Как и большинство погостов Альмеры, этот тянулся лентою вдоль тракта. Владения мертвых отделяла от дороги невысокая изгородь, густо увитая шиповником, въезд отмечала пара плакучих ив, склонившихся так низко, что косы задевали створки ворот. Под сенью ив устроились бок о бок прилавок цветочницы и будочка торговца свечами и летучими фонариками. Доски прилавка и деревянная крыша будочки потемнели от многолетних дождей до черноты ночного неба. И тот, и другая, наверное, достались нынешним торговцам в наследство. Возможно, еще полвека назад дед нынешнего свечника трудился рядом с бабкой цветочницы, зазывал покупателей голосом громким, но надтреснутым, с мастерской слезинкою: «Свечки в колодцы для светлого прощания… Летучие огоньки – привет на Звезду любимой душеньке…»

Впрочем, сейчас и будочка, и прилавок были пусты, поскольку стояла глубокая ночь. Белым огоньком сияла в небе Звезда, а Луна вторила ей, заливая дорогу костяным мерцанием. По тракту, разделившись на пары, двигался конный отряд. Мужчина, ехавший во главе, был одет в коричневый плащ и мягкие сапоги, какие носят звероловы, охотничье же имел и снаряжение – пару кинжалов, короткий меч, малый арбалет за плечами. Охотник говорил. В ночной темноте его густой низкий голос хорошо был слышен всему отряду, хотя обращался он к ближайшему соседу – длинноволосому всаднику с непокрытой головой.

– Да будет вам известно, сударь, что страх как инструмент власти изучен давно и тщательно. Еще Вильгельм Великий нередко обращался к нему, полагая надежным орудием управления. Однако Янмэй Милосердная возражала Праотцу, приводя ряд крепко обоснованных аргументов. Дальнейшая история Империи не раз доказывала ее правоту. Видите ли, сударь, когда правитель увлекается устрашением подданных, он совершенно забывает о важности второго фундаментального чувства – любви. Любовь и страх – вот две силы, что владеют нашей душою с младенчества. Именно эти два чувства мы с первых месяцев жизни питаем к родителям – тем всемогущим божествам, что абсолютно властвуют над нами. Любая последующая любовь есть некое отражение любви к родителям, как, по словам астрономов, свет Луны суть отражение света Звезды. Также и всякий страх – ни что иное, как отблеск того первородного ужаса смерти, который мы пережили в младенчестве, в час наибольшей своей уязвимости. Вы спросите: зачем я привожу эту аналогию?..

Надо полагать, последняя фраза являлась риторической фигурой. Всадник с непокрытой головой никак не мог спросить охотника о чем-либо, поскольку имел во рту тугой кляп. Не ожидая ответа, охотник продолжил:

– Правитель, вызывающий и любовь, и страх, связывается в душе подданных с образом родителя. Такому правителю подчиняются с охотою. Его боятся прогневить, как в детстве боялись отцовского гнева, но главный мотив повиновения – не страх, а сыновья любовь и благодарность за заботу. Правитель же, что запугивает вассалов, скоро отвратит их от себя, поскольку жить в постоянном страхе – противно человеческой природе. Ныне покойный владыка Адриан явился примером тому. Его попытка запугать Великие Дома настроила их против него – и в итоге стала гибельной. Еще более свежий пример явили собою вы, сударь.

При этих словах охотник сапогом подвинул воротный засов, толкнул створку и въехал на погост. За ним последовал всадник с кляпом, а потом и остальной отряд. Если бы кто-то увидел эту процессию, то предпочел бы затаиться и не показывать своего присутствия, поскольку все десять всадников были хорошо вооружены и держались в седлах с лихой небрежностью степных сорвиголов. Но кроме унылой кладбищенской собаки никто не попался им на пути.

– Да, именно вы, – продолжал охотник. – Используя трюки, из которых самым занятным было «питье душ», вы достаточно запугали людей, чтобы никто и не думал о мятеже. Но вы совершенно забыли применить любовь и заботу. Больше того, случай с Хагготом, брошенным вами на растерзание, показал крайне низкую ценность жизни подданного в ваших глазах. Но люди ценят лишь того, кто ценит их. Потому вы стали им в тягость. Как только моя маленькая хитрость принесла плоды, и вы лишились силы, никто – заметьте, ни один всадник! – не захотел вступиться за вас. И в прямом, и в переносном смысле вы опростоволосились.

Возможно, человек с кляпом хотел возразить охотнику. Но не имел возможности вынуть кляп изо рта, поскольку его запястья были привязаны к луке седла. Вожжи его лошади держал в руке охотник, тем самым лишая простоволосого любых шансов на побег.

Отряд выехал на главную аллею кладбища и двинулся вдоль нее. По обе стороны аллеи дышали подземной сыростью погребальные колодцы. Взгляду представали все их формы и размеры: нищенские ямки, накрытые соломенными шалашиками; крестьянские квадратные погребки под дощатыми навесами; каменные колодцы старейшин с иконами на крышках; мраморные беседки с винтовыми лестницами, ведущими в подземные крипты богачей. Всякий покойник располагался тем глубже в земле и тем ближе к богам, чем значительней он был при жизни. Всякий гроб накрывался только одним футом земли, а остальную длину колодца заполнял воздух и сумрак. Он развеивался лишь тогда, когда родные посещали покойного и бросали в шахты поминальные свечи. Сейчас – ночью – не горела ни одна свеча, и сотни колодцев дышали тяжелым могильным мраком.

– До чего мерзкий обычай!.. – буркнула жилистая всадница с луком за плечами. – Как можно отдавать людей червям?!

– Зловонный дух… – проворчал бритоголовый наездник с длинными усами и косицей на темени.

Остальные подавлено молчали. Охотник снизил голос до полушепота, когда вновь обратился к пленнику с кляпом:

– Впрочем, и чистый страх на кое-что годен: не для управления людьми, но для того, чтобы заставить их капитулировать. В пятнадцатом веке король Дарквотера повздорил с императором Полари и объявил ему войну. Император послал против короля своего генерала – янмэйца Альберта Крея. В те времена искровое оружие еще не было известно, генерал Крей вел в поход простое войско, к тому же немногочисленное: три тысячи конников и семь тысяч пехоты. А Дарквотер – трудная земля: полная озер и топей, покрытая густыми зарослями – прекрасная местность для засад. Желая поберечь свое войско, король избегал битвы. Он посылал крохотные отряды, которые нападали внезапно, убивали ядовитыми стрелами десяток-другой солдат – и убегали по едва заметным тропкам через болота. Имперская армия таяла, но генерал упорно вел ее вперед. Он отправил гонцов в ближайший крупный город с посланием: «Болотники, воюйте честно. За каждого солдата, убитого подлостью, вы жестоко поплатитесь». Конечно, болотники только посмеялись.

Всадники отъехали уже так далеко от ворот, что даже силуэты их не виделись с дороги. Они углубились в древнюю, ветхую часть кладбища. Многие колодцы здесь были обрушены, завалены грунтом и прогнившими досками. Иные еще держались, но хватило бы одного тычка лопаты в стенку, чтобы земля обсыпалась в могилу. Заглянув в такие, порою можно было разглядеть белесые черточки костей. Эта часть кладбища еще больше угнетала всадников. Женщина жалась поближе к своему спутнику, а тот сжимал рукою ее плечо. Бритоголовый нервно крутил кончик косицы, иные воины теребили рукояти мечей.

Охотник заглядывал в черные пасти колодцев и вел свой рассказ вкрадчивым шепотом:

– Прошел месяц – и армия генерала добралась до города, невзирая на большие потери. Она взяла город, поскольку генерал Альберт Крей был мастером штурмов. Затем подошел имперский обоз. Он отставал от войска на целую милю: солдаты не могли идти рядом с обозом из-за ужасающего смрада, который источали телеги. В них лежали непогребенные тела всех воинов, убитых отравленными стрелами, – тысяча двести разлагающихся трупов. Генерал Крей приказал взять тысячу двести горожан – подряд, без разбору – и зарыть в землю, привязав каждого к трупу солдата. Тысяча двести мертвых и столько же живых вместе достались червям. Уцелевших горожан заставили наблюдать погребение, а затем отпустили на все четыре стороны. После этого болотники больше не нападали из засад. Генерал получил прозвище Крей Могильщик. Год спустя он присоединил Дарквотер к Империи Полари.

При этих словах охотник спешился у квадратной погребальной шахты. За годы ливни размыли землю на ее дне, а жуки уничтожили крышку гроба. В грунте белели ребра и череп.

– Здесь, – сказал охотник.

Он разрезал путы пленника и стащил его с коня. Подвел к колодцу, заставил нагнуться и глянуть вниз. Затем вынул кляп изо рта.

– Сгореть тебе на месте, шакал! – зашипел пленник, оттопырив уродливую губу.

– Маловероятно, – возразил охотник и пощелкал пальцами по своему поясу. Тот был усыпан красивыми разноцветными бляшками.

– Призываю Дух Червя поглотить тебя… – забубнил пленник нараспев, как заклинание, но запнулся о насмешливый взгляд охотника.

– Поглядите в мои глаза, сударь. Попробуйте выпить душу, – он приблизился к лицу пленника, уставился прямо в зрачки.

Пленник узрел нечто в глазах охотника. Вздрогнул, отшатнулся.

– Я… я ничего не знаю. Украл пояс у одного лорда… не знаю, как звать. Встретил в гостинице в Фарвее…

Охотник покачал головой.

– Знаете, сударь, почему я ни о чем вас не спрашивал всю дорогу? Потому, что вы еще не готовы.

Он швырнул пленника в могилу. Тот заорал на дне – больше от испуга, чем от боли. Крик звучал слабо – половину силы съедала нора.

Охотник протянул руку к одному из всадников:

– Хаггот, будьте добры.

Тот вложил в его ладонь двухфутовую трубу из бамбукового стебля. Охотник швырнул ее вниз, пленнику.

– Сквозь нее сможете дышать и говорить. Гирдан, прошу…

Другой всадник спешился и концом копья ткнул в земляную стену колодца. И еще, и еще. Грунт обрушился вниз, и пленник пропал из виду. Только кончик бамбуковой трубки торчал из земли.

Лучница передернула плечами, и спутник похлопал ее по спине. Чей-то конь всхрапнул, переняв тревогу наездника. Бритоголовый громко сплюнул – как будто страх смерти можно просто взять и выплюнуть.

– Мы должны ему жизнь, Охотник, – сказала женщина. – Ты обещал, что он выживет.

– И выживет, миледи. Ему не хватит духу умереть таким образом.

Всадники ждали. Дымчатое облако наползло на Звезду. Ветер прошелся над погостом, дыры колодцев отозвались тихим завыванием. Гнилая доска оторвалась с какого-то навеса и раскачивалась на гвозде, ритмично скрипя. Шурша сухими подушечками лап, подбежала собака. Снова всхрапнул конь, другой тревожно взрыл землю копытом.

Спутник лучницы заговорил, чтобы разрушить гнетущее молчание:

– Ты много знаешь про янмэйцев, Охотник.

– О друзьях и о врагах я предпочитаю знать все.

– А много ли знаешь о бригаде с Перстами?

– Пока – мало.

– Что будем делать, когда найдем ее?

– Тогда и решим, – охотник дал Луне отразиться в его блестящих зрачках. – Я очень люблю принимать решения. Это – самое азартное дело на свете.

Какой-то звук донесся из погребального колодца, и всадники прислушались. Крик пленника еле пробирался сквозь бамбуковый стебель:

– Пощадите… Не знаю… Не из бригады…

– Подождем еще, – сказал охотник.

Вместе с лучницей и ее спутником он неспешно двинулся по аллее. Колодцы, ямки, навесы, склепы…

– Ты же родился в центральных землях? – спросила лучница.

– Да, миледи.

– Почему вы так мерзко поступаете с покойниками? Если мы презираем врага, то отдаем его на съедение шакалам. Но даже шакал благороднее червя!

– Смысл не в червях, миледи, а в памяти. Видите, – он обвел жестом зевы колодцев, – здесь лежат люди. От них остались отметины на челе земли. Люди были – и оставили след. В худшем случае, хотя бы такой. А в лучшем – что-нибудь еще, кроме ямы на кладбище.

– Что ты хочешь оставить по себе?

– Многое, миледи. Но лучше спросите себя: какой след желаете оставить вы? Или вы, сударь?

Лучница и спутник надолго замолчали. По всей видимости, ответов у них не имелось. Пустота на месте слов зияла тьмой, как дыры в земле.

– Мы были всадниками ганты Корта, – сказала лучница. – С ордою Морана из Рейса ходили в Литленд сражаться за правду и закон Степи.

– За вольницы Запада, – добавил спутник.

– Почему сейчас вы не с Мораном?

– Он нас предал. Чтобы обхитрить принца Гектора, отдал в жертву, как…

– Как серпушек, – подсказал охотник.

– Как серпушек, – согласилась лучница. Вряд ли она была знатоком стратем, но слово звучало именно так мерзко, как поступил Моран.

– И вы просто ушли от него?

– Мы хотели его убить, – сказал спутник.

– Но промахнулись, – выплюнула лучница.

– Мы искалечили обе его ноги, – сказал спутник. – Теперь он всю жизнь будет ковылять, как ползун, а после смерти поползет вдогонку за Ордою Странников.

– И всякий, кто глянет на него, – с гордостью добавила лучница, – будет знать: вожак ни за что не должен предавать своих людей. Даже ради победы.

– Важный урок для всякого вождя, – ответил охотник почему-то с горечью.

Донесся крик, неприлично звонкий в кладбищенской тиши:

– Эй, сюда!.. Он заговорил!..

Когда подошли к могиле, из-под земли звучал голос – слабый, измятый, скомканный плачем. Повторял снова и снова, в пятый, шестой, надцатый раз:

– Башня-Зуб, Бездонный Провал, Второй из Пяти… Спасите меня!.. Башня-Зуб, Второй из Пяти, Бездонный Провал… Умоляю, спасите!

Охотник кивнул:

– Теперь он говорит правду, и мы знаем, где искать Хозяина Перстов.

– Спасите, прошу… Бездонный Провал… Второй из…

– Сказав правду, – отметил охотник, – он более не представляет ценности. Ганта Бирай, уводите отряд.

Бритоголовый гикнул и хлестнул коня. Загудели копыта, семерка всадников унеслась к воротам, лишь Спутники и Охотник остались у могилы.

– Я передаю судьбу Колдуна в ваши руки. Мир станет чище, если бросите его умирать. Ваш долг будет погашен, если спасете.