Когда я вышла из кабинета директрисы, Другая Мать ждала в коридоре, как будто никуда и не уходила и стояла там все время, что я была внутри – терпеливо и неподвижно, почти как неодушевленный объект.

– Быстро ты, – произнесла она с легким неодобрением. – Теперь ты заслужила право называться ученицей, и надо сказать, я удивлена, что это тебе удалось. Мало того, одному богу известно, каким образом, но ты стала личной помощницей директрисы. – Жестом пригласив меня следовать за ней, она зашагала по коридору и бросила через плечо: – Сказать по правде, я поначалу не разглядела ничего особенного в твоей маленькой, убогой и невнятной персоне, но, кажется, придется изменить свое мнение о тебе. Директриса не раздает привилегии направо и налево.

– Советую вам изменить не только свое мнение, но и поведение, – отчеканила я сурово, хоть суровость моя несколько не вязалась с тем фактом, что мне пришлось бежать по коридору вприпрыжку, чтобы преодолеть разделявшее нас расстояние. Услышав из собственных уст столь бесцеремонное высказывание, я чуть было не рассмеялась. Но стенографистка самой директрисы определенно могла рассчитывать на более учтивое обхождение, чем обычная ученица. Я решила воспользоваться своим привилегированным положением. – Для начала вы могли бы принести мне мой чемодан, который вы почему-то отдавать не хотите! Зачем такому человеку, как вы, мог понадобиться мой жалкий скарб? Может, вы с самого начала подозревали, что я смогу проявить себя? Если так, вам следовало бы вести себя подобающе, ибо та, кто служит ухом самой директрисы, безусловно, может рассчитывать на уважение тех, кому не посчастливилось занимать аналогичную должность, хотя до какого-то статуса благодаря своей длительной, но не факт что выдающейся, службе они, безусловно, поднялись. – Тут я и впрямь рассмеялась, словно над чужими словами. У меня снова возникло чувство, что кто-то другой помогает мне, что я нужна и желанна в этих стенах. Это чувство мне приходилось испытывать крайне редко.

– Ты совершаешь глупую ошибку, – ответила Другая Мать, вздрогнув от моего смеха, – если думаешь, что так скоро попав в кабинет директрисы, ты так же скоро сможешь заручиться ее доверием. Не исключено, что она допустила тебя к себе, чтобы держать под наблюдением. Не удивлюсь, если она с самого начала поняла, что от тебя добра не жди, но решила дать тебе второй шанс, прежде чем выставить вон. Но… – она поджала губы так, что те почти исчезли, – не мне судить.

Дальше мы шли молча. Она провела меня по узкому кривому коридору, который вел в широкий холл с рядами закрытых дверей по обе стороны. Заметив в конце его круглое окно, в которое бил ветер и дождевые струи, я поняла, где нахожусь: мы приближались к кабинету Другой Матери, но заходили с другой стороны. «Стенографистка безошибочно ориентируется в лабиринтах школы уже в первый день своего пребывания», – удовлетворенно подумала я.

Другая Мать тем временем произнесла:

– Ты права в том, что выделив тебя подобным образом, директриса оказала тебе редкую честь, и даже я испытываю некоторое благоговение при мысли об этом. Однако благоговею я не перед тобой, а перед милостью, которую тебе оказали. С твоей стороны ошибкой было бы думать, что твое положение дает тебе право пользоваться привилегиями и раздавать приказы людям, доказавшим свою ценность… – тут она выудила из ридикюля ключ и сердито вставила его в замок, – годами преданной службы, как ты совершенно верно сказала. Здесь все по-другому: чем выше твое положение в школе, тем меньше ты заметна. Сказать по правде, лучшие ученики настолько незаметны, что вовсе исчезают, хотя присутствуют в списках и на перекличках: от них остается лишь платье, полость в форме ученика, а голос их тише, чем у букашки.

Она распахнула дверь, и я зашла вслед за ней в кабинет, показавшийся мне теснее и мрачнее, чем днем; здесь стоял густой кошачий дух.

– Вам-то, конечно, удобнее, чтобы я вас слушалась и не высовывалась, – ответила я. Другая Мать тем временем открыла шкаф и стала рыться в ворохе одежды и другого хлама. Чего там только не было: фехтовальная маска, силки, шляпная болванка. – Но, с вашего позволения, я буду слушать директрису. Или себя, раз уж на то пошло, а не полагаться на советы человека третьестепенного, который, возможно, поставил себе цель нарочно ввести меня в заблуждение, а если и не так, то может просто не ведать, что говорит.

О, я бы все отдала, чтобы говорить так всегда. Речь моя была гладкой и ровной, как напечатанные строчки; я ораторствовала, как политический деятель.

– Третьестепенного? – Она бросила на меня гневный взгляд из глубин шкафа. – Разве так говорят со старшей наставницей, при виде которой у тебя должны подкашиваться коленки? Лучше молчи! – Наконец она нащупала ручку моего чемодана, погребенного под грудой хлама. – Если я и не понимаю до конца намерения директрисы, то лишь потому, что они непонятны никому, включая несмышленых девочек, которые ничего не знают, но слишком много о себе возомнили. – Она поднатужилась и вытащила чемодан, выдернув вместе с ним зонтик и несколько лент. – Вот твой багаж. Зря ты решила, что он мне зачем-то понадобился. Напротив, я рада от него избавиться и с нетерпением ждала, когда ты окажешь мне честь забрать его. – Она бросила чемодан к моим ногам и добавила: – Достань из чемодана все, что хотела бы оставить, и сдай его на хранение. Вряд ли он влезет в твою тумбочку. – Она отошла назад и сложила руки на груди.

– А я уж думала, что больше его не увижу. – Я схватилась за ручку, взяла чемодан и заковыляла к двери, с трудом удерживая равновесие. На пороге я обернулась. – Прошу прощения, если допустила оплошность – эту и другие с тех пор, как приехала сюда. Я не знаю, как у вас тут все заведено, это верно, но как прикажете всему учиться, если вы меня не научите? Возможно, однажды в моих силах будет помочь тем, кто оказался достаточно предусмотрительным и помог мне.

Другая Мать промолчала, но открыла передо мной дверь – хотя та и так была открыта – и придерживала ее, пока я не вытащила чемодан в коридор.

Тот, казалось, потяжелел, и таща его в спальню, я не могла отделаться от иррациональной мысли, что Другая Мать положила – подложила – в него что-то, что может меня опорочить. Я опустила его на пол, щелкнула замками и подняла крышку.

В лицо мне взметнулось облако перьев и шерсти, сверкнули когти; я опрокинулась назад, опершись на ладони. Кот – а это был кот – мгновенно умчался, оставив поверх моих вещей отпечаток своего тела, ворох кровавых перьев, клочья своей белой шерсти и две крохотные, судорожно сжатые птичьи лапки.

На секунду оцепенев от ужаса, я поняла, что случилось, и поняла, что все произошедшее совершенно невинно (насколько может быть невинным незаконное проникновение и убийство). Другая Мать рылась в моем чемодане и, видимо, оставила его открытым, а позже закрыла, не заметив, что кот поймал птицу и нашел уютное местечко, чтобы расправиться с ней и съесть. Я перебрала свои вещи, припорошенные окровавленным пухом – ночную рубашку в цветочек, тесноватую в груди, которую мне все равно не разрешили бы здесь носить; маленького плюшевого ослика по кличке Доу, весьма потрепанного; несколько книг (на одной по-прежнему красовалась печать библиотеки Бруклинской академии для неблагополучных девочек). Мои пожитки казались такими убогими, жалкими, стыдными. Зачем я взяла эти вещи с собой? Я выкинула все, что было внутри. Сдала чемодан на хранение. Он, наверное, и ныне там.

В ту ночь я лежала под простыней, подоткнутой так туго, как будто меня перебинтовали, и никак не могла уснуть. Я прислушивалась к незнакомым звукам, всматривалась в темноту за высоким незанавешенным окном, где шевелились и подрагивали шелестящие ветви. Слезы в правой и левой ушной раковине остывали одновременно. Иногда по виску скатывалась новая слеза и попадала в ухо. Ослик Доу, мой милый ослик Доу! Мне казалось, я убила его и при этом сама стала жертвой; мне казалось, что школа заставила меня сделать это. Но постепенно печаль ушла. Я чувствовала, как выдохи невидимо клубятся в воздухе над моей кроватью и сменяются вдохами. Кто-то вошел в открытую дверь и внес лампу; длинные треугольники света скользнули по полу, по моей кровати, изгибаясь, заползли на стену, промелькнули под потолочными балками и скрылись. «Она приехала. Она еще не доказала свою ценность, но школа узнала свою хозяйку, – проговорила я про себя о себе. – Она улыбается. Ложится щекой на подушку. Она засыпает».

Я улыбнулась. Легла щекой на подушку. Я уснула.

Так завершился мой первый день в Специальной школе.