колачковский вспоминает, что Наполеон и Мюрат прибыли с «целым штабом» к польскому лагерю, «расположенному на захваченной вчера позиции, и некоторое время оставались там, исследуя неприятельское расположение; рядом с нашим лагерем действовали егеря, которые ограничивали возможность обзора». С холма, на котором стоял Наполеон (по словам Пеле, это была одна «из высот, находившихся между Доронином и Утицею»; отсюда Наполеон смотрел в подзорную трубу, положенную на плечо Мюрату), было видно главным образом море зарослей, протянувшихся в глубину и вправо неприятельской позиции. Справа обозначалась Старая Смоленская дорога, проходившая через Утицу. Слева русская позиция просматривалась яснее, но зато пространство было покрыто оврагами. Линия русского лагеря, в котором виднелось много людей, простиралась так далеко, насколько мог охватить взгляд. Здесь Наполеон дал свои инструкции Понятовскому. По мнению и Колачковского, и Пеле, инструкции сводились к тому, чтобы Понятовский двигался к Утице, «опрокинул все, что встретится на пути»; затем поворотом влево помог бы атаке русских позиций в районе Семеновского оврага.

Затем Наполеон возвратился к центру, пройдя близко от русских аванпостов, и поехал к Валуеву. В продолжение всей рекогносцировки Наполеон «разговаривал с начальниками, его приветствовали солдаты…». В наиболее важные пункты линии он отправил «офицеров, которые должны были произвести частное изучение».

Наполеон прибыл в ставку в 9 – начале 10-го. Убедившись, что русская армия осталась на месте и готовится к сражению, Наполеон вместе с тем был сильно озадачен. Правый фланг противника непонятным образом загибался на северо-восток и исчезал из поля видимости, а левый, не менее странно, примыкая правым крылом к Московской дороге, обрывался возле северной кромки Утицкого леса. Наиболее убедительным объяснением необычного расположения противника могло быть только то, что Шевардинский редут, взятый накануне, был не чем иным, как опорным пунктом левого фланга. Теперь, потеряв опору, русские отвели этот фланг, сделав «облический» загиб фронта, и это ставило их в весьма невыгодное положение. Они могли снова сняться и уйти без боя. Наполеон гнал от себя эту мысль. Проезжая бивак генерала К.-П. Пажоля, он услышал бодрый припев: «La victoire en chantant nous ouvre la barriere!» («Поющей победой снесем мы преграды!»). Армия жаждала сражения, которое завершило бы тяготы неудачно начавшегося похода, и это питало оптимизм Наполеона. Возвратившись в ставку, император «объявил о приказе на день, по которому армия должна была в оставшееся время подготовиться к битве на следующий день».

Распоряжения, отданные Наполеоном в ходе первой рекогносцировки, ясно говорят о том, что он решился, сделав свой северный фланг опорной точкой, произвести захождение правым крылом. Но конкретный план этого захождения был еще не до конца ясен. Коленкур полагал, что Наполеон колебался – «сделать ли глубокий маневр правым флангом, чтобы обойти позицию неприятеля… или же занять такие позиции… чтобы иметь возможность атаковать неприятельский центр с фронта и тыла, начав атаку правым крылом».

6 сентября в ставку императора приехали префект двора Л.-Ф.-Ж. Боссе и капитан Ш. Фавье, адъютант командующего французскими войсками в Испании маршала Мармона. На обстоятельствах их приезда считали своим долгом остановиться все историки и писатели, касавшиеся Бородинского сражения. Между тем не ясно, когда точно Боссе и Фавье приехали, когда портрет Римского короля (сына Наполеона, любовно называемого им Орленком) был выставлен перед палаткой императора и когда Наполеон беседовал с Фавье. Обращение к свидетельствам современников также дает противоречивую картину (воспоминания Фэна, Деннье, Сегюра, Меневаля, дневник Кастелана вообще лишены каких-либо указаний на время). Пеле, Коленкур в своих мемуарах, Фезенсак пишут, что Боссе приехал после полудня, а император увидел портрет сына и прочитал письма императрицы Марии-Луизы, возвратясь из рекогносцировки. Из какой рекогносцировки? Можно предположить, что из второй, закончившейся либо в 6 часов вечера, либо не ранее 5 вечера. Но Брандт видел портрет Орленка, выставленный у палатки, и слышал рассказ о том, что сказал император, глядя на портрет, уже в четвертом часу. Главное, сам Боссе утверждал, что прибыл в лагерь «в 9 часов утра, к палатке императора». Портрет, выставленный снаружи палатки, пишет Боссе далее, «оставался там весь день». Невозможно предположить, что Наполеон, возвратясь из первой рекогносцировки, не обратил на Боссе ни малейшего внимания. Думаем, что встреча префекта двора с императором и история с портретом Орленка произошла поздним утром, где-то в районе 10 часов. Фавье приехал позже, но, вероятнее всего, тоже до начала второй рекогносцировки. Возможно, что вечером император беседовал с ним еще раз.

Итак, возвратясь из первой рекогносцировки к своей палатке у Валуева, Наполеон застал там Боссе, префекта двора и камергера, только что прибывшего после 37 дней пути и доставившего несколько бумаг от императрицы. В специальном ящике Боссе привез портрет сына Наполеона. Префект, видя, что завтра предстоит большое сражение, полагал, что император повременит несколько дней с лицезрением портрета. Но все произошло не так.

Как мы уже знаем, размышления о жене и сыне были для Наполеона постоянными во время Русского похода. Большое количество писем, отправленных Марии-Луизе и составленных в короткие промежутки между неотложными делами, проникнуты подлинным чувством стареющего мужчины и государя. Наполеон искренне радовался любому письму или известию, касавшемуся его супруги и любимого сына. Теперь, получив портрет сына перед битвой, Наполеон в волнении приказал немедленно достать его из ящика. Желая, чтобы портрет был все время перед глазами, он распорядился поместить его в палатке. «Его глаза выражали истинное умиление» (Боссе). Желая разделить свои чувства с соратниками, Наполеон созвал всех офицеров своей квартиры и всех генералов, находившихся рядом, чтобы и те увидели портрет. На портрете, выполненном Жераром, был изображен 20-месячный прелестный ребенок, играющий в бильбоке. Правда, вместо палки в его руке был скипетр, а в другой – вместо мяча – земной шар. «Господа, – сказал Наполеон, – когда моему сыну будет 15 лет, верьте, что он будет так же храбр, как на картине». «Этот портрет восхитителен», – добавил он моментом позже. Затем Наполеон приказал одному из лакеев вынести картину из палатки, чтобы офицеры и солдаты гвардии также смогли полюбоваться. Поставленный на складной стул возле палатки, портрет привлек целую толпу любопытствующих. Старые усачи-гвардейцы, множество раз видевшие императорского сына, отпускали замечания: «Надеемся, – сказал один сержант, – что он пойдет дорогой своего отца». «Надеемся, – вторил ему другой, – что у него вырастут усы» (усач-гвардеец хотел, без сомнения, сказать, что Орленок быстро вырастет). Портрет оставался возле палатки довольно долго. Но, вероятно, сразу после возвращения из второй рекогносцировки Наполеон приказал портрет унести: «Уберите его, он слишком юн, чтобы быть на поле битвы». Помимо того что уже стало смеркаться, что-то еще заставило Наполеона унести портрет в палатку и поместить его в ящик. Что именно?

Вскоре после Боссе в ставку императора прибыл капитан Фавье. Как нам уже известно, сообщение о серьезной неудаче О.-Ф.-Л. Мармона при Арапилах 22 июля пришло к императору 2 сентября в Гжатске. Тогда Наполеон остался недоволен характером информации. Теперь же он мог узнать о сражении «из первых рук». Наполеон долго беседовал с Фавье, расспросил о ране Мармона. Хотя испанские дела не могли обрадовать императора и он «смутно угадывал все последствия этого несчастного события» (Фэн), в целом рассказ Фавье был им воспринят спокойно, даже «с какой-то насмешливостью». «…Русские дела в данный момент были слишком серьезны для того, чтобы его заботили неудачи герцога Рагузского (Мармона. – В.З.) в Испании», – вспоминал позже Коленкур. Пытаясь отогнать от себя неприятные мысли об Испании, Наполеон после разговора с Фавье стал напевать строки из «Оды на фортуну» Жана-Батиста Руссо:

Сюжет, который пришел на память Наполеону, касался событий 2-й Пунической войны, когда консул Гай Теренций Варрон, вопреки мнению другого консула, Луция Эмилия Павла, сторонника постепенного истощения противника, настоял на решительном сражении с Ганнибалом, и это привело к страшному поражению римлян при Каннах. Теперь, сам выступая в роли Ганнибала и видя наконец-то перед собой противника, решившегося на генеральное сражение, Наполеон пытается вдохнуть в себя и в окружающих решимость одержать победу; мысли об Испании пока не должны были отвлекать его от главной задачи. Новости о проигранном Мармоном сражении было решено сохранить в тайне от армии.

Хотя приезд Фавье и известия из Испанской армии составляли тайну, об этом в тот же день узнали многие. Брандт, посланный к генералу Монтиону и задержавшийся в ставке, встретил там своего знакомого капитана Десэ (Desaix), от которого без труда узнал, кто такой Фавье и зачем он приехал. Сам Фавье беседовал в тот день с очень многими. Храбрый и горячий Фавье, хотя и должен был возвращаться обратно в Испанию, остался для участия в генеральной баталии простым волонтером при 30-м линейном полку, чтобы «показать, что солдаты Испанской армии не уступят в храбрости солдатам Русской армии».

В 2 – начале 3-го часа пополудни Наполеон отправился во вторую рекогносцировку. Император хотел лучше разглядеть местность и русские позиции (чему в первой поездке мешал утренний туман), а также увидеть перемены, произошедшие днем в русском лагере. Необходимость второй поездки диктовалась и слухами о готовности русских снова начать отступление. Рапп, отправленный ранее на разведку и возвратившийся около двух часов в ставку, увидел Наполеона разговаривающим с Мюратом и Бертье. Сведения, принесенные Раппом, убедили Мюрата в том, что надо готовиться к бою. «Однако другие генералы продолжали считать, что русские не рискнут и уйдут без сражения». Рапп был противного мнения и стал убеждать, что русские атакуют французскую армию, если она их не опередит. Наполеон, как и Бертье, согласился с Раппом. После чего император потребовал своих лошадей и отправился в рекогносцировку.

Коленкур пишет о второй рекогносцировке мало, отмечая только, что Наполеон «произвел наблюдение с более близких пунктов…» и что император объехал «всю линию и дал диспозиции к атаке завтра». Более подробно остановились на второй поездке Фэн и Деннье, но и они, вероятно, в ней не участвовали. Последний, например, даже считал, что император в этот раз объехал левый фланг «единственно только с вице-королем». По всей видимости, во второй раз император начал осмотр с левого фланга, проехав довольно далеко вдоль р. Войны, а возможно, и перейдя ее. Наполеон «долго всматривался в русские биваки без помех…» (Деннье), чему способствовал «туман от дождя» (Фэн). Вероятно, проезжая с левого фланга на правый, возле с. Бородино Наполеон был обстрелян русским орудием. Затем Наполеон проследовал на правый фланг, окончательно уверившись, «что линия русских продолжается облическим образом, пересекая Московскую дорогу, до высоты большого леса, на который опирался наш (французский. – В.З.) правый фланг…». По словам Деннье, Наполеон увидел, что «многочисленные редуты прикрывают позиции русских». Утром у Наполеона не было уверенности в «облическом» загибе русских позиций; именно поэтому он предполагал русскую атаку Шевардинского редута. Теперь же, когда он ясно увидел возводимые на южном фланге укрепления, русская линия уже определенно предстала в «облическом» виде. Это «окончательно убедило его, что он не ошибся: по возвращении он отдал соответствующие приказы». Наполеон окончательно решил начать главную атаку из района Шевардинского редута, откуда «прекрасное дело дивизии Компана открыло нам дорогу» (Фэн).

Конечно, ни первая, ни вторая рекогносцировка не позволили Наполеону до конца понять своеобразие местности и расположения русских войск. Однако в целом Наполеон все-таки правильно оценил характер местности, в том числе в районе Багратионовых «флешей» (он не мог видеть только «третью флешь») и на примыкавших к ним участках. Император, вероятно, даже заметил небольшое укрепление, которое русские возводили «на развалинах Семеновской деревни» (Пеле).

Как оценивали французы характер русских укреплений? По мнению Деннье, «позиции русских были хорошо защищены». Лежен считал, «что линия врага была защищена потрясающими позициями, хорошо укрепленными, с редутами и реданами, в которых были пушки». Но это крайняя точка зрения. Гораздо более убедителен Фэн и, особенно, 18-й бюллетень Великой армии: «Позиция была хорошо укреплена и давала возможность маневрировать и ретироваться. Но это (атака такой позиции. – В.З.) составляло честь, и эта позиция не была в такой степени сильной, чтобы отказаться от возможности сражаться. Было видно, что редуты не были закончены, рвы были неглубокими, палисадов не было…» Как уже отмечалось, общие русские силы оценивались Наполеоном в 120–130 тыс.

Насколько эти цифры были близки к реальной численности русской армии? Наиболее точные подсчеты были сделаны в 1990-е гг. А. А. Васильевым и А. А. Елисеевым. По их мнению, с учетом потерь, понесенных 5 и 6 сентября, русские войска без ратников Московского и Смоленского ополчений насчитывали около 118 тыс. человек и примерно 620 орудий. Ополченцев на 5 сентября имелось около 31,7 тыс. Следовательно, на 7 сентября в составе соединенных армий было всего 150 тыс. человек, включая ополченцев. Помимо этого, следует отметить значительное количество новобранцев в регулярных частях. Некоторые авторы утверждают даже об 1/4 новобранцев, но это явно завышенная цифра; полагаем, что новобранцев было до 20 тыс. человек.

Таким образом, штаб Наполеона, беря за основу только регулярные части и казаков, имел верное представление о численности и составе сил противника.

Какова была численность главных сил армии Наполеона к утру 7 сентября? Основой для любых серьезных вычислений сегодня, как и ранее, могут быть только данные Шамбрэ и Пеле о перекличке 2 сентября в Гжатске. Все попытки более точного исчисления французских войск являются только вариациями на тему «гжатского расписания». Напомним, что перекличка дала (с учетом подхода в течение 5 дней «откомандированных») 133 819 человек, находящихся в строю. В эту цифру мы ранее (в 1998–2001 гг.) попытались внести поправки, учтя 2-ю дивизию легкой кавалерии, строевых чинов Главной квартиры, предполагаемые боевые и небоевые потери со 2 по 6 сентября. Это дало цифру в 126–127 тыс. строевых чинов при 584 орудиях. С тех пор авторы лучшего расписания Великой армии при Бородине (А. А. Васильев и А. И. Попов), вышедшего в 2002 г., предложили иные цифры: около 132 тыс. человек при 591 (возможно – 594) орудиях. Вариант Васильева и Попова интересен тем, что авторы начали отсчет не от цифры 133 819 человек, уже включавшей, по мнению организаторов переклички, тех, кто должен был возвратиться в строй в течение 5 дней, а от базовой цифры в 123 737 человек, имевшихся налицо 2 сентября. Скрупулезный анализ вероятных перемещений в последующие дни соединений, частей и подразделений главных сил Великой армии дал авторам, как кажется с первого взгляда, возможность представить более точную конечную цифру. Однако должны заметить, что в этих расчетах не может не быть целого ряда условных допущений. Во-первых, как и ранее, невозможно точно оценить потери французов за 3–6 сентября (так, в отличие от утверждений Васильева и Попова об убытии у французов в Шевардинском бою 3 тыс., продолжаем настаивать на цифре в 4–5 тыс. человек, в то же время количество потерянных орудий вполне могло быть не 6, но только 4 или даже 3). Во-вторых, пытаясь внести собственные уточнения в цифру присоединившихся к армии со 2-го по 6 сентября, авторы должны были в значительной степени проигнорировать предположения самого французского командования по этому поводу (хотя бы потому, что бумаги Шамбрэ и Пеле просто не конкретизировали эти предположения); поэтому ряд предположений Васильева и Попова, призванных, казалось бы, конкретизировать (а значит, и кажущихся более убедительными, чем общие предположения французского командования), выглядят не вполне убедительными (утверждение о расформировании двух батальонов 111-го линейного полка после Шевардинского боя – ошибочность этого утверждения признал и А. И. Попов; количество вернувшихся в свои части до 7 сентября чинов в «различных пеших и конных командах»; возможность возвращения 1,5 роты конной артиллерии 3-го кавалерийского корпуса). Вместе с тем, исследования А. А. Васильева и А. И. Попова заставляют нас внести коррективы в те цифры, которые мы ранее представили. Это касается явно завышенной нами численности строевых чинов Главной квартиры и возможной заниженности количества имевшихся орудий. Таким образом, сегодня будет вполне корректно утверждать, что к утру 7 сентября численность Великой армии могла быть 128–129 тыс. человек в строю при 583–593 орудиях.

Почти все авторы, повествующие о Бородинском сражении, считают своим долгом остановиться на возможности глубокого обхода русских войск на южном фланге, что позволило бы французам обойти Багратионовы «флеши», избежав тем самым больших потерь. Это предложение, по свидетельству Сегюра, исходило от Даву во время второй рекогносцировки. Тьер относит это событие к более позднему времени, когда вторая рекогносцировка уже была закончена и Наполеон формулировал свои приказы на следующий день. Маршал предлагал задействовать для этого обхода не только 5-й, но и 1-й армейский корпус. Комбинированные действия этой группировки с главными силами французов могли бы привести к дезорганизации армии Кутузова, которая оказалась бы отброшенной в мешок между Колочью и Москвой. Несмотря на плохие карты, было все-таки понятно, что сразу от Бородина Большая дорога заметно отклоняется к югу и что, таким образом, выход на нее французов заметно облегчается. Но Наполеон не принял предложения Даву, бросив, согласно тому же Сегюру: «Вечно вы со своими обходами! Это слишком опасный маневр».

Об этом эпизоде писали чуть ли не все мемуаристы или авторы – участники Бородинского сражения с французской стороны: Водонкур, Коленкур, Фэн, Фезенсак, Пеле, Пельпор… У нас не осталось сомнений, что предложение Даву об обходе действительно имело место. Существуют и свидетельства тому, что Даву 6 сентября действительно углублялся в Утицкий лес с Понятовским и Фрианом. Кажется, эта идея вообще витала в воздухе. Поляки, находясь весь день в перестрелке в районе Утицкого леса, обнаружили слабое сопротивление неприятеля. «Сопротивление русских в этом пункте было не совсем таким, каким оно должно было бы быть и каким оно было в других местах», – отмечал Коленкур, повествуя о колебаниях Наполеона насчет маневра на южном фланге. Наполеон был даже обескуражен, не найдя крупных сил в районе Старой дороги. Пеле отмечает, что, по расчетам Наполеона, русская армия должна была располагаться между двумя дорогами, но северный ее фланг странно загибался, оставаясь большой загадкой для императора, а южный фланг не менее странно обрывался, не дойдя до Старой дороги. То, что русские перебрасывали туда 3-й пехотный корпус Н. А. Тучкова, Наполеон в течение дня 6 сентября не обнаружил, хотя, разумеется, не исключал возможности встретить значительные русские силы ближе к Утице.

Подавляющее большинство историков и военных писателей вполне оправдывали отказ Наполеона. Они обращали внимание, во-первых, на возможность отхода русских, если бы те увидели признаки стратегического обхода (Гурго, Коленкур, Фэн, Фезенсак, Хольцхаузен, Геруа, Чандлер, Даффи, Рьен, Нафзигер); во-вторых, на опасность разделения французской армии на две части, совершенно отделенные одна от другой (причем сорокатысячный отряд двигался бы ночью через лес по малознакомой местности), что в случае ответных маневров врага могло бы закончиться весьма плачевно (Тьер, Кукель, Чандлер, Даффи, и др.); в-третьих, на то, что сказалось вполне понятное нежелание Наполеона отдаляться от основной коммуникационной – Новой Смоленской дороги (Пеле справедливо пишет, что «император не мог протянуть свой правый фланг, не отдалив его совершенно от дороги») (Пеле, Кукель); в-четвертых, на недостаточно удовлетворительное состояние французской артиллерии и кавалерии, а это автоматически ограничивало возможность широкого маневра (Чандлер, Даффи); в-пятых, на то, что Наполеон высоко оценивал ожидаемое сопротивление русских, зная по своему опыту и на основе изучения истории военных кампаний, что русские могли оказывать сопротивление даже при разрыве коммуникационной линии (Клаузевиц, Чандлер). Сравнительно немногие авторы осуждали Наполеона за такое решение.

Но столь ли уж уверен был Наполеон в бессмысленности предложения Даву? Согласно рассказам, ходившим среди деятелей Первой империи, после слов Даву император обратился к государственному секретарю П.-А. Дарю: «Что вы думаете?» – спросил он. «Сир, – ответил Дарю, – я полагаюсь на маршала Даву, так как из всего вашего окружения он провел рекогносцировку наиболее основательно». И все же предложение Даву было отвергнуто. Наполеон решился на фронтальный бой, отказавшись от глубокого маневра.

Среди перечня причин, которыми авторы обычно объясняют отказ императора от предложения Даву, главной, как правило, считают его боязнь отхода русских войск. Наполеон якобы испытал такое давление времени, ему столь срочно требовалась решительная победа, что он предпочел наиболее кровопролитный и наименее эффективный вариант боя. Но ведь полководцу была прекрасно известна стойкость русских, хотя бы по Прейсиш-Эйлау, и, принимая в расчет соотношение сил, можно было предугадать, что избранный вариант сражения не принесет Великой армии полного успеха. Чисто военные причины, таким образом, вряд ли смогут объяснить решение Наполеона. Очевидно, что у императора все более обострялось состояние напряженности и неуверенности, столь нехарактерные для него ранее. Множество раз исчезавший призрак русской армии, отказ Александра I от каких-либо переговоров, неимоверные лишения, которые уже испытала Великая армия, тревожные вести из Испании, под влиянием которых Наполеон должен был действовать не только как полководец, но как государь, и, наконец, общая физическая усталость и болезни – все это не могло не сказаться на поступках военного гения. Обращает на себя внимание и еще один момент, обычно ускользающий из поля зрения военных историков. На о. Св. Елены Наполеон заявил, что «при Бородине Даву допустил ошибки». Какие?! Ведь в итоге оказалось, что, передав две дивизии от Даву Богарне, Наполеон столь ослабил 1-й корпус, что тот не смог с ходу взять «флеши», чем сразу был сбит темп действий французской армии. И в этом императору следовало винить прежде всего себя, а не кого-то другого. Отвергнув предложение Даву и приняв свой вариант боя, Наполеон, тем не менее, не обеспечил маршала должными силами для первого, и наиболее решающего, удара всего сражения. На это не мог не повлиять общий характер тех личных отношений, которые складывались между государем и маршалом в недели, непосредственно предшествовавшие Бородинскому сражению, о чем мы уже писали выше.

Каков был основной замысел Наполеона в отношении предстоящего сражения? Значительная часть общих и частных приказов на сражение сохранилась, и это дает возможность воссоздать общую картину планов императора, даже несмотря на то, что ясные положения инструкций распространялись только на начало сражения.

Итак, 5 и 6 сентября центр ожидавшегося сражения оставался в районе Новой Московской дороги. Наполеон, хотя и осуществлял главный нажим на южный фланг русских, продолжал держать основные войска вдоль главной коммуникационной линии. В ночь на 7-е центр французской армии, а с ним и центр сражения переместился южнее Новой Смоленской дороги – к Шевардинскому редуту, откуда французы намеревались атаковать русских на небольшом пространстве от северной кромки Утицкого леса до Курганной высоты. Таким образом, центр и правый фланг французской армии, опираясь на группировку Богарне (которая, как мы уже отметили вслед за Пеле, планировалась стать опорной точкой), должны были совершить захождение, оттесняя русских в мешок, созданный Москвой и Колочью, с возможным разрывом их коммуникационной линии где-то восточнее д. Татариново. Причем Наполеон, действуя на поле, разделенном Колочью на две неравные части, и имея силы, равные неприятельским, попытался использовать принцип «двойного сражения» (Чандлер): войска Богарне, первоначально обеспечивая только безопасность левого фланга и центральной коммуникации (с отвлекающей диверсией на с. Бородино), должны были, после успехов в центре и на правом фланге, захватить Курганную высоту, фактически становясь частью центральной группировки. Передача двух дивизий корпуса Даву, корпуса Груши и легкой кавалерийской бригады Гюйона в распоряжение Богарне с военной точки зрения определялась не только необходимостью обезопасить северный фланг от любых неожиданностей и необходимостью укрепления опорной точки для войск Нея и Даву, но также и стремлением использовать эти войска для успешного наступления южной группировки после захвата Семеновских укреплений. Действия войск Понятовского, предназначенных для диверсии в районе Старой Смоленской дороги и Утицкого леса, также должны были поддержать войска Даву в случае его успешных действий в районе «флешей».

Как должны были действовать войска центральной группировки, предназначенные для атаки «флешей» и д. Семеновское? Окончательный вариант определился только после того, как состоялась встреча Наполеона с Компаном. Согласно Гурго, Наполеон вызвал Компана, чтобы объяснить ему задачу по атаке «редута, расположенного на нашем крайнем правом фланге». Генерал предложил провести свою дивизию по лесу, чтобы избежать картечи. Ней, который присутствовал при разговоре, стал уверять, что это может вызвать расстройство движения. Компан настаивал на своем, утверждая, что обследовал лес и установил, что он проходим. Наполеон согласился с мнением Компана. Тогда генерал поделился опасениями за свой правый фланг, обеспокоенный возможностью русской атаки между частями Понятовского и своей дивизией. Император разделил опасения Компана, распорядившись передвинуть дивизию Дессе правее.

Дивизия Фриана должна была оставаться в резерве в районе Шевардинского редута. 3-й и 8-й армейские корпуса должны были начать движение после удачных действий Компана, как бы вторым эшелоном (в приказах и в рапорте Нея направление атаки не указано, но, вероятно, исходя из обстановки, направление было на северную «флешь» и д. Семеновское). Успех пехотных частей предполагалось подкрепить введением в бой трех корпусов резервной кавалерии (1, 2 и 4-го), а в случае необходимости – и частями Молодой гвардии. Наполеон особо отметил требование действовать «в порядке и методически, сохраняя по возможности войска в резерве». Причем резервы должны были быть не только значительными, но и достаточно сближенными с передовыми частями, а войска каждой дивизии следовало вводить в бой постепенно, побригадно. Такой порядок давал Наполеону возможность, во-первых, избежать неожиданностей; во-вторых, сразу начать бой с большим напряжением; в-третьих, быстро развивать успех в любой точке прорыва русских позиций.

Особую роль должна была сыграть французская артиллерия. Согласно распоряжениям императора, ночью должно было быть сооружено два эполемента для артиллерии. Левая батарея должна была располагаться напротив д. Семеновское; там занимали позицию 16 тяжелых пушек и 8 гаубиц 3-го армейского корпуса под командованием генерала Фуше. Правая батарея, построенная для 24 орудий гвардии, сооружалась напротив Багратионовых «флешей» (ее обычно называют батареей Сорбье). Обе батареи должны были вести огонь в направлении д. Семеновское и по укреплениям к югу от нее, а батарея Фуше должна была позже направить часть своих усилий и на Курганную высоту, обстреливая ее совместно с орудиями 4-го корпуса перекрестным огнем. Все остальные орудия предполагалось использовать в составе мобильных батарей. Так, в общей диспозиции и в приказе войскам Даву было указано сформировать перед исходной позицией дивизии Компана батарею из 30 орудий под командованием генерала Пернети (16 орудий корпусного резерва и 14 орудий дивизионной артиллерии); к ней должны были примкнуть 8 батарейных орудий дивизии Фриана и Дессэ. Этим 38 орудиям было предписано вести огонь в тесном взаимодействии с 24 тяжелыми орудиями гвардии, соединив таким образом огонь 62 орудий. Точно так же к батарее Фуше должна была примыкать остальная артиллерия 3-го и 8-го корпусов. По мнению Фэна, общее количество орудий перед 3-м корпусом составляло 60. Таким образом, против Багратионовых «флешей», д. Семеновское и, частично, против Курганной высоты должно было сосредоточиться в первой линии 102 орудия. К этому стоит добавить подвижные батареи, сформированные из орудий резервных кавалерийских корпусов.

До недавнего времени казалось, что тексты диспозиции и имеющихся приказов на сражение достаточно ясно определяли реальное местоположение и состав французских батарей напротив Семеновских укреплений. Однако недавняя публикация воспоминаний генерала Пернети заставила А. И. Попова усомниться в точности соответствия реального положения дел тому, что было определено в диспозиции и приказах, а также заставила попытаться дать свои варианты разрешения возникших противоречий. По его мнению, напротив Багратионовых «флешей» были созданы две стационарные батареи – Фуше (24 орудия) и из части орудий Сорбье (24 орудия) – и расположились три мобильные батареи: Пернети (30 орудий), дивизионного генерала Б. Балтю де Пуйи (10 орудий) и Сорбье (40 гаубиц гвардии). Причем батарея Пернети (это определенно следовало из его воспоминаний) изначально была прикрыта земляными укреплениями и располагалась непосредственно южнее от орудий Сорбье. Мы полностью согласны с А. И. Поповым в том, что материалы Пернети действительно еще раз ставят проблему несоответствия реальных обстоятельств боя официальным бумагам и, прежде всего, приказам, отданным перед сражением. Однако у нас нет полной уверенности в необходимости сразу следовать за буквой воспоминаний генерала, которые писались, как полагает издатель, только в октябре 1840 г. Как следует из последнего отрывка, сам автор 29 октября 1840 г. попытался соотнести собственные воспоминания с мемуарами своего адъютанта капитана Море: что-то совпало, но что-то, видимо, согласовать оказалось трудно. Какие же все-таки уточнения (но не исправления) следует внести в картину, нарисованную на основе текстов диспозиции и приказов? 1. Батарея Пернети включала не 16 орудий корпускного резерва, а только 10; 6 пушек было взято из резерва 1-й пехотной дивизии; остальные 14 орудий были из резерва 2-й пехотной дивизии. 2. Батарея Пернети, возможно, в начале сражения действительно располагалась за земляным бруствером, находясь к югу от орудий Сорбье и примерно на одной линии с ними. 3. Общее количество орудий первой линии, сосредоточенных против Семеновских укреплений, следует увеличить на 6 единиц (именно столько орудий было передано из резерва 1-й пехотной дивизии батарее Пернети).

По замыслу Наполеона, более сотни орудий, с самого начала действовавших по укреплениям первой линии левого фланга русских, должны были подавить или ослабить их сопротивление (особую роль здесь должны были сыграть гаубицы, ведущие огонь гранатами). Затем, по мере развития наступления и захождения правым флангом, особый урон неприятелю нанесли бы французские пушки, ведущие анфилирующий огонь ядрами по тесным русским порядкам, в том числе поражая и их тылы. Артиллерия должна была не только вести огонь с большим напряжением с самого начала, но и наращивать силу огня по мере вступления в бой менее дальнобойных орудий. При этом сохранение весомого резерва из числа гвардейских орудий давало возможность быстро реагировать на неожиданное изменение ситуации, в том числе для парирования контратак врага и для нанесения решающего удара.

Всего, по нашим подсчетам, против русского левого фланга к югу от Курганной высоты и до северной окраины Утицкого леса оказалось сконцентрировано 303 орудия (без учета орудий гвардии, находившихся в резерве, исключая из последних 24 пушки, которые вели огонь с начала сражения). Общее число орудий этой группировки, включая все орудия гвардии, было 388.

Численность живой силы центральной группировки составила около 80 тыс. человек (около 60 тыс. пехоты и 20 тыс. кавалерии, включая штат артиллерии). У Понятовского было около 8,5 тыс. пехоты и примерно 1,5 тыс. кавалерии при 50 орудиях. У Богарне – около 33 тыс. пехоты и 7 тыс. кавалерии при 146 орудиях.

Напомним, что по фронту Бородинская позиция растянулась на 8 км, при этом участок от Бородина до Утицы по фронту составил более 4 км. Вся площадь поля, на котором разыгралось сражение, составляла 56 км ², из которых для активных действий была использована площадь не более 30 км ². Скученность войск была необыкновенная, и это сильно воздействовало на психику солдат.

Основные перемещения французских войск на позиции, определенные диспозициями, произошли в ночь с 6-го на 7-е. Но это не значит, что 6 сентября все части и соединения Наполеона провели без движения на тех местах, которые они занимали с вечера 5 сентября. Во-первых, значительно вперед продвинулись 3-й и 8-й армейские корпуса. К полудню 6-го они расположились в тылу Шевардинского редута: ближе к редуту 3-й корпус, за ним – 8-й. Подошел к главным силам и 4-й корпус резервной кавалерии – он расположился так же, как 1-й и 2-й, – к юго-западу от редута. К вечеру показалась дивизия Пажоля. Постояв некоторое время на Большой дороге где-то перед д. Валуево, она получила приказ присоединиться к корпусу Монбрёна, который бивакировал вблизи д. Доронино. Три дивизии Даву, стоявшие рядом с Шевардинским редутом, оставались там весь день 6-го, но приняли своими рядами вправо и сгруппировались (Ле Руа), а к вечеру продвинулись вперед (Гардье). Дивизия Жерара, вероятно, готовилась переправиться на левый берег Колочи с тем, чтобы встать позади войск Морана.

Совершала ли какие-либо передвижения 6 сентября императорская гвардия? Так, майор Булар утверждал, что вечером 6-го гвардия перешла Колочь и передвинулась к редуту. Орудия самого Булара (он был под командой начальника пешей артиллерии Молодой гвардии Друо) «разместились между маленьким лесом и этим редутом». Судя по воспоминаниям Брандта, Легион Вислы также бивакировал в ночь с 6-го на 7-е возле Шевардинского редута. И все же представляется, что гвардия, по крайней мере ее большая часть, провела день 6-го возле Валуева и перешла Колочь только ночью.

Некоторые передвижения совершались на северном фланге, в расположении вице-короля. Наконец, 6 сентября ближе к полю сражения удалось подтянуть артиллерийские парки. Что же касается 5-го армейского корпуса, то достоверных данных о его передвижениях найти не удалось.

День 6 сентября не был отмечен активными боевыми действиями. Но перестрелки были, и по временам очень интенсивные. Так, во второй половине дня разгорелся стрелковый бой между застрельщиками дивизии Морана и русскими егерями в оврагах и перелесках перед Бородином. Инициаторами, вероятно, выступили французские стрелки, которые попытались вытеснить русских с этого пункта. Даву, услышав пальбу, приказал генералу Дедему, командиру бригады дивизии Фриана, «скакать во весь опор, чтобы прекратить огонь» и распорядиться, чтобы по всей линии никто больше не стрелял. Но реально стрельба продолжалась до позднего вечера. Капитан Франсуа из 30-го линейного дивизии Морана вспоминал, что 6-го его полк «был в застрельщиках вдоль линии русских аванпостов»; «русские занимали линию оврага, и мы перестреливались с ними всю вторую половину дня до 11 часов вечера». Батальоны 30-го полка последовательно сменялись, и 1-й батальон, в котором был Франсуа, находился вечером на позиции в течение четырех часов, пока не был сменен 13-м легким полком той же дивизии. По свидетельству Франсуа, 30-й полк потерял в тот день 300 человек, из которых 67 было убито. Сам Франсуа около 8 часов вечера получил русскую пулю под левое колено, но, несмотря на боль и потерю крови, остался на позиции. После того как в 11 вечера батальон Франсуа сменили и он сделал перекличку своей роте, недосчитались 23 человек, из которых 16 было убито. Полагаем все же, что цифры потерь 30-го линейного за 6 сентября Франсуа явно завысил.

Нечто более серьезное происходило на крайнем южном фланге. Утром и вечером 6 сентября в районе Утицкого леса активно действовали польские застрельщики. Они, вероятно, вели бой не по собственной инициативе (в отличие от солдат Морана), а по распоряжению командования. Их целью было, во-первых, оттеснить русских стрелков как можно дальше в лес, «выиграв» некоторое пространство, а во-вторых, произвести разведку боем в районе Старой Смоленской дороги. Этот участок фронта оставался для французов большой загадкой. Полякам действительно удалось оттеснить русских, что позволило Даву, Понятовскому и Фриану, а возможно, и Компану, даже проехать по лесу некоторое расстояние. Но обширность леса и сопротивление русских солдат (в разное время в этом бою участвовали не только русские егеря, но и солдаты Смоленского пехотного и сводно-гренадерской дивизии М. С. Воронцова) не дали возможности французскому командованию получить ясное представление о расположении русских войск на этом участке.

Можно предположить, что действия поляков, наряду с передвижением при свете дня французских войск к югу от Новой Смоленской дороги, сослужили Наполеону плохую службу. Русское командование, уже ранее обеспокоенное давлением неприятеля в районе Старой Смоленской дороги и его передвижениями напротив Семеновских укреплений, расположило в районе Утицы 3-й корпус Тучкова. Это сорвало замысел императора совершить обход «флешей» корпусом Понятовского.

Несмотря на скудость съестного, дух французской армии был бодрым. «У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота…» (Гриуа). «Радость, надежда оживляли весь лагерь; солдаты весело готовили свое оружие, офицеры высчитывали шансы на успех, доверие к императору было безгранично», – писал Деннье. Для многих ожидавшееся сражение обещало конец страшным тяготам и лишениям Русского похода. «Каждый из нас, – писал Меерхайм, первый лейтенант саксонского полка Гар дю Кор бригады Тильмана 4-го кавалерийского корпуса, – страстно ждал этой минуты; только решившись на сражение, можно было надеяться на успешное будущее». Фосслер, который в составе дивизии Пажоля прибыл вечером 6 сентября к Великой армии, нашел «ее в хорошем и сангвиническом духе. Близость Москвы означала конец нашим трудностям, которые, как каждый надеялся, должны были закончиться с ее захватом; некоторые ожидали этого с надеждами пограбить, другие же – с ожиданием перспектив получить военные отличия, которые должны были быть произведены на следующий день во множестве: все эти мысли вызывали волнение. Как только мы въехали в лагерь, нас стали поздравлять со всех сторон с тем, что мы вовремя приехали. Казалось, что вся армия кипела в жизненной суматохе… Большая часть войск деловито поправляла и готовила оружие к завтрашнему дню…»

Фон Линзинген, капитан вестфальской пехоты, очень выразительно передал те противоречивые чувства, из которых в конечном итоге рождалась непоколебимая решимость солдат Великой армии одержать завтра победу. «Было ощущение того, что что-то могущественное, разрушающее ожидало нас, и это заставило меня обратить мысли к моим людям. Они лежали спящими на холодной, твердой земле вокруг меня. Я знал всех их очень хорошо; и очень часто получал доказательства их доверия, доказательства их преданности. Сколько из этих храбрых парней не увидит завтрашнюю ночь? Сколько из них будет лежать ранеными и ослепшими на поле боя? Во мне проснулась надежда, что русские тихо отойдут в течение ночи без сражения, – но события последних нескольких недель были столь суровы, что лучше уж было положить всему этому конец здесь; только сражение – победа – принесли бы нам спасение».

Ожидание предстоящего сражения навевало на некоторых немцев меланхолические настроения. Саксонский полковник Г.А. фон Лессинг, командир шеволежерского полка «Принц Альбрехт», обозревая Бородинское поле, воспринимал его несколько романтически. Он любовался красотой зеленых крыш Бородинской церкви, возвышающейся на лесистом холме; замечал проступающие вдалеке «очертания церквей и монастырей Можайска», которые, в его восприятии, придавали «меланхолическую и романтическую черту этим диким полям и создавали задний план темным лесам».

Французские участники сражения, как можно судить по их письмам, дневникам и воспоминаниям, испытывали 6 сентября менее драматические чувства. Жиро де л’Эн в тот день брал уроки игры в шахматы у майора (?) Фанфетта, одного из адъютантов Дессэ; не завершив партии, они продолжат ее несколько месяцев спустя в Берлине. Бургонь, наблюдая 6-го своих солдат, французов из Молодой гвардии, будет позже вспоминать, что одни из них «чистили ружья и другое оружие; другие готовили перевязочный материал, третьи писали свои завещания, а четвертые пели или спали в совершенно индифферентном состоянии». Среди французов только очень восприимчивые натуры испытывали 6 сентября и в ночь перед сражением небывалые по своей глубине и драматизму чувства, в основном ожидания предстоящей смерти. Среди этих немногих были командир эскадрона Ж. Канувиль, печально беседовавший 6 сентября с Кастеланом, полковник Дезира из 11-го конноегерского, дивизионные генералы Монбрён и О. Коленкур. При этом ожидание приближавшегося несчастья нисколько не повлияло на их активность на следующий день, а, кажется, даже наоборот, придало их деятельности еще более живой и осмысленный характер. Эти люди относились к тому особому типу людей, который был отнюдь не редким в Великой армии и который находил в благородной героической жертвенности высшее наслаждение и смысл жизни.

После полудня французы заметили в русском лагере движение; они могли даже разглядеть, как несли икону Смоленской Божией Матери. Кутузов направил «процессию всех чинов, чтобы явить знаменитое чудо, – писал Фэн, – которое хранилось в Смоленске. Каждый солдат обращался с мольбой к символам мученичества, и все встали на колени, повторяя каждый религиозный стих, чтобы обрести дух; мы слышали их возгласы». Лежен повествовал о том, что «русский генерал» возбуждал в солдатах религиозный фанатизм и «возил перед фронтом армии образ святого московитского епископа, творившего чудеса»; слышны были громкие крики ура 160 тыс. русских. Франсуа утверждал, что это была «икона святого Сергия».

Наполеон наблюдал эту процессию «с живой радостью». «Хорошо, – обратился он к Раппу, – они теперь заняты пасквилями и не улизнут снова от нас». В представлении французов Кутузов не мог не произнести перед чудодейственной иконой речь, в которой он не послал бы небесные кары на голову Наполеона и не разглагольствовал бы о «мече архангела Гавриила» либо «святого Михаила». «Когда русский военачальник увидел, что его солдаты достаточно растроганы этим необычным зрелищем, – повествовал о том же событии Сегюр, – он возвысил голос и стал говорить им о небе, единственном убежище, которое остается рабам. Во имя религии и равенства он призывал этих закрепощенных защищать имущество их господ…» И далее продолжал: «Русские солдаты повиновались, не рассуждая; рабство замкнуло их в тесный круг, и все чувства были сведены к небольшому количеству незначительных потребностей, стремлений и мыслей. Кроме того, не имея возможности сравнивать себя с другими народами, они были самонадеянны и доверчивы в силу своего невежества…» Сопоставляя русский лагерь с французским, Сегюр далее пишет: «У французов не было ни военного, ни религиозного парада, никакого смотра, они не прибегали ни к каким попыткам возбуждения…» «Французы искали подкрепления в самих себе, будучи уверены, что истинная сила и воинство небесное скрываются в человеческом сердце». Наполеон, по мнению Тьера, считал, «что военный дух его солдат, стремление к победе» выше горячей веры русских. Французы чувствовали себя носителями разума и цивилизации в стране варваров: «…у нас не было ни проповедников, ни пророков, ни даже продовольствия, – писал Рапп, – но мы несли наследие долгой славы; мы должны были решить, кто должен установить законы для мира: либо татары, либо мы…»

И все-таки объект поклонения был и у французов. «…Нашей опорой была наша Империя, к которой мы испытывали всеобщее доверие», – заявляет Франсуа сразу же после слов о русской религиозной процессии. О «пламенном культе, в котором в этот момент император был идолом» говорит Деннье. Даже своеобразный тотем тоже был во французском лагере: из уст в уста, обрастая сентиментальными деталями, передавались слова Наполеона, произнесенные им перед портретом сына.

Поразительно, насколько было искажено представление противников друг о друге… «Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Надо было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни улещений», – пишет Михайловский-Данилевский, участник сражения, о французах. Неприятель «разложил большие огни, упивался чем кто мог и кипел против нас яростью», – утверждает подпоручик квартирмейстерской части адъютант Барклая-де-Толли А. Н. Муравьев. В представлении французов все это относилось к русским: «…Кутузов не имел недостатка в ликере, который весьма вселял жизни в казацкий энтузиазм» (Рапп). А неизвестный полковник Д., отправивший Пюибюску письмо, даже высчитал, что «вина у каждого солдата было почти по две бутылки».

К вечеру 6 сентября Наполеон почувствовал себя очень уставшим. Только на две рекогносцировки у императора ушло около 11 часов; большую часть этого времени он был на лошади (утром на Эмбели, во второй половине дня – на Эмире). Не могла не сказаться и тревожная ночь с 5-го на 6-е, когда Наполеон спал не более трех часов в палатке, сгорая от нетерпения перед долгожданной битвой и опасаясь того, что русские могут снова уйти. Погода была плохой – дул порывистый ветер, временами шел холодный дождь. Наполеон простыл, все ранее дремавшие болезни дали о себе знать. В письме Марии-Луизе он сообщает: «Мой добрый друг. Я очень устал. Боссе доставил мне портрет Короля. Это шедевр. Я очень ценю Твою добрую заботу. Он [Римский король на портрете] прекрасен, как Ты. Я напишу Тебе более подробно завтра. Я очень устал. Прощай, моя дорогая. Наполеон, 6 сентября».

Поздно вечером Наполеон закончил отдачу приказов войскам на следующий день. Как мы уже знаем, все приказы касались только начала сражения. Дальнейшие приказания должны были отдаваться императором в зависимости от хода событий. Таким образом, предполагалось, что все нити управления боем 7 сентября будут находиться в руках Наполеона, а командиры корпусов смогут проявить только частную инициативу. К ночи Наполеон получил несколько часов беспокойного отдыха. Но подремать на походной кровати удалось недолго – не более двух часов. Наполеона охватило лихорадочное волнение, сухой кашель и сильная жажда, продолжались приступы затрудненного мочеиспускания. Наполеон нервно ожидает наступления утра, то посылая дежурного проверить, не ушли ли русские, то – один раз – выходит из палатки сам.

Ночью с 6 на 7 сентября шел легкий дождь (Брандт, Бургонь). Утром было «холодно, туманно и тихо» (Дюмонсо). «Было ясно, но очень холодно» (Буржуа). «Хотя был сентябрь, – отмечал 18-й бюллетень, – было так же холодно, как в декабре в Моравии». Когда взошло солнце, войска увидели, что по всему полю расстилается густой туман.

Между половиной третьего и тремя часами утра Наполеон сел на коня по имени Лютзельберг и в полной темноте поехал к Шевардинскому редуту (Брандт и Бургонь уверяют, что видели его тем утром едущим в темноте). Он был болен, мучимый насморком и сильной головной болью. Сопровождаемый дежурными эскадронами, он прибыл к редуту. Большая часть офицеров штаба присоединилась перед рассветом – в начале шестого. Дожидаясь восхода солнца возле редута, император отдавал приказы и наблюдал за передвижениями войск.

Под утро, в темноте, французская армия пришла в движение. Войска должны были занять обозначенные в приказах позиции к 5 утра. Согласно «Дорожному дневнику» Коленкура, передвижение войск началось в 3.30. Но многие части были подняты раньше – в 2 утра. Дюмонсо, например, подробно описывает, как, вместе со всей гвардией, шло передвижение 2-го полка гвардейских шеволежеров-улан: они были подняты в 2 утра, «без сигнала, с советом избегать какого-либо шума», сразу сели на лошадей. Как и другие гвардейские части (по крайней мере, гвардейской кавалерии), красные уланы двинулись «в направлении правого фланга», спустились в овраг, пересекли Колочь по мостам и остановились в плотной массе перед обширным свободным пространством, прикрытым эполементами. Сзади гвардейской кавалерии подошла и выстроилась Старая гвардия.

Выдвижение резервной кавалерии, как и корпусов Нея (3-го и 8-го), произошло, вероятно, в районе четырех утра. Приблизительно в то же время заняли свои позиции три дивизии корпуса Даву. Уже в 2 часа утра Даву собрал у подножия Шевардинского редута командиров своих дивизий, генерала Пернети и командира инженеров бригадного генерала Ф.-Н. Аксо. После чего солдаты 1-го корпуса были подняты, построены и двинулись на исходные позиции. За передвижениями войск Даву внимательно наблюдал император. Пожалуй, позже всех были подняты поляки 5-го корпуса – в 4 часа утра – и в 5 часов начали движение с целью выхода на Старую Смоленскую дорогу.

Большие трудности при выдвижении на позиции возникли у артиллерии. Капитан Пион де Лош, командир артиллерийской батареи Старой гвардии (находился под командованием майора Булара, но 6 сентября был передан в подчинение Друо), повествует о своих злоключениях той ночью. Эпизод этот столь показателен, что мы перескажем его подробно. Офицер штаба, вероятно, еще 6 сентября определил для батареи позицию, которую та должна была занять к утру 7-го. На рассвете, в клубах пыли и во мгле, Пион де Лош, ведя батарею, попытался найти указанное штабным офицером место и, как полагал, нашел его верно. Неожиданно перед ним возникла фигура самого императора. «Что здесь за артиллерия?» – спросил он. «Резервная батарея корпуса его превосходительства маршала герцога Тревизского (Мортье. – В.З.)». – «Почему вы здесь?» – «Ординарец Вашего Величества приказал двигаться в расположение резерва пешей артиллерии гвардии». – «Это <…> дурак. Я и так имею здесь достаточно артиллерии. Возвращайтесь к вашему корпусу». Пион де Лош, развернув батарею, двинулся с ней в тыл искать артиллерию Мортье, думая про себя, как легко было Наполеону отдать такой приказ и как тяжело этот приказ выполнить. Через полчаса марша Пион де Лош все же увидел маршала Мортье и объяснил ему, что он был послан назад самим императором. «Кто отдал вам приказ выдвинуться?» – спросил Мортье. «Ординарец, говоривший от имени императора». – «Эти <…> дураки всегда говорят от его имени! – закричал Мортье. – Слыхано ли, чтобы корпус лишился своей резервной артиллерии перед сражением?» Мортье запретил Пион де Лошу выполнять чьи-либо приказы прежде, чем он сам, Мортье, не подтвердит их. Но путаница продолжалась. А.-Д. Лальман, начальник штаба гвардейской резервной артиллерии, который оказался поблизости, спросил Пион де Лоша, не видел ли тот батареи генерала Дево (бригадный генерал Ж.-Ж. Дево де Сент-Морис командовал гвардейской резервной конной артиллерией). Пион де Лош ответил, что не видел. «Если где-либо увидите, то скажите, что я ищу его и чтобы он передал две батареи генералу Сорбье», – приказал Лальман. «А где генерал Сорбье?» – крикнул Пион де Лош вслед удалявшемуся Лальману. Но тот уже умчался и не расслышал вопроса.

Рядом с Шевардинским редутом расположилась императорская гвардия. Пожалуй, это единственный факт в отношении размещения гвардии, который не вызывает сомнений. Не только последующие историки, но и современники событий располагали гвардейские части самым причудливым образом. В приказе императора место размещения гвардии было определено так: «побригадно влево за редутом». Причем Молодая гвардия должна была стать впереди Старой гвардии и кавалерии. Вся гвардейская артиллерия должна была разместиться на левом фланге. Как же реально стояла гвардия? Свидетельства очевидцев достаточно противоречивы и не всегда предельно точны. Пожалуй, наибольший интерес вызывает указание Дюмонсо, простоявшего длительное время у Шевардинского редута. По его словам, в тылу за артиллерийскими ретраншементами (имеются в виду эполементы для батарей Фуше, Сорбье и Пернети) «выстроилась пешая Старая гвардия, в колоннах побатальонно, развернутых на больших взаимных дистанциях, имея при себе всю резервную артиллерию, на своем правом фланге – три дивизии Молодой гвардии под командованием маршала Мортье, а на левом – пять полков гвардейской кавалерии, в которых… формировали голову колонны». Император располагался от Дюмонсо на правом крыле, перед центром Старой гвардии. Сопоставляя слова Дюмонсо с воспоминаниями Теста, Кастелана, Фэна, Брандта и других авторов, наиболее логичным будет расположить гвардию таким образом: 3-я пехотная дивизия Кюриаля Старой гвардии – сразу за Шевардинским редутом, имея впереди себя на правом фланге 2-ю пехотную дивизию Роге (из Молодой гвардии). Влево от солдат Кюриаля – значительная часть гвардейской артиллерии, еще левее – гвардейская кавалерия, первую линию которой, вероятно, составляли гвардейские уланы (1-й и 2-й полки), конные егеря и драгуны; вторую – конные гренадеры и элитные жандармы. Четыре дежурных эскадрона гвардейской кавалерии находились отдельно, готовые сопровождать императора. Легион Вислы, что следует из воспоминаний Брандта и работы Пеле, был северо-восточнее от Старой гвардии (возможно, на одной линии со 2-й пехотной дивизией), впереди гвардейской кавалерии.

Три корпуса резервной кавалерии Мюрата утром 7 сентября заняли обширное пространство к юго-западу от Шевардинского редута, разместившись побригадно в полковых эскадронных колоннах: справа – 1-й, затем 2-й и 4-й. Кавалерия Нансути имела задачу поддержать пехоту Даву, Монбрёна – корпуса Нея, 4-й корпус (Латур-Мобура) находился «в резерве центра и должен был поддержать кого-либо в случае необходимости» (Мюрат). По словам Шамбрэ, войска Монбрёна предназначались для овладения Семеновским оврагом. В порядках 2-го кавалерийского корпуса располагалась кавалерия Хаммерштайна 8-го вестфальского корпуса. На размещении войск Даву, Нея и Богарне подробнее остановимся ниже.

В четверть шестого начало всходить солнце. С земли поднимался густой туман, небо было ясным, предвещая теплый и хороший день. «Сегодня немного холодно, – сказал император, обращаясь к свите, – но всходит прекрасное солнце. Это солнце Аустерлица». Все наперебой ответили, что это счастливое предзнаменование. Наполеон покинул подножие Шевардинского редута и вместе с Даву, Бертье и Коленкуром проехал немного вперед, к кромке небольшого оврага. Между половиной шестого и шестью со всех сторон затрубили трубы и затрещали барабаны, раздались клики «Да здравствует император!» – войскам читалась прокламация Наполеона.

Когда раздался первый выстрел и началось сражение? Удивительно, но память участников сражения и здесь предложила массу самых разнообразных вариантов. Большинство участников сражения с французской стороны считали, что первый выстрел раздался в 6 утра либо около 6 утра. Гриуа, не уточняя, писал, что сражение началось в 6 часов. Однако некоторые (Бургонь, Деннье, Колачковский, Ле Руа) утверждали, что сражение началось в 7 часов; по словам Деннье, канонада началась до 7 утра, чтобы дать время Понятовскому выполнить свое движение. Вьонне де Марингоне считал, что сражение началось в 5 утра (!); Плана де ла Файе, адъютант Ларибуазьера, утверждал, что батареи открыли огонь после 5 утра. Еще более любопытным кажется мнение Кастелана: он полагал, что первое орудие выстрелило в 5 утра, но само сражение началось в 6 часов.

Но и у русских мемуаристов тоже есть расхождения в определении часа начала Бородинской битвы: пишут о 5 утра либо, чаще, о 6 утра. Д. Богданов, поручик пионерных войск, писал: «Был уже в исходе час пятый… Вдруг неожиданно налево от нас блеснул огонь – раздался пушечный выстрел, погодя другой и потом третий; минут 10 спустя загремел ответный. Начало светать…» Д. П. Данилов, офицер 2-й артиллерийской бригады, бывший со своими орудиями на Багратионовых «флешах», утверждал, что первый выстрел в Бородинском сражении был сделан с его батареи и только в ответ загремели французские орудия.

Вопрос о времени первого выстрела в сражении важен, помимо всего прочего, еще и потому, что это позволяет сопоставить практику определения времени в 1812 г. французами и русскими. По всей видимости, большинство участников событий, как с русской, так и с неприятельской стороны, ориентировалось на местное время. Но в дальнейшем ритм времени в ходе боя для каждого из участников стал настолько своеобразным, а последующее стремление восстановить хронометраж событий оказалось столь тесно связанным с ритмом индивидуальных переживаний, что совпадение в определении часа событий того дня является редкостью.

И все же, если задаться целью избрать наиболее убедительный вариант начала сражения в привязке ко времени физическому, то это будет 6 или примерно 6 утра местного времени. По-видимому, первый выстрел прогремел с батареи Сорбье. Затем выстрелила пара орудий с французских батарей севернее – Фуше и 4-го корпуса. Через несколько минут ответила русская артиллерия в виде нескольких одиночных выстрелов. Потом на некоторое время орудия стихли. Оказалось, что французские укрепленные батареи были расположены слишком далеко от русских позиций. Это было вызвано ошибкой в оценке дальности до врага, так как разметка эполементов происходила вечером 6-го, когда уже быстро стало темнеть, а сами укрепления сооружались ночью (о том, что строительство шло именно ночью, свидетельствует рапорт Нея, работы Шамбрэ, Сегюра, Пеле и мемуары Пернети).

Как только началась канонада, вперед на Семеновские укрепления двинулись войска маршала Даву.