10. Последнее донесение (продолжение)

Вот как все произошло.

Все было готово к визиту инспектора. В каждом классе дети изображали, что усердно занимаются своим делом. Самым покладистым из духов выдали сценарий и проинструктировали, что и когда говорить; самых строптивых учеников отправили на игровое поле. Поэтому я ничуть не забеспокоилась, когда, поднявшись в кабинет принять стаканчик болеутоляющего, увидела, что дверь открыта, а за ней маячит вездесущая мисс Тень и держит в руках мужскую шляпу с таким нелепо торжественным видом, будто это не шляпа, а святые мощи.

Из кабинета выскользнула белая кошка и скрылась в коридоре. Я услышала, как кто-то – ты – спокойно произнес: «Она сейчас придет». Я вошла в кабинет; мне навстречу шагнул незнакомый мужчина в плохо пошитом костюме, выдающем в нем мелкого чиновника – инспектор, надо полагать. Он протянул руку для рукопожатия.

– Я бы хотел обойти территорию, разумеется, посетить занятия, – проговорил инспектор, – а также увидеть ваши бухгалтерские книги. Но сперва позвольте прояснить некоторые слухи, которые ходят вокруг вашей школы. Как вы, наверное, знаете…

За спиной у меня раздалась какая-то возня, и я обернулась. Мисс Тень удерживала дверь, которую невидимая сила толкала с противоположной стороны.

– Да нет же, дерзкое ты создание, я тебя не пущу! – воскликнула она. – Ишь чего вздумала! Немедленно возвращайся на занятия!

Послышался стук, звуки борьбы, затем мисс Тень громко вскрикнула, а из-за двери высунулась голова Финстер с болтающимися косичками.

– Я должна… у меня есть сведения… – Прежде чем мужская рука успела схватить ее за ухо и утащить, она успела выпалить: – …против директрисы! – Последний возглас прозвучал на удивление громко, учитывая, что мистер Мэллоу успел оттащить ее довольно далеко по коридору и зажимал ей рот рукой.

Инспектор уставился на меня и с извиняющейся улыбкой, больше похожей на гримасу, произнес:

– Полагаю, нам стоит ее выслушать, что скажете?

– Ни в коем случае! – отрезала мисс Тень, потирая ушибленную лодыжку, но потом увидела выражение моего лица, поспешно открыла дверь и окликнула мистера Мэллоу. Тот притащил Финстер обратно так же быстро, как утащил, и поставил перед инспектором.

Ссутулившись и повесив голову, та стояла между мистером Мэллоу и мисс Тенью. Стоило ей добиться своего, и ее наглость разом улетучилась, уступив девичьей робости, хотя обычно робость была ей совершенно не свойственна. Как и что-либо девичье.

– Чем же вам не угодила директриса Джойнс, юная леди? – спросил инспектор. Взгляд Финстер метнулся ко мне. – Не бойтесь, вы под моей защитой. Говорите, как есть, не выдумывайте, и никто вас не обидит.

– Она п-п-п-пугает меня, – пробормотала девочка. – Следит за мной. Неужели обязательно следить за мной постоянно, каждую минуту? Еще она дарит мне всякое. Вещи.

– Какие вещи?

– Странные. Страшных маленьких кукол из грязных старых палок, всякое такое. Они п-п-п-п… – она закусила губу, притворяясь невинной деточкой, – п-пугают меня.

Я видела, что она притворяется, но мне все равно стало обидно; глаза наполнились слезами, а плакать мне совсем несвойственно. Легкая обида, разрастаясь, разбередила старую рану. Я снова вспомнила кроликов.

– Что-то еще, дитя? – спросил инспектор.

Ну конечно, она не любит меня; я даже ей не симпатична. Я же отняла у нее мать. И неважно, что та была матерью в лучшем случае равнодушной. Моя тоже была равнодушной. Мне это было неважно.

– И… и… на гимнастике она меня трогает. – Тут я подняла голову.

– О! Директриса Джойнс прикасается ко всем ученикам, исправляя их позу, регулируя ширину раскрытия рта и так далее, – сказала в мою защиту мисс Тень.

– Но мне не нравится, когда меня трогают! И я не хочу, чтобы она меня трогала! Не хочу, не хочу! – Тут голос Фин-стер сорвался, опустился на целую октаву, и я вдруг услышала голос взрослого мужчины. Спохватившись, девочка вернулась к своему детскому тембру, но я успела понять, с кем имею дело.

Я узнала своего врага.

Забывая, что все это я уже видела, я проживаю эти события заново с той же ясностью, что и впервые. Веду себя так, будто исход не предрешен, а ужасное может и не случиться. Будто прошлое – бескрайняя равнина, а не плотная бумажная масса, по которой я ступаю по собственным чернильным следам, неизбежно приближаясь к моменту, когда маленький рот Финстер откроется и из него прозвучит голос моего отца.

Его голос пронзил меня насквозь, словно моя кожа, плоть, кости, костный мозг, мои кровь и вода служили не препятствием ему, а приглашением. (Ты наверняка помнишь, как я говорила нечто похожее о лице своей матери; в этом случае эффект был другой.) Не уши мои узнали его; его голос хлынул мимо ушей в места куда более глубокие. Я почти успела забыть его звук, когда он достиг моих внутренних органов. Но мои почки вспомнили его. Двенадцатиперстная кишка вспомнила, сердце вспомнило. Мочевой пузырь вспомнил и выпустил тонкий фонтанчик мочи в исподнее. Толстая кишка вспомнила, и содержимое ее, в течение нескольких часов спокойно продвигавшееся к выходу, всего за пару секунд встало комом. Вспомнили его и другие, более пристойные части тела, но ни одна не обрадовалась.

– Это сказала не девочка! – воскликнула я и оглянулась в поисках поддержки.

– Вот как, – отвечал инспектор, и не будь я так расстроена, озадаченное выражение его лица могло бы меня насмешить, – а кто же?

Я сложила на груди дрожащие руки, плотно прижав их к ребрам.

– В целом, я не удивлена. Мой отец никогда не мог довести до конца ни одно дело.

У инспектора вырвался нервный смешок.

– Хотите сказать… это призрак вашего отца?

– Говорит устами девочки, да, – кивнула я, хотя мой голос сорвался, ибо уже тогда я почувствовала, что допустила ошибку.

Инспектор помрачнел.

– На мужской голос было не похоже.

– Тому, на что способны голосовые связки ребенка, есть предел, – услужливо подсказала мисс Тень, но я бросила на нее гневный взгляд, и она замолчала. Я была слишком взбудоражена и не собиралась тратить время на убеждения и объяснения.

– Зачем она все это говорит? – промолвил отец тонким голоском, притворяясь маленькой девочкой. – Что это значит? – Поддавшись на его уловку, я занесла руку, и Ева отпрянула. – Не позволяйте ей бить меня! – Ее голос потрескивал, как пламя.

– Никто не тронет тебя, дитя мое, – успокоил ее инспектор. – Ты в полной безопасности. Директриса Джойнс, бога ради, возьмите себя в руки.

– Можно подумать, в моем неравнодушии к этому ребенку есть злой умысел! – Впервые со времен кроликов я вслух призналась в неравнодушии к кому-то и чему-то, помимо своей работы. При этом в моей груди что-то разверзлось. Может, лопнул легочный сосуд, но мне показалось, что это сердце. Я, конечно, понимала, что врежу себе, но не могла остановиться и продолжала чернить свое имя. – Лучше поставь мне в вину всех детей, к которым я равнодушна! Но нет, жестокость тебе по душе; боль тебе нравится; это нежность ты хочешь растоптать, нежность тебе ненавистна… – Тут мою тираду прервал приступ кашля, я достала носовой платок и закрыла им лицо. Никто не смел заговорить, пока я не прокашлялась.

В тишине, пока я вытирала с губ кровь и мокроту, тонким детским голоском вновь заговорил отец:

– А когда я лежу в кровати, она…

Тут я кинулась к Финстер, намереваясь зажать ей рот рукой. Я не желала слышать больше ни одного хитрого, коварного, лживого слова; не могла позволить ей продолжать. При этом край моей шали взметнулся и зацепился за масляную лампу. Я потянулась к лампе, надеясь поймать ее в воздухе, но лишь толкнула ее сильнее, и та упала на пол. Со стороны, возможно, казалось, что я сделала это нарочно. Пламя вспыхнуло у ног девочки, ее закапанные маслом юбки загорелись, она увидела мою занесенную руку и с криком, который на этот раз точно принадлежал ей самой, нырнула в собственную глотку.

Я говорила это много раз, но повторю еще раз: в краю мертвых мир выглядит таким, каким мы его описываем, поэтому рассказывать историю о прошлом, не проживая прошлое заново, невозможно; причем проживать его приходится не как воспоминания, а как текущие события. Поэтому говоря «нырнула», я имею в виду «ныряет прямо сейчас»; говоря, «что слезы брызнули у меня из глаз», имею в виду «слезы льются сейчас»; говоря «я бросилась за ней», имею в виду «я отправляюсь за ней сейчас; гляжу на оставшуюся от нее дыру, попрежнему мерцающую в воздухе, отворачиваюсь и ныряю в собственную глотку. Я падаю, я лечу, я проглатываю себя…»