Глава 2
В этот раз его посадили в камеру. Стены ее сделаны из странного металла: зернистого, мягкого, но одновременно невероятно прочного на ощупь, похожего на тот, что фиксировал сломанные кости на ноге.
Дали одежду, чистую, но с чужого плеча. Рубашка оказалась великовата, штаны наоборот малы и еле прикрывали верхнюю треть голени. Грязное белье забрали. Скафандр у него отняли еще раньше.
Там, где его держали в «Спасении», кроватей не было вовсе. В прошлый раз Горину кинули тюфяк, пахнущий потом, кровью и мочой, что заставляло задуматься о тех, кто спал на нем до экзогеолога. Сейчас ему предоставили кровать – два метра длиной, метр шириной. К кровати прилагался матрас, от которого сильно пахло каким-то химическим раствором, вероятно, дезинфектантом. В углу камеры была дыра, воняющая ничуть не лучше; как понял Горин, это было отхожее место. Еще был умывальник, ржавый до дыр, с рваными, сыплющимися краями. Из крана тонкой струйкой постоянно текла вода, белая от добавленной в нее хлорки.
Под потолком располагалась круговая камера; тускло подмигивали красным светодиоды, открыто намекая, что за Гориным будут наблюдать даже при отсутствии света, который давали две небольшие лампы под самым потолком.
– Виктор Иванович, вы ли это, друг мой сердечный? Неужели вы? Боже ты мой, вы! Точно вы! Как же так, Виктор Иванович! Как же так!
В камере было две койки. На левой стороне и на правой – это если считать от решетчатой двери.
Честно говоря, Горин сразу не понял, что на второй кровати кто-то есть. Куча старого белья, рваные одеяла, два порванных матраса. Все свалено в кучу. И то, что из-под всего этого вдруг выбрался человек, для экзогеолога оказалось полной неожиданностью.
Незнакомец был одет в рванье, от него исходил дурной запах давно немытого тела; косматая седая борода и длинные спутанные волосы обезображивали, превращали в старика.
Горин знал этого человека? Наверняка, раз тот назвал экзогеолога по имени и отчеству. Но сколько ни вглядывался Горин в морщинистое лицо, узнать его не мог.
– Не узнаете, да? – старик осклабился, показывая ряд желтых, частично раскрошенных зубов. – Не узнаете, Виктор Иванович. Оно и понятно. Смотрите, в кого я превратился! Срамота одна!
Человек слез с койки, постоял, раскачиваясь из стороны в сторону, сгорбился, хотя какое-то время стоял прямо, сделал шаг в сторону Горина. Виктор невольно отпрянул.
– Не бойтесь, Виктор Иванович! – тут же остановился старик. Медленно поднял руки вверх, показывая пустые ладони. – Уж я-то точно не причиню вам вреда.
– Кто вы? – спросил Виктор.
– Я думал, все же узнаете, хотя бы по голосу. Значит, голос тоже изменился; наверное, из-за пищи, что здесь дают. Хотя не знаю, может быть, я просто постарел. И вы тоже изменились, но не сильно. Борода только стала больше и гуще, раньше-то была так себе, одно слово – бородка. Да морщин прибавилось, сильно прибавилось. И в плечах стали шире, прямо атлет, а не ученый. Но я вас почему-то сразу узнал, наверное, из-за рыжины, мало у меня таких рыжих студентов было. Двадцать два года прошло, как мы виделись последний раз, если не ошибаюсь… Скажите, как там моя, уж простите мне такую вольность, «Воронка»? – неожиданно спросил оборванец. – Еще держится?
Горин наконец с ужасом понял, кто стоит перед ним.
– Леонид Павлович? Вы?
– Я, – закивал старик. – Я, конечно же, я, Виктор.
– Но как же так?
Виктор смотрел на величайшего в истории Земли ученого, профессора, физика-теоретика, чей труд «О делении материи и антиматерии при взаимодействии друг с другом в условиях экзопланет» лег в основу проекта «Венерианской Воронки», впоследствии переименованной в «Воронку Хамова». Смотрел и не мог поверить глазам.
– Вот так, – старик вернулся обратно на свою койку, сел, улыбнулся как-то заискивающе и одновременно виновато. – Ну, так что с ней? Еще работает?
– Все хорошо, насколько я знаю.
Горин тоже сел. Теперь они сидели друг напротив друга.
– Не намечается схлопывание?
– Я не знаю, Леонид Павлович. Мои интересы теперь далеки от интересов того студента, который прибегал к вам на кружок занимательной физики.
– Ну да, ну да, – вздохнул Хамов. – Помню, ты каждый раз опаздывал, Виктор. А я каждый раз говорил тебе… О, прости, что на «ты», – сконфузился Леонид Павлович. – Я совсем забыл, что ты… вы… теперь тоже видный ученый…
Хамов вздохнул и неожиданно заплакал.
Горин смотрел на этого жалкого, сломленного человека, грязного, вонючего, заросшего, в рваных обносках, и у него внутри появилось странное чувство, которое он никогда не испытывал, имя которому было гнев.
Он решительно встал и направился к решетке двери; толстые прутья, некогда крашенные синей краской, теперь облупились и покрылись ржой. Это было обычное железо, коррозийно-нестойкое, не способное сопротивляться агрессивной среде. Горин взялся за прутья, покрепче обхватил руками и стал тянуть их в стороны.
– Не надо, – тихо попросил Хамов. – Виктор, не надо.
Но Горин лишь больше приложил усилий. В университете он занимался штангой, поднимал до двухсот пятидесяти килограммов. Для хиляка-геолога вполне себе результат. Прутья стали расходиться в стороны, медленно, неумолимо.
– Пожалуйста, Виктор! – взмолился Хамов. – Отпусти прутья. Они накажут тебя. А потом могут наказать и меня. Это больно, Виктор, это очень больно. Они любят причинять боль.
– Кто… они? – процедил сквозь зубы экзогеолог.
– Они, – с ужасом ответил профессор.
И тут Горина ударило током. Напряжение дали на секунду, но этого хватило, чтобы пальцы словно сами по себе разжалась и тело отбросило к противоположной стороне, к трубе слива.
Он не потерял сознание. Но ни ноги, ни руки не хотели слушаться своего хозяина. Экзогеолог словно не чувствовал их. Щемило сердце. А еще Виктор не мог вдохнуть. Кажется, прошла вечность, прежде чем у него получилось это сделать. Потом вернулась чувствительность к рукам. Ловя ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег, он приподнялся, схватился за ножки кровати и стал медленно подтягивать себя вверх.
Сев, он еще какое-то время просто сидел, смотря перед собой. В голове была одна лишь пустота.
– Они не будут нас обижать, – схватил за плечи его Хамов, а затем, пританцовывая от радости, забрался обратно на свою койку. – Прошло много времени. Они пришли бы уже сюда. Они просто сделали тебе предупреждение. Ты важен для них. Как и я. Это хорошо, это очень хорошо. Значит, мы еще успеем поговорить.
Горин повернул голову к двери, тяжело встал.
– Только не повторяй проделанного, Виктор, прошу тебя! Иначе они точно разозлятся.
Хамов наспех набросал на себя тряпье с кровати и теперь со страхом наблюдал за экзогеологом.
Но Горин, тяжело ступая, будто к каждой ноге было подвешено по гире, направился к умывальнику, зачерпнул хлористой воды, умыл лицо. В уголках глаз защипало.
– Сколько вы здесь? – спросил он, вернувшись на койку.
– Пять лет два месяца и двадцать два дня, – быстро проговорил профессор. – Спросишь, откуда я знаю…
– Я видел вас на прошлой неделе по видеофону, вам вручали премию за вклад в науку, – перебил профессора Горин. – Это было в Берлине.
– Это был не я, – после продолжительной паузы грустно сказал Хамов, спросил: – Скажи, я выглядел прилично?
– На вас был розовый смокинг. В синий горошек.
– Почему розовый? – удивился Хамов. – Почему в горошек?
– Не знаю, – ответил Горин. – Но выглядели вы… запоминающе.
Про женские туфли на шпильках он решил ученому не говорить.
– Срамота какая! – пробурчал Леонид Павлович, окончательно зарывшись в тряпье с головой.
Долгое время они не разговаривали. Горин вяло теребил бороду, посматривая на дверь, на два гнутых прута в решетке. Хамов чуть слышно всхлипывал.
– Скажите, Леонид Павлович, вы видели своего… двойника? – неожиданно спросил Горин.
Всхлипывания тут же прекратились, из-под дырявого матраса высунулась всклокоченная борода.
– В самом начале, – ответил Хамов, шмыгая носом. – До того, как меня привезли сюда. Они называют то место «Спасение».
– У меня есть данные, что такого места больше нет, – сказал Горин, решив не уточнять, откуда у него информация.
– Может быть, оно и к лучшему.
Борода снова пропала, уже где-то среди рваного одеяла.
– Какой он был?
Тряпье зашевелилось.
– Что?
– Какой он был? Ваш двойник? – спросил Горин.
– А твой, Виктор? – спросил в свою очередь Хамов.
– Не знаю. Я своего не видел.
Снова появилась борода, а за ней постепенно и все остальное. Хамов свесил худые, покрытые расчесами ноги с кровати.
– Странно. Обычно их показывают еще на «Спасении».
– Для чего?
– О, Виктор,– хихикнув, непривычно жестко ощерился Хамов, разом превратившись из жалкого, надломленного жизнью старика в старика безумного и, несомненно, опасного, – они хотят сломать нас! Вывернуть наизнанку, заставить поверить, что мы можем быть совсем другими людьми, такими, от которых хочется или блевать – да, Виктор, блевать, и не просто кусками непереваренной пищи, а кровью, – или схорониться в какую-нибудь щель, чтобы только не видеть, не знать…
Леонид Павлович внезапно сник, забрался с ногами обратно на кровать, снова стал зарываться в тряпье, но на полпути бросил это занятие, не глядя на Виктора, спросил:
– Тебе ведь тоже зачитывали биографию?
Горин кивнул, понял, что Хамов не видел этого, коротко сказал:
– Да!
Вспоминать подробностей он не хотел.
– И мне. Но биография ничто, если ты не видишь другого себя воочию. Ты спрашивал, какой он был, мой двойник? Так вот, он был словно мой доппельгангер. Уродливый и необыкновенно похожий. Копия, которая не являлась копией в полной мере. – Хамов захихикал. – Мне даже сейчас кажется, что он не отбрасывал тени. Это страшно, Виктор! Знать, что в тебе есть и темная сторона.
Профессор помолчал какое-то время, заговорил снова:
– Что за чушь я говорю, Виктор. Какой доппельгангер. Все, абсолютно все подчиняется законам физики. Весь этот мир, другой я – все это всего лишь воплощение интерпретации квантовой механики.
– Я помню, – кивнул Горин. – Интерпретация Эверетта. Правда, теория о Вселенной, подчиняемой уравнению Шредингера, мне нравится больше.
– Не Вселенной, – замотал головой профессор, – а функции состояния Вселенной. Хотя суть от этого не меняется.
– Значит, этот мир...
– Да, Виктор, да. Это одна из реальностей мультиверсума. Возможность существования множества логически непротиворечивых вариантов одной и той же Вселенной теперь доказана. Наглядным путем. – Хамов заговорил быстрее, съедая окончания слов. – Все дело в точке расхождения, в нашем конкретном случае и в размерах целой Вселенной. Эта точка должна быть только одна. Возможна ее вариация во времени и пространстве относительно одновременно существующих Вселенных. Другие расхождения накапливаются как снежные комья, катящиеся с горы, с каждой секундой увеличиваясь в размерах, пока в конце концов не достигают критической массы – сливаются в одну большую лавину. И вот тогда появляется новая точка противоречия, не первичная, уже вторичная; она в свою очередь дает еще одну точку, та следующую, а вместе они...
– Геометрическая прогрессия.
Горин снова встал, стал медленно расхаживать по камере: пять шагов в одну сторону, вдоль стены – три шага, обратно и снова в том же порядке. До двери он немного не доходил, благоразумно сворачивая раньше. За ним медленно поворачивалась камера на потолке, вероятно, имевшая встроенный датчик движения.
– Именно, геометрическая прогрессия. Она, только она приводит к тому, что мы имеем в совокупности неисчислимое множество противоречий, которые способствуют изменению мира, звездной системы, галактики…
– Почему это происходит?
– Множество причин, – развел руками Хамов. – Можно разглагольствовать до бесконечности. Большой взрыв, который породил своего двойника. – При этих словах Хамов снова захихикал. – Тот в свою очередь создал свое подобие, а затем еще и еще, в результате чего, соответственно, образовалось бесконечное множество Вселенных. Или же это обосновано возможностью существования во Вселенной областей с различными элементарными частицами и законами их взаимодействия, порождающей противоречия, развилки, вероятности, воплощенные в сотнях, тысячах, миллионах реальностей. Сюда можно даже приплести божественную теорию или, лучше, теорию высшего разума. И она тоже может оказаться вполне достоверной причиной возникновения мультиверсума.
Горин остановился, снова сел на кровать, спросил:
– Вы знаете точку расхождения этого мира по отношению к нашему?
– Сидя взаперти, многого не узнаешь, Виктор, – снова сник Хамов, медленно стал натягивать на себя рваное одеяло. – Я хотел узнать больше. Предлагал им свою помощь в подготовке, но…
Профессор увидел, как подобрался Горин, осекся.
– В подготовке чего? – спросил Виктор. – Или… лучше сказать, кого?
Хамов молча стал забираться в свое тряпье. Горин решительно встал, схватил Хамова за левое плечо, развернул лицом к себе.
– Раз начали, говорите, Леонид Павлович!
Тот съежился, закрыл лицо руками.
– Прошу тебя, Виктор, не надо, не бей меня, пожалуйста.
– Говорите!
– У них есть школы.
– У кого «у них»?
– Они называют себя революционерами и Первыми Среди Равных, сокращенно ПСР. Но, по моему мнению, это больше похоже на секту. Руководит ими некий Курт Уорд – Первопроходец, это что-то вроде титула и одновременно имени. Они молятся ему, поклоняются ему, даже приносят кровавые жертвы. Божественная личность, и так же, как и бога, его не видел никто – по крайней мере, уже лет десять точно.
– Кто управляет ими тогда?
Хамов молчал, шумно дыша при этом; Горину пришлось встряхнуть его, чтобы профессор снова заговорил.
– Они называют себя Приближенными, этакий круг избранных, их двенадцать, всегда. Мне сказали, что они бессмертные, но я, конечно, не верю в это.
Леонид Павлович попытался вырваться, но Виктор держал его крепко.
– Отпустите меня! Пожалуйста!..
– Так что значат ваши слова о помощи?
– Это нужно для школ. Мне говорили, что их три. В «Реликте», «Спасении» и «Верити». Больше здесь, в «Реликте» их целых две.
– Так что за помощь?
– Они и от вас попросят эту помощь. Не отказывайтесь, Виктор, иначе… иначе…
Хамов заплакал.
– Я так понял, они собирают информацию о нашем мире.
– Совершенно верно. О мире, о нас, а также о наших близких, друзьях, товарищах, знакомых. Обо всех тех, кого еще можно заменить.
– Долго?
– Что?
– Долго эта ПСР собирает о нашем мире информацию?
– Двадцать семь лет, после того как актировались первые Врата.
–Вы знаете, как это произошло?
– Я так понял, в результате банальнейшего недоразумения или случайности. Но Первые преподносят это как чудо. А Уорда, который на то время был всего лишь обычным механиком, считают человеком, принявшим свою божественную суть.
– Я так понял, эти Врата и храмы – продукт местной марсианской цивилизации.
– Вымершей цивилизации, Виктор, – поправил Горина Хамов. – И самое интересное, такой цивилизации в нашей реальности нет и никогда не было.
– Но я видел…
– Это эффект просачивания. Врата прорвали ткань мультиверсума, создали тоннели, оставили отпечаток себя и своего окружения в другом, в конкретном случае, в нашем мире. Почему мы не видим марсиан на своем Марсе, я не знаю. Возможно, они пытались избежать какой-то угрозы, но не смогли этого сделать. А может быть, причина совсем в другом. Вариантов множество.
– Значит, Врата сообщают только два мира?
– Абсолютно верно, Виктор. Возможно, технически они способны на большее, но этими знаниями я не владею. Отпустите меня, пожалуйста! – взмолился Хамов.
Горин разжал пальцы, отпуская ученого, инстинктивно, практически не замечая этого, брезгливо вытер руку о штаны.
– Расскажите мне об этом мире.
– Я знаю немного, Виктор.
– Все, что знаете, Леонид Павлович!
– Хорошо. – Почесывая шею грязными пальцами, Хамов забрался с ногами на кровать. – Это не займет много времени. Я точно знаю, они колонизировали Марс раньше нас где-то лет на пятнадцать. Это произошло в результате гонки вооружений, а также завоевания первенства в освоении космоса между Китайской Народной Республикой и Соединенными Штатами Америки.
– Только между этими двумя странами? – поднял в удивлении брови Горин.
– Вы сейчас хотите узнать судьбу России? Я прав, Виктор? Я тоже в первую очередь задался этим вопросом. И, к моему глубокому сожалению, узнал. К тому времени большая часть территории России превратилась в зараженную радиацией территорию – последствия третьей мировой войны. Само государство выстояло, но утратило свое мировое значение. Главные страны-противники – Пакистан и Индия – вовсе прекратили свое существование. – От шеи ученый перешел к ногам, нещадно сдирая длинными ногтями грязь с частью кожного покрова. – Дальше у меня очень смутное представление о ходе истории. Было еще несколько войн, затрагивающих более восьмидесяти процентов стран мира. Воевали даже те, кто не хотел воевать. Как итог, огромное количество городов лежит в руинах. Мне как-то показывали фотографии, так вот Земля – это могильник планетарного масштаба. Несмотря на это, лунные колонии процветают. Именно там сформировано новое правительство – правительство объединенных наций. Именно ему подчиняются орбитальные земные колонии и колонии на Луне и Марсе, а кто не хочет подчиняться, идут в ПСР. Таких много, но сосредоточены повстанцы только на красной планете. А здесь уже давно введено военное положение.
– Патрули, – сказал Горин чуть слышно, вспомнив джед, от которого прятались его конвоиры Саманта и Тик.
– Если бы не то, что на Марсе нет нормальных условий для жизни, – продолжил профессор, – то, наверное, здесь давно разразилась бы полномасштабная война. А так, повстанцы скрываются в своих убежищах, которые роют под землей, войска ПОН периодически их находят, возникает мелкая стычка, в ходе которой не случается победителей. И все повторяется снова. Когда-нибудь это прекратится, но думаю, пройдет еще не менее десятка лет. Одни люди будут преследовать других людей, убивать, унижать… Все это просто немыслимо. Я до сих пор не понимаю, как это возможно…
Внезапно, прерывая профессора, погас свет. Горин поднял голову вверх и отметил, что и светодиоды камеры не светятся в темноте, а это означало, что за ними почему-то перестали вести слежение. Это настораживало.
Со стороны двери раздался противный до зубовной боли скрежет. Яркий луч света ослепил экзогеолога, мешая увидеть тех, кто сейчас стоял в дверном проеме, а потом он почувствовал резкий удар в области груди, от которого его мышцы обмякли, и потом тело будто само собой рухнуло на холодный пол.
Сознание он при этом не потерял. Слышал, как к нему идут люди. Слышал, как хрипло, тонко и совсем не по-человечески визжит Хамов. Слышал, как стучит сердце, все реже, и реже, и…
