– Какой милый ресторан, – сказала Ма. – Ты уверен, что можешь себе это позволить?

– Да, Ма, не волнуйся, – ответил я уже в сотый раз за вечер.

Благодаря Коннору я мог себе позволить водить Ма и Пола в «Ростан» хоть каждый вечер, а не только на День благодарения. В ночь, когда ушел Коннор, он сказал, что перевел на мой банковский счет небольшую сумму. «Небольшая сумма» оказалась четвертью миллиона долларов.

До сих пор я видел такие суммы только в учебниках по экономике. Я не рассказал об этом ни одной живой душе, потому что идея принять чужие деньги мне претила. С другой стороны, я нуждался в этих деньгах, и из-за этого ненавидел себя еще больше.

Я до сих пор сомневался, что в будущем смогу найти работу. Привыкание к инвалидному креслу и тренировки, позволяющие моему телу адаптироваться к неизменно сидячей позе, превратились в медленный, мучительный процесс. Я постоянно прилагал усилия, чтобы держаться прямо и сохранять равновесие. Три раза в неделю я вкалывал на сеансах терапии, но боли и мышечные спазмы стали моей ежедневной реальностью.

И, боже мой, мои руки находились в ужасном состоянии. Запястья всё время пачкались, из-за того что я целый день крутил колеса кресла. Ладони и кончики пальцев покрылись волдырями.

«Грязные руки и хронические боли. Проклятие, кто захочет нанять меня на работу?»

– От Коннора по-прежнему нет вестей? – спросила Ма, обмакивая креветку в соус. Я покачал головой, и Ма недоверчиво уставилась на меня. – Не верится, что он до сих пор не вернулся. Я могу понять его желание взять паузу, но на несколько месяцев?..

– Ему тяжело, – заметил Пол. – Он вправе молчать столько, сколько захочет.

Ма отсалютовала мне своим стаканом воды.

– Уэс страдает не меньше, но он здесь, работает до седьмого пота на реабилитации и усердно учится. – Она отхлебнула воды. – Как бы то ни было, я горжусь тобой, малыш, потому что ты не сдаешься.

– Присоединяюсь. – Пол тоже отсалютовал мне стаканом воды, и они с Ма чокнулись.

Уже не в первый раз я задался вопросом: что Пол Уинфилд нашел в моей матери. Он искренне смеялся над ее шутками, а когда она наклонялась к нему, чтобы салфеткой промокнуть ему усы, в глазах Пола светилась искренняя радость. И глаза Ма тоже сияли.

«Полагаю, не все мужчины грязные отбросы, а, Ма?»

Настроение резко ухудшилось. Вполне возможно, я тоже смог бы осчастливить какую-то женщину, если бы с детства не считал себя таким же дерьмом, каким был мой родной отец.

«Жалеешь себя, Носочный Мальчик? Ты здорово изгадил жизнь Отем, так что, возможно, Ма была права».

Подали основное блюдо, и Ма с Полом принялись за филе-миньон, а я стал ковырять вилкой жареного цыпленка.

– Ты сегодня такой молчаливый, Уэс, – заметил Пол. – Как у тебя дела?

– Отлично.

Пол поджал губы.

– Не хочешь ни о чем поговорить?

– Не-а.

«Ага».

Моя одинокая, монотонная жизнь – пустой дом, занятия, реабилитация, снова дом – начинала на меня давить. Именно я предложил устроить ужин в честь Дня благодарения в ресторане. Не только потому, что в маленький бостонский дом Ма было трудно втиснуться в инвалидном кресле, но еще и потому, что мне хотелось с кем-то поговорить. Хотелось вернуть в свою жизнь слова.

Хотелось завести долгий, вдумчивый разговор и поддерживать его часами. Хотелось что-то говорить, хотелось, чтобы меня поняли. Или просто посидеть в дружеском молчании.

«Отем».

Ее имя стало ответом на каждый вопрос моего сердца.

Я задвинул эту мысль вглубь сознания вместе с болью, но Пол, обладавший просто сверхъестественным чутьем, снова вытащил ее на поверхность.

– Как дела у Отем? – спросил он. – Уехала в Небраску на День благодарения?

– Не знаю, – ответил я, гоняя еду вилкой по тарелке. – Давно с ней не общался.

«Пятьдесят шесть дней, тринадцать часов и сорок три минуты. Плюс-минус».

– Как жаль, – сказал Пол. – Когда я видел ее на церемонии вручения «Пурпурного сердца», то подумал, что у вас двоих…

– Нет. Она занята. Ей нужно работать над гарвардским проектом.

– Как она восприняла отъезд Коннора? – спросил Пол и тут же покачал головой. – А впрочем, неважно. Как ты переживаешь его отъезд?

– Скучаю, – признался я.

«Это всё равно что лишиться руки или ноги. Потерять часть себя самого. Меня словно еще раз парализовало».

Ма фыркнула.

– Скучаешь, после того как он взял и бросил тебя? Выбросил в помойку годы дружбы?

– Всё несколько сложнее, – тихо проговорил я.

– А по-моему, всё предельно просто и прозрачно. На тебя обрушились самые серьезные тяготы, но ты держишься.

– Я не…

Ма ослепительно улыбнулась.

– Вот почему я так тобой горжусь.

– Перестань это повторять, – попросил я, сжимая в кулаке вилку. – Ты говоришь это по сто раз на дню.

– И что? Это же правда. Невзирая ни на что я…

Я отшвырнул вилку, и она, звякнув о тарелку, упала на пол.

– Господи, Ма…

Мать потрясенно уставилась на меня.

– Что я такого сказала?

– Ничего, в том-то и проблема, – процедил я, и мой бостонский акцент стал почти так же заметен, как ее собственный. – Хоть раз в жизни ты можешь говорить искренне? Правдиво?

Ма смотрела на меня, как на психа.

– Проклятие, о чем ты? Я говорю то, что думаю.

– Тогда посмотри на меня внимательно, Ма. Посмотри на меня, когда я говорю, что ничего хорошего в моей жизни нет. Всё плохо, черт возьми.

Ма откинулась на спинку стула.

– Как ты разговариваешь с матерью? И это после того, как я все силы положила, заботясь о тебе, когда твой подлый, никчемный отец сбежал?

– Миранда, – начал Пол.

– Не утруждайтесь, – рявкнул я на него. – Не пытайтесь сгладить острые углы. Не говорите с ней так, будто она ваша жена, и вы мой…

«Подлый, никчемный отец».

Я не произнес этого вслух.

– Неважно. Забудьте. Забудьте, что я сказал.

– Да уж, давайте сменим тему. – Ма промокнула глаза льняной салфеткой. – Давайте сделаем вид, что сегодняшний чудесный вечер вовсе не испорчен. Ради всего святого, сегодня же День благодарения.

Я с силой провел ладонью по лицу.

– Прости, Ма. – Я потянулся к ее руке. – Извини. Я не хотел.

– Знаете, что мы забыли сделать? – проговорила она, глядя поочередно на меня и на Пола. – Мы забыли сказать, за что мы благодарны. Я начну. Я благодарна за то, что ты здесь, Уэс. Коннор ушел, но ты… Ты всё еще здесь. И я благодарна. Как тебе такая искренность?

Я посмотрел на нее внимательно, попытался вспомнить, как она заботилась о нашей семье после ухода отца. Она одну за другой затыкала дыры в протекающей плотине, чтобы не дать ей обрушиться. Боролась, чтобы мы смогли пережить еще один день, чтобы у нас была крыша над головой; если в те дни у нас в квартире был свет, это было маленькой победой. Если я был жив, мог дышать, есть и говорить, то это было самым главным.

– Всё хорошо, Ма, – сказал я. Мой гнев угас, на его место пришел стыд. – Всё отлично. Просто идеально. Спасибо.

Пол повернулся ко мне.

– Скажу лишь одно. Если тебе нужна помощь, попроси. Это одновременно самая трудная и самая простая вещь на свете. Обратись за помощью.

После ужина Пол и Ма подвезли меня до дома и укатили обратно в Бостон. Я вернулся в свою пустую берлогу; было всего девять вечера, но от усталости все мои мышцы словно сдулись, спать хотелось смертельно.

Я кое-как переоделся в тренировочные штаны и футболку. В ванной я поставил себе катетер и пристегнул к бедру пластиковый мешочек, чтобы не обмочиться во сне.

Потом перебрался из кресла в кровать, укрыл ноги специальным одеялом, стимулирующим кровообращение, и с помощью подушки-валика перевернулся на бок. На коже в области копчика возникло раздражение; если я не буду осторожным, оно превратится в пролежень.

Что за дерьмовая жизнь.

«Попроси о помощи».

Пол, вероятно, имел в виду себя или врача, но был всего один человек, способный мне помочь.

Я зажмурился, сердце болезненно сжалось, но я постарался не обращать на это внимания. Нельзя взваливать мои трудности на Отем, это было бы несправедливо и эгоистично, особенно после того, как я ее оттолкнул. Но одиночество и душевная пустота высасывали из меня жизнь. Я жаждал увидеть Отем, заглянуть в ее прекрасные глаза, увидеть, как в них загораются огоньки, когда она говорила о чем-то интересном. Мне хотелось насытиться ее смехом, а еще лучше, рассмешить ее. Заполнить пустоту в своей жизни ее голосом, который всегда произносит слова с добротой, сочувствием и великодушием.

Я крепче обнял подушку.

Моя способность сочинять стихи умерла, так какая разница, останемся мы друзьями или нет? Мне вовсе не обязательно рассказывать ей правду о тех письмах и стихах, ведь новых писем и стихов не будет. Мне больше нечего прятать.

«Без своих слов тебе нечего ей предложить. Ничегошеньки».

Она говорила, что в моем обществе чувствует себя легко и свободно – возможно, это чего-то да стоит.

Это немного, думал я, засыпая, но это всё, что у меня осталось.

Ϛ.

Утром понедельника пекарня «Белый султан» была набита под завязку. В прошлой жизни я бы наравне со всеми занял очередь, не обращая внимания на толчею. Теперь же я постоянно нервничал, боялся, что задену кого-то инвалидным креслом, чувствовал себя карликом, хотя совсем еще недавно возвышался над толпой.

Теперь, когда я сидел в кресле, на меня почти никто не смотрел.

Чаще всего люди скользили по мне взглядами и отводили глаза. Другие таращились, как будто силились понять, что со мной не так. Некоторые говорили со мной как с умственно отсталым. Мужчины называли меня «дружище» или «приятель». Женщины улыбались с жалостью, придерживая для меня двери, в их глазах никогда не мелькало влечения или обещания.

«Те дни навсегда закончились».

Мое сердце отчаянно забилось в груди, когда я увидел Отем – она была прекрасна и полна жизни, рыжие волосы собраны в пучок, но несколько вьющихся прядей ниспадали вдоль лица. Она работала за кассой, бегала взад-вперед, принося заказанную выпечку. Вот она наклонилась, чтобы взять круассан из застекленной витрины, и наши взгляды встретились сквозь стекло. Мое сердце отчаянно заколотилось в груди.

Ее глаза широко распахнулись, губы чуть приоткрылись, уголки рта поползли вверх, но потом ее красивое лицо слово окаменело, она повернулась к покупательнице. Очередь медленно продвигалась вперед, Отем то и дело бросала на меня быстрые, смущенные взгляды, пока не пришел мой черед заказывать.

– Кофе, пожалуйста, – сказал я.

Щеки Отем слегка порозовели, она быстро оглядела меня с ног до головы, вбирая взглядом мои джинсы и черную водолазку.

– Что ты здесь делаешь, Уэстон?

«Прошу помощи».

– Хочу с тобой поговорить.

– Сейчас? Я немного занята.

– После твоей смены.

– До конца моей смены еще четыре часа.

– Я подожду.

Она нахмурилась, уперла руки в бока. В ее светло-карих глазах мелькало множество мыслей – наверняка она думала о том, сколько раз пыталась поговорить со мной, а я ее отталкивал. Но я ее знал, знал ее сердце.

«Последний шанс – о большем я не прошу».

Отем надула губы, потом повернулась, чтобы налить мне кофе и протянула мне кружку.

– Будешь ждать здесь четыре часа?

– Да.

– Народу полно, тут негде…

– Уэстон! Mon homme tranquille!

Из-за прилавка появился Эдмон де Гиш и обнял меня за плечи. – Так приятно тебя видеть, друг мой.

– Я тоже рад вас видеть, Эдмон.

Огромный француз ослепительно улыбнулся Отем.

– Как хорошо, правда?

Девушка заправила за ухо рыжую прядь. Покупатель, стоявший у меня за спиной, громко вздохнул.

– Чем могу помочь? – спросил Эдмон. – Чего желаешь? Присесть за столик? – Он окинул свою переполненную пекарню оценивающим взглядом. Какой-то человек занял большой стол возле двери, предназначенный для инвалидов, и вольготно устроился за ним, поставив перед собой ноутбук и обложившись книгами. Эдмон бросился туда, как ястреб за добычей.

– О! Сэр! Не будете ли вы так любезны…

– Эдмон, подождите! – воскликнул я ему вслед. – Мы можем уместиться за столом вместе…

Слишком поздно. Эдмон выпроводил парня из-за стола и, радостно улыбаясь, поманил меня рукой. Чувствуя, как пылают щеки, я забрал свой кофе и сказал Отем:

– Тогда я буду вон там.

Она плотно сжала губы, чтобы скрыть улыбку, потом сдержанно кивнула.

– Если ты настаиваешь.

– О да, – провозгласил Эдмон, когда я подкатил к столу. – Это мне нравится.

Он ущипнул меня за щеку, затем разразился очередным отрывком из какой-то арии и вернулся за прилавок.

Раз уж мне предстояло как-то скоротать четыре часа, я достал собственный ноутбук и учебники. Ради визита сюда я прогулял занятия, но если Отем согласится меня выслушать, оно того стоило.

«Я готов вообще бросить универ ради возможности еще хоть раз посидеть рядом с ней».

Я сделал вид, что полностью погружен в изучение экономики, но цифры и факты сливались у меня перед глазами в нечитаемую массу. Мой взгляд постоянно возвращался к Отем. Несмотря на огромное количество народа, она не суетилась и ни разу не нахмурилась. Каждого покупателя она встречала улыбкой и постоянно перехватывала мои взгляды. На третий раз она подняла брови и уперла руки в бока.

Я тихо усмехнулся, прикрывшись учебником. Можно подумать, у меня был выбор: я не мог не смотреть на нее.

«Ты ослепительно красива, а я просто смертный мужчина».

Час спустя утренний наплыв посетителей немного спал, и Отем подошла ко мне, чтобы долить в мою кружку кофе.

– Ты голоден? – спросила она. – Принести тебе чего-нибудь?

– Всё хорошо.

– Точно, Уэстон? У тебя и впрямь всё хорошо?

Я поглядел на нее снизу вверх: она смотрела на меня пытливо, изучающе.

– Отем, я…

Девушка замахала рукой.

– Не отвечай. Подожди, пока я освобожусь и смогу уделить тебе всё свое внимание. – Она посмотрела на часы. – А это случится еще через три часа.

– Я подожду.

– Ты подождешь, – повторила она. – Извини, я просто…

– Что?

– Зачем ты здесь?

Я открыл рот, но она снова взмахнула рукой и мило покраснела.

– Не отвечай.

Я тихо рассмеялся, а Отем быстро вернулась за прилавок. Спустя два часа двадцать пять минут она снова возникла передо мной.

– Итак? – спросила она.

– Теперь я могу говорить?

– Да.

– Ты уверена?

Она поглядела на меня с прищуром, и я засмеялся. Боже, одно ее присутствие мгновенно разогнало черное облако, так долго довлевшее надо мной.

– Вообще-то это не смешно, – заметила Отем, скрещивая руки на груди. – Я рада тебя видеть, но мне это дается нелегко.

Улыбка мгновенно сбежала с моего лица.

– Я причинил тебе боль.

– Да, причинил.

– Прости. Мне нет оправданий, ты была права. Я был не в лучшем состоянии, когда…

Отем выгнула бровь.

– Вышвырнул меня из своей жизни? Дважды?

– Да.

Я откинулся на спинку кресла, разрываясь между желанием вздохнуть с облегчением и рассмеяться.

Глаза Отем сердито засверкали.

– Что тут смешного, а?

– Каким бы моральным уродом я ни был…

– А мы оба знаем, что ты можешь быть очень неприятным.

– Такова моя подлая натура, – согласился я, улыбаясь от уха до уха. – Все разговаривают со мной так, будто я рассыплюсь на части, если мне по сто раз на дню не напоминать, какой я сильный. Все, кроме тебя.

– Человек надломленный, но не сдавшийся? – проговорила Отем, нерешительно улыбаясь.

– Точно, – подтвердил я. – Хотя «надломленный» – это еще мягко сказано.

– Ты не…

– Мне тоже недостает нашей дружбы.

Отем вскинула глаза, и наши взгляды встретились.

– Правда?

– Да. Вообще-то ты единственный человек, с которым мне хочется общаться. Только ты говоришь правду в глаза. Всё, что ты говоришь, хорошо и по-настоящему.

Отем не дрогнув выдержала мой взгляд, ее блестящие, как драгоценные камни, глаза смотрели на меня, и я понял: она видит меня таким, какой я есть.

– Я не стал бы тебя винить, если бы ты больше не захотела иметь со мной ничего общего, – сказал я. – Если хочешь, я уйду и, обещаю, больше никогда тебя не побеспокою. – Я сглотнул набухший в горле ком, только сейчас сообразив, сколь многое стоит на кону. – Я этого не заслуживаю, но, надеюсь, ты дашь мне еще один шанс.

Отем смотрела на свои сложенные на столе руки и молчала. Потом бросила взгляд на наручные часы.

«Разговор окончен. Она больше не хочет со мной общаться. Ей нужно работать, учиться и…»

– Время обеда уже прошло – сказала Отем. – Я проголодалась, а ты прождал меня здесь четыре часа. – Она посмотрела на меня, на ее полных губах заиграла улыбка, взгляд потеплел, и я понял, что прощен. – Хочешь чего-нибудь перекусить?

– Ага, – ответил я хрипло. – Хочу.