Дрейки позволили Коннору пользоваться лимузином всю ночь напролет. Пока нанятый водитель вез нас на запад, Коннор и его приятели опустошали мини-бар лимузина. Когда сорок пять минут спустя мы подъехали к закусочной «У Рокси», все четверо уже были навеселе, разговаривали чересчур громко и спотыкались. Бар был набит под завязку. Очевидно, акция «один напиток за доллар» привлекла кучу местного народа.

Коннор вместе с приятелями направился прямиком к бильярдным столам, стоящим в глубине зала. Один бейсболист, шедший последним, обернулся ко мне и предложил помочь, но я сердито отмахнулся, и тут же выругал себя за опрометчивость. Я с трудом маневрировал в толпе, со всех сторон на меня сыпались проклятия и окрики: кажется, все подвыпившие посетители задались целью натолкнуться на мое кресло или споткнуться о колеса. Интересно, пока я еще передвигался на своих двоих, я так же не обращал внимания на людей в инвалидных креслах? Я не мог припомнить ни одного похожего случая.

Идею подкатить к бару и заказать себе выпить я сразу же отмел. Даже если бы я сумел пробиться сквозь толпу, барная стойка оказалась бы на уровне моего подбородка. Мне пришлось бы как маленькому ребенку снизу вверх заглядывать в глаза бармену, чтобы привлечь его внимание. Нет уж, спасибо.

Я увидел незанятый столик возле бильярдных столов и направился туда; по дороге пришлось дважды останавливаться, чтобы отодвинуть с дороги стулья. Я заметил, как какой-то мужик, стоявший за соседним бильярдным столом, толкает локтем двух своих приятелей. У него был огромный пивной живот, обтянутый красной рубашкой, и он возводил глаза к потолку, как будто одно мое присутствие его ужасно раздражало.

Жара стояла, как в пекле. Мы с Коннором сняли свои кители еще в лимузине, а я еще и рубашку снял, оставшись в майке. К столику подошла официантка в джинсовых шортах и короткой футболке.

– Виски и пива, – заказал я. – Два раза.

Коннор разбил пирамиду и, кажется, собирался сыграть с мужиком в красной рубашке. Он смеялся, но я видел перемену в нем, хотя другие ничего не замечали. Об его некогда мягкий смех теперь можно было порезаться, а улыбка больше не отражалась в его глазах. Он положил левую, зафиксированную руку на стол и хвастался, дескать, всё равно всех побьет, даже одной рукой.

Вернулась официантка и принесла мне два виски и два пива. Я положил на ее поднос двадцатку, тронул ее за руку, пока она не ушла, и сказал:

– Еще два.

Кто знает, когда она в следующий раз подойдет к моему столу, а мне требовалось хорошенько накачаться.

– Вы бы притормозили, – посоветовала она.

– Ты бы не совала нос в чужие дела, черт возьми, – пробормотал я ей вслед.

Коннор наконец посмотрел на меня, и я выдержал его взгляд, одновременно опустошая сначала один стакан виски, а потом второй. Вместо того, чтобы принести мне приятную расслабленность, алкоголь сыграл роль бензина, которым плеснули в огонь.

«Гори всё синим пламенем».

Я подкатился к стене и достал из держателя кий. Противник Коннора наблюдал за мной.

– Я возьму этот, – сказал я приятелю Коннора, и тот пожал плечами.

– Хочешь сыграть? – с сомнением в голосе спросил Красная Рубашка.

Я проигнорировал его и подъехал к Коннору.

– Что скажешь, приятель? – Прямо как в старые добрые времена.

Коннор нахмурился, отхлебнул пива из бутылки и пожал плечами.

– Конечно.

Красная Рубашка не унимался.

– Тут едва ли есть место, чтобы стоять.

– Твоя забота согревает мне сердце, но я справлюсь, – огрызнулся я.

– Вот любят же некоторые испортить хорошую игру. Чего ты вообще приперся в такое людное место?

– Эй! – рявкнул Коннор. Взгляд его помутнел из-за выпитого. – Он может приходить куда захочет, ты, засранец. Это свободная страна.

– Приходить-то он может, вопросов нет, – фыркнул мужик. – Я просто не понимаю, с какой стати ему этого так захотелось.

Коннор отставил в сторону бутылку пива, на его скулах заходили желваки.

– Оставь, – сказал я ему.

Коннор не обратил на меня внимания.

– С такой же стати, что и всем остальным людям. – Он выпрямился во весь рост. – И я скажу тебе, как он оказался в этом кресле, ты, придурок.

– Коннор, не надо, – сказал я. Лучший друг в конце концов обратил на меня внимание, но я видел, куда дело идет – сейчас Коннором двигало чувство вины.

– Он оказался в этом кресле из-за своего самопожертвования. Хочешь знать, откуда мы только что вернулись?

Красная Рубашка фыркнул.

– С Паралимпийских игр?

Его дружки засмеялись.

В глазах Коннора засверкала ярость.

– Армия США, 1-й батальон, 22-й пехотный полк.

Смех прекратился.

– Вот так, – сказал Коннор, указывая на меня бутылкой пива. – Сегодня ему вручили «Пурпурное сердце» и «Бронзовую звезду», потому что он – чертов герой, который бросается на гранату, чтобы спасти тупого придурка, из-за которого он и оказался на поле боя.

Виски обожгло мне нутро огненной волной.

– Господи, Коннор, заткнись.

Красная Рубашка вскинул руки.

– Эй, чувак, извини. Я не знал…

– Точно, ты не знал, – прорычал Коннор. Вся его поза говорила о готовности броситься в драку. – Потому что ты – тупой кусок дерьма, которому нужно преподать урок.

Сожаление пузатого мужика мгновенно превратилось в злость.

– Я же извинился. Ты бы успокоился, пока не попал в неприятности, сынок.

«Неправильный выбор слов».

На миг слово «сынок» повисло в воздухе, а потом Коннор бросился на пузатого с кулаками. Пивная бутылка разбилась об пол, и звук бьющегося стекла подействовал, как удар гонга, возвещающий начало поединка: дружки Красной Рубашки и бейсболисты Коннора накинулись друг на друга, и началась свалка.

Я покатил свою коляску в центр схватки, ожидая, что кто-то ударит меня или разобьет бутылку о мою голову. Я был к этому готов, даже надеялся, что это случится. Я сидел в глазу бури, а вокруг меня парни неуклюже махали кулаками, хватали друг друга за воротники рубашек, а меня никто не трогал. Никто на меня не смотрел. Я превратился в невидимку, меня не замечал даже лучший друг, бросившийся на мою защиту.

Ярость, медленно закипавшая во мне целый день, вырвалась наружу.

Красная Рубашка схватил Коннора за грудки и прижал к стене; Коннор отпихивал противника своим жестким фиксатором. Я схватил подвернувшуюся под руку бутылку пива и, издав яростный крик, метнул ее в голову своему лучшему другу.

Мои навыки игры в дартс никуда не делись, не помешало даже опьянение и сидячее положение. Бутылка ударилась о стену именно там, где я хотел: прямо над головой Коннора, и окатила его и Красную Рубашку пивом и осколками стекла.

– Черт! – завопил пузатый.

Воспользовавшись его замешательством, Коннор в последний раз толкнул его, и Красная Рубашка со всего маху шлепнулся на задницу.

Потом Коннор уставился на меня, тяжело дыша, сжимая кулаки.

– Точно! – завопил я, маня его рукой. – Иди сюда, я здесь!

С волос Коннора капали янтарные капли пива, волосы и плечи были усеяны зеленым стеклянным крошевом. Он сделал шаг ко мне, вся его поза выражала угрозу. Я еще никогда не видел его таким взбешенным.

– Хочешь испытать удачу? – издевательски усмехаясь, спросил я. – Давай. Я здесь. Я прямо перед тобой, черт возьми.

Коннор медлил, и я бросил еще одну бутылку – она разбилась у его ног.

– Давай!

Собравшийся в закусочной народ притих, а мы с Коннором смотрели друг на друга, и между нами волнами резонировала боль. Потом его плечи поникли, он отвернулся и принялся вытряхивать из волос стекло. Я посмотрел по сторонам, ища, чем бы еще в него запустить, но у меня кончились боеприпасы, и вышибала уже выгонял нас из заведения.

Ночь выдалась душной и жаркой. Приятели Коннора, все в синяках и крови, смеялись и хлопали друг друга по плечам: под воздействием алкоголя и адреналина они пребывали в прекрасном настроении. Коннор шатаясь добрел до лимузина и забрался в салон.

Мы поехали обратно в Амхерст и развезли по домам приятелей Коннора, потом направились к нашему новому, модифицированному дому. Все дорожки жилого комплекса были ярко освещены янтарно-желтым светом, исходившим от высоких фонарей. Я последовал за Коннором по дорожке; он шел быстро, и мне приходилось изрядно напрягать руки, но я всё равно за ним не поспевал.

Коннор прошел прямиком на кухню. Я захлопнул входную дверь, выехал в центр гостиной и оттуда наблюдал, как мой лучший друг достает из холодильника пиво. Я сидел не двигаясь и просто наблюдал за ним. Ждал.

Наконец Коннор покачал головой.

– Что? Какого черта ты хочешь, Уэс?

– Чего я хочу? Ты шутишь, мать твою?

– Господи, ты бросил бутылку мне в голову.

– Я промахнулся нарочно. Но раз уж мне удалось привлечь твое внимание, тебе придется со мной поговорить, черт побери. Что насчет Отем?

Коннор презрительно скривил губы.

– Разве дело в Отем? Вы же с ней практически перепихнулись накануне нашего отъезда на фронт, хотя я в это время находился в десяти футах от вас!

Я откинулся на спинку кресла: Коннор всё знал, и предательство причинило ему боль. Это всё объясняет. Я почти вздохнул с облегчением.

– Да, старик, это случилось, но это целиком и полностью моя вина, и мне жаль…

– О, Господи, Уэс, заткнись! Ты действительно думаешь, что я злюсь из-за этого?

– Ты же только что сказал…

– Мне плевать, что ты едва ее не поимел. Жалко, что ты этого не сделал. – Он уставился на бутылку пива, которую держал в руке. – Ты забыл, что я всё знаю. Знаю, что ты чувствуешь к Отем.

Я покачал головой.

– Я же тебе говорил, что написал те письма для тебя. Для вас с ней. Если я что-то и чувствовал к Отем, эти чувства умерли в Сирии.

– Ты врешь, чтоб тебя.

Я хотел было возразить, но Коннор навис надо мной.

– Как там было? «Для тебя я бы звезды с неба достал…»

Я замер.

– Ты… Ты читал?

– Конечно, – насмешливо ответил он. – Не помню всё стихотворение, в памяти полно провалов, но главное я запомнил. Ты написал, что любил ее со связанными за спиной руками. Что тебе не хватало смелости признаться.

– Я… Я думал, та тетрадь потерялась.

Коннор нахмурился.

– Ну, теперь-то она утеряна. Я пытался отправить ее Отем, но и с этой задачей не справился.

У меня кровь отхлынула от лица.

– В каком смысле «ты пытался»?

– Нужно было просто сохранить ее при себе. Привезти тетрадь домой и отдать Отем из рук в руки. Но я и здесь облажался. Моя голова… Мне казалось, я умираю.

– Что с ней случилось?

Коннор пожал плечами.

– Пропала. Я просил кого-то в вертолете… Не помню кого. Я просил отправить тетрадь Отем. Раз она до сих пор не получила посылку, значит, уже не получит.

Я вздохнул с облегчением, хотя и сожалел о словах, которые уже не смогу вернуть. Последнее стихотворение, которое я написал для Отем перед тем взрывом. Перед взрывом, отправившим меня в ад на земле.

Тогда я еще мог писать стихи.

– Итак, она ничего не знает, – проговорил я. – Ты еще любишь ее?

– А это имеет значение?

– Любишь или нет?

– Даже если бы любил, она твоя, Уэс. Она влюблена в твою душу, помнишь? Это ты, а не я. Она любит тебя. Я просто пустой сосуд, который ты наполнял словами, а Отем их пила. – Он снова отхлебнул пива. – Поэтично сказал, да?

Я подкатил кресло ближе к нему.

– Ты ее не любишь? Я спрашиваю не ради себя, а ради Отем. Она…

– Ты спрашиваешь, потому что отчаянно надеешься услышать отрицательный ответ, я это практически чую. – Коннор горько усмехнулся. – Ирония в том, что ты сидишь в инвалидном кресле и чувствуешь себя неполноценным, или что ты там себе навоображал, в то время как это я неполноценный человек. Я поверхностный болван, во мне нет души, достойной любви, кроме той, что дал мне ты.

– Неправда, – возразил я. – Ты сейчас несешь пьяный бред.

– Разве? Меня ей недостаточно. Я всегда был ее недостоин. Ты думаешь, я стану пытаться ее завоевать, заведомо зная, что Отем будет разочарована, потому что мне никогда не научиться подбирать правильные слова? Твои слова!

– Это же не значит, что у тебя нет души, ради всего святого! – Я откатился в кухню, чувствуя себя низеньким и прикованным к креслу, в то время как Коннор нависал надо мной. – Слушай, это была дурацкая затея, и мы зашли слишком далеко, но ты этого хотел, старик. – Ты хотел Отем, и ты был готов на всё… даже вступить в армию, лишь бы доказать, что ты ее достоин. Ты не можешь просто уйти…

Коннор издал лающий смешок.

– Я потратил всю свою проклятую жизнь, доказывая, что на что-то способен.

– Это тоже чушь, – возразил я. – Ты был счастлив, пока не попытался стать тем, кем не являешься…

– То есть тобой. Я хотел быть тобой.

Я потрясенно уставился на него.

«Мной?»

Коннор Дрейк хотел быть бедным парнем, с которым даже родной отец не захотел остаться?

– Мне хотелось иметь то, чем владел ты, – сказал Коннор. – Мыслить глубже. Соблазнять женщин умными мыслями и словами. Быть кем-то большим. Все вокруг хотят, чтобы я был значимее, чем я есть, и я раз за разом их разочаровывал. Снова и снова я портил всё, за что брался. – Коннор повесил голову, казалось, вся злость из него вышла. – И больше всех я подвел тебя.

– Ты меня не подводил, – заверил я его, подъезжая ближе.

– Если бы не я, ты бы до сих пор мог ходить.

– Ты спас мне жизнь в Сирии. Мне рассказали. Если бы ты не остановил кровотечение…

– Спас тебе жизнь? – Коннор нахмурился, покачал головой и глотнул пива. – Я поджег дом, а потом втянул тебя внутрь. Что за герой.

– Я записался в армию по своей воле. И на той дороге я сделал то, что должен был, как солдат и как твой друг. – Я схватил его за руку. – Я бы поступил так снова, старик. Я бы сделал это еще раз.

Коннор уставился на меня покрасневшими глазами.

– Всё кончено, Уэс. Всему конец.

– Что кончено?

– Между Отем и мной. Между тобой и мной. Амхерст. Бостон. Это… – Он взмахнул рукой, указывая на квартиру. – Всё кончено. С меня хватит.

Он пошел в гостиную, и я покатил за ним.

– Коннор, подожди.

Он вдруг развернулся.

– Ты же видел сегодня Отем? Видел, как она на тебя смотрела? Я едва сдержался, чуть было не рассказал ей всю правду.

«Как она на меня смотрела…»

– Но я испугался, что и тут всё испорчу. Я не знал, какими словами это объяснить. – Его тон смягчился. – У тебя есть нужные слова, Уэс. Ты можешь рассказать ей правду так, чтобы она поняла. Скажи ей, что любишь ее. Хоть раз в жизни используй возможность стать счастливым.

– Слишком поздно, – прошептал я. – Она меня возненавидит.

– Возможно, какое-то время она будет тебя ненавидеть. – Коннор вздохнул. – Как хочешь, старик. Делай что хочешь. Я устал портить тебе жизнь.

Он зашагал по коридору к своей спальне.

– Господи, Коннор, подожди! Ты ничего не испортил.

– Очень мило с твоей стороны пытаться поддерживать меня даже сейчас, но против фактов не попрешь: ты бы не сидел сейчас в этом проклятом кресле, если бы не я, и все это знают. – Он обернулся, посмотрел на меня поблескивающими глазами. – Это правда, и Богом клянусь, я даже смотреть на тебя не могу, Уэс. Мне невыносимо тебя видеть.

Я замер, похолодел, а Коннор отвернулся и пошел дальше.

– Коннор, подожди! Поговори со мной или поговори с кем-то еще. Ты тоже пострадал. Мы навидались там такого, что… Это не ты говоришь…

«Ты изменился, и я тебя совершенно не узнаю».

Дверь его комнаты закрылась: не было громкого хлопка, только тихо, решительно щелкнул замок. Я подкатился к двери и забарабанил по ней кулаком.

– Коннор, открой! Поговори со мной. Открой эту чертову дверь!

Молчание, только слышался шорох выдвигаемых ящиков комода. Страх впился в меня холодными когтями. У Коннора до сих пор остался его служебный пистолет? Он его ищет? Неужели всё так плохо, а я ничего не замечал?

Я подергал ручку, потом снова саданул по двери.

– Дрейк! Я не шучу. Неважно, что думают все остальные. Я говорю то, что думаю сам. Никто не тянул меня за руку, я добровольно вступил в армию. Мне нужны были привилегии, которые она давала, и я подписал бумаги. Это мое ранение, и я сам в ответе за то, как его получил. Никто не должен мне указывать, как мне надлежит чувствовать себя по этому поводу, черт возьми, даже ты! А я говорю, что это не твоя вина. – Я снова ударил по двери кулаком. – Будь ты проклят, Дрейк, открой дверь!

Дверь распахнулась, и на миг я потерял способность дышать. В руке моего друга была сумка, а не пистолет.

Коннор посмотрел на меня, очевидно, увидел на моем лице облегчение и скривил губы.

– Боже мой, Уэс, ты и впрямь думал, что я собираюсь покончить с собой? Серьезно?

Он отрывисто хохотнул и обошел мое кресло.

Я поехал за ним.

– Значит, ты уходишь? В час ночи?

Коннор пожал плечами, забрал со столика свои ключи и бумажник.

– Дом теперь твой. Пусть родители думают, что всё в порядке.

– Коннор…

– Они отдали мне мои шесть миллионов. Полагаю, я продемонстрировал достаточную степень ответственности. Наконец-то. Я перевел немного денег на твой счет, можешь использовать их для оплаты учебы… а не хочешь, не используй. Делай что хочешь.

– Мне не нужны твои деньги.

– Поздно, – фыркнул Коннор. – У меня хорошо получается разочаровывать окружающих.

– Неправда. Куда ты пойдешь?

Он сдернул с вешалки куртку.

– Мне надоело жить чужими жизнями, подстраиваясь под ожидания других людей. Я устал жить по чужой указке. Я начинаю всё сначала. Стираю все слова, Уэс.

Я отчаянно попытался придумать что-то, чтобы его удержать.

– Думаешь, сбежав, ты всё исправишь?

– Я ничего не могу исправить! – рявкнул Коннор. – В том-то и проблема, черт возьми! И я не могу жить, изо дня в день наблюдая, что я с тобой сделал.

– Со мной всё хорошо, – проговорил я сквозь зубы. – Или будет хорошо. Только не делай этого. Не…

«Не уходи».

Я стиснул зубы, чувствуя ком в горле.

– Ты же мой лучший друг.

Коннор вздохнул, потом распахнул входную дверь.

– Расскажи Отем правду. Она разъярится, ей будет больно, но только поначалу. Она тебя любит и, поняв, что всё это время любила твою душу, она будет так счастлива… Скажи ей, что мне очень жаль. Если будет подходящий случай. – Он посмотрел мне в глаза. – Потому что мне жаль. Прости, Уэс. Мне очень жаль.

Затем он ушел.