Глава 11
Если удача повернулась к тебе спиной, то она закончилась. В моем случае спина, а также все остальное, что пониже, наоборот помогли. А еще моя удача со спины смотрелась потрясающе. Возможно, дело было в нервах, адреналине и всем прочем, но выглядела она, в халате с поясом, очень красиво.
Мне тоже хотелось удивленно присвистнуть. Такое не случается, а если случается, то хочется задуматься – как же так?
Ведь моя удача в гладком поблескивающем халате оказалась той самой покупательницей Дюма с рынка. Вот такие дела…
Минуту назад, одними жестами и стоя на балконе, она сказала все нужное. Первый подъезд, такая-то квартира, дверь оказалась открытой, я прошмыгнул гусиным шагом и вроде бы остался незаметным. Не нужно глупой гордости, не надо храбрости как-бы волка-одиночки в неравном бою. Когда у тебя на хвосте волкодавы, надо удирать. Да и про волков-одиночек все это байки, не больше.
Замок щелкнул мягко, без звука. Интересные дела.
– Я Таня.
Пришлось назваться, хотя хотелось обмануть. Интуиция так и кричала – надо наколоть, надо… А я взял да сказал правду.
– Кофе хочешь?
– Да, если можно.
– Руки мой и на кухню… Рэмбо.
– Я не Рэмбо, а это так, случайность.
Она ничего не сказала, улыбнулась и ушла. Красивая улыбка, одними губами.
Я еле удержался, чтобы не проводить взглядом икры с щиколотками, гладкие и смуглые. Некрасиво, братец, девушка тебе только что жизнь спасла, надо понимать. А ты?
В подъезде шумнуло. Осторожно подошел к двери, приник к глазку. Здрасьте, пожалста, вот и мои друзья, аж втроем. Идут, не особо таясь, проверяют этажи. Лишнее подтверждение имеющейся благодарности в адрес странновато поступившей Тани, любительницы Дюма, атласных халатов и летнего загара. И кофе, надо полагать.
Сзади постучали по косяку.
– А?
– Товарищи тебя потеряли?
– Вроде того. Спасибо.
– Да не за что, твое счастье, была на балконе. Руки мой, говорю, колонку включу. Да и, вообще, раз уж ты тут, в душ сходи. Полотенце возьми в красно-желтую полоску. Ты, чую, кроссы бегал весь день?
Едкость, колкость и сарказм, смешать в шейкере с гуманностью и помощью совершенно не близкому, взболтать и получится сцена, как из кино. Но я был ей совершенно рад.
Ванная, раздельная с туалетом, оказалась той самой, советско-уютной. С металлическим прутом, держащим занавеску из чего-то вроде клеенки, с полкой у окошка в кухню, где весело блестели разноцветные бутыли шампуня, скорее всего, из ГДР. Такие ставили как украшение, но этими пользовались.
Чистое белье и тельник оказались очень кстати. Вонять, как верховому коню после полковых учений мне не хотелось. Грязное, свернув, в который уже раз кинул в рюкзак. Не здесь же мне его полоскать, верно?
Запах кофе, готовящегося в турке, сложно перепутать с растворимым. Запах плыл из кухни, заставляя внюхиваться, внюхиваться и наслаждаться. Кофе, надо полагать, придумал сам дьявол, искушая души человеческие. И больше никак.
Природа горьковато пахнущего наркотика объяснилась на удивление просто – на подоконнике стояла золотистая большая пачка с каким-то весело улыбающимся Педро, держащие на ладони зерна.
– Бразильский, – Таня кивнула на нее. – Подруга работает в ОРСе, помогает, когда может.
Я сел, не совсем понимая – с чего бы мне начать. Вроде как поблагодарил, еще раз говорить спасибо этой вот особе… Может и оскорбиться.
– На.
Она поставила пепельницу передо мной. И сама закурила, достав пачку «Герцоговины».
– Ты чего с ними не поделил-то, букинист?
Я невольно улыбнулся.
– Звучит осуждающе.
– Ну-у-у… – она покрутила ладонью, дым поплыл сизой полоской. – Я тебя сразу узнала, вот ведь. Думаю… помочь, наверное, надо? Сразу было видно, что человек воспитанный, культурный, а тут за ним всякие хулиганы гоняются с неизвестными целями.
И уставилась на меня с каким-то очень профессионально-осуждающим прищуром. Я не выдержал и долго смеялся, чуть не начав хрюкать. Она смеялась вместе со мной, а смех тоже оказался хорошим, мягким и звонким в конце. Умеющая строго смотреть Татьяна, при ближайшем рассмотрении, оказалась удивительно милой особой. Там, на рынке, мне встретилась очень стильная для своего времени и, одновременно, строго выглядящая молодая женщина.
Тут, одетая в самый настоящий вещественный соблазн, вместе со мной и надо мной хохотала смешливая девчонка, прячущаяся в совсем еще девушке.
Брюнетка, зеленые глаза, острые нос с подбородком, тонкие длинные пальцы, что на руках, что на ногах, по дому она ходила босиком. Когда стало ясно, что совершенно спокойно рассматриваю ее ноги, пришлось поднимать глаза, понимая – на что наткнусь. Так и вышло, смотрела она снова строго, хотя в этой строгости мелькали самые настоящие чертики.
– Я сейчас… – она посмотрела на турку. – Не убежит. А я, пожалуй, переоденусь, если ты не против.
– Я только за.
– Точно?..
– Да.
Кофе тихонько поспевал, даже не начиная ощутимо булькать. Я закурил еще одну и уставился на красные, в белый горошек, чашки в небольшом шкафу. Потом глянул на полку того же шкафа и понял – почему она не спала. Ну, во всяком случае, не по причине выглядывания в ночи принца с рюкзаком за спиной и прячущегося от злых ворогов.
Татьяна оказалась учительницей. И, такое мне не встречалось, но кто запретит, одновременно английского и немецкого. Ничем другим, кроме как любовью к самообучению посреди лета с каникулами, не обхяснишь наличие учебников для шестых, седьмых и восьмых классов, а также нескольких общих тетрадей. И разноцветных ручек.
Учительница, наверное, очень хорошо. Плохо другое… Татьяна еще и красивая женщина, причем, главное тут последнее. И женщина никогда не пустит к себе мужика просто так. Оказался внутри этой двушки, у женщины, виденной один раз, так поверь – чем-то ты ей глянулся. Советское воспитание, или еще какое, но она явно женщина смелая и сильная, самостоятельно решающая некоторые моменты своей личной жизни.
И вот тут настоящий попадос. Очередная моральная дилемма, сука…
Все, как водится, просто и сложно одновременно. Просто в том, что никуда мне не деться и женщины у меня будут. Сложно же в… в самой ситуации. Когда твоей женщине сейчас восемь, и увидеть её ты сможешь лишь со стороны, то чувствуешь себя странно. Как будто жизнь, оставленная за спиной, закончилась, но ты так не думаешь. До сих пор, хотя уже три дня живешь другой, а к прежней больше никогда не вернешься.
Никогда.
Глупо, но ощущал себя каким-то моральным вдовцом, что ли. Как можно изменить восьмилетней девочке, что сейчас даже не думает о тебе? Именно, что никак.
А тут…
Все же просто, повторюсь: ни одна женщина не пустит к себе мужика, если не имеет на него виды. Даже если вид, по какому-то странному стечению обстоятельств, на одну ночь. Хотя, все же, такое вряд ли. Почему она так поступила? Бывает.
Бывает, зацепишься взглядами и понимаешь – прямо здесь и сейчас стоит подойти и познакомиться. Вот есть что-то в глазах, что никак не умеют гооврить, есть что-то, что прямо кричит – да скажи ты пару слов, сделай первое движение навстречу и…
И дальше может быть, как угодно. Это ж жизнь.
Жизнь, в целом, всегда испытывает тебя в отношениях. Жизнь любит подкинуть самых простых соблазнов ровно тогда, когда их совершенно не надо. А уж ка кты справишься, если справишься, дело только твое. И твоей совести.
И все равно – где, когда и как такое случается. Хоть здесь и сейчас, во времена «у нас секса нет», или спустя тридцать лет, в, например, Египте.
Женщины разные, во всем, везде и всегда. Одни спят в почти бабушкиных ночных рубашках в пол, другие любят разношенные футболки, третьи предпочитают почти детские пижамки с картинками, четвертые выбирают кружева и прозрачность, пятых устраивают исключительно одни трусики, а самые веселые и любящие себя и секс спят вообще голышом. И можно не поверить, но порой хорошо, когда женщина предпочитает спать в чем-то. Вопросов сразу же меньше. Хотя тут… тут неизвестно.
Тут так жарко, что футболки с рубашками могут заодно быть полотенцами. Из хорошего только само прозрачное море, рыбы и бело-сказочный песок. Зато даже в море тепло, не остынешь. Хорошо, хоть не жарко. Зато солнце так и липнет к коже, любая бледная немочь, при желании, быстро станет молочно-шоколадной. Не говоря о смуглых и не боящихся ловить всею собой наотмашь бьющий золотой жар.
Лучше всего внутри гостиницы. Тут кондиционеры, большие винтажные, как из фильмов семидесятых, вентиляторы у потолка, лёд на баре и никакого солнца. Солнце и тепло порой тоже надоедает. Не так, как арабы, но все же. Зато тут можно курить где угодно, никто ничего не скажет. Садись, залезай в сеть, кури, пей кофе и расслабляй голову, если вдруг остался один.
Вечерами внизу гудит не хуже пчелиного роя, работающего шреддера или ремонта у соседей. Хорошо, мест много, всем найдется. Море штука отличная, полезная и легко заставляющая устать. Поплавала побольше? Сон будет крепче и раньше. Вот и сиди один, листай новости и жди, когда сам спать захочешь.
Жизнь вокруг бурлит куда там бразильскому карнавалу. Налили-выпили-закусили и снова, по полной, все включено, чего не накидаться в грибы, сопли и шишки, верно? И будь что будет, отдых, живем один раз, а вон тот весьма даже ничего…
Надо ж как, вот тут, в блоге, мадам пишет о сальных и смоляных взглядах арабов. Так и раздевающих ее несчастную. Мол, шагу сделать нельзя, а ее рассмотрели с ног до головы, уделив особое внимание красивым выпуклостям с впуклостями. Плохие арабские мужики, рассматривают ее как кусок мяса, мечтая накинуться скопом… ну или втроем… да даже вдвоем и немедленно в хвост и гриву, везде, вдоль и попрек, по очереди и вместе и вообще. Хм…
А за соседним столиком крепкая, да что там, просто-напросто пышная златовласка вовсю улыбается и стрекочет с двумя теми самыми арабами. Арабы под метр девяносто и явно качают железо в любое свободное время. Девочка красивая, лицо ангела, нос тонкий, губы полные, длинные, светло-светло коричневые. Когда улыбается – хоть Марию-Магдалину с нее пиши, будет желание. А сама на самом деле пышная и крепкая, таких в Контактике любят мило обзывать жирухами, свиноматками и еще как-нибудь ласково. Ей же не мешает, видно, все у нее хорошо. А арабы лыбятся в ответ, трындят по-английски, смотрят-смотрят-смотрят. Ну, сложно не понять чернобровых качков, на их-то фоне она вообще девочка-колокольчик из ансамбля «Ручеек» для детей с дефицитом массы тела.
Хороша, зараза, если присмотреться. Плохо это, смотреть на незнакомых женщин, когда своя просто спит неподалеку, но если красота есть, ты на нее все равно станешь смотреть. Вес лишний? Не смешите мой пупок, честное слово, если красота есть, вес не сильно испортит.
У этой красота в блестящих каре-турецких глазах, в улыбке зовуще-обещающей, в ровных зубах, где язык мелькает, такой же коралловый, что ли… Руки ухоженные, маленькие, сарафан открытый и там, плавно, до дрожи маняще, чуть вздрагивает такое загорелое в чернь, куда там Памеле. Лишний вес? Да в вырезе у бедра, ничего не прячущего, только смуглое и налитое, ни следа той самой корки, что хуже половины смертельных болезней. Пышка? У нее такие пропорции, талия кажется тоньше чем у соседки, самой обычной офисной выдрочки, сиво-крашеной и заморенной фитнесом с диетами.
Арабы на ту ноль внимания ноль, оно только на нее, только на руки, летающими вслед словам и ярко брызгающими красным свежим лаком. Я не я, если арабам вставать сейчас противопоказано, чтобы не напугать строгих теток, сидящих с внуками напротив, своими вздыбленными на ширинках белыми легкими брюками.
Кофе, сигарету, прикурить и стараться не смотреть туда. Отвернись, кому сказано, почитай о курсах валют. И не смотри. Не смо…
– Можно прикурить?
Да что ты, а? Не курят арабы?
– Пожалуйста.
Щелк. Огонек прыгает, отражаясь в карих глазах, арабы смотрят зло, а эта уходить не торопится. Руку в сочный сдобный бок, улыбается и прямо хочет что-то спросить. Бывает же такое.
– Доброй вам ночи.
– Уходите?
Сарафан светлый, грудь открывает, бедра с ногами почти не прячет, только посередке свободный, все же чуть стесняется. Загар к таким сам липнет, целует изо всех сил, в вырезе на груди, так блестит капелька чего-то, пота ли, воды, водки с тоником и льдом… какая разница. Капля бежала от точеного подбородка, добираясь вниз по удивительно стройной шее, нырнула у ключицы, скатилась алмазом в плавное, красивое, с заметными белыми линиями у самой ткани.
– Да. Спать пора.
Не надо никому ничего объяснять, всякое в жизни случается. Красивая? Да. И что? Ну, про себя да в спину обзовет, может. Если, конечно, тебе не показалось… Специально тех арабов заводила, игралась? Глупость какая-то. А ведь встречал пару раз, на пляже видел, мог бы понять что-то. Да и ладно, иди давай, сраный ты лорд Байрон, коротавший в уголке и в одиночку.
Внутри немного горит от непонятной злости и хочется идти быстрее. Мысли скачут себе, скачут, с бегающего по потолку рыже-зеленого геккона обратно ко всему этому упруго-крепко-загорелому и превращаясь в форменную порнуху. Твою-то мать, а?!
Дверь в номер как ворота крепости перед отрядом скачущих монголов, честное слово. Где карточка? Не выронил у бара случайно? Фу-у-у, не выронил. И…
Оглянулся все-таки. Слаба душонка, тянет ее на подленькое, верно?
Ладно, похвали себя, справился, ушел, дверь закрыл. Отрезал себя от окружающего мира с его соблазнительными загарами на выпуклостях и хорошо. Возьми с полки пирожок, там их два, возьми средний, понюхай и убери назад.
Курить – это как дать себе какой-то шанс. Не самый хороший, но обязательный. Человек прячется за сигаретой, старается отодвинуть от себя мир вокруг и закрыться. Подумать, понять, принять и дальше уже как-то жить с этим. Говорят, умные люди делают такие фокусы безо всякого никотина. Так то умные.
Внутри прохладно, кондиционер и не выключался. Надо пройти через первую комнату, вторую, на балкон. Покурить и лечь спать. Выкинуть из головы вдруг вспыхнувшее и ненужное. Жизнь штука сложная, в ней место есть многому, успевай принимать верное решение.
Крыло хорошее, света в окна не так много, фонари горят подальше. Сегодня луна, круглая такая, яркая, почти как дома. И светит внутрь, лезет своим волшебным серебром, как-то странно не вяжущимся с жарой там, за стеклом и стенами. Зато видно все хорошо. Не споткнешься, все заметишь.
И даже больше.
Женщины злятся из-за полосок загара. Вам, типа, мужикам и тут проще. Осталась от плавок полоса широкая, не страшно, вы же мужики. А у нас, если не бикини из шнурков, и тут пятно, и тут треугольники, и вообще!
Ничего вы не понимаете, милые девы, девицы и подрастающие девочки.
И хорошо, когда женщина любит спать не голышом. Не привыкнешь.
Смуглое на белом. Смуглая плавная красота, на боку, на белых и гладких простынях. Белье для гостиниц какое-то особенное, особенно белое, особенно плотное, особенное, в общем. Спасибо, луна, ты настоящий друг художника. Ты всегда подчеркнешь, где надо затенишь, немножко спрячешь и оставишь только идеально красивое. Вот как сейчас, смуглое на белом, на боку, чуть выгнувшись. И с теми самыми полосками, так хорошо заметными, так безумно подчеркивающими горький шоколад бархата, своей, теплой и кажущейся продолжением себя, совершенно голой твоей женщины.
Курить? Да на фига?
Женщины и кошки они как сестры. Пусть и не всегда. Вот сейчас, когда беззвучно и мягко вдруг уже лежит на спине, закинув руку за голову, вытянув ногу и отведя в сторону другую, именно кошка.
Шоколадно-сладкая кошка с белыми полосками и даже треугольниками.
Просто лежит, слегка разведя бедра, закинув руку за голову и все.
Только вдруг кровь начинает стучать сильнее, бьется сложным и быстрым ритмом.
Белый большой прямоугольник, прямо как бархат футляра для бриллианта.
Бриллиант темнеет на белом, незаметно, едва-едва, раскрываясь все больше.
Белый треугольник не загорелой кожи выше бедер тянет к себе живым магнитом.
Прохладный воздух кошачье урчащего кондиционера не чувствуется горячей кожей.
Собственная одежда такая лишняя и ненужная сама собой оказывается на полу.
Белые треугольники на груди и темные овалы на них.
Если женщина хочет, даже не нужно приглядываться или дотрагиваться.
Запах женщины сам дотягивается до тебя тонким неуловимым кошачьим хвостом.
Жаркая ночь за окном пробегает внутри вместе со стучащей кровью.
И любое решение сейчас окажется верным и правильным, это ясно по чуть расходящимся бедрам.
Луна. Бархат смуглой кожи. Запах женщины. Смуглое на белом и белое по смуглому.
Кровь стучит сильнее и выпустить можно только одним способом.
…
Спасибо, Луна. Спасибо, горячая и пахнущая самой жизнью жаркая ночь.
– Чуть не упустил, а?
Я вздрогнул, приходя в себя. Да, кофе мог и убежать.
– Извини, задумался.
Она улыбнулась, достала из «Орска» стеклянную бутылку с молоком. Я кивнул, смотря, как кофе льется в чашку. Надо же, этой английско-немецкой учительнице кофе пьется не чашечками, а именно чашками. Это так прекрасно.
– Шрайбикус? – я кивнул на учебник дойча. – Морген, морген, нихт нур хойте, заген алле фауль лейте.
– Мне почему-то казалось, что ты должен знать фарси. Ну, или африканский какой-то. Банту, например.
Я заметно удивился даже без слов.
– Лицо под бородой белое, загар из-под футболки, плечи белые. И никаких якорей с русалками, или что там моряки колют.
– Какие познания в татуировке.
Таня кивнула и уставилась как-то… странно.
– Что?
– Ничего. Просто пытаюсь понять – кто же ты такой? Говорят, есть такая профессия, военный советник…
Женщины, женщины, вы и тайны просто созданы друг для друга. Особенно, если вдруг мужик чем-то глянулся.
– Просто человек, в какой-то промежуток времени без определенного места жительства и рода занятий.
– Ты хотел сказать другое.
– Что?
– Ну… зачем оно тебе надо, Татьяна, что-то про меня понимать? Вот чего ты хотел сказать. А еще ты собрался уйти, хотя там может что угодно случиться. Но ты уйдешь.
Да, я уйду. Потому что, как бы мне не нравились зеленые глаза и тонкие пальцы, черные волосы со всем остальным, этому не время. А человек я слабый, потому сбегу.
– Я кофе допью.
– Хочешь яичницу?
Яичницу… Я помотал головой. Надо идти. Глупо, но надо, сейчас иначе никак. Бараки тут недалеко, дойду. Вряд ли меня там станут искать.
Я уже завязал шнурки и встал, не зная, что сказать на прощание. Таня достала руку из кармана синей олимпийки. И уставилась на меня так, что захотелось провалиться сквозь землю.
Подумаешь, календарик. Да их, этих календариков, вообще на свете много. Ага…
Только не «Спортмастер» за две тысячи двенадцатый, служивший, скорее всего, закладкой и спрятавшийся в какой-то из книг.
– Ты…
Я ушел быстро, стараясь не оглядываться. Дверь закрылась мягко и бесшумно, совсем как в первый раз.
На улице оказалось тихо и прохладно, пахло дождем, но пока было сухо. Постоял, привыкая, шагнул в темноту, надеясь быстрее пройти через двор с его фонарями. Машин или поджидающей меня делегации не наблюдалось.
Я пересек двор наискосок, стараясь быстрее добраться до деревьев и отправиться к баракам. Завтра день, потом еще ночь и все, город детства останется за спиной. Иногда вдали проще, чем там, где должно быть хорошо. Календарик этот еще, мать его.
Тени, качнувшиеся из-за детского домика на игровой площадке заметил самым краем глаза. На голову накинули темное, пахнувшее сыростью, следом в голове вспыхнуло и тут же сменилось одной сплошной чернотой.
