Глава 32. Энзарио

Невероятно тяжело понимать, что слова «люблю тебя, пират» будут последними, что я услышу. Они станут прокручиваться в голове, как заезженная пластинка. Они будут заставлять чувствовать себя пустым и бесполезным.

Я безумно виноват перед ними. Перед Арией, что сломал ей жизнь своим появлением и желанием добиться желанной цели.

Перед Весалией и Миридой за попытку пожить, как все, любить, как все.

Перед Федерико и Савьей, за то, что не смогу теперь им помочь. Нужно было оборвать этот порочный круг еще тогда. Когда все началось.

Вода для меня – настоящая тюрьма. Тело не держится на поверхности. Я всегда глыбой иду на дно. Сколько ни учился, не получалось. Я плавал по морям, пересекал океаны на корабле, от континента к континенту, и знал, что хожу по краю. Знал, что ловушка когда-нибудь захлопнется.

Но не так… Жестоко.

Темень внезапно раскрывается с шелестом и хрустом костей, и на меня проливается теплая синь. Тащит по мокрому песку и переворачивает несколько раз. Кто-то поднимает под мышки и волочит меня в пустоту.

Откашлявшись, приподнимаю голову и не могу разобрать, кто передо мной, и что происходит. Сотни прожитых смертей делают меня до жути слабым.

– Па… Ария… – Федерико падает рядом. – Она вытащила тебя, но…

Стискиваю зубы. Лучше бы я умирал бесконечно, чем слышать это.

– Молчи, – рычу и приподнимаюсь.

Я на берегу, а передо мной в воздухе застывают воды озера. Я не в силах поверить в то, что вижу.

Какое бы волшебство не вытянуло меня со дна, но оно тает, и водяные струи падают вниз. А через минуту обрушиваются с грохотом, на тела тех русалок, что так и остались внизу. В бесконечной черноте.

Вижу Арию, распластанную на покрасневшем от крови песке, и в сердце что-то оглушительно щелкает.

Тащу ноги вперед и падаю на колени перед девушкой.

– Ария… – личико белоснежное, губы в крови, глаза умиротворенно закрыты. Прижимаю ее к себе и не могу услышать стук сердца: мое слишком громко тарабанит под ребрами.

Задерживаю дыхание.

– Ишис, прошу тебя, – и маленькое сердце откликается глухими ударами под ладонью. – Жива…

Сын коротко и сбивчиво рассказывает, что произошло. Один моряк пал, и я в очередной раз не пожалел, что не запомнил его имени. Так не больно терять своих.

Скадэ держится молодцом, хотя сильно повредил колено, теперь будет хромать. Федерико повзрослел за эти несколько часов, а шрам на лбу останется навсегда.

Пока Ария не пришла в себя, решаем похоронить павшего. Второй моряк стоит у выкопанной ямы и мрачно смотрит в одну точку. Друг? Товарищ? Мне тоже больно, но я не покажу этого. Я – чертов бессмертный капитан без души!

Минуты тянутся бесконечно долго. Я то и дело поглядываю на девушку, но она не приходит в себя. И этот странный осколок, похожий на стекло, что въелся над сердцем, пугает до ужаса. Намертво врос. Не сдвинуть ни на дюйм. Холодный, как кожа Арии. Даже не представляю, что это и зачем оно калечит ее. И от бесконечных вопросов меня мутит и качает.

Она никогда не казалась мне такой хрупкой, как сейчас. Такой тонкой, невесомой, беззащитной. Я должен был пойти следом! Я должен был ее остановить.

И что бы это решило? Тебе нужно это сокровище или нет?

И не забывай, Энзарио, ее жизнь тоже может от него зависеть. Как и жизнь твоего сына. Ты не забыл, зачем пришел сюда?

Погибшего опускаем в яму вместе с оружием. Скадэ едва стоит на ногах, но все равно помогает закопать тело, как положено.

Слышу тихий кашель, и меня будто подбрасывает. Падаю возле Арии и дышу через раз, смотрю в синие глаза, глажу по голове, а у меня на языке только проклятья и крики.

Тонкая белая рука касается щеки, и Ария плачет. Навзрыд, протяжно.

– Смогла, – шепчет она. – Смогла. Не бросила…

– Моя фурия, – утыкаюсь лбом в ее лоб и улыбаюсь. – Накажу тебя… Ох, накажу… – и я понимаю, что не представляю, как идти дальше.

Как пересечь море и добраться до каждой точки на карте. Если первая такая опасная, что ждет нас дальше?

Глава 33. Ария

Вернулись мы на Искру в молчании. Шарэз будто постарел на несколько лет. Осунулся, смотрел на меня и пытался не показать слез. Явир был ему хорошим другом. Последним другом.

На корабле все знали, что нет сказочника лучше Явира, никто не поет песни так же, как он.

Скадэ тихонько нашептывал мне его историю, а я смотрела в дно лодки и впитывала, впитывала, впитывала. Я увозила в душе кусочек этого человека. Я буду помнить.

На палубе нас встречали в тишине. Заметили, что нет больше сказочника и певца. Он пошел по тропе во мрак и будет ждать новой возможности вернуться.

Люди всегда возвращаются. Нужно только подождать и верить в них. И помнить, кем они были и сколько значили для нас.

Мы живем, пока жива память о нас.

Энзо отдавал команды сухо и резко. Ему тоже больно, я знаю. Бессмертным должно быть больнее в разы. Они вынуждены жить с этими смертями вечность. Переживать любимых, своих друзей. Своих детей.

Я встаю у перил и запрокидываю голову к безжалостным звездам.

И тихо пою старую моряцкую песню для ушедших. Песню о том, как будут их помнить те, кто остался. Как будут чтить их имена и станут маяками в вечном мраке, что позволят умершим однажды вернуться домой. Я вплетала в эту песню имя Явира, я запирала в себе память о нем, пусть даже она принадлежала Скадэ.

Я молила Джай, богиню жизни, принять его в своем чертоге.

И песней давала понять, что сохраню воспоминания до тех пор, пока сама не встану на темную тропу.

Встану с надеждой, что кто-то будет помнить и обо мне.

– Ария, – тихо шепчет Энзо за спиной, когда я допеваю. Не обнимает и не прикасается, будто боится выдать, как ему больно. Боится сделать мне больно. – Пойдем отдыхать? – смотрит вниз, в бушующие воды, и не моргает. Спину держит ровно, но изогнутая шея и стиснутые губы выдают его эмоции.

Беру его за руку, сплетаю пальцы. Идти тяжело, потому что осколок медленно оживает под одеждой, напитывает меня болезненной тяжестью, пульсирует в сердце острой иглой. Моряки смотрят на меня, кто-то с жалостью, кто-то с благодарностью. Шарэз коротко кивает и скрывается среди остальных.

Ко мне подходит Скадэ. Хромает сильно, но виду не показывает, что ему больно.

– Не знал, что ты придерживаешься веры моего народа.

– Ты просто не спрашивал, – слабо улыбаюсь, а мужчина тушуется и украдкой смотрит на Энзо.

– Я буду помнить, Скадэ, – говорю твердо, сжимаю его предплечье. – Это наименьшее, что я могу сделать. Не оставляйте Шарэза одного, ты понял?

Уверенный кивок. Скадэ меня не подведет.

Боль в груди растекается пенной волной. Руки и ноги будто не мои, переставляю их, но не чувствую. До каюты всего несколько десятков шагов, и я молю, чтобы тело не подвело.

Энзо сначала ведет меня, крепко обняв, а потом, когда я замедляюсь и почти падаю, подхватывает на руки.

– Ария, ты ничего не хочешь объяснить? – он идет грузно. Ему тоже тяжело после стольких смертей. Сколько их случилось под водой никто не знает, но по бледному цвету его кожи, я понимаю, что счет идет на десятки. Или сотни раз.

– Что, например? – спрашиваю тихо, потому что совершенно не представляю, о чем может пойти речь.

– Разве ты маг? Как ты вытащила меня? – он заносит меня в каюту и осторожно укладывает на кровать. Целует в губы и приглаживает волосы. Ведет теплыми пальцами по шее вниз, обрисовывает плечо, возвращается на ключицу и опускается прямо к сердцу. Там, под разорванной блузой, пульсирует голубой осколок. Энзо отодвигает ткань, его зрачки расширяются, а глаза темнеют.

– И что это? – говорит одними губами и касается подушечками пальцев сердцевины небесной капли.

– Нет, я не маг, – приподнимаюсь на локтях и смотрю, как он касается пульсирующей кожи вокруг осколка. – Это то, на что указала мне карта. Я поднялась на остров и… там все было выжжено. И карта вырвалась из медальона. Связала меня, залепила горло. А потом это вросло под кожу.

Смотрю на обожженную руку и удивляюсь, что почти не чувствую боли. Крышка отпечаталась на ладони, как клеймо.

Касаюсь лица Энзо, откидываю темную непослушную прядь назад.

– В нем было так много силы! Древней, дикой. Я должна была освободить ее, выпустить, сбавить давление. И я выпустила. Вытрясла из Федерико признание, где ты, и выпустила. Все, что могла. До капли.

Закусываю губу и смотрю в потолок.

– Мне кажется это часть чего-то. Не знаю, – откидываюсь на подушку. – Ничего не знаю.

Энзо молчит и смотрит на осколок, будто заколдованный.

– Это жестоко… – говорят его губы беззвучно, а в глазах застывает холодный огонь. Он подается ближе и ложится на меня всем весом. Обнимает и целует. Скользит губами по волосам, собирает в ладони лицо и щедро раздаривает ласку.

– Прости меня, Ария… Я должен был предугадать, понять, куда она меня ведет. Я не хочу такой ценой, – отодвигается. Так резко, что мне становится холодно. – Мне нужно подышать, – говорит, но смотрит будто сквозь меня. Внутрь себя. – Иди в душ и ложись. Не жди меня.

И уходит, не обернувшись. Сбегает, ничего не объясняя.

Грохает дверь, а я с трудом поднимаюсь.

– Не жди меня, как же, – ворчу недовольно и ищу привычную одежду. Хочу избавиться от пропитанной кровью и солью ткани.

Штаны под рукой, а вот рубашку Федерико мне испортил, так что придется использовать одежду Энзо.

Переодеваюсь с трудом, морщусь от боли в груди. Чувствую что-то чужеродное под ребрами, но сжимаю зубы и завязываю тесемки. Впрыгиваю в сапоги.

– Хватит этой беготни, – цежу зло и выхожу из каюты. – Хватит.

На палубе никого, она залита белым светом Мэс-тэ. Корабль будто предоставлен сам себе. Возможно, так и есть. Я ведь не знаю, как им управляют на самом деле. Вдруг Искра живая?

Прохожу вперед, к носу. Хочу позвать Энзо, но чувствую, что не отзовется сам.

Иду назад, на кормовую палубу. Несколько ступеней кажутся мне непреодолимой стеной, но не сдаюсь. Тяжело дышу, опираюсь на перила и смотрю на бочки впереди. Энзо сидит, уперевшись спиной в одну из них и смотрит в небо. Будто ищет что-то.

– Я должен был тебя отпустить… – говорит он тихо и сипло. Не поворачивается. – Так нелепо. Так… больно от этого всего, – прячет лицо, смотрит в другую от меня сторону.

Подхожу медленно, всматриваюсь в подрагивающие плечи. Энзо не пытается встать и уйти, не гонит. Закрывается руками, будто щитом.

Сердце сжимается, рвется из груди. Невыносимо.

Невыносимо видеть его таким.

Сажусь на колени прямо перед ним, тяну руку и касаюсь запястья. Кожа под пальцами обжигающе горячая, а сердце колотится, как сумасшедшее.

– Посмотри на меня, Энзо.

Он мотает головой, закрывает глаза волосами, накрывается ладонями.

– Я н-н-е могу, – заикается и еще глубже прячется в свой рукотворный кокон. – Я стольких потерял. Н-не хочу и тебя терять тоже. Не хо-чу!

– Все ты можешь, – подвигаюсь ближе, глажу плечи, обхватываю его голову и тяну к себе, прижимаю к плечу. Больно, жжется осколок, но плевать. Плевать! – Ты не потеряешь меня, слышишь? Не потеряешь. Мы пройдем этот путь вместе, мы все сможем, – утыкаюсь носом в его волосы, дышу рвано, будто пробежала тысячу миль. – Если тебе больно, если тебе тяжело, то плачь. Хочешь рыдать? Рыдай. Хочешь выть? Вой! Сорви эту стену, дай себе волю! Только, – всхлипываю и цепляюсь пальцами за его рубашку, – только не отворачивайся. Не закрывайся! Я не смогу одна идти. Я без тебя не смогу, Энзо.

– Это правда? – он неожиданно поднимает голову. В темно-зеленой глубине его глаз стынут слезы. – Правда то, что ты сказала перед тем, как… – кусает губу и пронзает взглядом.

– Да.

Отвечаю твердо. Без запинки. Ни секунды на размышления, никаких сомнений.

– Да, – касаюсь его виска, заправляю за ухо черный завиток. – Хочешь, чтобы сказала снова?

Он жмурится, будто боится пораниться словами, как осколками, но кивает.

Поднимаю его лицо, поглаживаю кожу пальцами. Стираю блестящие соленые слезы и не могу сдержать собственные. Будто это я, а не он, рвусь на части.

– Люблю… – шепчу тихо. Наклоняюсь, прижимаюсь щекой к щеке. Колючей от щетины, влажной. – Люблю тебя, Энзо.

– Ария… – он, всхлипывая, опускает голову мне на грудь. И плачет. Как ребенок. Дрожит, передавая трепет моему телу, тянет меня к себе и омывает кожу влагой. Живительной и лечебной. Но я знаю, что осколок просто так не выдернуть из моего сердца, хотя боль отступает.