Отрывок из «Наблюдений очевидца»

Тема орнаментальной скульптуры естественным образом подводит нас к теме моды, ибо любой, кто хоть раз видел капор, цилиндр, юбку с кринолином или жабо, подтвердит, что между конструкцией этих предметов и скульптурой много общего. В Специальной школе костюмы учеников и преподавателей нередко состоят из довольно любопытных деталей. Язык не повернется назвать их одеждой, так как они гораздо больше похожи на человеческие изобретения из других сфер: стропы, экраны, ветроотражатели, воздушные змеи и коинобори . Некоторые из них, очевидно, нужны для камуфляжа; другие выполняют защитную функцию, как средневековые доспехи или костюм пчеловода. Есть и такие, что представляют собой орудие для самонаказания или умерщвления плоти – носителю приходится двигаться в них с чрезвычайной осторожностью. Многие из элементов костюма, очевидно, используются в профессиональных целях, то есть для общения с мертвыми. К таким, например, относятся надувные пузыри, пришиваемые к подкладке воротников – в них хранится дыхание на случай чрезвычайной ситуации; к той же категории можно отнести марлевые сетки, неводы и корзины для сбора эктоплазмы; телескопические конусы из вощеной или обычной бумаги на каркасе из китового уса, пристегивающиеся ко рту или, после произведения с ними небольших манипуляций, к уху. (Конусы эти порой достигают восьми футов в длину, а их носителям требуются ассистенты, чья единственная задача – поддерживать широкую часть конуса при помощи шеста, на конце которого находится что-то вроде изогнутого мягкого седла.)

Некоторые костюмы учеников украшены развевающейся бахромой и кисточками; впрочем, сделано это явно не с декоративными целями. При взгляде на них возникает тревожное ощущение, что носящий костюм постепенно рассредоточивается в пространстве, распыляется на частицы, смешиваясь с воздухом. Тончайшие нити бахромы, колышущиеся от малейшего дуновения ветерка, щекочут верхнюю губу еще долго после того, как обладатель костюма покидает помещение. К другим приделаны шпоры из китового уса, к ним крепятся флюгеры, паруса и флажки. Объемные внешние элементы костюмов – не редкость. Это могут быть дополнительные съемные рукава, многоярусные эполеты, тенты от дождя, фартуки, капюшоны, турнюры, рюши, кушаки. Если носителю хочется переместиться, все эти ярды ткани приходится собирать, поднимать и переносить, что представляет собой довольно трудоемкое занятие. Отдельные элементы настолько громоздки и тяжелы, что вовсе препятствуют движению, делая его невозможным. Помню, одна из таких конструкций напоминала покосившийся стог сена, к которому пристегнули крошечного малыша, словно тот был довеском к нему, а не наоборот. Некоторые предметы надлежало крепить к мебели, архитектурным элементам здания (стойкам перил, например) или к другому человеку (который не всегда был доволен этой ролью). Другие, напоминающие паруса, раздувались на ветру, и их неосторожного обладателя уносило и волокло до тех пор, пока на его пути не вырастала стена или живая изгородь. А некоторые предметы были настолько малы – например, крошечный лоскуток ткани, особым образом обернутый вокруг ушной раковины или кончика пальца, – что носившие их, по сути, оставались голыми, хоть на них и было казенное белье – толстое, кусачее, выдаваемое всем ученикам при поступлении, чтобы защитить их от разгуливавших по школе жестоких сквозняков. Были и предметы, полностью скрытые от глаз; их помещали внутрь (оборачивали вокруг языка или зуба, например), носили в руке, а некоторые вовсе не имели физической формы и состояли лишь из запаха мокрой шерсти, идеи платья, четко сформулированной в голове, или повторяемого через регулярные интервалы описания красивейшей, но смертельно опасной шали, вышивка на которой была выполнена шелковыми нитками, вымоченными в яде; соприкасаясь с кожей надевшего шаль, яд выделялся и просачивался в организм.

Время от времени тот или иной наряд сопровождался возгласами негодования: «Не может быть!», или: «Враки!». Потом мне объяснили, что костюмы, вызвавшие столь бурную реакцию, были не просто одеждой, а предположениями, провокациями, гипотезами, слухами и клеветой. Некоторые из них были спроектированы специально, чтобы доказать несостоятельность костюма другого ученика, открыто возразить ему, спародировать или педантично исправить многочисленные мелкие неточности. Другие – и такое встречалось часто, если не повсеместно – были призваны доказать несостоятельность самого ученика, ибо одним из краеугольных принципов Специальной школы считалось представление о том, что «я» – иллюзия, которую надлежит систематически развеивать. Так, например, я видел ученицу, передвигавшуюся внутри каркаса из китового уса на колесиках, к которому было приделано столько шторок, ламбрекенов и экранов, беспрестанно открывавшихся и закрывавшихся, что малышку внутри этой конструкции было просто не видно. Разумеется, сама конструкция выглядела очень заметной, но человек внутри нее – нет. Впрочем, ученики Специальной школы носили костюмы не для того, чтобы произвести впечатление на наблюдателей.

Бывало и так, что костюм употреблялся в сослагательном наклонении, как будто его обладатель хотел своим видом показать: «Если бы я решил нарядиться сегодня, то сделал бы это так, но, разумеется, я этого делать не буду, ибо никакого «я» не существует». Эта фраза, пожалуй, применима к моде в принципе, но я впервые обратил внимание на это свойство моды именно здесь, в Специальной школе, так как ни в каком другом месте костюмы не были столь необычными, а население столь малочисленным и изолированным. Новые стили возникали здесь молниеносно. А может, школа изменила мои представления о моде так же, как изменила мои представления о языке. С тех пор как я побывал там, я больше не могу без ужаса взирать на корсет на китовом усе – тот представляется мне не иначе как уменьшенной портативной версией «железной девы». Любая траурная шляпа для меня теперь – слуховой аппарат.

К слову, о шляпах. В Специальной школе можно увидеть такое разнообразие шлемов, намордников и прочих головных уборов, что любой шляпник растеряется. Среди простейших можно отметить овальный лоскут черного тюля, натянутый на проволочный каркас; это приспособление с помощью проволоки крепится к сбруе, надеваемой не только на шею, но и на плечи так, чтобы полностью скрыть лицо носителя.

Помню еще один головной убор усложненной конструкции, состоящий из центрального каркаса, от которого отходили многочисленные тонкие проволочки, присоединенные к крошечным полоскам бумаги с напечатанными на них словами и фразами; вероятно, то были вырезки из книг. Голова внутри этого сооружения, напоминавшего трепещущую шляпку гриба или белую головку одуванчика диаметром не менее пяти футов, казалась не более чем тенью. На изготовление его, должно быть, ушло несколько дней, но я лишь однажды видел, как его надевали, и когда в конце дня (тихие мгновения которого были наполнены тревожным шепотом) носитель снял его, поднес к нему спичку и бросил горящий убор на дорожку, покрытую гравием. Головной убор мягко подпрыгнул, расцвел пламенем и мгновенно сгорел.