Промежуток

Вырвавшись из сна на предельном усилии – задыхаясь, хватая ртом плотный воздух, – он молотит руками по постели и не может распознать, обо что ударяются ладони, где он, что происходит. Всего пару секунд, понимает потом, это длилось всего пару секунд. А казалось бесконечными конвульсиями.

Потом лежит, аккуратно восстанавливая дыхание, и убеждает себя, что эта молочно-белая плоскость над ним, в которой отражается вид из окна – пустое поле на границе города, свинцовое небо, потоки воды по стеклу, – это потолок его спальни, да, это так и есть, он у себя дома, в своей постели, просто ему приснился кошмар, бывает. Бывает, когда засыпаешь, кажется, что оступился на лестнице – и летишь. Вот так и было: как будто он сделал шаг и упал, и летел в самую глубину тьмы, а тьма летела в него, и расстояние между ним и тьмой всё уменьшалось, но еще оставался последний маленький зазор, и он всё оставался и оставался, а когда это стало уже совершенно невыносимо, Док сам рванулся навстречу тьме, чтобы покончить уже с этим, и ужаснулся, и рванулся прочь, наружу – и бил ладонями по постели, как будто пытался вынырнуть из тьмы.

Как будто не умеет плавать.

Голос внутри – эхом его собственного укора себе:

– Ты совсем голову потерял, так только топиться…

Док не успел удивиться самому голосу, но удивился, что узнал его.

– Рей?

А потом вспомнил: пирамида, череп, темно-красные лепестки, свечи… И в обратном порядке: лодка, скользящая по темной воде, как на тот свет; неношеная одежда воображаемого отца Калаверы; свинцовая перчатка и фольга от шоколадок; черный скутер, бег по крышам. Погоня. Чип.

Там было летнее тепло, угасающий аромат липового цвета в аллее. Здесь ливень лупит в стекло, и невозможно понять, утро ли, вечер, или грозовая тьма затопила июльский день.

– Рей, это ты? Здесь?

– Ну не там же. Мне, кажется, не удалось уйти. И там я сейчас, наверное, сплю… не своей волей. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Док кивнул:

– Раз так – я рад, что ты здесь, а не там.

– Я тоже рад.

– Останешься… со мной?

– Если ты не против. Можешь не отвлекаться на меня. Мы такие похожие, хоть плачь, хоть смейся. Даже не замечаем, когда меняемся местами. В общем, я просто побуду здесь, ты и не почувствуешь разницы.

– Ну, как сказать. Я собираюсь в туалет.

– Надеешься меня удивить? Расслабься.

– А если бы наоборот?..

– Уже было. Напоминаю, что нам, в сущности, не имеет смысла мериться…

– Ну, а вдруг.

– Я уже проверил.

– Хм.

– Ты первый начал.

– Хм.

– А ты всегда спишь с двумя одеялами?

Док завис на полсекунды – и рывком сел, оглядел постель. Да. Второе одеяло. Красное.

Не для дополнительного тепла, не поверх, а рядом. Потому что Док во сне стягивает одеяло, сбивает в жгут, подгребает его под себя, и бороться с этим бесполезно. И если уж выбрал спать с ним в одной постели – нет другого способа, кроме как покрепче завернуться в свое отдельное одеяло, вот и вся романтика.

Док протянул руку и ощупал ткань. Это ж как его размазало сном – или полетом через тот свет? – что он не почувствовал шероховатую гладкость шелка-сырца, не заметил это яркое пятно на полкровати?

Рей был прав: Док забыл о его присутствии в тот же миг. Кажется, еще быстрее он оказался на пороге кухни. Окно было распахнуто, и дождь хлестал на подоконник, под ним натекла изрядная лужа. В луже стоял Клемс, лицом к окну, неподвижно, босой, и вода текла по его лицу, по груди, и он не замечал ее.

Док думал – кинется к нему, сгребет в охапку, лицом втиснется в лицо, будет кричать от счастья. Но не смог пошевелиться, и тоже стоял – молча, неподвижно, босой. И вода текла по полу от Клемса к нему и собиралась в лужу вокруг его ног, такая холодная, как будто с ледника.

Клемс чуть повернул голову и спросил через плечо, с усталой досадой в голосе:

– Когда ты уже оставишь меня в покое?

– Генератор инфразвука? Док, ты рехнулся.

Самый жаркий дневной час, тишина, только ветер тонко посвистывает в сухой траве. Там, впереди, под холмом – стадо слонов. Серые глыбы, привалившиеся друг к другу, почти застыли, только вяло колышутся, как тряпочные, складчатые треугольники ушей. Док еще раз обводит взглядом стадо: ну, хоть мелких нет, повезло. Маленький слоненок – нечто такое… Лучше жрать котят живьем, чем обидеть маленького слоненка.

– Ты точно рехнулся, – невесело усмехается Клемс. – Жрать котят…

– Я вслух сказал?

– Нет, у тебя на лбу написано.

– На лбу у меня каска.

– А под ней написано, я видел. Священное правило приличного человека: нельзя жрать котят живьем.

Док медленно выдыхает. Это вместо смеха, с которым у него сейчас туго. Деваться некуда, делать что-то надо, и лучше пожертвовать слонами, чем кем-то из своих. Неприятно. И черт его знает, этого Клемса, шутит он или всерьез, да и не сказал ничего особо умного. Но на душе легче.

– Давай построим генератор, – говорит Док и отползает к машинам. Свежеугнанные «виллисы», мощные звери, последнего выпуска, с турбированным двигателем. Вот уроды, всё-то у них в порядке со снабжением.

По ним стреляли, но не преследовали. Пока уроды не высовываются, до них не добраться, в этом-то и проблема. И высовываться они не желают, конечно. А время идет.

– Док, от него же голова лопается и кишки вылазят.

– Есть такое дело, – всё-таки улыбается Док. – А мы не очень страшный построим. У нас труб всего на пять метров. Но это как раз даст колебания в диапазоне, который слоны сами издают. От четырнадцати до тридцати с чем-то, если я не путаю. А у нас будет где-то так семнадцать. Это их точно раззадорит.

– Ты рехнулся.

– У нас тяжелого ничего не осталось. Нам их оттуда теперь никак не выкурить. А Енца и Ягу нужно вывозить, скорее. Я всё рассчитал. Должно получиться.

– Ну… да. Ладно, давай твою трубу строить. Иерихонскую. Ветер бы посильнее.

– Ничего, ветер удачный, главное – в правильную сторону, на нас. У слонов память знаешь какая? А мы здесь точно не в последний раз. Так что давай, следи за ветром, а я…

– Так хватит этого ветра?

– Компрессора точно хватит.

– Ах, вот зачем нам две машины.

– Точно. Давай, слоны уснули уже минут пять как – у нас полчаса максимум, и я бы хотел начать, когда они еще не совсем проснуться, чтобы уж…

– Угу. Это ты любишь – разбудить неожиданно и с огоньком…

– Клемс? – удивляется Док. На работе об этом ни слова, эй, но Клемс смеется.

– Да я о твоей манере вскакивать чуть свет: «Слушай, я такое придумал!» Или: «А давай махнем на море!» И так далее. Когда все нормальные люди еще спят, как у бога за пазухой. Ты точно ненормальный.

– Слонов разбудишь раньше времени, если не заткнешься, – морщась, чтобы скрыть улыбку, ворчит Док, хотя, ясное дело, голос Клемса едва громче дыхания. И Док ворчит так же тихо. А дело между тем спорится – соединить трубы, протянуть шланг от компрессора, все готово – проверять не будем, это уж как повезет, все равно мы даже ничего не услышим, а слоны должны почувствовать, если правду говорят, что они так общаются между собой. Док прыгает за руль второй машины – давай, Клемс!

– Когда ты уже оставишь меня в покое? – спрашивает Клемс голосом холоднее ледяной лужи под ногами Дока. Да полно, это уже и не лужа – настоящий ручей, откуда здесь столько воды, никакой ливень так не хлынет в окно, струи журчат, огибая ступни, свиваются, пузырятся. Я еще не проснулся, радуется Док, это всё еще мой ночной кошмар – про тот свет, вот и Стикс, я бреду по нему, так и должно быть, ведь в этом кошмаре Клемс мертв, а я хочу его обнять.

И понимает, что истинным является только одно из этих утверждений: Клемс мертв. И обнять его Док хотел бы, но не может хотеть. То, что смотрит на него сейчас из застывших глаз Клемса – не Клемс. Может быть, оно было когда-то Клемсом. Может быть, оно еще помнит об этом. Но ему уже всёмравно. И обнять это Док не хочет.

– Как же я устал, – говорит оно и шагает навстречу. – Отстань. Просто отстань.

Док идет, как шел, проходит мимо этого – господи, за Клемса принять его невозможно, хотя это, несомненно, его тело, в этом Док тоже не может ошибиться, – закрывает окно, смотрит на пол. Не так уж много воды на самом деле. Что это было? Какие потоки, какие струи? Галлюцинации? Ты это видел, Рей? Да, отвечает Док сам себе, я это видел. Я здесь один. Рей, если он существует, лежит сейчас без памяти где-то там, по другую сторону пирамиды на острове Смерти. Какой бред. В моей жизни остался один бред. Я точно ненормальный. Где мои волшебные куклы, почему не появились из ниоткуда? Всё приходится делать самому.

Док идет за шваброй и ведром. Тело Клемса идет за ним, почти неслышно, настойчиво повторяя:

– Оставь меня в покое. Отпусти меня.

Док молча, старательно собирает воду с пола. Обычная вода, не холоднее летнего дождя.

– Если ты всё равно собираешься таранить стадо, зачем генератор? – кричит Клемс, когда они заходят на атаку.

– Я хочу, чтобы они с ума сошли от ярости, – рычит Док.

Неизвестно, работает адская труба или само по себе настроение паршивое. Кажется, это называется предчувствием. Но вот такой тяжелой и мрачной тревоги Доку испытывать еще не приходилось. Мы все умрем. Это не страх, это мрачная, выворачивающая наизнанку уверенность. Убираться отсюда к черту, немедленно. Вот прямо сейчас… еще секунду… еще полсекунды… Слоны катятся навстречу сплошной серой массой, окутанной клубами розовой пыли – это красиво, это адски страшно.

– Давай, Док! Поворачивай! – кричит Клемс. – Поворачивай, пора!

– И ад следовал за ним, – хрипит Док, выворачивая руль. – Погнали наши городских!

«Виллис», сверкая на солнце хромом и эмалью, катится прямо к поселку. Док поглядывает на спидометр, оборачивается назад – нельзя, чтобы слоны слишком рано устали, отстали, потеряли азарт погони. Но всё идет как надо, слоны следуют за ним, как он загадал, всё получается, всё просто отлично – и они катятся по пустому поселку прямо к управлению рудника, где засели уроды.

– Пригнись! – кричит он Клемсу, потому что оттуда стреляют – по машине, по слонам, ничего-ничего, еще немного…

Ему пришлось вернуться от лифта.

Всё получилось, как он рассчитал: выскочил из квартиры, захлопнул дверь, на ключ закрыл, надеясь, что это – Док никак не мог решить, как называть его, обходился то ли осторожным, то ли брезгливым указательным местоимением, – что оно не разберется с замками. Надеяться было легко: существо не проявило до сих пор ни интеллекта, ни ловкости. Только ходило следом за Доком, повторяя одно и то же на разные лады. Красное одеяло, думал Док. Неужели я спал рядом с этим? Сны-то мне снились – в самый раз. Но больше всего ранило, что это спало под одеялом Клемса, под его красным шелковым одеялом; что это не просто механически заняло место Клемса, но и захватило нечто очень личное, очень дорогое и Клемсу, и самому Доку. И уже невозможно никак защитить это личное, невозможно избавить его от прикосновений мертвого.

Однако время подошло – пора было на базу. И Док привычно собрался и ушел, выскользнув в коридор и захлопнув дверь перед носом у… этого.

Он был почти уверен, что с замками оно не разберется, а если и разберется, то не сразу, и Док уже уедет, и оно не догонит и не найдет его.

Он даже не представлял, что случится на самом деле. Немного нервно ожидая лифта, гудевшего где-то внизу, Док прислушивался к звукам, доносившимся из-за двери его квартиры. Шорох, шорох, шуршание. Тихий неразборчивый стон. И вдруг – удар, такой, что ему показалось – дверь выгнулась, стены содрогнулись. Еще удар. Еще.

Док отступал от двери медленно, не сводя с нее глаз. Он был уверен, что ничего подобного с ним никогда не случалось, и одновременно ему казалось, что он это уже видел, точь-в-точь.

Оно, там, за дверью, кричало – тихо, безнадежно, непрерывно.

Док это видел где-то, когда-то. Или читал. Или это было в кошмарном сне. Или прямо сейчас он спит и видит кошмарный сон. И ад следовал за ним, прошептал он. И ад…

– Тише. Заклинишь замок – не откроем, – тихо сказал он, уверенный, что будет услышан. Удары прекратились, крик стих. Док вынул из кармана ключ, вставил его в замок. Что же мне делать, господи, что же мне делать теперь. Как будто у него был выбор.

– Как будто у тебя есть выбор, – откликнулся Рей.

– Я же сделал, как оно просило. Я отпустил, оставил в покое, я ушел.

– Ты сбежал.

– А ты что сделал бы на моем месте? – возмутился Док.

– То же самое. Можешь быть уверен. То же самое.

– Так что ж ты…

– Просто я не на твоем месте. Я смотрю со стороны.

– Отлично, – кивнул Док, выровняв дыхание и собрав спину. – Что тебе видно с твоей стороны?

За дверью раздался тихий шорох. Док провел рукой по двери со своей стороны – успокоить. Рей внутри него согласно кивнул.

– Я вижу, – сказал он, – что ты не отпустил, не оставил в покое и не ушел, Док. Сбежал, да. Но не ушел и не отпустил. Я вижу, я клянусь, это так – ты сам это увидишь сейчас, так что поверь мне, просто поверь.

– Показывай, – потребовал Док. И увидел, какой дикой, жадной, всепожирающей надежды он полон, неукротимой, яростной. Что он отказывается от этого, с той стороны двери, считая его чем-то… ненастоящим, неправильным, гадким. И что он ни на миг, ни на йоту, ни на гран не отказывается и даже не представляет, как это делается и что это такое вообще – вот как он не отказывается, а наоборот, всеми силами, всеми когтями и крючьями души держится, цепляется за Клемса, не позволяет ему исчезнуть по-настоящему, совсем.

Он прижался лицом к двери. Прижался грудью, распахнутыми руками. Прижался весь. И чувствовал, что с той стороны неназываемое это точно так же прилипло к двери.

– Что я делаю такого, чего не сделал бы ты? – спросил он.

– Отпусти меня.

– Пока ты сам мне не скажешь, я не могу, я не сделаю этого.

– Отпусти меня.

– Это не ты.

– Отпусти меня.

– Когда я видел тебя… в тот раз, ты был… не такой. Ты бы не сказал такого.

Как получилось, что надо было снова ехать через простреливаемый участок, кто там еще мог стрелять, когда слоны разносили всё вокруг – и управление, и домики вокруг, оказавшиеся такими непрочными под ударами живого цунами, урагана, лавины? Док не смог это вспомнить, несмотря на все старания, и его собственные, и Гайюса. Может быть, генератор на самом деле работал, и все смешалось в разболтанном его колебаниями мозгу? Был ли они вменяемы тогда? Действительно ли надо было переть напролом под огнем? Док не мог вспомнить и сейчас. Единственный, кто был с ним рядом тогда и мог бы внести хоть какую-то ясность, сейчас распластался по ту сторону двери. И всё, что оно… что он мог сказать, Док уже слышал – не менее сотни раз, не менее тысячи раз, не менее дурной бесконечности невыносимых фраз.

Док помнил только, как они стояли, уже развернув «виллис» носом к правлению, и он думал, что постарается обойти справа, слонам не до того, не заметят, а мы уберемся отсюда – и к своим. Вертолет через полчаса. Мы всё успели. Только ты давай, Клемс, пригнись, нечего тебе торчать, как свечка в именинном торте, сейчас прорвемся – и уже, считай, у своих, и всё, слоны тут без нас доделают.

И он сказал Клемсу: пригнись, а тот – давай, рули, Док, я прикрою.

И тут он вспомнил: откуда-то еще пришло другое стадо – на ярость, на трубный рев, на неслышный адский вой их генератора, на крики атаки. Надо было проскочить так, чтобы не увязались за «виллисом» – и прорваться к своим. И надо было сделать это быстро, потому что слоны уже…

Пригнись.

Нет, я прикрою.

Клемс!

Ладно, как всегда – пятьдесят на пятьдесят. Не тяни, Док. Не успеем.

Да какое там пятьдесят на пятьдесят!

Или будет, или нет.

Клемс.

Давай, рули, пошел!

Черт! Черт! Черт!

Он промчался – сквозь облака розовой, желтой, серой пыли, сквозь грохот и треск, трубные вопли и крики ужаса и боли, сквозь стук пуль по кузову, он промчался, потому что некуда было деться, и он стряхнул второе стадо с хвоста и вылетел к своим, и затормозил, уже вломившись в буш, и только тогда посмотрел направо и увидел то, что и должен был увидеть. Клемс. В крови. Дышит.

Они дышали вместе еще совсем недолго, а потом Док остался один.

Как если бы он снова держал его в руках и не давал умереть – раненому смертельно, безнадежно, без шансов. Удерживал бы его, затягивая муку умирания.

– Прости, – сказал он одними губами, прижав их к обшивке двери. – Я не умею сдаваться.

– Пусти меня.

Док повернул ключ в замке, потянул дверь на себя. Она открылась легко. Это…

Это Клемс слегка толкнул ее наружу.

Док окинул его взглядом: ни синяков, ни ссадин. Всё правильно. Никаких чудес. Рей, сказал он. Что же мне делать. Рей молчал. Может быть, его вообще не существовало на свете. Может быть, вообще ничего на свете больше не существовало. Док перешагнул порог, закрыл за собой дверь. Клемс отступил на шаг, другой. Как будто между ними обязательно должен был оставаться промежуток.

– Я не знаю, как это сделать. Я говорю, что я согласен – но не соглашаюсь. Я клянусь, что отпускаю тебя – но ты не исчезаешь, значит, я не отпускаю, так? Я не умею. Но я буду пытаться. Просто дай мне время. Клянусь, я хочу это сделать. Хотя я вру, я не хочу, я не могу этого хотеть. Но я хочу хотеть этого. Правда. Потерпи, пожалуйста. Если это хоть как-то зависит от меня… Если это вообще в моих… вообще в человеческих силах – я сделаю это. Я сделаю это.

Док понял, что не в силах даже произнести эти слова.

Клемс смотрел на него, и Доку показалось, что в его глазах не только усталость. Еще боль. И терпение. И – на миг это привиделось Доку, он моргнул, и всё прошло, но он видел, видел точно: сострадание. И он рванулся навстречу, рванулся к Клемсу, распахнув руки, чтобы обнять, сгрести в охапку, кричать от боли вместе с ним.

Но Клемс успел отступить.

– Ладно, – кивнул Док. – Тебе надо одеться. Я должен ехать на базу. Давай, поехали со мной.