Глава 5

Как сложилась современная Европа

Странная Сардиния

В 2009 году Йоахим Бергер со своими коллегами секвенировал митохондриальную ДНК древних охотников-собирателей и ранних фермеров из Европы¹. Хотя митохондриальная ДНК в сотни тысяч раз короче остального генома, но и в ней хватает изменчивости для разделения выборки людей на отчетливые типы. Оказалось, что почти все охотники-собиратели имеют один и тот же тип митохондриальной ДНК. А вот у сменивших их фермеров данный тип ДНК встречен всего в нескольких процентах образцов, не больше, их митохондриальная ДНК ближе к сегодняшним жителям Южной Европы и Ближнего Востока. Очевидно, что ранние фермеры не являлись наследниками местного населения Европы, а пришли откуда-то еще.

Но все же митохондриальная ДНК – это совсем ничтожная часть генома, последовавшие полногеномные исследования дали неожиданные результаты. В 2012 году команде генетиков удалось отсеквенировать геном Ледяного человека, естественной мумии, найденной в 1991 году в Альпах, возраст ее примерно 5300 лет². Лед сохранил и тело, и все принадлежности этого человека, получился как будто мгновенный кадр исключительно развитой культуры, существовавшей за тысячи лет до появления письменности. Кожу Ледяного человека покрывали десятки татуировок. Носил он сплетенный из травы плащ и мастерски сшитую обувь. При нем был медный топор и набор для разжигания огня. Он был застрелен, о чем говорят торчащий из плеча наконечник стрелы и порванная артерия, но прежде чем упасть и умереть, он как-то добрел по горной тропе до вершины. Вырос этот человек в долине неподалеку, о чем говорят сходные соотношения изотопов стронция, свинца и кислорода в эмали его зубов и в окружающих осадочных породах, откуда они естественным образом попадали в воду и растения³. Но генетические данные утверждают, что ближайшие родичи этого человека вовсе не сегодняшние обитатели альпийских долин. Ближе всего к нему оказалось нынешнее население Сардинии, острова в Средиземном море.

Рис. 14а. Археология и лингвистика дают представление о глубоких преобразованиях в человеческой культуре. Археология показывает, что от 11 500 до 5500 лет назад сельское хозяйство распространилось от Ближнего Востока до северных пределов Европы, изменив всю экономику этого региона.

Странный сюжет с населением Сардинии продолжал развиваться. В том же году, когда опубликовали геном Ледяного человека, команда из Университета Упсалы – Понтус Скоглунд и Маттиас Якобссон с коллегами – отсеквенировала четыре генома индивидов, живших 5 тысяч лет назад на территории Швеции⁴. До этого исследования считалось, что охотники-собиратели из тех мест произошли не от предшествовавших им местных охотников-собирателей Северной Европы (включая и Швецию), а были потомками фермеров, перенявших образ жизни с эксплуатацией богатых местных рыбных ресурсов Балтики. Но древняя ДНК опровергла эти предположения. Фермеры и охотники-собиратели по своей генетике были не просто непохожи друг на друга, а различались столь же сильно, как сегодняшние европейцы и восточноазиаты. Причем фермеры опять же отчаянно напоминали сардинцев.

Рис. 14б. Почти все европейские языки входят в индоевропейскую языковую семью, происхождение которой связывается с общим предковым языком, существовавшим около 6500 лет назад. (На карте показано распространение индоевропейских языков в доримское время.)

Для объяснения результатов Скоглунд и Якобссон предложили новую модель: фермеры, потомки ближневосточных популяций, расселялись в Европу, но во время миграции мало смешивались с местными охотниками-собирателями. Эта модель прямо противопоставлялась общепринятой на тот момент концепции Луки Кавалли-Сфорца, полагавшей, что фермеры, двигаясь по направлению к Европе, взаимодействовали и перемешивались с местными охотниками-собирателями⁵. В новую модель укладывалась не только поразительная генетическая разница между фермерами и охотниками-собирателями, населявшими территорию Швеции 10 тысяч лет назад, но и генетическое сходство между древними фермерами и нынешними сардинцами. По-видимому, последние являются потомками миграционной волны фермеров, добравшихся до острова около 8 тысяч лет назад и заместивших по большей части местных охотников-собирателей. Запертые на своем острове, потомки прибывших фермеров испытали малое влияние последующих демографических событий, изменивших облик населения континентальной Европы. Так или иначе, новая модель объяснила генетический состав большинства европейцев, населявших этот регион до 5 тысяч лет назад. Скоглунд и Якобссон шагнули еще дальше, предположив, что из этих двух источников – фермеров и охотников-собирателей – сложился генофонд ныне живущих европейцев. Но тут они упустили нечто чрезвычайно важное.

Тучи над горизонтом

В 2012 году казалось, что вопрос о происхождении нынешних европейцев в принципе решен. Но был один факт, который нарушал складную картину.

В тот год Ник Паттерсон опубликовал весьма сложные результаты теста трех популяций. Как говорилось в прошлой главе, они затрагивали вопрос, почему частоты мутаций нынешних северных европейцев занимают промежуточное положение между индейцами и южными европейцами. Паттерсон предположил, что объяснить это можно существованием популяции-призрака – древних северных евразийцев, более 15 тысяч лет назад населявших обширные территории Северной Евразии и оставивших свое генетическое наследие и северным европейцам, и мигрантам, преодолевшим Берингийский мост и освоившим обе Америки⁶. А через год Эске Виллерслев со своей командой получил образец древней ДНК из Сибири, соответствующий предсказанным древним северным евразийцам, и это был человек из Мальты, живший 24 тысячи лет назад⁷.

Как можно согласовать вклад древних северных евразийцев, выявленный у нынешних европейцев, с их двухсоставным геномом – одна часть от местных охотников-собирателей, другая от пришедших из Анатолии фермеров, и обе части напрямую просматриваются при анализе древней ДНК? Эти последние данные подтвердились еще надежнее, когда мы добавили материалы по ДНК охотников-собирателей и фермеров, живших 8–5 тысяч лет назад. Все указывало на модель двухстороннего смешения без наследия древних северных евразийцев⁸. Должно было случиться нечто важное в более поздние времена: наследие древних северных евразийцев должно было внедриться с новым потоком мигрантов и придать Европе новый “генетический” облик.

В 2014–2015 годах специалисты по древней ДНК, и в особенности моя лаборатория, проанализировали более двух сотен геномов древних европейцев с территорий Германии, Испании, Венгрии, из степей Восточной Европы, а также геномы ранних фермеров Анатолии⁹. И вот Иосиф Лазаридис из моей лаборатории, сравнив все эти данные, смог понять, как в последние 5 тысяч лет в Европу попало наследие древних северных евразийцев.

Сначала мы использовали метод главных компонент: он помогает выделить комбинации мутаций, частоты которых наиболее четко группируют образцы в выборке. У нас были данные с таким высочайшим разрешением, что мы смогли найти около 600 тысяч вариабельных позиций в геноме – в 10 тысяч раз больше, чем у Кавалли-Сфорца при подготовке книги в 1994 году¹⁰. И если Кавалли-Сфорца постарался расположить данные генетической вариабельности на карте мира, то мы смогли сделать еще интереснее. Каждую точку мы расположили на графике для двух главных компонент, построив в итоге график почти по восьми сотням точек ныне живущих западных евразийцев. На этом графике четко выделились две параллельные полосы точек: левая часть вмещала почти всех европейцев, правая – ближневосточное население, а между ними – очевидный промежуток. Теперь поместим на этот график древние образцы – и мы увидим, как смещалось древнее наследие. Перед нашими глазами разворачиваются 8 тысяч лет европейской истории: как в кино, кадр за кадром, из разных популяций, имеющих сначала мало генетического сходства с сегодняшними европейцами, в итоге получаются европейцы¹¹.

Рис. 15. На этом графике показаны результаты статистического анализа генетической изменчивости ныне живущих людей (серые точки) и древних западных евразийцев (черные точки и пустые кружки) и ее главные градиенты. 10 тысяч лет назад Западную Евразию населяли четыре популяции, отличавшиеся друг от друга не меньше, чем сегодняшние европейцы от восточноазиатов. В интервале 9–5 тысяч лет назад фермеры из Западной Анатолии и Европы представляли собой смесь западноевропейских охотников-собирателей (А), фермеров из Леванта (С) и иранских фермеров (D). Скотоводы же северных причерноморских и прикаспийских степей – смесь восточноевропейских охотников-собирателей (В) и иранских фермеров (D). А в бронзовом веке эти смешанные популяции продолжали перемешиваться, формируя группы с генетическим наследием, похожим на сегодняшнее.

Сначала пришли охотники-собиратели, которые и сами, как описано в предыдущей главе, являлись продуктом серии популяционных трансформаций в предыдущие 35 тысяч лет; самым недавним событием их истории была массированная экспансия людей из Юго-Восточной Европы около 14 тысяч лет назад, заместившая предшествовавшую популяцию¹². Если взять ось градиента различий между Европой и Ближним Востоком на плоскости главных компонент, то европейские охотники-собиратели того периода располагаются заметно выше массива точек по нынешним европейцам. Иными словами, они внесли свой генетический вклад в наследие сегодняшних европейцев, но не сегодняшнего населения Ближнего Востока.

Потом прибыли первые фермеры, занявшие территории Германии, Испании, Венгрии и Анатолии от 8800 до 4500 лет назад. Эти древние фермеры были генетически схожи с нынешними жителями Сардинии. А это означает, что поток мигрантов, вероятно, из Анатолии достиг Греции, затем докатился до Иберии на западе и Германии на севере, при этом сохранив в чистом виде 90 % изначального генома: ясно, что с местными охотниками-собирателями мигранты смешивались в минимальной степени. Дальнейшие исследования, однако, показали, что реальная картина несколько сложнее. Как выяснилось, фермеры, населявшие Пелопоннес в Южной Греции около 6 тысяч лет назад, могли вобрать часть своего наследия из еще одной популяции в Анатолии, той, которую составили потомки с большой долей иранского наследия, а у северозападных анатолийцев, родоначальников остальных европейских фермеров, иранского было существенно меньше¹³. На Пелопоннесе и на близком к нему острове Крит осели первые европейские фермеры, в их обиходе еще не было гончарных изделий¹⁴. Наши исследования древней ДНК подтверждают такую идею и позволяют предположить, что эта популяция просуществовала несколько тысяч лет.

Вслед за этими событиями, как нам удалось выяснить, от 6 до 4,5 тысячи лет назад в популяциях фермеров произошли изменения. У поздних фермеров различим 20-процентный сдвиг в сторону наследия охотников-собирателей, которого не наблюдалось у фермеров ранних. Следовательно, с опозданием примерно на две тысячи лет началось генетическое смешение между коренными жителями и новыми поселенцами¹⁵.

Как могли сосуществовать культуры фермеров и охотников-собирателей? Ответ в какой-то степени дает культура воронковидных кубков, появившаяся после 6,3 тысячи лет назад; она названа по характерным декорированным глиняным сосудам в погребениях. Эта культура получила развитие на территориях, тянущихся полосой в несколько сотен километров вдоль побережья Балтийского моря. Первая волна фермеров туда не докатилась, вероятно, потому, что тяжелые почвы севера не годились для их приемов ведения хозяйства. Под защитой своей негостеприимной для земледельцев природы и при богатом изобилии местной рыбы и дичи охотники-собиратели за тысячу лет сумели воспринять кое-какие полезные предложения фермерства. От южных соседей они переняли разведение домашних животных, а позже и культурных растений, но при этом сохранили многие элементы своего прежнего хозяйствования. Эти люди сооружали мегалиты – коллективные гробницы из гигантских камней, таких тяжелых, что только дюжина человек вместе могла сдвинуть их. Археолог Колин Ренфрю предположил, что мегалиты могли отбивать границу между пришедшими южными фермерами и охотниками-собирателями, как раз обратившимися к фермерству: что-то вроде застолбить свою территорию или отмежевать людей одной культуры от другой¹⁶. Генетика, похоже, говорит именно об этом: она однозначно указывает на приток новых мигрантов в смешанную популяцию. Между 6 и 5 тысячами лет назад большая часть северного генофонда заместилась генофондом фермеров, и в результате получилась популяция, в генетическом плане представлявшая собой смесь небольшого наследия охотников-собирателей и крупного привноса от анатолийских фермеров. В цивилизационном отношении слияние местных с новопоселенцами породило культуру воронковидных кубков (но с элементами бытования охотников-собирателей) и многие ее синхронные европейские варианты.

В Европе установилось новое равновесие. Охотники-собиратели в чистом виде исчезали, оставаясь лишь на изолированных территориях, таких как острова Южной Швеции. А в Юго-Восточной Европе оседлые фермеры основали иерархические общества, самые развитые из существовавших до того. Они следовали ритуалам, где, как показала археолог Мария Гимбутас, главную роль играли женщины; эти ритуалы не имели ничего общего с насквозь мужскими ритуалами будущих времен¹⁷. В далекой Британии тем временем взялись за тяжелое строительство гигантского мегалита, величайшего сооружения из всех известных человечеству: каменные глыбы Стоунхенджа стали местом паломничества, со всех концов Британии туда стекались товары. Строители Стоунхенджа и им подобные возводили величественные храмы в честь своих богов и гробницы для своих мертвых и не могли знать, что через несколько сотен лет их потомки уйдут из тех мест и их земля зарастет. Удивительно, но 5 тысяч лет назад, как нам говорит древняя ДНК, непосредственные предки сегодняшних северных европейцев еще не прибыли на место.

Волна с востока

На 8 тысяч километров, от Центральной Европы до Китая, тянутся степи. Археологические данные говорят, что до 5 тысяч лет назад люди в степях селились только вдоль речных долин, потому что для развития землепашества здесь слишком мало осадков, а для животноводства не хватало колодцев. Европейская часть степей стала родиной целого букета разнородных культур, каждая со своим гончарным стилем, и каждая располагалась вокруг своих водных источников¹⁸.

Пять тысяч лет назад вся эта картина изменилась – появилась ямная культура, чья экономика строилась на разведении крупного рогатого скота и овец. Эта пастушеская культура возникла на базе предшествующих степных хозяйств, но использовала природные ресурсы гораздо эффективнее. “Ямники” расселились очень широко – от Венгрии в Европе до предгорий Алтая в Центральной Азии, заместив во многих областях эклектичные местные культуры и приведя их жизненный уклад к общему знаменателю.

Одним из изобретений, подтолкнувших расселение ямников, стало колесо. Место его происхождения неизвестно, потому что, едва появившись (по-видимому, за несколько столетий до ямной культуры), оно разошлось по Евразии подобно лесному пожару. Судя по всему, ямники переняли повозку на колесах у своих южных соседей, народа майкопской культуры, распространенной в Кавказском регионе между Черным морем и Каспийским. Для майкопцев, как и для других евразийских культур, колесо было в высшей степени полезно. Но для степняков – еще полезнее, важнее его ничего и не было, потому что на его основе возник совершенно новый тип культуры и хозяйствования. Ямники впрягли животных в повозку, нагрузили их водой и всяким скарбом и отправились осваивать степные просторы, где прежде никто никогда не жил. А потом подоспело еще одно новшество – лошади, одомашненные восточными степняками, и на них верхом можно было пасти стада гораздо эффективнее, чем пешком, – и вот ямная культура стала по-настоящему продуктивной¹⁹.

Для большинства археологов, специалистов по степным народам, очевидны глубокие культурные преобразования, связанные с ямниками. Когда началось интенсивное освоение степных земель, практически полностью исчезли постоянные поселения: все сооружения, оставшиеся от ямников, – это огромные земляные погребальные курганы. Зачастую людей хоронили в курганах вместе с лошадьми и повозками, что подчеркивало значимость лошадей в их жизненном укладе. Лошади и колеса изменили экономику настолько сильно, что люди отказались от жизни в поселениях. Они предпочли жизнь в движении, пересели в кибитки, старинную версию наших жилых фургонов.

До мощного притока данных по древней ДНК в 2015 году археологи и представить не могли, что вызванные распространением ямников генетические изменения окажутся столь же крутыми, как и археологические. Даже археолог Дэвид Энтони, главный апологет идеи о культурно-преобразовательной роли ямников в истории Евразии, не осмелился бы предположить, что дело тут в массовой миграции. Он считал, что распространение ямной культуры шло за счет подражания и внедрения новых верований²⁰.

Но генетика неумолима. Наш анализ ДНК ямников – его провел Иосиф Лазаридис – показал, что они были носителями генетических комбинаций, отсутствовавших в те времена в Европе. И это оказался именно тот набор, который нужно было добавить в генофонды европейских охотников-собирателей и ранних фермеров, чтобы получить наследственный ансамбль, которым обладает сегодняшний европеец²¹. Также по древней ДНК ямников мы смогли узнать, как сформировались они сами. Мы увидели вот что: в течение периода от 7 до 5 тысяч лет назад степь заселяли популяции, пришедшие с юга, насколько можно судить по генетическому сходству с сегодняшним населением – из Армении и из Ирана; в сложившейся в итоге этнокультурной общности эти два генетических источника представлены поровну²². Можно уверенно предположить, что миграция шла через Кавказский перешеек между Черным и Каспийским морем. Как было показано Вольфгангом Хааком и Йоханнесом Краузе, в популяциях Северного Кавказа того времени обнаружено именно это наследие, которое продержалось вплоть до майкопской культуры, предшествовавшей ямной.

Если вспомнить, какое культурное влияние майкопцы оказали на ямников, то не должно удивлять и генетическое наследие, которое этот народ и предшествующее кавказское население оставили ямникам. Последние переняли от майкопцев не только технологии перевозок, но и сооружение курганов, характерную черту степных культур на протяжении тысячелетий, – первыми курганы стали строить майкопцы. Понятно также и появление у майкопцев генетического наследия из Армении и Ирана, ведь майкопские предметы обихода несут множественные элементы шумерской цивилизации из Южной Месопотамии, которая торговала с севером и выменивала необходимые ей металлы, – об этом говорят предметы из шумерского Урука, найденные в поселениях древних северных кавказцев²³. Так или иначе, но люди с юга оказали на северян сильное демографическое влияние, а уж когда на их основе сформировалась ямная культура, то ее потомки разошлись по всем направлениям²⁴.

Степь приходит в Центральную Европу

Пять тысяч лет назад степняки только-только начали осваивать Центральную Европу, где в это время обитали потомки фермеров из Анатолии, пришедших сюда около 9 тысяч лет назад и вобравших небольшую часть генетического наследия от смешения с местными охотниками-собирателями. У ямников в далекой Восточной Европе генетическая структура иная – она представляет в равных долях две предковых линии: иранскую и охотников-собирателей из Восточной Европы. Та популяция ямников, которая включает геномы и европейских фермеров, и степных групп, еще не сформировалась.

В Центральную Европу степные гены принесли люди, принадлежавшие древней культуре “шнуровой керамики”, названной так по характерному гончарному стилю, когда на мягкой глине узорно отпечатываются веревочки. Появилась эта культура около 4900 лет назад, а затем распространилась очень широко от территории Швейцарии до европейской России. Данные по древней ДНК показывают, что в Европе первыми носителями генетического ансамбля, похожего на нынешний европейский, были представители именно этой культуры²⁵. Мы вместе с Ником Паттерсоном и Иосифом Лазаридисом разработали новый статистический метод, с помощью которого смогли продемонстрировать происхождение людей из погребений со шнуровой керамикой на территории Германии. На три четверти они были наследниками ямников, а на треть потомками фермеров, прежде населявших эти места. Степное наследие прижилось – мы обнаруживали его во всех образцах последующих культур, не говоря уже о нынешних европейцах.

Таким образом, генетические исследования смогли разрешить давний археологический спор о связи культуры шнуровой керамики и ямной культуры. Между ними имеется множество замечательных параллелей, таких как сооружение крупных насыпных погребений, активное использование лошадей и пастушество, строго ориентированное на мужчин общество, прославляющее насилие, как это видно по огромным боевым топорам в некоторых погребениях. Но и отличия между ними очень значительны: совершенно разные типы керамики, при этом важные элементы шнуровой керамики носят следы влияния предшествовавших гончарных стилей Европы. Однако генетика доказывает, что культуры шнуровой керамики и ямная связаны именно миграциями людей. Гончары шнуровой керамики являлись, по крайней мере с точки зрения генетики, западным крылом расселения ямников.

Все эти исследования о людях шнуровой культуры, оказавшихся наследниками миграции степняков в Центральную Европу, не только коснулись чисто научных дискуссий, но и получили политический и исторический резонанс. В начале XX столетия немецкий археолог Густаф Коссинна одним из первых высказал в наиболее явном виде гипотезу о том, что по сходным стилям утвари и предметов обихода можно очертить географические пределы тех или иных культур прошлого. Он развил эту идею, предположив, что у археологически сходных культур должны быть одни и те же носители. И далее выдвинул концепцию, согласно которой по распространению материальной культуры можно отследить пути древних миграций. Этот подход он назвал siedlungsarchäologische Methode, то есть “метод археологии поселений”. На основе перекрытия географического распространения культуры шнуровой керамики и немецкого языка Коссинна посчитал, что у истоков сегодняшнего немецкого языка и самих немцев находится народ культуры шнуровой керамики. В своем труде Die deutsche Ostmark, ein Heimatboden der Germanen (“Окраина Восточной Германии: родина германцев”) он утверждал, что раз культура шнуровой керамики включает территории Польши, Чехословакии и запада России, то немцы в силу происхождения имеют моральное право считать эти регионы своими²⁶.

Идеи Коссинны были подхвачены нацистами, и хотя сам он умер в 1931 году, до их прихода к власти, его школа послужила основой нацистской пропаганды и оправданием претензий на восточные территории²⁷. Его гипотеза, что археологическая летопись объясняется в первую очередь миграциями, сыграла нацистам на руку, потому что поддерживала их расистское мировоззрение – нетрудно представить, что в основе миграций лежит врожденное биологическое превосходство одних людей над другими. После Второй мировой войны археологи, выступая против политизации их дисциплины, попытались разобраться в аргументах Коссинны и его адептов: они продемонстрировали ряд примеров, когда изменения в материальной культуре происходили за счет местных инноваций и имитации, а не в силу притока мигрантов. Они призвали к исключительной осторожности, когда речь идет об объяснении событий археологической летописи миграциями. На сегодняшний день среди археологов принято, что миграции – это одно из многих возможных объяснений культурных трансформаций. Но многие археологи придерживаются нуль-гипотезы, что если имеется крупный культурный сдвиг в том или ином регионе, то он, скорее всего, отражает обмен идеями или имитацию, и совсем необязательно – перемещения людей²⁸.

И вот мы, ничтоже сумняшеся, обсуждаем миграцию и шнуровую культуру – зазвонили сразу все тревожные колокольчики, потому что Коссинна и нацисты пытались обосновать с помощью миграций природу немецкой нации²⁹. Когда мы в 2015 году готовили финальный вариант рукописи для подачи в журнал, один наш немецкий соавтор-археолог, предоставивший скелетный материал, разослал всем соавторам такое письмо: “Мы обязаны (!) избегать… сравнения с так называемым методом археологии поселений Густафа Коссинны!” И вместе с некоторыми другими соавторами он отписался от авторства статьи еще до того, как мы поправили текст, подчеркнув разницу между идеями Коссинны и нашими открытиями. Мы указали, что культура шнуровой керамики пришла с востока и что прародиной людей этой культуры Центральная Европа не является.

Археолог В. Гордон Чайлд, современник Коссинны, в 1920-х годах предложил свою гипотезу распространения культуры шнуровой керамики мигрантами с востока³⁰. Хотя гипотеза была верная, в начале Второй мировой войны она оказалась не в чести: у зарождающегося нацизма она вызывала жесткую реакцию, принявшую форму крайнего неприятия любых заявлений о миграциях³¹. Но наша работа по генетическим связям ямной культуры и культуры шнуровой керамики продемонстрировала всепобеждающую мощь метода древней ДНК. С его помощью доказываются движения древних народов, а в данном случае он показал и масштабы замещения одних народов другими – масштабы, каких ни один современный археолог, даже самый отчаянный приверженец исторических миграций, не осмелился бы предположить. Связь между генетическим наследием степняков и носителями археологической культуры шнуровой керамики с ее могилами и характерной утварью – теперь не просто гипотеза. Это доказанный факт.

Как получилось, что немногочисленные степные пастухи смогли заместить плотное фермерское население Центральной и Западной Европы? К примеру, археолог Питер Белвуд утверждал, что на популяцию фермеров в Европе, когда она уже стала устойчивой и многочисленной, другим вселенцам трудно было как-то повлиять, потому что число их было ничтожно по сравнению с укоренившимися фермерами³². Вспомним аналогичный пример с британским или азиатским (великие моголы) вторжениями в Индию. Обе оккупации контролировали индийские территории сотни лет, но в сегодняшних индийцах след от них исключительно невелик. При этом древняя ДНК решительно указывает на крупное популяционное замещение в Европе, происходившее после 4500 лет назад.

Так как же было дело со степняками – как им удалось оставить свое наследие в чужом многонаселенном регионе? Один из возможных ответов: фермеры-поселенцы заняли не все доступные экономические ниши в Центральной Европе, оставив место для новой экспансии. Оценить размер популяций по археологическим данным непросто, но все же оценки имеются, и они указывают на численность в сто раз меньшую, чем сейчас, или даже еще меньше, что означает менее эффективное фермерство, без пестицидов и удобрений, без высокопродуктивных сортов, а также высокую детскую смертность³³. Когда в Центральной Европе появились люди культуры шнуровой керамики, эти места представляли собой девственные леса с лоскутками возделанных пашен. Но затем, как показывает пыльцевая летопись с территории Дании и из других регионов, значительная часть ландшафтов Северной Европы была преобразована из лесных в луговые, поэтому можно допустить, что вновь прибывшие люди вырубали леса, подгоняя ландшафты под более привычные для себя степи, то есть свою нишу они создавали себе сами. До них местное население этого никогда не делало³⁴.

Есть и другое объяснение, почему степное наследие закрепилось в Европе. И без древней ДНК его никто бы даже обсуждать не стал. Эске Виллерслев и Симон Расмуссен вместе с археологом Кристианом Кристиансеном решили поискать в древней ДНК из зубов следы различных патогенов; для этого они взяли 101 образец из Европы и из степи³⁵. В семи образцах они обнаружили ДНК Yersinia pestis, чумной палочки, возбудителя Черной смерти, выкосившей семь веков назад около трети населения Европы, Индии и Китая. Если на зубах обнаруживаются следы чумы, то человек практически без всяких сомнений умер именно от этой болезни. В самом раннем геноме чумной палочки, который они отсеквенировали, отсутствовали ключевые гены, необходимые для распространения болезни через вшей, а именно так передается бубонная чума. Но при этом в бактериальных геномах имелись гены легочной чумы, которая распространяется при чихании и кашле, примерно как грипп. И раз в случайной выборке погребений оказался такой высокий процент умерших от чумы, следует предположить, что степь была эндемичным очагом заболевания.

Можно представить, что степняки болели чумой и постепенно приобрели иммунитет, а затем принесли болезнь в Центральную Европу, где ее подхватили иммунологически восприимчивые фермеры. Число фермеров резко пошло вниз, расчищая путь для экспансии народа культуры шнуровой керамики. Могло ли так быть? Если да, то это горькая ирония. Одной из главных причин сокращения численности индейцев после 1492 года стало распространение инфекций, принесенных европейцами. Сами они за тысячи лет соседства со своими одомашненными животными успели построить иммунную защиту против этих инфекций, а вот у индейцев, не слишком преуспевших в одомашнивании, устойчивость оказалась гораздо ниже. И может быть, 5 тысяч лет назад североевропейских фермеров, как и индейцев, победила инфекция, а точнее, чума, которая пришла с востока, вымостив путь для распространения степного наследия по Европе.

Как заполонили Британию

Степная волна прокатилась по Центральной Европе и не остановилась, а продолжала закручиваться. Примерно через два века после укоренения культуры шнуровой керамики в Центральной Европе (то есть 4700 лет назад) там чрезвычайно быстро распространилась новая культура, так называемая культура колоколовидных кубков. Она пришла, скорее всего, со стороны нынешней Иберии и названа по характерной форме сосудов для питья – в виде колокола, – получивших широкое распространение в Западной Европе вместе с другими предметами быта, такими как декоративные пуговицы и нарукавники лучников. О перемещениях людей и предметов можно судить по изотопному составу различных элементов (стронция, свинца, кислорода и других) в ископаемых остатках и артефактах, потому что изотопные соотношения в каждом конкретном месте мира имеют свои характерные величины. Так вот, с помощью изотопных соотношений в зубных образцах археологи определили, что люди культуры колоколовидных кубков могли уходить от места своего рождения на сотни километров³⁶. В Британии эта культура стала доминировать около 4500 лет назад.

И снова главный нерешенный вопрос культуры колоколовидных кубков: как она распространялась? Передачей идей или с приходом новых людей? В начале XX столетия, когда стало очевидным мощное влияние этой культуры, сложился романтический образ “народа чаш”, который принес новую культуру и, вероятно, кельтские языки – эхо националистической горячки того времени. Но, как и с культурой шнуровой керамики, после Второй мировой войны эти идеи вышли из моды.

В 2017 году в моей лаборатории удалось собрать полные геномы более двух сотен индивидов со всей Европы, относящихся к культуре колоколовидных кубков³⁷. С этими данными работал молодой специалист Иньиго Олальде, и он показал, что индивидуумы колоколовидных кубков из Иберии по своей генетике ничем особым не отличались от более ранних людей тех же мест, но из погребений другого типа, не похожих на принятые в культуре колоколовидных кубков. Однако в Центральной Европе с людьми культуры кубков все оказалось иначе: в их геномах доминировало степное наследие, а примесь, схожая с иберийскими культурными “единоверцами”, составляла ничтожно малую долю, если вообще была. Поэтому история с культурой колоколовидных кубков оказалась не такой, как с пришедшей с востока шнуровидной керамикой. На ранних этапах культура кубков распространялась по Европе за счет насаждения идей, а не миграции людей.

Но вслед за распространением в Центральной Европе новых идей пришел черед и новых иммигрантов. В Британии до появления там культуры колоколовидных кубков не было никаких следов степного наследия, хотя мы анализировали много десятков образцов. Но после появления этой культуры 45 веков назад все образцы – тоже много десятков – содержали изрядную долю степного наследия, однако никакой иберийской ДНК. По доле степной ДНК британские образцы мало чем отличались от образцов по ту сторону Ла-Манша из погребений в традиции колоколовидных кубков. Генетическое влияние тогдашних пришельцев с континента сказывалось на жителях Британских островов еще очень долго. Все найденные в Британии и Ирландии³⁸ скелетные остатки бронзового века, последовавшего за периодом кубков, содержат около 10 % наследия первых британских фермеров, а 90 % – от народа кубков, населявшего территории Нидерландов. Что это, как не замещение одного народа другим, не менее резкое, чем распространение людей культуры шнуровой керамики.

Рис. 16. Распространение культуры колоколовидных кубков по территориям Испании, Португалии и Центральной Европы шло за счет продвижения идей, а не людей, что видно по различной генетической изменчивости носителей этой традиции. Но на Британских островах появление этой культуры было связано с массовой миграцией. Это видно по тому, что популяция строителей Стоунхенджа, несущая наследие ямников, была на 90 % замещена людьми из континентальной Европы со своим характерным наследием.

Выходит, развенчанный миф о “народе чаш” был для Британии правильным, хоть и неверно интерпретировал распространение культуры колоколовидных кубков по Европе. Вот так с помощью древней ДНК мы начали различать детальную картину смены доисторических культур. Некоторые археологи, вдохновленные результатами исследований древней ДНК, пустились в рассуждения, что культура колоколовидных кубков несла, вероятно, древнюю религию, послужившую идеологическим посредником для объединения и проникновения степного наследия в Центральную и Западную Европу. В одном из венгерских местонахождений культуры кубков мы обнаруживаем прямое подтверждение, что она была открыта людям самого разного происхождения: там найдено множество скелетов, погребенных в традициях этой культуры, и их ДНК представляет полный спектр степного наследия – от нуля до 75 % (столько же, сколько у людей шнуровой керамики).

Что же помогло народу, жившему по традициям культуры кубков, так быстро занять Северную Европу, оттеснив уже прижившиеся там высокоразвитые общества? На взгляд археолога, культура колоколовидных кубков выглядит совершенно иначе, чем культура шнуровой керамики, а та, в свою очередь, резко отличается от ямной культуры. Но все три при этом мощно участвовали в движении степного наследия с востока на запад и, может быть, несмотря на явную разницу в материальном оформлении, имели кое-что общее в идеологии.

Археологи и другие специалисты с недоверием относятся к идее культурного обмена между людьми, разделенными сотнями километров. Но факты есть факты. Раньше, до генетических открытий, любые заявления об общем новом мировоззрении у столь различных общностей, как ямники, “народ чаш” и люди традиции шнуровой керамики, можно было смело отбрасывать как излишне надуманные. Но теперь мы узнали, что эти общности были связаны крупными миграциями и некоторые из них поглощали предыдущие культуры, вызывая глубокие социальные преобразования. Нам нужно как следует присмотреться к распространению языков, прямо отражающему продвижение культур. И то, что почти все европейцы говорят на близкородственных языках, доказывает быстрое насаждение новой культуры на всей территории Европы. Что, если и распространение общего языка происходило из-за расселения людей, которое мы увидели по древней ДНК?

Происхождение индоевропейских языков

Одна из больших загадок доисторического времени – это происхождение индоевропейских языков, группы родственных языков, на которых сегодня говорят почти по всей Европе, в Армении, Иране, Северной Индии, но не на Ближнем Востоке, где индоевропейские языки на протяжении последних 5 тысяч лет существовали только на периферии, и мы это знаем, потому что именно на Ближнем Востоке изобрели письменность.

Одним из первых подметил сходство индоевропейских языков Уильям Джонс, служивший судьей в Калькутте в Британской Индии. В школе он выучил латынь и греческий, затем освоил санскрит, язык священных индуистских текстов. В 1786 году он записал: “Независимо от того, насколько древен санскрит, он обладает удивительной структурой. Он более совершенен, чем греческий язык, более богат, чем латинский, и более изыскан, чем каждый из них, и в то же время он носит столь близкое сходство с этими двумя языками как в корнях глаголов, так и в грамматических формах, что оно вряд ли может быть случайностью; это сходство так велико, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих языков, не смог бы не поверить тому, что они произошли из общего источника, которого уже не существует”^39,. В течение двух столетий ученые ломают головы, как на такой огромной территории сложились столь похожие языки.

В 1987 году Колин Ренфрю предложил обобщающую теорию, призванную объяснить теперешнее распространение индоевропейских языков. В своей книге Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins (“Археология и язык: загадка индоевропейского происхождения”) он предположил, что единообразие языков на обширных евразийских территориях можно объяснить одним-единственным событием – расселением анатолийских фермеров 9 тысяч лет назад⁴⁰. Аргументацию он построил на том, что фермерство давало анатолийцам экономическое преимущество и оно помогло им расселиться по всей Европе. Антропологические исследования неизменно указывают, что язык в небольших сообществах меняется при крупных миграционных вливаниях, поэтому столь масштабное явление, как распространение индоевропейских языков, вряд ли было вызвано чем-то иным, кроме как массовой миграцией⁴¹. У Ренфрю и его последователей не было никаких археологических данных о более поздних миграциях в Европу, а анатолийцы выступали как уже сложившаяся популяция с высокой плотностью, так что не было нужды придумывать еще какую-то предприимчивую группу мигрантов. И вот вердикт Ренфрю: индоевропейские языки пришли в Европу вместе с фермерством ⁴² .

С учетом имевшихся на тот момент фактов логика Ренфрю была очень убедительной. Но вот появилась информация по древней ДНК, она продемонстрировала массовое перемещение людей культуры шнуровой керамики в Центральную Европу, и гипотеза о распространении индоевропейских языков с миграцией фермеров из Анатолии рассыпалась. Ведь рассуждения Ренфрю основывались главным образом на убеждении, что после укоренения фермеров в Европе никаких демографических вливаний, настолько крупных, чтобы повлиять на язык, происходить не могло, – вполне убедительная анатолийская гипотеза, нашедшая множество сторонников. Но на всякую хитрую теорию найдется свой болт, так и здесь – данные говорят, что ямники оказали на Европу сильное демографическое влияние; совершенно очевидно, что они и близкородственные им группы стали самым важным источником генетической изменчивости в сегодняшней Северной Европе. Следовательно, именно экспансия ямников могла способствовать распространению новых языков по Европе. В пользу этого предположения – что многие или даже все индоевропейские языки принесены ямной культурой – говорит повсеместное укоренение индоевропейских языков в Европе в последние несколько тысяч лет, а также сравнительно недавнее время миграции ямников, более позднее по сравнению с расселением фермеров⁴³.

Анатолийской гипотезе индоевропейских языков противопоставляется степная гипотеза: последняя утверждает, что распространение языков шло с севера Понто-Каспийской области (между Черным и Каспийским морями). Главный аргумент этой гипотезы (до появления данных по генетике) был сформулирован Дэвидом Энтони, показавшим, что общий словарь большинства индоевропейских языков вряд ли сложился много раньше 6 тысячелетий назад. Энтони обосновал свою гипотезу тем фактом, что все современные ветви индоевропейских языков, за исключением рано отделившихся вымерших анатолийских вариантов (например, древнего хеттского), включают обширный набор слов, обозначающих повозки, колеса, оси, упряжь. Он увидел в этом сходстве доказательство, что все сегодняшние индоевропейские языки от Индии на востоке до Атлантического побережья на западе происходят от праязыка, на котором говорили древние кочевники в кибитках. Популяция этих кочевников существовала, по-видимому, не раньше 6 тысяч лет назад, так как мы знаем из археологии, что колесо и повозка стали массовыми именно тогда⁴⁴. И эти данные не позволяют принять гипотезу об анатолийской фермерской экспансии, происходившей 9–8 тысяч лет назад. Очевидным кандидатом в распространители индоевропейских языков становится ямная культура: она зависела от колесно-транспортной технологии и сформировалась как раз 5 тысяч лет назад.

Для Индии даже больше, чем для Европы, созвучна гипотеза о крупной миграции степных пастухов, сменивших земледельческие популяции и тем самым предопределивших распространение нового языка. Если Индию защищают от степи высокие горы Афганистана, то в Европе такого барьера нет. И все же степняки-скотоводы проникли и в Индию. Как мы увидим в следующей главе, почти каждый индиец несет равное наследие двух далеко разошедшихся предковых популяций, одна из которых не менее чем наполовину представляет прямых потомков ямников.

Несмотря на то что генетические исследования решительно склоняют чашу весов в пользу того или иного варианта степной гипотезы, они пока не могут прояснить вопрос о родине исходных индоевропейских языков, то есть указать место, где на них говорили до быстрой экспансии ямников. В анатолийских языках, характерных для хеттского государства и соседних культур (известных по записям на глиняных табличках, сделанных 4 тысячи лет назад), нет полного набора слов для обозначения колес и повозок, имеющегося во всех живых индоевропейских языках. У анатолийцев того периода, судя по их древней ДНК, не было никаких следов степного наследия, хотя аргументация эта косвенная, так как геномы хеттов, производителей глиняных табличек, пока не опубликованы. Я бы предположил, что наиболее вероятной родиной первых носителей индоевропейского языка был Кавказ, или, может быть, территории современного Ирана или Армении, потому что древняя ДНК того населения соответствует гипотетическому народу-прародителю и древних анатолийцев, и ямников. Если этот сценарий оправдан, то такая гипотетическая популяция должна была отправить часть своих мигрантов в степь – там они смешались в равной пропорции с местными охотниками-собирателями и, как описано выше, сформировали народ ямной культуры, – а другая часть направилась в Анатолию, где ее потомки впоследствии говорили на хеттском и схожих языках.

Стороннему человеку может показаться неожиданным, что исследования ДНК настолько решительно вмешиваются в споры о языке. Естественно, по ДНК нельзя заключить, на каком языке говорили люди. Но что генетика может сделать, так это проследить человеческие миграции. Если люди перемещаются, значит, имеет место и культурный контакт – другими словами, по миграциям можно представить потенциальные пути распространения культур и языка. И таким образом, анатолийская гипотеза лишилась своего главного аргумента, а наиболее принятая версия степной гипотезы – что индоевропейские языки, включая и древние анатолийские, зародились в степи – изрядно трансформировалась. ДНК сработала как главная ось нового синтеза генетики, археологии и лингвистики, ставшего на место отживших концепций.

Один из главных уроков революции древней ДНК состоит в том, что почти всегда открываются какие-то новые человеческие миграции, не соответствующие бытовавшим прежде историческим моделям, что лишний раз демонстрирует, насколько мало мы знали о перемещениях народов, о формировании популяций до изобретения этой новой технологии. Возьмем концепцию чистых индоевропейцев, по-другому, чистых “арийцев”, которая с XIX века подогревала националистические чувства европейцев⁴⁵. Кто такие истинные арийцы – кельты, или тевтонцы, или еще какие-то группы? На волне этой дискуссии вырос нацистский расизм. Генетические данные, как неприятно это ни выглядит, частично поддерживают подобные взгляды, ведь получается, что распространение множества индоевропейских языков обеспечила одна генетически четкая группа. Но те же генетические данные показывают несостоятельность ранних положений о чистоте родоначальных групп. Где бы ни жили праносители индоевропейских языков, в Восточной Европе или на Ближнем Востоке, ямники, распространившие индоевропейские языки по широчайшим территориям нашей планеты, сами были смешанной группой. И люди традиций шнуровой керамики тоже были смешанной группой, и северо-западные европейцы, “народ чаш”, тоже были смешанной группой. Древняя ДНК установила, что крупные миграции и смешения между очень разнородными популяциями были главной формирующей силой древнейшей человеческой истории. Так что идеологии, взывающие к мифической чистоте наций, разлетаются перед лицом железных научных фактов.