Ворон Короны оказался в западне. С Дедом и Внучком он стоял во дворе сгоревшего трактира. Двор окружен забором семи футов высотой. Единственные ворота выходят на дорогу, по которой приближаются ОНИ… От одной мысли о НИХ мороз идет по коже.

И идов туман. Своих сапог не разглядишь.

– Ищите выход! – шепнул Марк спутникам.

Сам бросился вдоль забора влево, они – вправо. Должен быть второй выезд – его просто не видно в тумане! Кто станет строить трактир без черного хода? Это ж не бастион какой-нибудь!

Марк бежал вдоль забора, осматривая, ощупывая, пиная доски. То и дело спотыкался – как раз тогда со злой насмешкой каркала ворона: «Каррр-аррр!» Забор был целехонек – ни намека на дыру или калитку. Доски новенькие, еще пахнут сосной. Проклятые братья Баклеры! Какого черта строить такой прочный забор?! Сделали форт вместо трактира! Сожрала бы вас тьма!..

Ах, ну да, уже сожрала. И скоро придет за Марком-Вороном.

Чей-то конь всхрапнул за воротами – в сотне шагов… или меньше. Марк налетел на Внучка.

– Ну?! Есть выход?!

– Нет.

– Тьма. Тьма!

Нужно прятаться. Благо, есть куда. Марк метнулся к конюшне… Нет, плохо, там найдут. Колодец?.. Тоже нет – вдруг решат напиться! Тогда… Он ринулся к пожарищу, ухватил черную балку, рванул. Открылась щель, ведущая вглубь руин. Там, под огарками, наверняка есть погреб. Добраться бы до него!..

Его схватили за плечо и развернули. Марк едва сдержался, чтоб не завопить. Не ОНИ, всего лишь Дед. Пока что.

– Кони, – сказал северянин.

Марк сплюнул в сердцах. Точно – кони! Куда ни спрячься, лошадь с собой не затащишь! ОНИ увидят коней – станут искать всадников. И непременно найдут!

– Что делать?.. – прошептал Марк.

Все трое замерли, прислушались. Звук копыт – чавканье по мокрому снегу. Четкий, громкий от тумана. Шагов сорок от ворот.

– За мной, – сказал Внучок и прыгнул в седло.

Кто мог подумать, что они послушают его! Два старых хитреца – молодого дурачину! Но у них не было ни единой мысли, а у Внучка – безумная, отчаянная, но хоть какая-то. Он пришпорил коня и рванул прямиком в ворота. Навстречу ИМ.

Марк и Дед погнали следом. Промелькнули ворота, скрипнула над головой вывеска трактира, забелела туманом дорога – просвет в сумраке леса. Марк успел подумать: «А может, еще и не они!.. Может, люди приарха. Может, парни из села. Мало ли кто!..»

– Каррр-аррр! – вскричала ворона.

Из дымки вывалились всадники. Синие плащи. Широченные плечи. Искровые копья. Свирепые кони.

За единственную секунду, что Марк смотрел на них, он успел понять, каким же был дураком. Лорд Эрвин был абсолютно прав, когда принял их за гвардию владыки. Они не бандиты и не шваль из трущоб. Они и есть отборная гвардия! Только иного владыки – темного.

В следующий миг Внучок и Дед, и Марк швырнули коней в лес. Прочь с дороги. Напролом, сквозь чащу.

– Взять их! – бросил командир бригады.

Сколько-то его людей – может, все – помчались следом за Марком.

Так скакать, как в тот час, ему не доводилось никогда. Марк был плохим наездником. Он, тьма сожри, сапожник! И сыщик, и хитрец, и глава тайной стражи – но не чертов шаван, рожденный в седле! Он не чувствовал лошадь, сидел неуклюже, болтался так, что позвонки гремели друг о друга. Он не умел ни ловко маневрировать, ни вовремя пустить коня в прыжок. Но одно понимал крепко: единственное спасение – скорость. И делал все, что мог сделать скверный наездник: гнал коня во весь дух. Впивался шпорами в бока, терзал нагайкой, лупил, что было силы. Гнал. Гнал. Сквозь чащу, сквозь туман.

Ничего, похожего на тропинку, он не видел. Все заливало молоко, из которого выхватывались жуткие силуэты деревьев. Стволы. Сплетенья веток. Он слышал топот дедова коня и, вроде, различал его в тумане. Старался направлять свою лошадь следом, но мучительно отставал. Дед петлял, огибал невидимые в дымке преграды. Марк не успевал поворачивать – тьма, не успевал даже различать препятствия! Все, что мог, – это гнать вперед и молиться, чтобы лошади хватило ума не разбить голову об дерево. Казалось, он не всадник в седле, а блоха на острие арбалетного болта. Рано или поздно они оба – и блоха, и болт – врежутся во что-нибудь. Это только вопрос времени.

А сзади гудела копытами погоня. Неотрывно, ни на шаг не отставая. Дышала, хрипела. Ни одного людского слова – только топот и хриплый вдох. Мрачное молчание хищников.

Марк не видел их. Он боялся оглядываться. Когда рискнул – различил только тени в тумане. Тени прыгали вверх-вниз, гудели копытами и дышали. Настолько страшно ему не было даже в Запределье.

Марк сжимался в комок, прилипал к конской холке. Знал, что это не поможет: когда ОНИ выстрелят, залп испепелит и его, и лошадь, и деревья вокруг. Молился рваной дробью, выстукивал зубами: «Глория, помоги… Глория, спаси…» Знал, что и это не поможет, но не мог заткнуться – без молитвы, наверное, помер бы от страху. А из тумана вылетали навстречу деревья – как ядра из катапульт, и лошадь каким-то чудом уворачивалась от них.

Марк закрыл глаза. Глория, спаси и защити. Лошадка, милая, вынеси…

Вдруг он взлетел в воздух. Целый вдох летел, а ветки секли по лицу. Тяжко грохнулся, как телега с моста. Локтями на корни, ребрами о ствол. Ослеп от боли, но не заорал – удар вышиб дыхание. Скорчился. Захрипел – глотнуть воздуха…

Мимо – тупу-ту! тупу-ту! тупу-ту! – проносилась погоня.

Его спас туман. И удар в грудь, убивший дыхание. Марк извивался от боли, чуть не плача, а воздух все не шел в легкие. Наконец, сумел: глотнул, будто вынырнул из омута… Тут же зажал рот рукой, задавил в себе стон. Втиснулся в снег, в грязь. Ужом пополз – дальше, дальше от звука…

Тупу-ту… тупу-ту… тупу… тупу…

Погоня прошла мимо. Никто не заметил его падения.

Кажется, скелет Марка раздолбили на кусочки, а потом кое-как собрали обратно – где клеем, где скобами. При каждом шаге все хрустело, скрипело, болело. Что-то куда-то впивалось, где-то ныло, где-то вспыхивало так, что хоть вой. Идти почти невозможно. Да и куда идти-то? Единственное теплое, безопасное место на пять миль вокруг – это «Лучшие пирожки». Но в какую они сторону – Марк не имел понятия… Можно выйти на дорогу и надеяться на случайных путников, достаточно добрых, чтобы позаботиться о грязном больном проходимце. Но даже если такие добряки и бродят дорогами Альмеры, то где, собственно, дорога?.. Этого Марк тоже не знал. Солнце заходило, и по направлению теней он определил восток-запад. Одна дорога была позади, на востоке – но именно там осталась та часть бригады, что не ринулась в погоню. А где найти другие дороги – на западе ли, на севере, на юге?.. Идти через лес, не зная куда, – с тем же успехом можно просто лежать. Не так больно, а результат тот же…

Правда, наступит ночь. Обычно именно так все устроено: кончается день – начинается закат – становится темно. Вряд ли сегодня боги сделают исключение. А мартовские ночи в Альмере ощутимо прохладны. Это такая изящная метафора для слов: к утру замерзну на хрен! Лежать нельзя, надо идти… Куда? И как, черт возьми?! При каждом шаге кости трещат!

Марка охватила обида. Вот же чертовы северяне! Бросили меня в беде, идовы дети! Вы же мой эскорт, сожри вас тьма! Вас герцог послал присматривать – это значит, защищать меня, бараны! Чтоб вы свои тупые головы разбили об деревья! Чтобы с вас Ориджин шкуры спустил! Подлецы ублюдочные! Он дал себе волю. Припомнил самую забористую ругань из арсенала папаши – скверного сапожника и выдающегося пьяницы. Сдобрил диалектом столичных трущоб, перемешал с изысканной речью бывалых каторжников, добавил изюминки, что слыхал на допросах от дознавателей, вошедших в раж… Лишь четверть часа спустя, ненадолго умолкнув, чтобы перевести дух, Ворон поймал себя на несправедливости. Он бранил только северян, но ни слова не сказал о бригаде. Попытался исправить это упущение – и тут же пожалел. Бригада была слишком страшна, брань не клеилась к ней. Все слова вылетели из головы, остался тихий морозный ужас.

Солнце зашло. Марк сидел, привалившись спиной к дереву, и дрожал от холода, усиленного страхом. Замерзнуть насмерть – казалось уже не просто возможным, а даже самым вероятным исходом. И не было сил ничего с этим сделать.

– Мор на ваши головы, северяне…

Он ругнулся, пытаясь взбодрить себя. Вышло вяло и жалко.

– Чтоб вас затошнило насмерть. Чтоб вас мухи обсели.

Весьма уныло…

– Чтобы вы срали через нос. Чтоб ваши кишки на локоть намотались.

Чуток лучше. Но все равно: отец бы не гордился успехами сына.

– Чтоб вы ели сухари и запивали рассолом. Чтоб вашу последнюю монетку сожрала крыса, упала в нужник и там издохла!

Хмык. Вроде бы, что-то получалось. Здоровая злость втекала в жилы, вытесняя страх и боль.

– Чтоб вы проснулись в свинарнике у кабана под жопой. Чтоб вам ворона в глаз плюнула. Чтоб вам нагадали десять лет несчастья, а сбылось втройне! Чтоб у ваших жен были семечки вместо сисек!!

Марк ухмыльнулся и поднялся на ноги. Все кости захрустели, мышцы взвыли, однако он зашагал, цедя сквозь зубы:

– Чтоб ты, Дед, ночью споткнулся и упал прямо на самую больную шлюху Фаунтерры! А ты, Внучок, чтобы взял свой член вместо молотка и забил гвоздь!

Куда идти? Да все равно, куда. Главное – пока идешь, не замерзнешь.

– А тебе, Дед, желаю еще вот чего. Как будешь рассказывать историю, пусть твой язык выпадет и распухнет, и на него слетятся осы, как на булочку! А ты, Внучок, тем временем…

Стояла уж полная темень, когда Ворон услышал странный звук: лю-лю-лю… у-уууль-лю-лю…

Вроде, птица – но какая ж птица додумается петь среди ночи? Разве только филин, но это явно не он. У-ууль-лю-ууль-лю лю-уууу… Ишь, как заливается!

– Ты, птаха, лучше не нарывайся, – серьезно сказал ей Марк. – Может, и неплохая пичуга, но сейчас попадешь под горячую руку – и получишь проклятие на весь род, вплоть до правнучьих яиц. Я злой, замерзший и голодный, а ты улюлюкаешь! Совесть имей!

– У-уууль-ууууль-ууууль-лю-лю-лю-уууу!

– Ну, ты сама напросилась. Желаю, чтобы твои птенцы…

– Эй, Ворон! – раздался голос. Отнюдь не птичий – скорей, лосиный.

– Чего хочешь, сохатый? – крикнул Марк в ответ.

– Иди на звук дудки! Зря Дед играет, что ли?..

Улюлюкание прекратилось, раздался шлепок подзатыльника.

– Не дудка, а чимбук. Сколько раз могу повторять.

Дед и Внучок ушли от погони. Как?.. Смекалисто, вот как. Заехали в самые дебри. Пришлось непросто, но их лошадки – низкорослые и легкие – еще успевали маневрировать, огибая деревья. А тяжелые боевые кони преследователей вовсе не подходили для такой езды. Десять минут в лесной чаще – и погоня отстала. Лишь тогда северяне заметили, что Ворон исчез: его лошаденка следовала за ними без седока. Разыскать пропажу – вот это была задачка. Они уж всяких страстей передумали. Представляли даже, что Ворона сняли с седла выстрелом Перста, и от него осталась горстка пепла на лесной тропинке. На счастье, лошадь Ворона помнила дорогу и привела их к тому месту, где потеряла всадника. Оттуда двинулись кругами, наигрывая на дудке. Повезло: Марк не успел уйти далеко и услышал мелодию.

– Куда поедем?.. – спросил Ворон, когда северяне помогли ему взгромоздиться в седло.

Сам придумать маршрут он не мог – слишком все болело.

– Если взять на северо-запад, приедем к новому графскому тракту, – сказал Дед. – На нем хватает гостиниц. Остановимся в первой, позовем лекаря – пусть осмотрит твои ребра.

– Угу, – сказал Марк.

Потом смущенно добавил:

– Вы, часом, сквозь туман не слышали каких-нибудь слов… моим голосом?

– Вроде, нет. Я не слыхал, а ты, Внучок?

– И я – нет. Вроде…

– Если вдруг слышали, то не берите в голову… Это был такой… эээ… обманный маневр.

– Не волнуйся, Ворон, ни словечка мы не слыхали. Ни единого.

Графский тракт нашелся там, где и полагалось: за лесом, в трех милях к северо-западу от «Джека Баклера». От усталости Марк был еле жив. Из последних сил цеплялся за поводья и мечтал об одном: доехать до гостиницы прежде, чем грохнется с коня. Мечте не суждено было сбыться.

Когда за спиной раздался гул копыт, он дернулся от испуга – и таки упал. Взвыл, грянувшись о землю больными ребрами. Подхватился, рванулся к лесу. Дед одернул его:

– Спокойно, Ворон. Это не они.

Марк поглядел – и сам увидел. Отряд не носил ни копий, ни плащей, и насчитывал всего дюжину всадников. Двое передних несли горящие факела, но лиц все равно было не разглядеть: одно скрывал шлем, второе – капюшон сутаны.

– Брат Хемиш?.. – предположил Дед. – Жажда философских знаний вновь привела тебя к нам?

– Так-так, – проворчал монах, – сапожник, философ и ученик, ничего не знающие о синей банде, держали путь во Флисс. Но до Флисса так и не добрались, а очутились в трех милях от трактира «Джек Баклер», где только что замечена синяя банда.

Офицер окатил их факельным светом.

– Заметь, брат Хемиш: они грязные, как свиньи, и на одежде хвоя. Только что выехали из лесу.

– И это несколько противоречит словам сапожника о полном незнакомстве с синей бандой, – задумчиво проговорил монах.

– Ты полагаешь, – спросил Дед, – всякий, кто зайдет в этот лес, обязательно встретит синюю банду? Отчего бы тогда вам, вместо утомительных опросов мирных путников, просто не заглянуть в чащу?

– Вы утаили сведения, крайне важные для его преосвященства, – сухо заметил офицер. – Даже если сами вы не принадлежите к банде, то все равно виновны в укрывательстве. Сдайте оружие и следуйте за нами.

Марк не сдержался:

– Какие же вы идиоты! Ищете синих – а что будете делать, когда найдете? Вы хоть представляете, кто такие эти синие? Тьма, да будь вас вдесятеро больше, вы бы не справились с ними!

– Жаль, что ты так недооцениваешь силу святого слова, – покачал головой монах. – Впрочем, я тебя успокою: наш отряд не ставит за цель уничтожить банду. Мы лишь собираем сведения о ней, а вы ими владеете. Следуйте за нами. Именем архиепископа Галларда Альмера вы арестованы.

* * *

Место, где они очутились, весьма напоминало темницу. Вероятно, потому, что и являлось ею. Марк спал на полу, заваленном прелой соломой, смердящей чужим потом и мочой. Впрочем, он не жаловался: устал настолько, что уснул бы и на голом камне. Крохотное оконце было зарешечено и забрано слюдой. Света в камере едва хватало, чтобы отличить руку от ноги. Но Марк не жаловался и на это: в конце концов, зачем спящему солнечный свет? Он раскрыл глаза лишь раз, дрожа от холода. Сгреб солому, зарылся поглубже – и снова забылся сном.

Его разбудили ударом дубинки по голени. Марк застонал, мучительно возвращаясь к жизни. Ныло пересохшее горло и слипшийся желудок, и переполненный мочевой пузырь. Ребра не ныли, а завывали волчьим воем.

– Куда?.. – промямлил он. – Зачем?..

– Куда нужно, – ответили ему. По меркам темницы, это было очень вежливо: могли ведь и приласкать дубинкой.

Дивное радушие тюремщиков проявилось еще и в том, что ему позволили опорожниться, а также вдоволь напиться воды. Она была протухлой, отдавала плесенью и, кажется, водорослями. Что ж, во всем есть светлая сторона: от такого питья Марка замутило, и голод сам собой унялся. Еще бы с ребрами что-то сделать…

Его провели по узкому коридору, протащили вверх по лестнице. Протолкали в другой коридор – шире первого. Прогнали по новой лестнице – гораздо светлее прошлой. Вытолкнули в холл – теплый и даже, пожалуй, уютный. Распахнули дверь, вбросили Марка внутрь, прижали к стулу, пристегнули к поручню левую руку.

– Довольно, – сказал некто начальственным тоном. – Ступайте.

Тюремщики ушли, а Марк огляделся. Перед ним находился стол, усыпанный ворохом бумаг. По ту сторону стола восседал лысый щекастый человек в сутане, гораздо более добротной, чем носил брат Хемиш. За спиной человека высились бастионы книжных стеллажей. От пола до потолка – тома, фолианты, подшивки, папки. Если бы бумагу можно было есть, на этих запасах небольшая крепость смогла бы пережить осаду. Из стражи в комнате находился лишь один солдат у дверей. Из узников – кроме Марка, еще и Дед. Вот это было до крайности странно. Кто же допрашивает заключенных парами?!

– Меня зовут брат Абель, – сказал щекастый и обвел ладонью свой кабинет. – Как вы заметили, это не очень напоминает пыточную камеру. Хотя вы сделали все, чтобы в ней оказаться. Скрыли свои истинные имена… Обманули верных слуг его преосвященства… Вступили в контакт с бандой закоренелых преступников…

После каждого обвинения он делал паузу и заглядывал в лежащий на столе документ – так, будто выбирал лишь некоторые пункты из длинного списка.

– Возможно, сейчас гадаете: что еще знает о вас брат Абель? А может быть, задаетесь вопросом: если брату Абелю известно все, то почему мы еще не лежим под калеными щипцами?

Марк покосился на Деда. Как и всегда, безмятежность северянина придала ему душевных сил. Ворон сказал:

– Гораздо больше, брат Абель, меня интересует вопрос питания. Предусмотрено ли оно в вашем пансионе? Трех- или четырехразовое? Подается ли к кофию десерт?

Брат Абель утвердительно покачал головой – так, будто и не ждал от Марка ничего иного.

– При вас был найден один документ, содержание которого определило особое к вам отношение. По крайней мере, на первых порах.

Он поднял и показал Марку дорожную грамоту: «Именем Великого Дома Ориджин…»

– Хочу, чтобы вы уяснили. Данный документ не оправдывает ни одного из совершенных вами деяний. Он не может ослабить суровость суда и смягчить наказание. В землях его преосвященства закон для всех един, ибо все мы – от сапожника до герцога – не более, чем божьи черви. Однако из уважения, питаемого нами к древности и святости земли Ориджин, мы сделаем вам уступку: дадим еще одну возможность рассказать все. Без огня и щипцов, без дробления костей и вырывания зубов… Сейчас, здесь вы можете рассказать всю правду – и сохранить ваши тела пригодными для дальнейшей службы герцогу Ориджину. Если, конечно, вы действительно служите ему.

– Какую правду ты хотел бы услышать, брат Абель? – спросил Дед.

– Единственно возможную: истинную.

– Задавай вопросы, и я утолю твое любопытство, насколько смогу.

Брат Абель пошуршал бумагами, смочил перо в чернилах.

– Ты удовлетворишь мое любопытство в самой полной мере, хочешь того или нет. А начнем мы с очевидного вопроса: твое подлинное имя?

– Я не могу ответить, – сказал Дед. – Не прими за оскорбление, брат Абель. Дело в том, что однажды я дал зарок: восемь лет не называть своего имени. С того дня минуло только шесть лет.

Монах ухмыльнулся и подвинул к Деду лист бумаги:

– Коль не можешь сказать – напиши. Надеюсь, твой обет допускает это.

– Сожалею. Зарок исключает любые поблажки – иначе ценность его была бы низка. Однако, если вид написанного имени удовлетворит тебя, то можешь прочесть его в одной из своих книг.

Дед указал взглядом, и монах обернулся к стеллажам за спиной.

– Хочешь сказать, ты упоминаешься в этих реестрах? Стало быть, уже представал перед судом? Что ж, неудивительно. Назови год и город.

– Ты неверно понял меня, брат Абель. Я никогда не занимал скамью обвиняемых. Однако, действительно, упоминаюсь в судебных реестрах. Будь добр, возьми черную книгу с предпоследней полки – вон ту, пятую от края.

Брат Абель прищурился: с расстояния не мог прочесть заглавие на корешке. Не мог этого и Марк. Дед, видимо, узнал книгу не по надписи, а просто по виду, «в лицо».

Заинтригованный, монах вытащил том с полки, положил на стол.

– Обрати внимание на записи от восьмого июля семьсот пятьдесят шестого года, а затем – от двадцатого ноября семьсот шестьдесят восьмого.

Брат Абель пролистал книгу и нашел первую из упомянутых дат. Вторая оказалась в другом томе. Монах взял и его, зашуршал страницами. Положил две раскрытые книги рядом друг с другом, проскользил пальцем по строкам, сверяя имена. Нахмурился, заметив что-то. Перебросил взгляд на другую книгу, затем обратно. Раскрыл рот, растерянно захлопал глазами.

– Так вы… Назначен восьмого седьмого пятьдесят шестого… В отставку – двадцатого одиннадцатого шестьдесят восьмого… Это вы?! Судья Рай…

Дед резко взметнул палец к губам.

– Прошу вас, брат Абель! Если сейчас вы огласите мое имя, то выйдет, что я косвенно – через вас – сообщил его Марку. Не уверен, согласуется ли это со смыслом моего обета.

– Да, конечно… – монах огладил лысый череп. – Но… это точно вы? Можете доказать?

– Могу назвать своего предшественника и преемника по должности. Также имена первых трех и последних трех подсудимых, их статьи обвинения и приговоры. Конечно, тут вам придется взять для проверки другой реестр.

Дед перечислил все, что обещал. Монах сверил – и снова погладил макушку.

– Ваша честь… простите нам эти унизительные подозрения. Согласитесь, что вы и ваши спутники вели себя весьма странно. Защитники закона герцогства Альмера имели все основания задержать… Если бы вы как-нибудь объяснили странности или сразу назвали имя – этого досадного казуса не случилось бы…

– Полагаю, брат Абель, наличие у нас доверительной грамоты от герцога Ориджина больше не вызывает твоего удивления?

– Разумеется, ваша честь.

– Что касается странностей нашего поведения, то я не вижу особых причин объяснять их. Очевидно, что мы не принадлежим к искомой вами синей банде.

– Конечно, ваша честь. Простите за беспокойство.

– Однако тебе нужно записать наши правдивые показания в свою книгу – иначе твое дело не будет выполнено как следует. Мне же нужно найти одного человека – без этого моя совесть останется неспокойна. Помоги мне, брат Абель, а я помогу тебе.

– Кого вы ищете?

Северянин покосился на свои кандалы, монах тут же отдал приказ стражнику. Минуту спустя Дед и Марк потирали свободные запястья.

– Если угодно, возьми реестр постановлений суда имперского уровня, вынесенных по герцогству Ориджин в шестьдесят пятом году. Кажется, месяц август.

Монах взял том с полки.

– Некто Прайс по прозвищу Парочка. Судим за преднамеренное оплаченное убийство. Приговорен к десяти годам каторги на галерах.

– Инжи Прайс, – кивнул монах. – Верно. Зачем он нужен вашей чести? Вы же в отставке, а он – на галере. Наверное, давно пошел рыбам на корм!

– К великому сожалению, он совершил побег. Это терзает мою совесть. Я мог приговорить его к повешению, но проявил неуместное милосердие – и теперь этот убийца на свободе. Все его будущие жертвы – отчасти, моя вина. Именно потому я считаю делом чести разыскать и обезвредить его. Для данного дела я испросил содействия у герцога Ориджина, и его светлость выписал мне дорожную грамоту, а также дал двух надежных помощников. Полагаю, это объясняет все особенности нашего путешествия.

– Ваша честь преследовали беглого преступника?

– Именно так.

– И поняли, что этот Парочка теперь состоит в синей банде?

– Нет. Будь оно так, я, разумеется, не скрывал бы сей факт от брата Хемиша. Мы шли по следу Инжи Прайса, и он привел в сожженный трактир «Джек Баклер». Там мы обнаружили могилы несчастных жертв пожара. На одной из них значилось: «Парочка».

Брат Абель потер ладони:

– Стало быть, вы нашли его мертвым? И на том ваша миссия выполнена?

– К сожалению, нет. Добрые жители Дорожного Столба знали, что в «Джеке Баклере» остановились девятеро путников, среди которых одного звали Парочка, а другую – Крошка Джи. Шестеро из девяти теперь в могилах. Их тела были так изуродованы огнем, что не имелось возможности опознания. Крестьяне надписали одну из могил, но не были уверены, что именно Парочка лежит в ней. Его смерть не является установленным фактом.

– Понимаю, ваша честь.

– Вот поэтому мне и нужна твоя помощь. Парочка и прочие остановились на ночь в «Джеке Баклере», когда ехали из Флисса в Алеридан. Если они избежали смерти, то, вероятно, достигли столицы герцогства. Шла середина декабря: дни осады дворца и похищения Предметов. В то грозное время стражи порядка особенно бдительно следили за всеми чужаками. Если Парочка совершил в Альмере хоть что-нибудь – он попал в ваши реестры.

– Понимаю, ваша честь.

Брат Абель вынул несколько подшивок с донесениями, принялся листать. Марк поглядел на Деда с немым вопросом: «Как, тьма сожри?..» Марк не понял, кто таков Дед. В шестидесятых Ворон еще не достиг вершин и занимался лишь столичными делами, а судья Рай – или как его там – видимо, славился на Севере. Чтобы имя человека само по себе работало как алиби – такую штуку Марк сегодня увидел впервые.

– Боги улыбаются вашей чести, – брат Абель довольно разгладил страницу. – Инжи Прайс и Крошка Джи попались в Алеридане! Девчонка пыталась совершить кражу и была схвачена горожанами. Ее хотели тут же наказать, а Парочка вступился. Нанес телесные повреждения трем человекам, после чего был схвачен подоспевшей полицией. Крошка Джи передана в воспитательный приют. Инжи Прайс содержится в городской темнице, пока идет следствие по его делу. Установлен факт бегства с каторги, выясняются обстоятельства.

– Брат Абель, далеко ли отсюда городская темница?

– Это она и есть, ваша честь!

– Буду премного благодарен, если ты отдашь Инжи Прайса и эту Крошку Джи в мои руки. Мы доставим их на Север и передадим тому самому суду, чьего приговора Парочка хотел избежать.

Монах нервно огладил макушку.

– Ваша честь… виноват, но я не имею такого права. При всем уважении, вы – не официальное лицо… Чтобы изъять заключенного, вы должны предъявить официальное требование от суда Первой Зимы…

– Не вижу к этому препятствий. Отправь запрос «волной» в столицу, в канцелярию герцога Ориджина. Он пришлет требование в необходимой тебе форме.

– Да, конечно, ваша честь.

– Это займет несколько дней. С твоего позволения, мы проведем их в гостинице. Не посоветуешь ли хорошую?

– «Вишневый двор», ваша честь. Либо «Соборная», либо «Лорд и Светлая Леди».

– Хорошо звучит «Вишневый двор». Пришли туда весточку, когда будешь готов передать заключенных.

– Да, ваша честь.

– А сейчас отправь людей освободить Внучка.

– Сию минуту.

Он кивнул стражнику, и тот передал распоряжение конвою. Пока ожидали появления Внучка, брат Абель заполнил лист показаний и подал Деду:

– Будьте добры… требуется подпись вашей чести.

«С моих слов изложено верно», – вывел северянин твердым судейским почерком. Поставил подпись: «Дед».

* * *

Марк не задавал Деду вопросов о его прошлом. Решил, так будет лучше. Дед, похоже, одобрил решение Марка: рассказал пару историй о смекалистых людях, а все мелодии, какие насвистывал в «Вишневом дворе», были мечтательно беззаботны.

Некоторое время Ворон уделил осмыслению новых фактов. Думалось плохо: отвлекала боль в груди и все, ей сопутствующее. Приходил лекарь – обнаружил три сломанных ребра, наложил повязки, прописал зелье для смягчения болей. Зелье помогало хуже, чем крепкое вино, поэтому Марк предпочел второе первому. Валялся в постели, цедил шиммерийское красное, заедал лакомствами, которые доставляли в комнату по первому приказу… Словом, как мог наслаждался тратой герцогских денег.

Впрочем, одно важное стечение обстоятельств притягивало внимание Ворона. Что за человек Инжи Прайс? Как вышло, что Дед знает его – случайно ли? Допустим, это может быть совпадением. Если северянин много лет отслужил судьей, то должен знать сотни злодеев. Неудивительно, что в ходе следствия пересекся с одним из них. Но вот второе совпадение – диковинней первого: как вышло, что изо всех постояльцев трактира выжил именно Инжи Прайс, знакомый Деду? Да с ним – еще малая пигалица?..

Положим, Парочка – бывалый человек. Успешно справлялся с ремеслом асассина, пока не попался в руки Деда. Потом сумел выжить на галере, еще и сбежать. Пожалуй, обоснованно, что именно он смог спастись из переделки. Но эта, как ее, Крошка Джи?.. Неужели бригада пощадила ее? С чего бы – только по малости лет? Удивительное милосердие, по меркам этих мерзавцев. Должно найтись объяснение. А пока не найдется, нужно быть, как граф Эрроубэк: настороже.

На четвертый день отдыха Ворон окреп настолько, чтобы сходить в почтовое управление Алеридана. Там ожидал пакет от Рыжего.

Марк не знал, почему так вышло, но после чтения письма в его мозгу всплыла одна из дедовых сказок. И все вертелась, вертелась, затеняя остальные мысли.

* * *

Когда Дед подписал сопроводительный лист, люди приарха покинули гостиницу. В комнате остались двое: мужчина лет пятидесяти с роскошными усищами и девчушка лет семи с большими тревожными глазами. Их привели в порядок для передачи: вымыли и переодели. Но это не скрыло ссадин и синяков на лице мужчины, оставшихся, очевидно, от допросов.

– Тебя зовут Крошка Джи? – спросил Марк, потеребив волосы девочки.

Она отдернулась и покосилась на усача. Тот едва заметно кивнул, и лишь тогда девочка ответила:

– Да.

– Хочешь кушать?

Она облизнулась.

– Конечно, хочешь. Внучок, закажи ей чего-нибудь. А мы пока потолкуем с Парочкой. Ведь тебя зовут Парочка, не так ли?

Усач невесело усмехнулся:

– Зачем спрашивать, коли сам знаешь? А если не знаешь, спроси своего друга – судью…

Дед перебил его:

– На Западе говорят: «Течет река, скачет конь». Это значит: все на свете меняется. Ты знал меня судьей, но я давно ушел от дел, и имени прежнего больше не ношу. Теперь меня зовут просто Дед.

– Дед?.. – удивился Парочка.

– Дед-судья? – переспросила девчушка.

– Я знавал на своем веку четырех судий, – ответил ей усач. – Справедливым среди них был только один: тот, что перед нами. Жаль, что он ушел в отставку, очень жаль.

– Он судил тебя?

– Да, Крошка.

– За то, что ты пират?

– Вроде того.

– И меня будут судить, когда стану пираткой?

– Только если попадешься, милая. Но ты старайся не попадаться.

Марк не прерывал их болтовню – надеялся что-нибудь почерпнуть. И кое-что таки уловил. Сказал Парочке:

– Крошка очень доверяет тебе. Прямо как родному отцу, или, по меньшей мере, как приемному. Полагаю, на то есть причина…

– Отчего бы не доверять честному часовщику? – ухмыльнулся усач.

– Ты спас ее от смерти, не так ли? В «Джеке Баклере» должны были погибнуть все, но выжил ты – и она.

Марк увидел то, что ожидал: тень испуга на обоих лицах. Крошка прижалась к Парочке, ухватив ручонками за локоть. Усач заговорил:

– Вы, законники, наверное, сами никогда не варились в своем котле. Не пробовали на собственных шкурах, что оно такое: следствие, суд, каторга. Коль желаете знать, я вам скажу: самое паскудное дело – следствие. Казалось бы: пока ты под следствием, вина твоя не доказана, а значит, отношение должно быть как к доброму и честному парню. Ан нет. Именно при следствии тебя пинают хуже всего. Все жилы вымотают, все кости переломают – лишь бы признался. На каторге у тебя есть свое место: ты – каторжник. Место незавидное, но понятное и законное, тебя с него никто уже не сгонит. Так же и на суде: там ты – обвиняемый, и владеешь всеми правами, какие обвиняемому полагаются. Но при следствии для всяких сыщиков и дознавателей ты – никто. Эти псы так измываются, что словами не опишешь.

– Весьма больно слышать о несправедливости, – покачал головой Дед. – Но есть ли причина, по которой ты сейчас заговорил об этом?

– Я вел к тому, что, вырвавшись из городской темницы, сильно воспрял духом. В рудник меня везут аль на галеру – было все едино: и там, и там жить можно. Потом меня свели в одной карете с Крошкой Джи, и я обрадовался еще больше. Приятно было увидеть невинное дитя живым-здоровым, парой слов перемолвиться. А потом привели нас в роскошную гостиницу, завели в покои и поставили перед тобой, судья. Тут-то я и вовсе возликовал: уж всяко ты справедливей приговор вынесешь, чем злые альмерские собаки. Но вот теперь…

Усач перевел холодный, опасный взгляд на Марка.

– Теперь ты помянул «Джека Баклера», и я подумал: не рано ли обрадовался? Не готовите ли вы нам с Крошкой яму глубже, чем любой рудник? Коль не хотите лгать невинному ребенку и быть последними подлецами изо всей следственной своры, то ответьте честно: зачем мы вам?

Ворон улыбнулся самою доброй из своих улыбок.

– Раз уж ты так вежливо и мило спрашиваешь, то я мог бы дать столь же ласковый ответ. Мог бы сказать для начала – со всей вежливостью – что вряд ли стоит называть подлецами тех парней, в чьем обществе тебе предстоит долгая дорога на север. Потом посоветовал бы нежненько, чтобы ты не прикрывался невинным ребеночком, ведь с Крошкой один разговор, а с тобой – совершенно особый. А затем я отметил бы, Инжи Прайс по прозвищу Парочка, что никакой ты не подследственный, а убийца и беглый каторжник, и вина твоя ясно доказана, и по закону будущее не сулит тебе ничего более радужного, чем виселица. Словом, я в самых выразительных чертах убедил бы тебя считать милостью богов каждый час, когда ты жив и тебя не бьют.

Марк наклонился к Парочке и вкрадчиво добавил:

– Но раз уж ты имел неосторожность выявить свой страх… Двенадцатого декабря в трактире «Джек Баклер» случилось нечто странное и скверное. Неделю назад бандиты, спалившие трактир, вернулись на пожарище. Стало быть, оставили там нечто ценное для себя. Полагаю, нужно и нам вернуться к «Джеку Баклеру» – поставить следственный эксперимент. А ты, Инжи Прайс, всенепременно в нем поучаствуешь.

Парочка сглотнул несколько раз прежде, чем смог выговорить:

– Если тебе хоть немного дорога жизнь, держись подальше от трактира. Не ищи этих людей. Ты не знаешь, на что они способны.

– Зато ты знаешь! Мое к тебе предложение – единственное и уникальное, второго не будет. Прямо сейчас ты выложишь все. А я сделаю милость и выслушаю просьбу о твоей дальнейшей участи.

Инжи повернулся к Деду:

– Почему со мной говорит этот пес, а не ты?

Северянин флегматично высвистел пару нот.

– Видимо, потому, что он здесь главный, а не я. И, конечно, ты волен звать его псом, но стоит при этом держать в уме: перед тобою – Ворон Короны, глава тайной стражи его и ее величеств.

Парочка вздрогнул.

– Вас послала императрица?

– И она тоже, – не стал возражать Марк. – Все в мире случается по воле ее величества.

– За мной?

– Возможно. От тебя зависит.

Инжи поразмыслил минуту, вторую. Вздохнул, огладил усы.

– Не отдавайте меня императрице. И лорду-канцлеру с его сестрой – тоже. Хотите судить – передайте суду в каком-то маленьком городе, не в столице.

Марк хмыкнул:

– Ну, допустим…

– Крошку Джи отдайте в хороший пансион. Оплатите учебу до совершеннолетия – вашим хозяевам это раз плюнуть.

– Я хочу с тобой! – испуганно вскричала малютка. Парочка прижал палец к губам. Она умолкла с маской испуга на лице.

– Мы, вероятно, так и сделаем. Но сперва…

Марк склонил голову в ожидании.

– Не надо, чтобы она слышала. И ваш молодчик – тоже.

Ворон кивнул. Внучок вывел девчушку в другую комнату, невзирая на ее протесты.

Парочка закатил глаза, через силу вспоминая то, что надеялся забыть.

– У них была схема… – сказал он хрипло. – У одного из тех двоих. Прямо на коже, на внутренней стороне. Он содрал лоскут, и я увидел… Тьма, не вспомню ее – больно сложная, как механизм часов! Но схема была. Он ее украл.

– Очень хорошо, – Ворон уселся, опер подбородок на сложенные ладони. – А теперь давай-ка с самого начала и подробно.