Глава 9
Если за твоей матерью идет какой-то непонятный хрен с горы, с глазами Терминатора и вальяжной походкой лиса, охотящегося за курами, а ты размышляешь о бабочке с её крылом, то тут все просто.
Ты просто мудак.
– Ставишь?
Мужик багровел, очумело шевелил усами и водил глазами, налитыми кровью. И полез в карман за очередным мятым рублем.
– Ты чо, в дурака что ли играешь? Три раза проиграл, отыграться надо. Треху ставь.
Дядька, с утра подшофе, отсчитал свои три рубля. Положил на угол картонной коробки.
– Мужик!
Наперстки закрутились, летая под ловкими руками и с известным результатом. Прямо Поле Чудес в стране Дураков, да уж.
Я курил, прячась от солнца в тени тополя и наблюдал за происходящим. Дядьку обрабатывали профессионально-нагло, не обращая внимания на людей вокруг, советовавших, лезших куда не надо и вообще. Наперсточники свое дело знали туго, таких вокруг пальца не проведешь. Хочется кому-то донести правду до лоха? Пусть трындит, крыша все кроет, а кто лишнего вякнет… Тому быстро все объяснят.
Игра велась за автобусной станцией. Здесь тень, здесь курят, здесь постоянно топчется молодняк, едущий в Куйбышев, вахтовики, отправляющиеся в аэропорт, тут по-своему людно. Затешись в толпу и пропади от чужих глаз. Так и поступил, сразу как купил билет в Тимашево.
Тимашево – село рядом с городом, большое и сейчас густо населенное. Зачем мне в него? Да из-за ночной драки и желания не попадаться на глаза тем упырям. Почему так откровенно на автобусной станции? Потому что им в голову не придет, что наглый ублюдок, сумевший распечатать коробку звездюлей, решит свалить из города. Пока они ищут, тут я уверен, распрашивая и наводя справки. Что моя персона явно не местная – разберутся к обеду. А я успею свалить, пропасть на день, вернусь к вечеру и снова потеряюсь. Там как-нибудь перекантуюсь во вторник и все, машина-Краснодар-нужная точка Союза.
Ночью успел постирать футболку с ношеным бельем, тельник, на всякий случай, оставил сухим. Сейчас, в очках, без майки в полоску, с рюкзаком и убранной штормовкой, может быть со стороны не сильно похож на себя вчерашне-вечернего.
Перестройка и надвигающиеся лихо-святые сейчас ощущались куда круче, чем за два выходных дня. У автостанции, где раньше стояли только «икарусы», «луноходы» и пазики с кавзиками, торчало несколько машин с водилами-бомбилами.
Кооперативное движение скоро наберет обороты, частный бизнес полезет как грибы после дождя, но дядьки, сидящие в машинах с чертиками из капельниц, розочками, залитыми в эпоксидку на ручках КПП и лениво покуривающие, забьют на это болт. Забьют и впишутся в пейзаж лет на двадцать, пока на такси не станет кататься дешево даже для школьников, добирающихся на занятия по трое, скидываясь по десятке.
Тройка девчонок, явно едущих в Подбельск отмечать практику своего педучилища, терлись на станции из-за студентов с Куйбышева. В Подбельск дешевле и быстрее доехать на электричке, они идут каждый час, а вот студенты, все из себя понтовые, обретались тут. Пацаны явно из семей при деньгах, красовались, ржали как кони над проигрывающим и проигрывающим мужиком у наперсточников.
Девчонки подхихикивали, ожидая, когда парни подойдут к ним сами. Те не спешили, набивая цену и поставив точку в собственной крутости, включив переносной настоящий «шарп».
– Я так хочу быть с тобой…
Ну, действительно, кто же еще, если не Бутусов? Сейчас про резал себе вены, чуть позже об Алене Делоне с одеколоном. Девчонки таяли, как мороженое в стаканчике у мальчишки, вместе с мамой провожающей папку на Север.
Мода – дело интересное. Глядя на троицу желающих быть охмуренными, хотелось вздохнуть. А потом достать фотоаппарат и снять на память. Никогда не понимаешь ценность фотографий просто жизни вокруг, если, конечно, ты не профессиональный историк или фотограф, ценящие время совершенно иначе, чем обычные люди. Снять бы этих трех, распечатать сразу несколько снимков, чтобы хоть один сохранился и дожить до Сети, тематических вечеринок и прочей туфты.
Вот так они выглядели, девчонки времен «Маленькой Веры» и «Аварии, дочери мента». Темная тушь жирными полосами на веках, яркие тени, яркая помада, химия и челки. Юбки, закрывающие… в общем, закрывающие. А не смесь бульдога с носорогом, спортивные костюмы с лосинами, яркие резинки для волос, шпильки и серьги кольцами. Адский микс из пяти-семи лет жизни, никак не возможный к смешиванию в свое время.
Да, мода штука странная и страшная. И…
Я чуть не выронил сигарету и едва успел ее подхватить. К станции, о чем-то говоря, подходила мама. И я-сегодняшний. Вот такие дела.
В общем, мысль поехать в Тимашево не растаяла в воздухе, даже когда стало ясно – они едут туда же. И, вроде бы вспомнив, понял, зачем. Обувь мне покупать в школу, мои любимые школьные тупоносые туфли, что, наверное, завезли в универмаг Тимашево раньше, чем к нам. Мама работала в ОРСе, знала многое оперативно. И, да, помню эту поездку. Тогда сестра, чуть больше чем годовалая, осталась у бабушки. Вдруг, конечно, ошибаюсь и едем мы в…
Не ошибся. Мама и я вышли из станции, отправившись к скамейкам у остановки тимашевского маршрута.
Так, хорошо. И тут я увидел его.
Мужика моего роста, одетого как-то очень скромно и незаметно, в кепочке и аккуратных туфлях, вышедшего вслед за ними. И смотрящего вслед не глазами, а стволами спаренного пулемета.
Так…
Если за твоей матерью идет какой-то непонятный хрен с горы, с глазами Терминатора и вальяжной походкой лиса, охотящегося за курами, а ты размышляешь о бабочке с её крылом, то тут все просто.
Ты просто мудак.
А быть мудаком… немного иное, чем мне хочется от жизни.
Мужик шел целенаправленно, спокойно и легко помахивая левой рукой и пряча правую в заднем кармане так себе белорусских джинсов. Ничем не выделяющийся среди остальных, пассажиров и просто прохожих крохотного пятачка.
Думай, думай…
Автобус потихоньку пыхтел движком, готовясь выезжать, народ подтягивался, желая сидеть. Мама со мной аккуратно стояла сбоку, готовясь подняться спереди. Люди кучковались, ломая дистанцию, удерживаемую вот-вот.
Мужик спокойно шел к маме, держа руку в кармане.
Понял…
… – Роуминг – гуд бай! – спел Сергей Лемох в рекламе Мегафона и запрыгал, прям также, как двадцать пять лет назад. Даже прическа почти та же самая.
– Бесаме, бесаме мучо… – сказал он же в «Чао, бамбино», повел коком на голове и запрыгал совсем иначе, еще не измученный четвертьвековой непопулярностью. Дальше камера заскакала за Сергеем, останавливаясь то на девчушках, исполняющих самбу-румбу, то на моряке-анархисте, стреляющим из пулемета «максим» по яблоку на голове официанта, то на цветных фишках, рассыпаемых по зеленому сукну казино. Девяностые пели и танцевали с ярким и легко узнаваемым ритмом техно. И так же пришли в нашу жизнь.
Девяностые вломились в дома как НКВД к врагам народа – лихо, нагло, с огоньком и с совершенно одесской бандитской удалью. «Ви-таки не знаете за Беню Крика? А таки Беня знает за вас…». Ритмично работающее в рабочем режиме сердце СССР вздрогнуло, замерло, как в еще не слышанной никем песне «Сплина» и пошло снова. Застучало рваными сбойками аритмии, гоня яд по артериям и венам страны, разложившейся на сразу мертвого ублюдка СНГ.
Кровь нашего прошлого, оставшегося там, в сигаретном дыме наконец свободно продаваемых мальборо с кэмелом, красивых этикетках спирта Ройал и водки Белый орёл, мексиканских и бразильских сериалах, расстреле Белого дома, смраде и пожарищах Чеченской войны, была черной и густой, как нефть, к Миллениуму ставшая проклятьем и благословением. Кровь эта, то едва бежавшая по сосудам страны, лежавшей в коме, то несущаяся со скоростью последков наследства Королева с Гагариным, стала грязно-мутной.
Как мысли живших там, в лихих, благословенных, свободных, голодных и жирных девяностых. Первые два года демократии свободной новой России, уверенно идущей куда-то в непонятное будущее с капитаном Ельциным, вопили об одном: выжить. И заработать.
А деньги и совесть несовместимы. Большие деньги.
Воровали всегда. Грабили и убивали тоже. Люди есть люди, их не исправишь даже если у руля стоял усатый грузин с трубкой. Что говорить о сытых и мягких семидесятых, перетекших в восьмидесятые, закончившиеся локальными геноцидами, гражданскими войнушками и аферами масштаба страны?
Кварталы сходились с кварталами на пустырях, с велосипедными цепями, «фураги» держали в страхе рабочие районы, блатные вновь и вновь убивали Шукшина в «Калине красной», ножи с наборными ручками, сработанные на «зоне», как и ручки с розами на КПП, были у каждого второго. Но криминал был где-то в стороне, касался своим страшным боком обычной жизни семидесятых-восьмидесятых очень редко.
Девяностые ревниво восстановили паритет.
– Бесаме, бесаме мучо…
Кар-Мэн прыгали в ненастоящем казино, ковбой и матрос мерялись умением стрелять, а отец удивленно смотрел на мою враз потемневшую маму. Мама, в первый раз за тридцать семь лет своей жизни столкнулась с кражей. Ей взрезали сумку на рынке и достали красивый большой кошелек, подаренный моим дядькой. Она искала его минут десять, перерывая сумку, снова и снова, пока отец решил не посмотреть сам и не увидел собственные пальцы, торчащие изнутри через прямоугольный аккуратный разрез.
– Ну как же так? И что делать? – спросила мама и ушла в спальню.
Девяностые, через экран нашего, еще черно-белого, «Рекорда» с ручкой-переключателем целых двух телеканалов, подмигнули Распутиным, крутящим в руках бутылку с самим собой. Я даже успел застать эту рекламу на первом цветном телике, да.
Мама успокоилась быстро, девяностые приучили всех ко всякому дерьму. А оно, как водится, случается…
Все верно, я же обратил внимание на красный кошелек, вспомнив его сразу. И не только я.
Карманник, елки ты палки. Ну, проще от этого не стало, но делать что-то нужно. И вряд ли это как-то изменит мою собственную историю, потому как не воровали у нее до девяностых.
Главное – успеть.
– Эй, земляк!
Мужик почти добрался до цели, когда я оказался сзади.
– Мужик, слышь…
Если мне придется положить руку на его плечо, надо выбирать правое. Он на взводе, что-то острое в правом кармане, где рука. Если руку на правое плечо, то сделать ничего не сможет, либо дернется, а тогда, пусть и придется драться, окажется не так серьезно.
– Эй!
Он развернулся, левой поправляя кепочку, не вынимая правую и, не глядя на меня, спросил:
– Тебе чего?
Профессионал. Глаза стреляют вокруг, вычисляют-вычисляют-вычисляют, ищут мусоров или, кто знает, коллег-конкурентов. Ищи, родной.
– Есть прикурить?
Он уставился на меня, злобно, с места раскалившись так – палец приложи, обожжешься.
– Не курю.
За его спиной мягко зазвенела своими бутылками задняя площадка 677-го, подкатившего за пассажирами. Те столпились сильнее, а мои как-то сразу оказались внутри.
– А-а-а… – протянул я и похлопал себя по карманам, радостно расплывшись в улыбке. – Прикинь, нашел.
Достал зажигалку и прикурил. Выпустил дым ему в лицо, с одной стороны надеясь, что не забыкует, а с другой – очень желая обратного. Никогда бы не подумал, что могу так озвереть из-за, казалось бы, все-таки житейской ситуации. Но озверел.
– Курить – опасно для здоровья, братишка, – сплюнул он. – Говорят, рак случается.
И пошел по своим делам. Уверенный и спокойный лис, легко становящийся злобным и бешеным, когда было нужно. В этот раз он остался рыжим и пушистым, чуть вздыбив шерсть, но уже успокоившись. И, если честно, впору думать, что лучше бы дальше остались такие, как он. А не те голодные и наглые, как дикие рыжие псы Дананга, что появятся совсем скоро.
И, да, кое-какие даты я помнил точно. В этом, 88-ом, году, появились первые ОМОН. Свое крещение они приняли в первый же год существования и продолжили, все серьезнее, в следующем, последнем году восьмидесятых, 89-ом.
