5. Последнее донесение (продолжение)

Но если все мы мертвы, к чему спешить, пытаясь поймать девочку, которая, сколько бы я ни бежала вперед по тропе, возникающей из моих слов, остается [неразборчиво]. И все же… поэтому я и цепляюсь […] если бы я только […].

[Шорох, шаги, учащенное дыхание.]

Но неужели я все-таки [неразборчиво]?

Но погоди-ка – есть все же способ определить! Если я мертва, моя преемница с минуты на минуту откроет для меня свое горло, чтобы я напомнила о своем завещании и ее обязанностях. Если же этого не случится, значит, я еще жива или возникла отсрочка; или еще что-нибудь. В таком случае я не смогу получить однозначный ответ. Но если это случится, значит, я определенно мертва, ибо я верю – нет, не просто верю, я уверена – я более чем уверена, что живой человек не способен вызвать тех, кто находится среди мертвых, но лишь временно. Хотя теперь, стоило мне задуматься об этом, я засомневалась.

Но клянусь, в этом есть смысл. Надо немедленно проверить мою теорию. Если я еще не умерла, я сделаю это, как только вернусь. Если умерла, велю кому-нибудь сделать это. В любом случае мы проверим мою теорию как можно скорее.

Теперь мне намного лучше. Я чувствую себя гораздо лучше. В моих туфлях появились дырочки. У ногтей – кутикулы. Я вновь замечаю детали, которые еще минуту назад ускользали. Мой платок закапан кровью. А вот и тропа; земля под ногами становится все тверже, тропа тянется к зарослям, а в роще, под деревьями, стараясь оставаться незаметной, ютится старая сахарная хижина ; кстати, мне всегда казалось, что хижина стоит на границе школьной территории, а то и нарушает ее; надо бы прояснить этот вопрос.

И тут мне в голову приходит еще одна мысль, уже вторая блестящая мысль за сегодня: что если мертвые (или живые) могут вещать через несколько ртов одновременно? Квартет, поющий голосом одного-единственного человека – моим. Или целый хор! Можете себе представить целую школу, говорящую моим голосом? Я буду болтать сама с собой с сотней разных акцентов за тарелкой жидкого овощного супа и ломтиком хлеба, лоснящимся от свиного жира, пока сама себе не крикну: «Тихо!» – и не стукну тростью о длинный стол так, что подпрыгнут вилки. Потом я сама с собой уединюсь в кустах, залезу сама себе в запачканные трусы холодными маленькими пальчиками и буду говорить себе «нет, нет», а потом «да, да», и снова «нет, нет, ладно, но целовать я его не буду»; потом встану сама перед собой, поджав ягодицы и преисполнившись чувства собственной важности, и стану отчитывать сама себя, пока глаза не подернутся поволокой от скуки; я открою свой рот, надавлю на язык карандашом и буду оттягивать его до тех пор, пока не закровоточат миндалины; буду хором давиться словами и призывать себя – мертвую, – а когда не смогу произнести слово правильно, сама себе скажу «вытяни руки» и ударю себя по опухшей, покрасневшей ладони, а потом с садистским удовлетворением занесу линейку снова и подавлю желание молить о пощаде, несмотря на страх, и с любопытством, в котором удовольствие смешано с тревогой, буду смотреть сама на себя и невольно потирать свои ладони; где-то я украду пару монет из маленькой шкатулки и буду уверена (ошибочно), что никто не заметит; где-то выкрикну приказ, где-то запихаю за щеку непрожеванный кусочек хлеба, чтобы поспешно ответить: «Да, мэм»; где-то склонюсь над скамьей и болезненно овладею собственным нежным задом, шепча ласковые непристойности в собственное ухо, а потом ударю себя же ножом для масла, осыпая бессвязными проклятиями свой хладный труп, на который после помочусь; я же выстрелю в замок из револьвера, чтобы открыть запертую дверь, и ворвусь в дом, выкрикивая проклятия, и арестую себя же; я отведу себя в темницу и оставлю себя там рыдать в темноте в одиночестве, а в стенах моими же голосами будут пищать мыши. О ужас! [помехи; свист; вой вдалеке]

Возьми себя в руки!

Тропа нырнула в овраг, оставив позади поле, чертополох и птиц. Более подробные описания ни к чему. К тому же, здесь, в глубокой тени деревьев, подробно ничего не разглядишь. Слышно только, как растут грибы. Под слоем гниющей листвы монотонно бубнят недавно умершие, рассказывая свои тайны. Я не слушаю их шепот; я знаю, что делать этого не стоит. Не стоит и смотреть под ноги: там, в листве, виднеются их бледные головы, круглые и набухшие, как грибы-дождевики.

Но что-то со мной не так. Смутная тревога одолевает меня, но откуда она взялась, ума не приложу. [Пауза; звуки дыхания.]

Ах да, вспомнила. Я так и не нашла ответ на свой вопрос: если все вокруг придумано мной – а это, несомненно, так, – не придумала ли я также и девочку?

Надеюсь, она все-таки реальна, ведь если это не так, как утолить всепоглощающее желание ее спасти?

Но если она реальна, значит, и она создает мир вокруг себя, ведь это единственный способ сюда добраться. Ну и ну! Значит, я могу перевернуть страницу и увидеть, скажем, заброшенную водяную мельницу с почерневшим гниющим колесом, по которому стекает поток воды, безмолвный поток, которому ни до чего и ни до кого нет дела, особенно до меня.

Как бы мне хотелось ощутить под ногами почву, которой не надо сперва испражняться, простите за выражение.

Стенографистка, отметь эту строчку для последующего редактирования.

Надо выбраться из оврага. Мне не хочется в нем оставаться. Поле гораздо лучше, когда за кем-то гонишься, а шелест травы – гораздо приятнее, хотя здешняя трава – вовсе не трава, и ветра здесь нет.

Но если я могу изменить ландшафт, значит, могу изменить и девочку? Есть и другая вероятность: если я могу изменить ее, она может изменить меня! Впрочем, пугаться тут нечего: ведь если она может изменить меня, значит, может и создать; а если может создать, значит, уже могла это сделать. В таком случае я не существую и никогда не существовала.

[Пауза; помехи.]

Но нет, сомнительная гипотеза. Еще более сомнительная, чем противоположная – что девочку придумала я; скорее всего, мы обе находимся здесь, не придуманные, а настоящие, созданные Богом или нашими родителями, если хотите (мне эта версия тоже не по душе). Однако нельзя исключать такую возможность, что, отправившись побегать в мире мертвых, девочка представила, что кто-то гонится за ней; что ей захотелось поиграть с кем-то в догонялки, и потому она создала меня. [Пауза.] Это бы многое прояснило: например, я получила бы ответ на вопрос, почему мне так хочется ее поймать. Насколько я помню, ученики пропадали и раньше. Когда такое случается, я испытываю некоторое сожаление, прежде всего потому, что лишаюсь источника дохода; иногда я даже привожу их обратно. Тебя я, кажется, однажды вытащила. Но броситься в погоню, нырнуть в край мертвых, чтобы кого-то спасти? Такого раньше не бывало. Почему я это сделала? Хотелось бы мне вспомнить. Может, эта девочка мне небезразлична?

Может, и так. Ведь она небезразлична другим.

Гораздо проще поверить, что я – плод ее воображения, что мое желание следовать за ней вызвано лишь тем, что она создала меня такой, это моя единственная цель и предназначение.

Да, так гораздо проще.

Еще проще вообразить ситуацию, прямо противоположную: что я создала ее, чтобы она убегала от меня, потому что хотела гнаться за чем-то, что мне никогда не поймать.

Проблема, разумеется, кроется в том, что я не могу испытывать небезразличие к кому-то, кого придумала с одной-единственной целью: чтобы мне было к кому испытывать небезразличие. Меня не настолько легко обмануть.

Но предположим, что это она меня придумала. Если ей хотелось, чтобы кто-то гнался за ней, почему из всех людей она выбрала именно меня? Если ей так нужно было с кем-то поиграть в догонялки, почему со мной, неужели не нашлось товарищей получше? И зачем ей придумывать кого-то (меня), кто считает, что она (то есть я) придумала ее (то есть Фин-стер)? Стала бы – и смогла бы – она придумать человека, который сам может ее придумать? Или уже придумал?

Кажется, я запуталась. [Помехи.]

Где же я, где? [Помехи, звуки дыхания.]

Чуть не попалась. Вот почему лишь самым сильным следует отправляться сюда, тем, кто способен подолгу концентрироваться на одной мысли, вцепиться в нее мертвой хваткой и не отпускать. У меня хватка велоцираптора, но стоило отвлечься, и я забыла, что в реальном мире следствие не может предшествовать причине. Важное замечание! Здесь эти правила кажутся условными, но мы, путешественники, должны их придерживаться. Книга не может написать автора; маленькая девочка не может придумать своего отца, мать или учительницу.

Но мы не в реальном мире, о чем свидетельствуют крохотные строчные буквы, подобно пеплу осыпающиеся с рукава и оседающие в складках моего платья; здесь такое, пожалуй, возможно. Возможно-вероятно, хотя если и допустить, что следствие здесь может предшествовать причине, то равновероятно, что я придумала девочку или девочка придумала меня. Я могла придумать ее, чтобы затем она придумала меня, чтобы я придумала ее, чтобы она придумала меня, чтобы я придумала ее. Ты записываешь? Ты, дорогая слушательница, верно, думаешь, что эта цепочка не сможет повторяться вечно, но это не так. Здесь – может. Смерть и есть вечное повторение. [Смех; продолжительный приступ кашля; несколько неразборчивых слов.]

Но вернемся на тропу. Тропу, придуманную мной. Тропу, ведущую к школе. Я ступаю на нее одной ногой. Затем второй. Затем другой (не третьей ногой, нет, а снова первой). Вокруг меня по кирпичику послушно выстраивается мир: дорога с накатанной колеей; поле, заросшее травой; одинокие деревья.

Чуть больше деталей, пожалуй. Дорога: бурая, изрытая бороздами, в лужах отражаются облака. Трава: черная, курчавая, как твои волосы. Деревья: стволы мокрые, листья трепещут на ветру, поворачиваясь ко мне ребристой стороной. Пахнет озоном. Падают буквы.

Как я уже говорила, лишь самым сильным следует отправляться сюда.