Ручей вернулся в берега, превратив лужайку в скользкое болото. Нити водорослей, солома, рваный фартук, кусочки кружева и прочие предметы, зацепившиеся за сучки у берега и словно увлекаемые невидимым течением, вытянулись на воде идеально параллельно. Наводнение загнало пауков на деревья, и ветки теперь были сплошь увиты паутиной; по утрам, до того, как высохнет роса, паутина сверкала, как вуаль новобрачной.

Рубашка доктора Пичи по-прежнему была у меня. Я отнесла ее в кабинет директрисы и сунула в ящик, который та никогда не открывала. Возможность достать ее подвернулась через пару дней. Рубашка была еще влажной и пахла кошкой. И трупом, с отвращением подумала я. Я расстелила ее на столе. В нагрудном кармане что-то лежало: платок, на манер тюрбана обернутый вокруг узловатого предмета, оказавшегося небольшим эктоплазмоглифом. К предмету прилагалась сложенная записка; она помялась, чернила растеклись, но текст все еще можно было разобрать.

С тревогой и отвращением я выбросила записку в мусорную корзину вместе с рубашкой и платком, но потом достала и решила припрятать на случай, если «наш человек» появится: избавляться от улик глупо. Возможно, смерть доктора Пичи нарушила планы автора записки, а может быть, и нет.

Закрыть школу! Это недопустимо.

Ротовой объект был слегка поврежден, видимо, из-за удара о ветку во время наводнения; я разгладила шрамик и убрала объект в шкафчик, где хранились остальные.

Позднее в тот же день директриса ни с того ни с сего заявила:

– Представь, что Небесное Легкое унесло его в край мертвых, подобно тому, как Волшебника страны Оз в юности унесло в волшебный край на воздушном шаре. – С улицы доносился ритмичный стук лопаты о камень: садовник вычищал грязь из каретной. – Если предположить, что это так, теоретически его можно вернуть. Но вот что любопытно: похоже, смерть спасла ему жизнь. – Она бросила на меня пронизывающий взгляд. Если бы я верила, что небезразлична ей, то подумала бы, что она меня испытывает.

– Жаль, что у доктора Бида больше нет ученика, – осторожно отвечала я. – Теперь ему придется отложить выход на пенсию.

– Он снова расспрашивает малышей о занятиях, – проговорила директриса, отворачиваясь от окна. Взяла сухое перо и медленно провела им по промокашке. Острый наконечник в нескольких местах прорвал тонкую бумагу. – В том числе и Финстер, – добавила она. Я поняла, на что она намекает: не так давно Финстер с новым рвением взялась за свою кампанию по причинению вреда директрисе, словно торопясь отомстить ей прежде, чем та окажется вне ее (и чьей-либо) досягаемости.

Я отложила рукопись, которую вычитывала, и встала.

– С вашего позволения, я попробую его отвлечь, – проговорила я.

Она подняла голову и спокойно взглянула на меня.

– Нам нечего скрывать, – отвечала она, продолжая терзать промокашку.

– Ну, разумеется, – успокоила ее я, – я преследую исключительно эгоистичные цели. Меня мучат газы, и я хотела попросить у доктора лекарство от вздутия, которое, я знаю, он хранит в своей черной сумке. Конечно, если вы меня отпустите.

– Что за начальница заставляет стенографистку работать, когда ту мучают газы? – Улыбнувшись при мысли о моем приземленном недуге (чего я и добивалась), директриса отложила ручку.

Заманив доктора Бида на чай с пирожными, я заставила его прекратить расспросы малышни. Заговорив ему зубы, я проводила его до повозки, настойчиво усадила в нее и вернулась. Под удаляющийся стук копыт по гравию я плотно закрыла за собой дверь директорского кабинета, заняла свое место, и мы продолжили работу.

Через полчаса, не поднимая головы, директриса сказала:

– Ты смышленая девочка. Возьми доллар из моей сумки и купи себе какую-нибудь безделушку.

– Мне не нужны безделушки.

Она посмотрела на меня.

– Тогда купи что хочешь, дитя. По-твоему, мне интересно, как ты потратишь свои деньги? – Она отложила перо и встряхнула затекшей кистью.

– То, чего я хочу, за деньги не купишь, – ответила я. Она вскинула брови. – Я хочу, чтобы вы поручили мне больше ответственности.

– Неужели?

Я сцепила пальцы на коленях.

– Да, госпожа директриса.

Внезапно голос ее загустел, в нем послышался свист ветра.

– Грядет день, когда на твои плечи ляжет больше ответственности, дитя, хочешь ты того или нет.

– Что? – резко вскрикнула я, позабыв о манерах.

– Что? – повторила за мной директриса и, прижав к губам кусок марли, выкашляла красный цветок. Слегка размазав пятно большим пальцем, она нахмурилась рассеянно и нетерпеливо, словно по сравнению с другими ее неприятностями скорая смерть была лишь легким неудобством.

Услышав, как звякнуло стекло о стекло, она вытянула руку, не поднимая головы, и я подала ей стаканчик с успокоительным.

Сухая складка кожи меж ее бровей разгладилась, когда в дверь постучали. Мисс Тень приоткрыла дверь на маленькую щелочку и с извиняющейся скорбной миной просочилась в кабинет. (Она могла, конечно же, открыть дверь широко, но это было бы слишком для ее «я».) Она стремительно прошагала к столу директрисы, похрустывая коленями, достала из рукава веер слоновой кости и принялась с силой обмахивать ее.

– Нам следует запретить посещения. Они так изматывают вас!

– Школе необходима финансовая поддержка.

– Знаю, знаю, но что за… что за… унижение! Подумать только, что вы, занимаясь столь важной, столь необходимой работой, вынуждены угождать…

– Я никому не угождаю. – Она качнула ногой под столом, и телефонный аппарат на столе тихонько звякнул.

– Ну, разумеется, нет! Разумеется, нет! Я не так выразилась. Вы – само достоинство! Однако вы проявляете неслыханное великодушие, позволяя неотесанным отцам семейств и так называемым журналистам доводить себя до изнеможения – а я вижу, что вы измучены! – Мисс Тень захлопнула веер и извлекла из другого рукава платок, промокнув им краешек глаза. Затем она опустилась на колени. – Позвольте, я расшнурую ваши ботинки и разотру ноги.

Директриса откинулась на стуле и, прикрыв один глаз, устремила холодный взгляд другого на ореол редеющих рыжеватых волос, сквозь которые ясно просматривался череп ее подчиненной. Я же мысленно перенеслась в узкие коридоры, высокие галереи, световые колодцы и бездонные вентиляционные шахты, кухонные лифты, чуланы и чердаки. Дневная суматоха улеглась. Школа наполнилась вечерними звуками. Я сделала еще глоток успокоительного и открыла горло другому миру. Холодный ветер со свистом вырвался из моего рта и затуманил стекло.

Я хотела сказать «из ее рта». Что за странная оговорка. Но, как я уже говорила, я стала очень хорошо угадывать ее чувства. Как будто на самом деле они принадлежали мне.