Дорогая мисс Мина Харкер !

Кажется, я слышала голос матери. Я шла по коридору, с удовлетворением слушая, как за дверью выворачивает младшеклассников в намордниках. Тут дверь распахнулась, и наружу вырвалась какофония звуков, в которой мне удалось различить знакомые голоса. Из класса вылетела Финстер с развевающимися ватиновыми лентами во рту и диким выражением лица. Эта картина заставила меня задуматься.

Цитируя одного настырного газетного репортера, который в последнее время преследует меня буквально по пятам, к чему тревожить блаженный покой усопших и выуживать у них секреты, если полно живых людей, готовых исповедаться в своих тайнах буквально на каждом углу? К чему ждать, пока опустится Покров, чтобы прислушаться к тому, что говорят люди? Зачем так цепляться за мертвых, когда живые нуждаются в помощи? И так далее, и тому подобное.

Только что я очень долго смотрела на пламя свечи (ее остаточный образ – голубоватое пламя – до сих пор танцует и скользит по листу, где я сейчас пишу эти строки). Кто-то тихо рычит в моей глотке. Или храпит. Я слишком устала. Прошлой ночью ко мне в комнату во сне вошел ученик, помочился на одну из моих лучших шляпок и ушел, прежде чем я успела стряхнуть с себя оцепенение и выгнать его вон.

По крайней мере, я думаю, что он ходил во сне.

Лунатизм у нас здесь не редкость.

Как бы то ни было, до самого рассвета я больше заснуть не могла.

Правда в том, Мина, что живые – те же мертвые, просто не прошедшие инициацию. Живые, как и мертвые, могут быть мудрыми, ранимыми и жестокими. Но я не говорю с покойниками, потому что те мне дороги. В этом мое отличие от большинства медиумов и одержимых духами: не горе толкает меня к этой пропасти, не желание перебраться на другой ее берег, где ждут нас возлюбленные, которых мы потеряли. Не горе и не гнев. Я просто…

Я просто хочу знать.

Но что? Что я хочу узнать?

Каково это – существовать. Вопреки распространенному мнению, лишь мертвые могут поведать нам об этом. Лошадь не может рассказать о том, что значит быть лошадью. Нет, плохой пример. А хороший не идет в голову. Но неважно. Понимаете ли, Мина, для того, чтобы описать то или иное состояние, нужно выйти за его пределы; мы не можем сказать, как выглядят наши глаза, каков язык на вкус, как звучит слушание. Мы не можем познать познание или сказать, о чем говорит говорение. Чтобы жизнь стала понятной, она должна прекратиться. Жестокий парадокс заключается в том, что тогда не останется никого, кто бы засвидетельствовал результаты наших исследований, но всем нам не помешает немного смирения.

Для меня это лишь небольшая техническая сложность.

Поэтому я спрашиваю (ведь вы тоже мертвы, а, следовательно, не станете возражать, если я задам этот вопрос): что значит быть живым? На что это похоже?

На что похож мир?

Кто мы?

Одним словом: что все это значит?

Но погодите, звонит телефон, и…

Только что у меня состоялся неприятный разговор с одной из наших попечительниц. В первые пять минут я даже не поняла, о каком именно ученике идет речь, и, предположив, что дело не представляет важности, решила продолжить разговор, не прояснив этот момент. Когда же из моих ответов стало ясно, что мы говорим о разных вещах, попечительница чуть не бросила трубку. Прискорбно, что я ошиблась, но меня тоже можно понять – не могу же я знать всех учеников поименно! Однако моя собеседница заявила, что этого мальчика я помнить должна – можно подумать, умерев, тот совершил нечто выдающееся или оригинальное! Когда я попыталась донести до нее, что у меня есть дела поважнее, чем беспечность одного довольно посредственного ребенка, навлекшая на него смерть, дама на противоположном конце провода пришла в неистовство. Поскольку по природе своей я авторитарна и легко выхожу из себя, я едва не послала ее к черту, но вовремя вспомнила о чеке на круглую сумму, который школа получала от нее каждый год осенью, и принялась поспешно заверять ее, что никто из учеников больше не погибнет. Впрочем, боюсь, мои заверения прозвучали не слишком искренне и даже нелогично, ведь разве могу я воспрепятствовать топору палача, опускающемуся на шею, которая сама под него подставляется? Это еще никому не удавалось.

Знали бы вы, Мина, как тяжела для Искателя необходимость заботиться о финансах!

Когда мы обе слегка остыли, я поинтересовалась, как она узнала о случившемся. Оказалось, об этом написали в газете, причем в довольно известной; раньше моя школа в таких популярных изданиях не упоминалась, и в глубине души я возликовала. Хотя происшествие и выставило нас в не лучшем свете, любая огласка означает, что о моих теориях узнает больше людей… Я хочу, чтобы они распространились.

Впрочем, это и неудивительно. Умирая, мы задумываемся о своем наследии, а я умирала всю свою жизнь.