Глава 5
Холод пронизывал все его тело. Но шел он не снаружи. А исходил изнутри.
Все начиналось с клеток. И в каждой клетке процесс брал свое начало с ядра. И дальше распространялся в центросферу, оттуда в сателлиты и в зернистую эндоплазматическую сеть, в митохондрии и внутренний сетчатый аппарат, пока не подбирался через цитоплазму к клеточной мембране. А уже из плазмолеммы выходил наружу. В кровь, плазму, лимфу. В мышцы, сухожилия, хрящи и кости. Во внутренние органы. Становясь единым целым с большим человеческим организмом, одновременно пожирая его изнутри, замещая его. Клетку за клеткой. Пока не оставался только он, холод, в пустой оболочке человека.
С его сознанием происходило нечто похожее. Если только сознание может начинаться с одной клетки. Но если организм сдался холоду, предоставив рвать ему себя на части, впиваться ледяными зубами все глубже и глубже, то сознание еще боролось, отбивалось, с каждым разом все слабее, но при этом все равно не желало сдаваться без боя.
Иногда он слышал голоса. Мужской и женский. Они то комментировали, то приказывали. То кричали, то шептали. И все время перемещались. Слышались издалека, словно за несколько километров от него. А иногда становились настолько близко, что казалось, можно дотянуться до говорящих рукой. Но разницы в расстоянии почти не чувствовалось – все рано слов было не разобрать.
Но сейчас голоса, как и холод, шли изнутри наружу.
– У него криошок.
Мужской голос с очень правильным произношением русских слов. Так говорят только иностранцы, учившие язык посредством гипнолингва и закрепившие потом успех с помощью обычного текстового учебника.
– Такого не может быть. Эта криокамера последнего поколения. Чтоб ее!..
Резкий женский голос. Неприятный, буквально вызывающий отторжение на подсознательном уровне.
– У него внутриклеточный криошок, или, по-другому, синдром Полигана, – и это констатация факта. Последнее время его организм подвергался перегрузкам, теперь это сказывается на восстановительном периоде.
– Да мне глубоко… все равно, чему он там подвергался. Ты, чертов доктор, приведи же, наконец, его в чувство!
Женский голос становился все более раздраженным и все более неприятным.
– Ему просто нужно дать немного времени.
– Сколько?
– Пять-шесть часов. И он придет в себя сам.
– У меня есть аптечка. Кольните же его чем-нибудь, чтобы ускорить процесс! Вот, смотрите, есть адрекалин, кордиан, мезат, сульфокамокаин…Черт, да здесь хватит, чтобы хорошенько так обдолбаться.
– С летальным исходом.
Он начал узнавать голоса. Подсознание готово было выдать имена, факты…
– Тогда что же ты, чертов доктор, предлагаешь?
– Для начала перестаньте называть, меня чертовым доктором! – Теперь мужской голос тоже стал раздраженным. Определенно, его хозяин не привык к такому обращению. – Я ведь не хамлю вам. И вы не хамите! Я старше вас вдвое.
– Вот с этим бы я поспорила…
– Я имею высшее медицинское образование, ученую степень и первую квалификационную врачебную категорию. Так что будьте так любезны, обращайтесь ко мне соответственно статусу!
Подсознание наконец разродилось, в муках: с болью, криком и кровью.
Мужской голос принадлежал англичанину, врачу. Его звали Натаниель Стефан Дефо. Просто Стефан Дефо. Имя Натаниель доктор не любил.
– Согласно статусу, у нас откажет система жизнеобеспечения через сорок минут и тридцать… оп-па… уже через двадцать пять секунд. Ну, ты понял. Но главное не это. Главный реактор нестабилен. И он рванет минут черед двадцать-тридцать, точнее я сказать не могу. Поэтому нам нужно как можно быстрее сваливать отсюда! А для того чтобы это было более эффективно, нам нужно привести в чувство эту спящую красавицу. Лично я его на своем горбу таскать не намерена.
Женский голос был неотъемлемой частью Евы Райт, убийцы по своей сути, по воле случая связавшей свою судьбу с Сергеем Николаевичем Доровым, основателем ведомства, занимающегося экспертизой несчастных случаев.
Да, подсознание не скупилось на информацию.
– Тогда потащу его я.
– Не советую. Потому что в противном случае ты не дойдешь. И у меня на руках будут два мертвяка вместо одного.
Ева не стесняется в выражении своих мыслей и чувств.
– Подождем помощи, – сказал доктор. – Я думаю, корабль засекли на радарах.
– А ты уверен, что к нам придет только помощь, док, а не очередные убийцы с пушками наперевес?
– Тогда выход один.
– И какой же?
– Нужно, чтобы инспектор Ковалый ненадолго умер, – после паузы произнес Дефо. – И лучше – несколько раз.
С этими словами возникла тишина, совершенная по своей сути, той, которой не существует в природе.
А следом за ней пришло воспоминание.
Первое из многих.
«Наверное, это смотрелось дико со стороны: почти в полной темноте, лишь при свете тускнеющих фонарей двое здоровых мужчин бегут за раненой женщиной и не поспевают за ней.
Из звуков слышны только удары ног о покрытый многолетней пылью пол. За ними остаются следы, точно показывая их направление. Строго на запад, к переборке, основной, но не последней перед холодным, чужим, но таким притягательным космосом.
Олег оборачивается, смотрит назад, светя себе фонарем. Погони нет. Но если прислушаться, то можно услышать спешные шаги. Далеко, на самой грани слышимости.
Адаму Лозински надоело ждать».
Холод выдернул его из воспоминания, обдал с головы до ног морозной свежестью, заставив зубы выбивать чечетку во рту.
Ладонь, горячая, словно в ней текла не кровь, а кипяток, легла ему на лоб, согревая…
«Сорок минут.
Прошло?
Идет?
Проходит?
Олег плохо чувствует время. Не понимает: это происходило с ним или происходит в данный момент?
Инспектор слышит, как с громким сипом доктор выдыхает воздух, с шумом вдыхает, пытается восстановить дыхание. Ковалый чувствует себя не намного лучше. Ева стоит без движения, ее дыхания не слышно вовсе. Может быть, ей не нужно дышать? Может быть.
Она сдвигается вперед внезапно, так не двигаются люди, прислоняет к переборке ладонь. Отстраняет ее. В этом месте остается ее отпечаток, горящий красным. Красное сменяется синим. Переборка перестает быть монолитной, она идет симметричными трещинами, раскрывается, создавая проход.
– Идемте! – говорит она и шагает из темноты, которую то и дело прорезают лучи света от фонарей, в темноту абсолютную. Невозможную. И Олег следует за ней».
Снова холод.
Леденящий, лютый, пронизывающий, мертвенный, стылый, нестерпимый, жуткий, жгучий, арктический…
«Лампы зажигаются одна за одной, в ряд, вдоль стен. В пустотах между лампами располагаются прозрачные шкафы, в каждом из них закреплены скафандры усиленной защиты. Всего четыре.
Женщина подходит к одному из шкафов, открывает его, достает шлем, кладет его наверх.
– Люк видите? – спрашивает она.
Дефо кивает. Олег отвечает:
– Да.
– Нам туда.
Она облачается в скафандр быстро, умело, явно имея большую практику за плечами.
– Что за ним? – спрашивает Ковалый.
– Переходник к кораблю. Я должна доставить вас двоих на Марс. Во что бы то ни стало. Даже ценой собственной жизни. – Она усмехается, с учетом обезображенного лица выглядит это как волчий оскал. – Это приказ Серого. А приказы, как известно, не обсуждаются. Особенно его.
Олег сначала не понимает, о ком идет речь. Потом осознает. Приказ отдал Доров.
Дефо идет к шкафу, женщина отрицательно мотает головой, говорит:
– Вам они ни к чему. Вы – груз, поэтому полетите без скафандров».
Холод внезапно перестал быть холодом, потерял свою сущность, естество, превратившись в… тепло.
Согревающее, благодатное, успокаивающее, долгожданное, желанное…
«Корабль мал. Лишь для одного. Такие используют в гонках, устраиваемых раз в полгода. Трасса проста: от Земли к Солнцу, вокруг него и обратно – на Землю. Более сложные трассы запрещены уже в течение двенадцати лет, после одного трагического случая, когда погибли пилоты сразу трех гоночных кораблей. Для инспекторов ЭНэС не нашлось работы. А еще не осталось тел для экспертиз. Как и кораблей.
Прямо к ложементу, почти не оставляя места для того, чтобы пилот смог принять в нем горизонтальное положение, расположены две криогенные камеры. Они идентичны, различаются лишь серийные номера.
Женщина замечает, куда смотрит Олег, говорит:
– Да, ты угадал, смазливый наш, дальше вы вдвоем поедете внутри этих морозильников.
– Это с «Ковчега».
Дефо понимает первым.
– Вы украли их.
Олег не спрашивает, он знает: украла. Откуда она могла их еще взять?
Он складывает скафандр рядом с ложементом. Туда же, куда положил свой Дефо. Их все же пришлось взять, когда Ева поняла, что внутри корабля нет запасных.
– Позаимствовала, – отвечает женщина, смотрит на Ковалого пристально. – И слушай, перестань называть меня на «вы», я не отношусь к высшему лунному сословию.
– К какому такому лунному сословию?
Ева проговаривается. Олег пытается вытянуть из нее информации больше, но тут же натыкается на эмоциональный барьер.
– Ты не знаешь. Мне в лом рассказывать. – Так что проехали! Но еще раз выкнешь мне, я тебе нос сломаю, для начала. Тебя это, док, тоже касается.
Доктор смотрит на Еву с укором.
Олег переводит взгляд на криогенные камеры.
Это прототипы. Олег читал о таких в каком-то научном журнале, смотрел 3D-фотографии в приложении. Забыл почти сразу. Теперь вспомнил.
Они испытывались на «Ковчеге». И до серийного производства еще было не меньше трех десятков лет бесчисленных проверок и доработок. Хотя уже по выявленным эффектам в результате заморозки живых существ писались статьи и защищались диссертации.
На корабле поколений должны разместить две сотни таких устройств – так называемый последний шанс, если что-то пойдет не так. Но выживут ли поселенцы в криогенных капсулах, которые еще не доведены до ума, которые нужно совершенствовать и совершенствовать, – оставалось под вопросом.
Ева Райт, видимо, решила не дожидаться отправки «Ковчега», чтобы испытать криокамеры на людях.
Крышки камер поднялись вверх, открывая узкие ложа.
– Залезайте, мальчики, – женщина улыбается своей жуткой улыбкой. – Только не забудьте снять всю одежду, а то придется выковыривать ее из вас по прибытию. А это, знаете, не очень приятное зрелище.
– Кажется, он снова ожил, доктор. Ты же говорил, что ему нужно подохнуть, чтобы снова стать здоровым.
– Я не говорил такого.
– Это твои слова, док.
– Эти слова не мои. – Дефо на удивление спокоен. – Я не говорю настолько вульгарно. Дайте еще аррилата.
– Это последний.
– Больше и не надо.
– Ему не лучше.
– Но и не хуже.
– Так, что ты делаешь, док?
– Пытаюсь мобилизовать организм. Раскачать его!.. Заставить работать на пределе возможностей.
Ему сделали укол. И холод снова проснулся в нем.
«Они медлят. И доктор, и инспектор. Никто из них не доверяет убийце. Женщина смотрит на них и осознает это. Трансформ правой руки происходит медленно, чтобы они поняли, с кем имеют дело, но не достаточно медленно, чтобы успеть среагировать.
– Даже не думайте! Это развалюхой могу управлять только я.
Женщина говорит правду. С кораблем разумеется ни Дефо, ни Ковалый не справятся.
Доктор делает шаг назад, рядом с его левой рукой панель управления люком. Олег видит это и понимает, если англичанин сейчас начнет действовать, то может пострадать.
– Или вы ложитесь в криокамеры, – говорит Райт, – или я помогу это сделать вам. Решайте!
Олег передергивается при этом слове, всматривается в Еву, в ее лицо, пытается в мимике и во взгляде увидеть старшего инспектора Дорова. Не находит. Отводит взгляд.
Начинает снимать одежду. Минута требуется, чтобы снять ее. Ложится в камеру, кивает доктору, чтобы тот отошел от пульта. Тот кивает в ответ, отходит.
– Мне жаль, что так получилось, внезапно снова заговаривает Ева. – Меня взломали, еще когда я находилось на «Глобалисе». Знаешь, зашла перекусить в одну забегаловку на какой-то милой до тошноты улочке. И тут меня накрыло. Минуты на две. Не больше. Я подумала, что у меня глюк.
– Глюк? – переспрашивает Олег; он до сих пор не понимает, как относиться к этой женщине. Она помогает им, но еще является убийцей, а значит, подлежит немедленному аресту и изоляции от общества минимум на пять десятков лет. Но Доров доверяет ей, несмотря на то, что она практически убила его.
– Кибернизация моего уровня – а это порядка восьмидесяти шести процентов – подразумевает периодические сбои. Ну, знаешь, как критические дни. А-а, кому я говорю! Так вот, эти две минуты выпали у меня из памяти. А, как оказалось, какая-то тварь копалась у меня в мозгах. Она не смогла подменить основную директиву; возможно, не успела, но заменила несколько второстепенных, запутала, создала иллюзию исполнения команд, перенаправила информацию. Короче, я не видела ни вас, ни Серого, ни техников – никого. Я ехала в своей машине. Все ехала и ехала. А на деле разносила док вместе с шаттлом внутри ко всем венерианским чертям!
Последние слова женщина буквально выкрикивает, замолкает.
Крышка медленно опускается, отгораживая инспектора ЭНэС от внешнего мира.
Вскоре приходит холод».
Холод оставлял его постепенно. Но не просто уходил вовне. Нет, наоборот, он концентрировался внутри него. Собирался отовсюду, проникая в организм через поры на коже, через все слои эпидермиса, сквозь дерму и подкожно-жировую клетчатку. Но он не останавливался на этом, рвался дальше.
В сосудах – в эритроцитах, тромбоцитах и лейкоцитах – он несся словно по гидравлическим трубам вперед, к центру тела, к сердцу, чтобы уже там, достигнув своей максимальной концентрации, ледяной, не растапливаемой глыбой двинуться вперед снова. Разрывая стенки между предсердиями и желудочками, прорезая своими острыми гранями эндокард, а за ним миокард и эпикард. Изнутри – наружу. Чтобы потом, повреждая по ходу легкие, бронхи и трахею, прорваться в пищевод, подступить к горлу и… вырваться наружу.
Олег открыл глаза.
Сверху искрило, поверху стелился дым – значит, система вентиляции уже не работала.
Ковалый приподнялся на руках, схватился за ложемент, подтянул себя, закашлялся. Внезапно накатила слабость, и он с грохотом упал обратно.
– Кажется, спящая красавица очнулась. Браво, док! Не прошло и… двенадцати минут. Дай ему тоник! И пусть натягивает скафандр. Пора выдвигаться.
– Где мы? – спросил Олег.
В горле саднило, в груди хрипело, в ногах кололо. Кажется, его организм еще не был готов выдвигаться куда бы то ни было.
– Вы прибыли туда, куда и хотели, – сказал Дефо, появляясь в поле зрения инспектора ЭНэС. – Дайте мне, пожалуйста, вашу руку.
Олег протянул левую руку. Доктор закатал ему рукав до локтя, наклеил на внутреннюю сторону предплечья пластырь
– Это лучше, чем тоник, – сказал Дефо. – Эффект длится вдвое дольше. И наступает быстрее. Нужно всего лишь подождать полминуты.
– Необходимо вызвать техников, – сказал инспектор, имея в виду плачевное состояние их корабля.
В поле зрения Ковалого появилась Ева. Она была одета в скафандр, лишь шлем пока держала в руке. Райт склонилась над Олегом и, мило улыбаясь, сказала:
– Ты малость не в курсе. Но мы приземлились, точнее сказать – грохнулись, не на космодроме, и это нам еще повезло. У нас не работает коммутатор. Поэтому ни техников, ни шлюх, если они есть в этом мире, в чем я сильно сомневаюсь, мы тебе вызвать не можем. Еще: скоро откажет система жизнеобеспечения. А реактор взорвется к чертовой матери! Вот так вот: пф-ф!
Ева развела руки в сторону.
– Поэтому нам всем нужно как можно скорее валить отсюда, – продолжила она. – А учитывая, что до ближайшей станции пять часов хода, впереди нас ждет долгая дорога. Так что поднимай задницу, влезай в скафандр – и вперед с песней.
Когда Олег вышел на поверхность Марса из корабля, наступили сумерки. Через два часа должно было зайти Солнце.
Ковалый узнал это место. У него была хорошая память. Еще на пассажирском «Буране» он хорошо изучил местность по фотоснимкам из файлов.
Да, полет оказался слишком длинным и с большими пересадками, чем Олег предполагал. Да, вместо двух инспекторов ЭНэС до цели долетел лишь один. Пусть еще предстояла дорога до купола. Но все же он прибыл на Землю Ксанфа.
Они прибыли.
