Глава 8
– Стоять, дятел…
Это так прекрасно звучит, честное слово. И фраерок, и дятел… Бог троицу любит, еще чего дождусь, интересно?
– Ты чо, фуфел, не понял?
Дождался, слава яйцам. Ну, кто у нас тут?
Синие, кто же еще. Урла-урки или косящие под них, в темноте не особо разберешь. Удивляться фиксам и делать вид, что писаешься со страху, косясь на темные фаланги пальцев, где ничего не разберешь? Стрижки короткие, глаза дерзкие, повадки охуе… наглые. Дань они тут снимают, с грузчиков на вагонах. Вот ведь, а?
– Сюда!
Тот, что поближе, сутулый, тощий, рукой у пояса маячит, мол, к ноге, баран. Надо же…
Второй, прилепившийся к сутулому, прямо бык. Не осеменитель хорошей голландской породы, а ломовая единица, умеющая бить, ломать и унижать. Да уж, сейчас мне станет больно.
– Шевели поршнями, чухан!
А вот это совсем некрасиво. Не знаю, как у них там в их собственной Нарнии, а вот в моей армии чуханить было западло.
Мне станет больно в любом случае, ведь если бьешь головой в чье-то лицо, ощущения так себе. Главное попасть, не дать себя завалить и быстрее решать вопрос с вторым. Этой хреновой рамой с плечами в сажень.
Зачем вообще драться? Почему бы не отдать сколько-то из заработанного? Не опасно ли вообще? Чересчур много условностей вместо действия. Иногда бой – просто бой, лучшее средство разрешения конфликта с применением активной фазы агрессивных переговоров.
Да и, честно, как-то стремно это все. Огребу? Значит, огребу.
Вот если бы я был спецназовец или десантник, у-у-у, сейчас бы все было иначе. Только, к сожалению, не имеется такого в биографии, а есть лишь сколько-то драк. С разными, если честно, исходами.
Моя башка попала точно в цель, заставив окружающих услышать сочный звук, смахивающий на производство отбивных и хруст влажной валежины. Сутулый, беззвучно, упал назад, а его голова ударилась об платформу со звуком разбитых бильярдных шаров.
Здоровый не подкачал, оказавшись тем еще быстрым сукиным сыном. Я отпрыгнул, отворачивая лицо, но кулак зацепил. От себя звуков не услышал, но и не обманулся – левую бровь он мне рассек. Зато и мне повезло, левой, в пах, получилось очень удачно. Он как поперхнулся, хакнул, сгибаясь. Локтем и всем весом промеж лопаток, ногой в тазобедренный, руками, с оттягом, по почкам.
И вернуться к сутулому, прописать в голень, добавить в ухо.
– Ты это, земляк, иди давай отсюда, иди.
Так называемый бригадир косился на меня со злостью и страхом. А я… А у меня потихоньку успокаивалось внутри, отпускала чертова дрожь, всегда появляющаяся в такие моменты.
Ненавижу драки, дичь какая-то – бить человека. Не на ринге же, не за корову…
Я ушел, не занимаясь благородной мародеркой по типу «что с боя взято, то свято». Так, увидел самый настоящий носовой платок в кармане воющего сутулого, зажал бровь. Хотел добавить, но не стал… Эти, при всей их как-бы внешне-воровской понтовости, могли на самом деле быть просто приблатненными утырками. Но проверять не хотелось, мало ли. Хреновые дела творятся в моей бывшей стране, если такие доят простых грузчиков с подработки. Куда хреновее, чем думалось и помнилось.
Терять время нельзя, а уж какие последствия случатся… так того не миновать.
Темнота прятала в себе, растворяя мое стратегическое отступление. Возможно, закралась мысль, зря сорвался. Нашел неприятностей на собственную задницу, решай их теперь в случае чего. Просто приблатненные или, наоборот, серьезные люди, какая теперь разница? В любом случае просто так не оставят, будут искать, а раз так…
А раз так то надо не светиться, крутить башкой по сторонам и держать ухо востро. До среды уж точно, два с половиной дня. И вот это проблема, если честно. Но будем решать.
Ночной родной городок конца восьмидесятых ночью с воскресенья на понедельник… отличался от будущего. Автомобилей, само собой, почти нет. Молодежь, пользуясь каникулами, сидела по детсадовским беседкам там, где не гоняли сторожа. Со стороны одного, здесь совсем нового, доносилась гитара. Пели что-то не очень понятное, дворовое и практически незнакомое. И никаких тебе включенных мобильников с переносными колонками, живой звук, так сказать.
Когда сзади, натужно воя движком, замельтешил дальний свет, отошел за кусты. Случай, как известно, всякий бывает.
Пролетевшая «шоха» не дала рассмотреть пассажиров, но почему-то казалось, что там мои недавние знакомцы. Радоваться за их физическое состояние совершенно не хотелось, да и непонятно – хорошее ли оно хотя бы у одного? Вполне вероятно, что это сутулый везет здорового в больничный городок. Ну, а чего хотеть, если выбираешь себе волчье занятие, чтобы все вокруг оказались овцами?
Вообще, этим двоим «спасибо» можно сказать. Напомнили очень простую вещь: с волками жить – по-волчьи выть. А таких волков в ближайшие годы станет куда больше, стоит готовиться. Хотя бы отжиматься и делать утреннюю зарядку, что ли. Вообще тема, совсем как:
– Не переживайте, этот страшный пират ничего не сделает Джиму, ведь Джим… Каждое утро… Делает… Зарядку!
Конечно, не стоит забывать и о том, что против лома нет приема. И, ровно как лучшая рыба – колбаса, так и самый лучший боевой стиль заключается в количестве патронов магазина. Не говоря о занятии, намеченном уже на ближайшее будущее. Кое-кто из моих знакомцев, пока известных только по записи в книжке, начнет свою деятельность уже в девяносто первом. И вовсе не факт, что справиться с любым из этих ублюдков окажется легко. Особенно если голыми руками, всякое может случиться.
Подойдя к «Олимпии» постоял, рассматривая большую стоянку перед стадионом. Здесь, с утра, всегда шумно от техники нефтяников, разъезжающихся по работам. Тут, вон в той кирпичной будке, до самого конца девяностых будут ежедневно выдавать молоко по специальным талонам их семьям. Самим водилам, буровикам, помбурам, слесарям и прочим этим заниматься некогда. Года до девяносто пятого отсюда постоянно шли с бидонами местного молока, потом в ход пошли полиэтиленовые пакеты с улыбающимися коровами от «Самаралакто», молокозавод-то закрылся, проиграв дикому капитализму.
Если глаза не обманывали, то никто меня не ждал. Хорошо…
На воротах с калиткой и будкой сторожа курил дядька, замеченный еще днем.
– Здорово, постоялец.
– Доброй ночи.
Он оглядел меня с ног до головы, прищурился на темную запекшуюся кровь.
– Споткнулся?
– Типа того.
– Душевую не заляпай, если снова потечет. Напакостишь – вымоешь.
– Яволь, мой генерал.
– Вот ты, посмотри, какой юморист… прямо Хазанов номер два. На, парни оставили.
И, зайдя в сторожку, передал бумажный сверток. Пахло мясом, хорошо прожаренным на углях после дров и, ну конечно, уксусным маринадом.
– Спасибо. Будете?
– Иди давай, – он махнул рукой, – с утра разбужу, не стану надеяться, что сам встанешь.
– Хорошо.
Из темноты вдруг возникло еще более темное пятно, превратившись в собаку. Большая помесь овчарки с кем-то встала и заинтересованно покрутила ушастой мордой. А из темноты, переваливаясь, выкатились несколько плотных комков с хвостиками.
– Найда, иди спи! – буркнул сторож. – Опять голодная, что ли? Смотри, сейчас попрошайничать станет, мясо почуяла. И так сегодня обожралась, еле ходила.
– Кормит же. – я улыбнулся, глядя, как самый нахальный щен уже нюхает мои кроссовки, а его мамка, сев на задние, спокойно рассматривает меня.
– Эт да.
Я кивнул и пошел в сторону качалки. Подумал и причмокнул, хлопнув по бедру. Умница кормящая мать-героиня все поняла и потрусила следом. Остатки колбасы в моем рюкзаке ночь-то переживут, а потом? Не пропадать же добру, правильно?
Качалка, как утомившись за день вместе со спортсменами, мирно спала. Фонарь за решётчатым окном заливал её голубовато-белым светом и до кабинета добрался ни разу не споткнувшись.
Найда оказалась собакой воспитанной, колбасу вежливо обнюхала, лизнула ладонь и забрала её только когда положил на крыльцо. Махнула хвостом и убежала к своим, уже начавшим поскуливать, отпрыскам. Всегда любил мохнатых и никогда не имел собаки, вот ведь. А они, в свою очередь, всегда любили в ответ. Это вам не коты, эти любят честно и в ответ, преданно и без предательства.
На командирском столе меня ждала ещё пара сюрпризов: банка кофе и эмалированная кружка, с ручкой, обмотанной толстой ниткой чтобы не обжигаться. Под ней лежала записка.
«Кружка тебе, говорят, что нет. Здесь до среды не рисуйся, директор стадиона изволит нервничать, когда видит незнакомые рожи. Сахар в шкафу».
Чувство было знакомым и приятным. Дома оно в последнее время стало встречаться чаще, также, как связь с её Вайберами и Ватсапами урезали расстояние между теми, с кем с возрастом общаешься все чаще. С теми, кто тебе не брат, не друг, а что-то иное, большее, чем кровное родство.
В свертке оказалась хорошо прожаренная говядина, несколько краснобоко-тугих редисок и два огурца с зеленым луком. Просто, вкусно и вроде бы обычно, вроде бы…
Командир афганцев знал цену простым вещам, как и все они. И я знал, сходив в армию. Иногда оно сильно мешало, иногда помогало. Я включил чайник, взял кружку, крутя в руках и рассматривая. В детстве они всегда были рядом, потом появились на службе, потом снова пропали. Стальные и с эмалью, да.
Чайник разогревался совершенно не так, как китайские пластиковые. Сделанный, как все советское из надежнейшего хромированного… чугуния, он сердито ворчал и важно побулькивал. Я все крутил кружку, рассматривая сколы белой эмали и думал. Вспоминал еще не случившееся, вспоминал и думал о самых обычных мальчишках.
Таких же, как я-сегодняшний, гонявших на «Сурах», «Камах» и «Уральцах», стачивающих октябрятские звездочки до серого блеска, на переменах носящихся по коридорам школы, весной игравших в клёк и ножички, летом лазавших в дачи за зелеными яблоками и уматывающихся в футбик, рассаживающих локти с коленками в войнушке.
Через десять с небольшим лет мы все встретимся. Там, где сейчас всесоюзная здравница, потихоньку начинающая закипать. Два года, вроде так, два года назад мои родители ездили в Дагестан, привезли мне-сегодняшнему пластмассовую шашку и тонкую пачку фотографий с отпуска. Женщины в коротких платьях, довольно улыбающиеся мужчины, какая-то база отдыха с днем то ли Нептуна, то ли какого-то маскарада под самых настоящих индейцев.
Через десять лет мы, сейчас носящиеся в своих каникулах, встретимся там, в Дагестане, спаленном солнцем, Дагестане, где вот такие кружки будут вместо детских любимых чашек в горошек, с олимпийскими мишками или, не знаю, с всадниками Клодта. Встретимся, потеряем первых друзей с офицерами, отправимся дальше, в республику, где на зелено-белом флаге чернеет волк.
Так что… Хорошо, что все эти настоящие казаки с Ростова и Кубани, суровые челябинские парни и не менее суровые пацаны с Тагила и Ревды, невысокие чуваши с Чебоксар и хитрые ставропольские армяне сейчас просто могут стрелять из игрушечных автоматов. Играйте, пацаны, воюйте, пока война веселая и интересная. И на ней убивают «из последних сил», а враги встают и идут воевать снова.
Чайник закипел. Мясо оказалось жестковатым, уксусом пахло чуть больше нужного, но оказалось очень вкусным. И не странно, голод, так-то, лучшая приправа. Я хрупал редиской, сочной, немножко резкой и крутил в руках банку кофе. И удивлялся тому, как быстро меняются материальные ценности в нашей жизни. Эту вот банку, темного стекла и с высоким граненым горлом, могли купить не все. В ней, в отличие от жестяных упаковок советского производства, пряталось настоящее кофе.
Потому как на этикетке и крышке красовалась коричнево-красная голова индейца с двумя перышками и надписью Café Casique. Настоящий бразильский кофе… Ну, а кому настоящее, само собой. То не суть.
Сыпанул ложку с горкой, кинул рафинада, залил кипятком и стал ждать, когда остынет. Стало жутко интересно – какой же у него вкус, давно не пробованный и забытый. Совсем как у советского мороженого. Кофе, твою мать, растворимый кофе, был ведь показателем успеха, вот такие дела, м-да. В восьмидесятых – показатель одного, в девяностых – того же, но чуть иначе. В моем пропавшем «сейчас» кофе, наконец-то стал просто кофе. А здесь и чуть позже…
Несомненно, растворимым порошком тогда, в наши лихие девяностые, упивались не все. Вполне хватало любителей не только молотого, но в зернах, перерабатываемого в труху самостоятельно и завариваемого с особым удовольствием. У имевших хороший заработок даже стали появляться кофеварки как в американских кинофильмах, где черная густая жидкость постоянно стекала в прозрачные колбы-кувшины, а крутые копы, в участках, полных Мела Гибсона, Денни Гловера и даже Робокопа, глотали ее литрами.
Но… Но в основном на российских кухнях, равно как в комнатах общаг, стояли самые обычные жестянки. Чаще всего Café Pele, с мелким коричневым порошком, изредка, возникая к девяносто пятому все реже, полки магазинов вдруг наполнялись вот таким же Café Casique, как привет из старого-доброго СССР, с его дефицитом. Время Нескафе еще только начиналось, а красные кружки еще были нам незнакомы.
Самое главное крылось в другом. Кофе стало много, его не нужно было искать и из показателя состоятельности продукт потихоньку уплывал, став совершенно массовым. Здесь, в восьмидесятых банка кофе есть вполне вменяемая валюта для натурального обмена с нужными людьми. Так и было, как не хотелось бы сказать о жизни в Союзе, полной только хорошего, газировки из стакана, честных ментов и добрых людей на каждом шагу. В СССР хватало разного, пусть и положительного имелось немало.
Но речь не о том.
Производители никак не желали терять рынок, и на замену порошку к нам пошел инновационный гранулированный растворимый экстракт сушеных тараканов напополам с активированным углем. Марок типа Бушидо или Давидофф тогда не наблюдалось, но всякие прочие появились как грибы после дождя, от Чибо до прочих, всем своим видом говорящих о двух вещах: относительном достатке и его же, хозяина банки, дурости, тратящегося не ради удовольствия, а чтобы что-то там доказать.
Пакеты «три в одном» появились в моей жизни одновременно с почти закончившимися поездками на соревнования по баскету. Хотя первый кофе в пакетике мне перепал в начале девяносто третьего, когда мама, еще работавшая в разваливающейся ОРСовской системе принесла десять-пятнадцать крохотных черных пакетиков из Венгрии.
Круче было только Андрюхе-Дрону, чья не менее умная мама выдавала ему с собой большую пластмассовую банку из-под растворимого какао, где сразу перемешивала кофе с сахаром-песком. Ему даже не приходилось залезать ложкой в две разные банки, потому его собственный запас заканчивался даже раньше соревнований.
Кафе Пеле мой брательник увозил с собой на учебу, в общагу, и, спустя неделю, ему почему-то приходилось покупать следующую банку. Дядька негодовал, не понимал, но шел за продуктами непутевому студенту, лишь бы деточка не страдала.
Первой нашей покупкой с зарплаты в Чечне, уже шагнув за рубеж девяностых, весной двухтысячного, стала банка чертова Кафе Пеле, привезенного нам местным дедом с Беноя, заодно прихватившего на шару две пары кроссовок, тут же приобретенных и нацепленных на ноги. Дед был еще тот бизнесмен, голубые майки Найк в следующий раз были даже не в количестве двух.
Те кружки кофе, что мы распивали, сидя на земле у блиндажа, ни фига не стали самыми вкусными в моей жизни. Это был просто кофе, девяностые заканчивались, наша война подходила к концу, а чуть меньше, чем через полгода, когда мы с Катей оказались в нашей первой квартире, в шкафчике нашли старенькую турку-джезву. И понеслось.
Я курил на крыльце, смотрел на тёмную, после выключенных фонарей, ночь со звездами и пил кофе. Самый обычный растворимый и всё. Было хорошо и думать о завтрашних проблемах не хотелось. Они будут, знаю, да еще какие. Но все решаемо.
