Часть IV
Сентябрь

– Ух ты, смотри-ка, кто здесь.

– Ничего себе. Это же Амхерстская Задница.

Вздрогнув, я подняла глаза от сборника статей по сельскохозяйственной истории Соединенных Штатов. Перешептывались две девушки за соседним столом. Я проследила за их взглядами и увидела, что мимо рядов библиотечных столов едет в инвалидном кресле Уэстон, маневрируя между ножками столов и рюкзаками. На его красивом, словно высеченном из мрамора лице, застыло мрачное выражение, но, несмотря на насупленные брови, он выглядел просто потрясающе в джинсах и черной футболке.

– Слухи не врали, – прошептала одна из девушек, прикрывая рот ладонью.

– Да? – ответила вторая. – Я думала, это просто сплетни, но увы. Всё-таки он парализован.

Уэстон остановился, потому что дорогу ему преградил парень, который сидел на стуле, слишком далеко отодвинув его от стола.

– Долго выбирал место, чтобы сесть? – сказал Уэстон довольно громко. Несколько студентов оторвались от учебников и повернули головы – посмотреть, что происходит.

Парень, мешавший Уэстону проехать, тоже поднял голову.

– Чего?

– Ты в центре чертова прохода. Подвинься и дай проехать, черт возьми.

– Извини, старик.

Парень поспешно сдвинул стул, и Уэстон проехал по узкому проходу прямо к свободному месту в конце стола.

Он остановил свое кресло перед столом, потом взял свой рюкзак, с размаху плюхнул его на стол и резкими, рваными движениями стал доставать учебники и тетради

– А он всё такой же моральный урод, – пробормотала девушка, сидевшая за соседним столом. Она намотала на палец длинную прядь темных волос. – И по-прежнему горячий парень.

– Аминь, – согласилась ее подруга.

«Знали бы вы, как он целуется», – подумала я.

– Какая жалость, – продолжала темноволосая. – Скорее всего, ниже пояса там теперь глухо.

– Знаю. Какая досада.

От злости у меня перед глазами всё поплыло, и слова на странице превратились в нечитаемую кашу. Я уже хотела сказать им, что нет ничего зазорного в том, чтобы служить своей стране, но тут меня пронзило знакомое чувство. Нечто подобное я уже чувствовала год назад в этой самой библиотеке: по коже пробежало электрическое покалывание. Я подняла глаза.

Уэстон смотрел на меня. Наши взгляды встретились, но он меня не видел. Скорее он смотрел на меня, но видел прошлое. От его внимания у меня в сердце зазвенел звоночек, в груди распространилось тепло, мгновенно превратившееся в жар. Мы оба отвели глаза.

«Так, успокойся, – приказала я себе, пытаясь унять отчаянно колотящееся сердце. – Это маленький университет. Ты ведь знала, что вам придется сталкиваться».

Вот только я не думала, что мне понадобится вся сила воли, чтобы не смотреть на Уэстона. Я не думала, что мое тело живо вспомнит вес его тела, то, как его губы прижимались к моим, как его руки скользили по моей коже. Как он раздвинул мне ноги.

«Еще немного, и я получила бы его целиком…»

Я сдвинула колени и поерзала. Решительно захлопнула сборник статей, открыла учебник, перевернула несколько страниц, мысленно повторяя свои клятвы.

Электрическое покалывание возобновилось, я подняла глаза и увидела, что Уэстон на меня смотрит. Он мгновенно отвел взгляд.

«Проклятие».

Дружба, родившаяся в этой библиотеке, оказалась сильнее физического влечения. Мне не хватало наших разговоров. С Уэстоном я чувствовала, что могу быть собой, что он меня понимает. Может ли один человек преподнести другому дар больший, чем понимание? Сомневаюсь.

Мне недоставало этого чувства.

Я дорожила своими клятвами и твердо намеревалась хранить им верность, но я скучала по Уэстону. Даже если забыть о том пьяном инциденте на диване, Уэстон всегда был моей безопасной гаванью.

Я собрала свои вещи, встала и зашагала по проходу между столами. Быстро бросила взгляд на Уэстона, он поспешно сделал вид, что не смотрит на меня… Я свернула и подошла к его столу. Уэстон посмотрел на меня округлившимися глазами, и мне нестерпимо захотелось утонуть в этих океанских глубинах, но я была уже не той, что год назад. Мне хотелось убедиться, что с ним всё в порядке, но и о себе я не собиралась забывать.

– Привет, – сказала я.

– Привет.

– Мы можем поговорить? Я не отниму много твоего времени.

Уэстон помедлил, потом кивнул. Один раз.

Я положила свои книги на стол и села.

– Как поживаешь? Только честно.

– Хорошо, – ответил Уэстон. – Делаю успехи. Учеба, реабилитация, посещение докторов – и так по кругу.

– Как ты справляешься?

– В общем и целом жизнь в инвалидном кресле – это отстой. Все проходы узкие, все дорожки в трещинах. Все на меня таращатся, но никто не смотрит мне в глаза.

Никто, кроме меня. В океанских глубинах его сине-зеленых глаз плескалась глубокая боль. Казалось, печаль отпечаталась во всём его существе. Он сидел в инвалидном кресле, покорный, придавленный к земле. Словно он не смог бы подняться, даже если бы не утратил способность ходить.

И я не могла отвести от него глаз.

– На тебя пялятся не потому, что ты в инвалидном кресле, – услышала я собственный голос.

– Вот как?

«На тебя смотрят потому, что ты красивый».

– Ты выделяешься, Уэстон, – сказала я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Говорю как есть.

– Ага, держу пари, так и есть.

– Итак. – Я указала на его книги. – Ты специализируешься на экономике. По-прежнему собираешься стать стервятником с Уолл-стрит? – Шутка потеряла свою остроту, как будто ее вытащили из другой жизни. Из прошлого. Я замахала рукой. – Не отвечай.

Уэстон пожал плечами.

– Полагаю, именно так я и закончу: буду сидеть в каком-нибудь офисе и подгонять цифры.

– Ты этого хочешь?

Он горько улыбнулся.

– Если офис будет находиться в здании, в которое можно заехать в инвалидном кресле… О чем еще мечтать?

«О многом, Уэстон. Ты мог бы ждать от жизни многого».

– А что насчет тебя? – спросил он. – Выбрала тему для гарвардского проекта?

– Выбрала, – ответила я. – Буду заниматься сельскохозяйственными технологиями, и цель моего проекта – побудить Конгресс внести изменения в законодательство, чтобы повысить доступ фермеров к биотопливу и предложить налоговые стимулы тем, кто его использует.

– Ага, – протянул Уэстон.

– Руби называет мой проект сагой о кукурузном бензине.

– Как дела у Руби?

– Шикарно, как обычно. Сейчас живет в Италии. – Я горестно улыбнулась. – Я по ней скучаю, хоть она и посмеивается над моим проектом. Она думает, что он безумно скучный.

– Неважно, что думают другие, главное, что думаешь ты, – сказал Уэстон.

– Точно. Спасибо.

Мгновение он внимательно смотрел мне в глаза, и я, вздохнув, первой отвела взгляд.

– Моя сага о кукурузном бензине скучна до невозможности.

Уэстон улыбнулся и издал тихий, горловой смешок.

– Не смейся надо мной, – усмехнулась я.

– Извини, просто на секунду у тебя сделался такой вид…

– Какой?

– Нет, ничего. – Его улыбка увяла, он обеими руками приподнял одну ногу и слегка переставил. – Мышечный спазм, – пояснил он, заметив мой озабоченный взгляд. – Ерунда. В общем, наверное, неприятно, когда твоя повседневная работа скучна.

– Просто я еще не втянулась, но сдаваться не намерена. Не могу отступить, потому что и так уже потеряла много времени.

Уэстон помрачнел и кивнул.

– Ага, точно.

Я заколебалась.

– Как дела у Коннора?

– Без понятия, – ответил Уэстон. – Коннор съехал еще до начала учебного года, и с тех пор от него ни слуху ни духу. – При виде тревоги на моем лице он поморщился.

– Позволь перефразировать: я ничего о нем не слышал, но его мать говорит, что он ей звонит. У него всё в порядке, только он не говорит, где находится.

– Он просто взял… и ушел?

– После церемонии вручения медалей. – Уэстон криво усмехнулся. – Дрейки выдали ему завещанные бабушкой и дедушкой деньги. Наверное, посчитали, что раз их сын едва не лишился руки и претерпевает немыслимые страдания из-за посттравматического синдрома, это стоит шести миллионов. Я только надеюсь, что он не станет пропивать свое состояние в какой-нибудь дыре, пока не упьется вусмерть.

– Господи, я тоже на это надеюсь. – Я поежилась при мысли о такой возможности. – Мне так жаль.

– Чего именно?

– Что он уехал. Он же твой лучший друг.

Уэстон отмахнулся.

– Это неважно.

– Для меня важно. Мне важно знать, как у тебя дела, Уэстон. – Я перевела дух. – Слушай… буду откровенной. Я подошла к тебе не для того, чтобы вести светские беседы.

– Хорошо. Ненавижу светские беседы.

– Я тоже. Особенно мне не хочется вести пустопорожние беседы с тобой. Мы с тобой всегда были выше этого.

– Ага, – медленно проговорил Уэстон. – Были.

Я подалась вперед и вперила взгляд в свои сложенные на книгах руки.

– Поэтому я должна кое в чем признаться. Это прозвучит ужасно.

– Ладно.

– Мне недостает нашей дружбы больше, чем того времени, когда я была девушкой Коннора.

В его сине-зеленых глазах впервые зажглась искорка.

– Отем…

– Это правда. И той ночью на диване…

– Не надо.

– Я должна. Та ночь была именно тем, что ты сказал. Я слишком много выпила, мне было одиноко и страшно. И… – давай будем реалистами – ты ослепительно красив, а я просто смертная девушка.

Уэстон озадаченно нахмурился, словно мой комплимент не имел никакого смысла, хотя жилка у него на шее забилась чаще.

– Я всегда чувствовала между нами некую связь, – продолжала я. – Я собираюсь упорно трудиться и поступить в Гарвард. Это не обсуждается, но… было бы хорошо, если бы мы смогли остаться друзьями.

Уэстон вздохнул и провел рукой по волосам. Взгляд его снова потяжелел, и когда он заговорил, голос звучал низко, как будто речь давалась ему с трудом.

– Я сейчас… мало на что годен, – произнес он. – И в ближайшее время ничего не изменится. Именно поэтому я так ужасно вел себя с тобой в Балтиморе.

Я сцепила пальцы, подавляя безудержное желание взять Уэстона за руку.

– Я знаю, тогда в больнице ты был подавлен, и мне кажется, я слишком быстро сдалась. Слишком быстро.

Он медленно покачал головой.

– Не трать на меня свои чувства, Отем.

– Что это значит?

– Слушай, я рад, что ты подошла поговорить со мной. Было очень приятно с тобой пообщаться, но я не могу снова так с тобой поступить.

– Как поступить?

– Причинить тебе боль. По словам моего психолога, у меня сейчас душевный разлад. Не хочу утянуть тебя за собой.

– Ты никуда меня не тянешь, – возразила я. – Друзья поддерживают друг друга в трудные времена, несмотря ни на что.

– То есть за твой счет.

– Если я пройду мимо, это обойдется мне дороже.

– И всё-таки ты должна пройти мимо. Ради твоего же блага.

Я покачала головой.

– Всё происходящее с тобой сейчас тебе в новинку. Ты просто еще не привык.

Глаза Уэстона сердито вспыхнули.

– Я не собираюсь читать тебе нотации…

– Так не читай. Я вполне освоился и знаю, что мое нынешнее положение – полный отстой. Половина моего тела не работает так, как должна. Я уже чувствую, что прикован к этому креслу до конца своих дней, и это при том, что вся жизнь еще впереди.

– Но тебе не обязательно проходить через всё это в одиночку. – Я всё-таки подалась вперед и взяла Уэстона за руку. – Я хочу помочь.

– Конечно, – кивнул Уэстон. – Помощь другим у тебя в крови. Такой уж ты человек. – Он тоскливо посмотрел на наши соединенные руки, и у меня защемило сердце от боли. Трещина в моем сердце стала еще шире, когда рука Уэстона соскользнула с моей. – Мне не нужна твоя помощь. В Балтиморе я повел себя с тобой как моральный урод и прошу за это прощения. Но я не отказываюсь от тех своих слов.

– Уэстон…

– Пожалуйста, – хрипло проговорил он. – Я не могу встать и уйти. Это придется сделать тебе.

Его голос прозвучал глухо, в нем слышалась боль, она блестела в его глазах.

– Отем, тебе нужно сделать то, на что не способен я. Вставай и уходи.