Добытое святотатством

Было одно дело тех дней, которое заслуживает места в нашей летописи. Это акт, которого я больше всего стыжусь. До сих пор я приводил здесь только преступления, которые планировал и осуществлял Раффлс, но сейчас я готов описать то, что родилось с помощью моего собственного скудного ума. Но в этих мемуарах, в которых я пообещал себе рассказывать все без прикрас о Раффлсе, будет справедливо, если я сделаю то же самое по отношению к себе и раскрою факты своей подлости. Это был я, и я один, кто наступил на собственные чувства и окончательно растоптал угасающие угли элементарной порядочности, предложив и спланировав набег на собственный старый дом.

Я бы не стал обвинять себя только для того, чтобы начать оправдываться после этого. Тем не менее чувствую себя обязанным заявить, что прошло уже много лет с тех пор, как наше владение перешло к чужестранцу, против которого у меня были свои предрассудки, которые служили мне чем-то вроде оправдания. Он расширил и изменил дорогой мне старый дом почти до неузнаваемости, ему не нравилось ничего, что сохранилось с тех дней, когда мы им владели. Тот человек был настоящим фанатичным охотником, и там, где мой дорогой отец выращивал призовые персики под стеклом, этот вандал вскоре возвел конюшню для породистых лошадей, которые, в свою очередь, тоже занимали призовые места на выставках по всей стране. Дом находился на юге, и не было ни единого случая, чтобы я не отмечал, приезжая туда, очередное исчезновение оранжереи и соответствующее расширение конюшен. Не то чтобы я когда-либо ступал на ранее принадлежащую нам землю с того самого дня, как мы ушли, но в течение нескольких лет я не раз заезжал к старым друзьям по соседству и никогда не мог устоять перед соблазном навестить места моего детства. И насколько это было видно с дороги, у которой дом и располагался, – сам дом оказался единственным, что лошадник оставил неизменным.

Еще одно мое оправдание может не иметь никакого смысла для многих читателей, но для меня тогда оно стало решающим. Это было мое страстное желание в тот период «должным образом исполнить свою роль» в преступной игре с Раффлсом. Он всегда настаивал на равноценном разделении полученных от трофеев денег; это было моей заботой – заслужить свою долю. До сих пор я был полезен только в чрезвычайной ситуации, весь результат любого реального успеха неизменно принадлежал Раффлсу. Он всегда придумывал идею. Этой традиции я стремился положить конец и был готов применить любые способы и средства, чтобы воплотить свой недобросовестный план. Во всей Англии был лишь один дом, каждый дюйм которого мне был известен, а Раффлсу было известно о нем лишь то, что я сказал ему. На этот раз я должен был вести его, а Раффлс должен был следовать за мной, нравится ему это или нет. Он и сам это понимал, и я думаю, что ему эта идея понравилась даже намного больше, чем то, что мне придется осквернить дом своего детства. Но я ожесточил сердце, а его чувства были слишком хорошо подавлены, чтобы заставить его протестовать против моей идеи.

Я в своем упрямстве пошел на крайние меры. Я начертил схемы всех этажей по памяти и даже навестил друзей, живущих в окрестностях, только ради того, чтобы сделать снимки дома, расположив фотоаппарат над старой садовой стеной. Даже Раффлс не мог сдержать удивления, его брови удивленно взмыли вверх, когда я однажды утром показал ему собранные материалы в Олбани. Но он не перестал открыто критиковать сам дом.

– Построен в конце шестидесятых, как я могу наблюдать, – сказал Раффлс, – или же в начале семидесятых.

– Да, так и есть, – ответил я. – Эта догадка достойна детектива из шестипенсового рассказа, Раффлс! Как ты узнал?

– Эта шиферная башня над крыльцом, с мансардными окнами и железными перилами и флагшток на вершине – просто характерная черта того периода. Ты можешь увидеть их почти в каждом доме определенного размера, построенном около тридцати лет назад. По-моему, это самые бесполезные добавления к дому.

– Наша не была бесполезной, – ответил я с некоторой теплотой. – Это была моя святая святых в праздники. Я выкурил там свою первую трубку и написал первые стихи.

Раффлс положил ладонь мне на плечо:

– Банни, Банни, ты способен ограбить свое старое жилище, но все же ты не способен услышать плохого слова о нем?

– Все не так, – сказал я безжалостно. – Башня была там в мое детство, но человека, которого я хочу ограбить, не было.

– Ты действительно хочешь это сделать, Банни?

– Даже в одиночку, если это будет необходимо! – заявил я.

– Не в этот раз, Банни, только не в этот раз, – возразил Раффлс, смеясь, и встряхнул головой. – Но как ты думаешь, у нового владельца достаточно ценностей, чтобы оправдать нам столь далекую поездку?

– Столь далекую?! До дома меньше сорока миль, если воспользоваться железной дорогой Суррея.

– Это как сотня миль по другим железнодорожным путям. И когда ты планируешь поехать туда?

– В пятницу.

– Мне не нравится пятница, Банни. Почему именно тогда?

– Это ночь их ежегодных скачек. Они заканчивают сезон этим событием каждый год, и обрюзгший Гильмард всегда занимает призовые места со своими чистокровными скакунами.

– Ты имеешь в виду хозяина своего старого дома?

– Да, и после скачек все гости ужинают с размахом, – продолжал я. – Из гостей у него приятели-охотники и его жокеи. Если полка с наградами не застонет под новой грудой призовых кубков, в этом не будет вины наездников и старый Гильмард все равно проведет праздничный ужин.

– А, так это просто охота за кубком, – заметил Раффлс, проницательно рассматривая меня через дым сигарет.

– Не для нас, мой дорогой друг, – подражая его тону, ответил я. – Я не просил бы тебя взломать комнаты твоих соседей в Олбани ради нескольких монет из современного серебра, Раффлс. Не то чтобы мы не можем взять несколько кубков с собой, если мы получим шанс до них дотронуться, при условии, что Гильмард выставит их после победы. Отнюдь не обязательно, что он это сделает. Но это наверняка будет оживленная ночь для него и его приятелей – а в это время их спальня будет в наших руках!

– Отлично! – сказал Раффлс, выдыхая серию одинаковых колец в паузах между улыбками. – Тем не менее это все же званый ужин, так что хозяйка не оставит свои драгоценности наверху. Она наденет их, мой мальчик.

– Не все, Раффлс, у нее слишком много украшений для того, чтобы надеть все сразу. Кроме того, это не обычный ужин, говорят, что миссис Гильмард будет единственной леди там и что она довольно очаровательна сама по себе. А очаровательная женщина, как известно, не будет надевать все свои драгоценности ради полной комнаты охотников на лис.

– Это зависит от того, какие драгоценности у нее есть.

– Ну, она может надеть нитку жемчуга.

– Да, вероятно.

– И, конечно, свои кольца.

– Именно, Банни.

– Но не обязательно свою бриллиантовую тиару…

– У нее она есть?

– …и, конечно, не изумрудное и бриллиантовое ожерелья поверх всего!

Раффлс выдернул «Салливан» из своих губ, и его глаза загорелись, словно пламя.

– Банни, ты хочешь сказать мне, что у нее есть все эти вещи?

– Конечно, – сказал я. – Они богатые люди, и он не совершенный мерзавец, чтобы тратить все только на свою конюшню. Ее драгоценности известны не менее, чем его охотники. Друзья рассказали мне о них на днях, когда я спросил их. Они считали мое любопытство естественным, как и мое желание сделать несколько снимков старого места. По их мнению, одно лишь изумрудное ожерелье должно стоить тысячи фунтов.

Раффлс потер руки.

– Я лишь надеюсь, что ты не задавал слишком много вопросов, Банни! Но если эти люди действительно твои старые приятели, то они никогда не заподозрят тебя, когда услышат о том, что произошло, если, конечно, не увидят тебя в ту ночь, тогда все обернется весьма плачевно. Тебе нужно продумать, как ты подойдешь к этому делу; если хочешь, могу помочь тебе в этом. Предлагаю отправиться туда независимо друг от друга, и будет лучше, если мы встретимся за пределами дома в ночь события. Но с этого момента я вверяю себя в твои руки.

Наш план был постепенно разработан и сформирован, приняв законченный вид, на который Раффлс уже стал ссылаться, как любой артист театра на свет прожектора. Никто не был более способен действовать спонтанно, как он, принимать лучшие решения, находясь в чрезвычайных ситуациях, и вырывать победу из цепких когтей поражения. Тем не менее у него каждая деталь всегда была продумана, как и альтернативный план для каждого случая и ужасного исхода. В этом случае, однако, его план был ограничен до нашего прибытия к воротам или садовой стене. Начиная оттуда, я должен был взять на себя командование, и хотя именно Раффлс взял с собой инструменты для взлома, которыми только он и мог пользоваться, на этот раз я должен был лично контролировать их использование.

Я сел в вечернем костюме в вечерний поезд, но старательно проехал все места, где бывал раньше, и сошел на небольшой станции в нескольких милях к югу от того места, где меня все еще помнили. Это привело к тому, что я в одиночестве побрел по длинной проселочной дороге, но ночь была теплой, а небо усыпано звездами, и я храбро шагал вперед, поскольку это должно было быть настоящее преступление, и я должен был вести Раффлса всю ночь. Задолго до того как я добрался до назначенного места, он уже ждал меня у дороги, и мы проделали остаток пути под руку.

– Я прибыл раньше, – сказал Раффлс, – и посмотрел на скачки. Я всегда предпочитаю взглянуть на хозяина дома, Банни, и мне даже не понадобилось место в первом ряду, чтобы хорошо разглядеть вашего друга Гильмарда. Не удивительно, что он не ездит на своих собственных лошадях! Нет такого скакуна, который бы смог пронести его по всему пути с препятствиями. Но этот здоровяк совсем неплохой человек, и он воспринимает свои проблемы так, что мне даже стыдно вносить в них свою лепту.

– Он потерял лошадь? – осведомился я весело.

– Нет, Банни, но он не победил на скачках! Его лошади были во сто крат лучше других, и его жокеи изо всех сил старались завоевать золото, держась на них, как злодеи, ускользающие от полиции, но каждый забег их ждала неудача. И ведь даже не скажешь, что они проиграли, если послушаешь, какое веселье царит в доме. Я подслушивал с дороги – ты был прав, когда сказал, что дом стоит слишком близко к ней.

– Ты не вошел?

– Чтобы испортить твое шоу? Я думал, что ты меня лучше понимаешь. Я и шагу не ступлю там без твоего указания. Но вот мы и пришли, так что предлагаю тебе вести.

И я без малейшего колебания повел его через простые деревянные ворота по длинной дороге в форме полумесяца. На каждом конце дороги мы увидели еще по одним воротам, но между ними не было ни единого здания, как не было и огонька, пока мы вплотную не подошли к нужному дому. Форма и высота окон, в которых горел свет, шелест, словно шепот, лавров, само ощущение гравия под ногами сразу же вспомнились мне, как и сладкий, расслабляющий, незабываемый воздух, который я вдыхал все глубже с каждым новым вздохом. Осторожно приближение к старому дому было для меня как возвращение назад в детство, и все же пока я не ощущал никаких угрызений совести. Я был слишком взволнован, чтобы почувствовать немедленное раскаяние, хотя прекрасно осознавал, что совсем скоро буду жалеть о каждом своем шаге. Я не врал, когда написал, что ощущаю позор и по сей день за ту ночную работу. И мое раскаяние настигло меня еще до рассвета. Но находясь там, я не чувствовал этого.

Окна в столовой, обращенные к дороге, ярко светились. С дороги можно было легко все разглядеть, заглянув через венецианские жалюзи в комнату, но мы все же не сделали этого. Раффлс никогда бы не подверг меня настолько беспричинной и ненужной опасности, но он последовал за мной без единого слова. Я могу только заявить, что все обошлось, и мы оба получили награду. Через устаревшую модель жалюзи мы легко разглядели каждый дюйм живописно накрытого стола. Миссис Гильмард все еще сидела за столом, но она была единственной леди и одета так скромно, как я и пророчествовал; вокруг шеи поблескивала нитка жемчуга, но на ней не было заметно мерцание изумруда или блеска бриллианта, как не было и сверкающей тиары в ее волосах.

Я схватил Раффлса за руку в знак своего триумфа, и он кивнул, пока рассматривал комнату полную раскрасневшихся охотников на лис. За исключением одного полосатого костюма, очевидно принадлежавшего сыну-наследнику, все мужчины были одеты в вечерние наряды багрового цвета, поэтому их лица соответствовали цвету их пиджаков. Громадный человек с большим красным лицом и подстриженными усами занимал место моего бедного отца, он был тем, кто заменил наши плодоносные виноградники вонючей конюшней, но я не мог не сказать, что он выглядел вполне доброжелательным великаном: удобно расположив свое тучное тело, он слушал, как молодые наездники хвастаются своей доблестью или подробно описывают неудачи.

И на минуту мы тоже заслушались, прежде чем я вспомнил о своих обязанностях и повел Раффлса к задней части дома.

Не было более легкого дома для проникновения. Я чувствовал это остро даже будучи мальчишкой, когда, по пророческой иронии, грабители были моей детской фобией, и я каждый вечер заглядывал под свою кровать в поисках ужасных преступников. Окна-эркеры на цокольном этаже были основой для бессмысленных балконов у окон первого этажа. У этих балконов были декоративные железные перила, к которым даже менее изобретательная веревочная лестница, чем наша, могла быть с легкостью приспособлена. Раффлс принес ее с собой, обвязав вокруг талии, и он также нес трость с фонариком, чтобы зафиксировать лестницу на месте. Он развернул лестницу и воспользовался тростью в укромном уголке перед красными кирпичными стенами, где я когда-то играл с самим собой в сквош по праздникам. Исследовав участок в свете звезд, я даже нашел след от проведенной мною белой линии вдоль красной стены.

Впервые я почувствовал хоть что-то только после того, как мы забрались в мою старую комнату и прошли по освещенной площадке в лучшую спальню тех дней, которая принадлежала хозяевам дома. Войдя внутрь, я действительно почувствовал себя червем. Большая медная кровать занимала место старой кровати с балдахином, на которой я впервые увидел белый свет. Двери были теми же, мои детские руки держали эти самые ручки. И там был Раффлс, взломавший дверь с помощью буравчика и клина и сейчас тихонько закрывавший ее за нами.

– Та дверь ведет, конечно же, в гардеробную? Тогда ты мог бы заняться внешней дверью в гардероб, – прошептал он, – но только не средней Банни, если, конечно, сам не захочешь. Драгоценности могут быть там, если их здесь нет.

Моя дверь была закрыта мгновенно, в ней был установлен засов, но теперь совесть полностью заняла все мои мысли. Я поднял веревочную лестницу, которая все еще свисала из моей старой комнаты, пока Раффлс вбивал клин в дверь. Я опустил лестницу из окна хозяйской спальни, чтобы подготовить тот способ побега, который был фундаментальным элементом каждого плана его стратегии. Я хотел показать Раффлсу, что не зря следовал за ним. Но я оставил ему задачу поиска драгоценностей. Я начал с того, что включил газовый светильник, я не видел в этом никакого риска, и Раффлс отправился работать при превосходном освещении. В комнате обнаружилось несколько хороших предметов, в том числе старинный высокий комод из красного дерева, каждый ящик которого был выдвинут и исследован на кровати безрезультатно. В некоторых ящиках были замки, но ни один из них не открыл наших глазам ничего стоящего внутри. Проносились минуты, и ситуация становилось все опаснее. Гостям подали десерт; это значило, что одинокая дама могла свободно бродить по дому в любую минуту. В итоге мы обратили внимание на гардеробную. И как только Раффлс увидел запертую на засов дверь, его руки взлетели вверх.

– Засов для ванной, – вскрикнул он себе под нос, – и в комнате нет ванны! Почему ты не сказал мне о нем, Банни? Такая задвижка говорит о многом, особенно в связи с тем, что в спальне нет засова, а этот засов достоин хранилища в банке! Что, если это и есть хранилище в доме, Банни? О, Банни, что если это и есть их сейф?

Раффлс упал на колени перед старинным резным дубовым сундуком. Его панели были восхитительно нерегулярными, углы безупречно неровными, и лишь одно современное осквернение было в нем – тяжелый замок на крышке. Раффлс улыбался, когда достал свой ломик. В течение следующих десяти секунд крышка или замок издавали звук «р-р-р», но я не был там, чтобы посмотреть, что именно. Я побрел обратно в спальню в состоянии пароксизма от волнения и неизвестности. Я должен был занять себя чем-то так же, как занял себя Раффлс, и принял решение проверить веревочную лестницу. Ведь уже через минуту…

Я стоял прикованным к полу. Я хорошо приспособил лестницу к внутренней стороне подоконника, а также спустил удлиненную опору для более оперативного возвращения на твердую землю для нас. Только представьте мой ужас, когда я подошел к открытому окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как последний из крючков и опора уплывают из моего поля зрения в темноту ночи, снятые чьими-то молчаливыми и невидимыми руками внизу!

– Раффлс… Раффлс! Они заметили нас и секунду назад сняли лестницу!

Я с трудом проговорил эти слова, когда бросился на цыпочках в гардеробную. Раффлс орудовал ломиком над крышкой обитого кожей сундука для украшений. Крышка взлетела вверх от дрогнувшего запястья вместе с его вопросом:

– Ты позволил им понять, что мы заметили это?

– Нет.

– Хорошо, убери в карманы некоторые из этих коробок – нет времени, чтобы открыть их. Какая дверь ближе всех к лестнице?

– Та.

– Тогда пойдем?

– Нет, нет, я буду впереди, я ведь знаю каждый дюйм.

И когда я прислонился к двери спальни, ручка в руке, пока Раффлс наклонился, чтобы отвинтить буравчик и снять клин, мне пришло озарение об идеальном порту в шторм, который, очевидно, собирался опуститься на наши головы. Это было последнее место, где они искали бы парочку экспертов-взломщиков, не знающих ничего о доме. Если только мы сможем достичь моего убежища незамеченными, мы могли бы прятаться там не только час, но даже несколько дней и ночей.

Увы, этой оптимистичной мечте не суждено было сбыться! Клин вышел, Раффлс оказался позади меня. Я открыл дверь, и на секунду мы вдвоем замерли на пороге.

Перед нами по лестнице поднимался отряд багровых варваров, каждый ступал только на кончики надетых на ступни шелковых носков, их лица были краснее любого другого оттенка красного, и каждый из них был вооружен плетью. Монументальный человек с короткими усиками вел остальных. Дурак остановился на верхней ступени, чтобы испустить самый громкий и веселый окрик «Ага!», который когда-либо слышали мои уши.

Это стоило ему больше, чем он мог осознать, пока я не поясню сам. Между нами располагалась широкая часть коридора; с нашей стороны находилась узкая часть, со стенами и дверями слева, перилами по нашу правую руку и дверью, обитой сукном, в конце. Но если бы в тот момент великий Гильмард не остановился, чтобы оправдать свою спортивную репутацию, он, несомненно, смог бы схватить кого-то из нас, что было бы равноценно тому, что он схватил обоих. Я позволил Раффлсу пробежать до двери, обитой сукном, первым, сам же воспользовался возможностью, чтобы взглянуть вниз на лестницу, откуда доносились безумные крики этих спортивных болванов:

– Ушли! Ушли!

– Улюлю! Улюлю! Улюлю!

– Куда они делись?

И я действительно ушел через дверь, обитую сукном, на заднюю площадку, обгоняя Раффлса, который следовал за мной по пятам. Я придержал для него дверь и услышал, как он с силой захлопнул ее перед носом брызгающего слюной и бушующего хозяина дома. Другие были уже на нижней площадке запасной лестницы, но я направился к лестнице, ведущей наверх, и в одно мгновение мы уже мчались по верхнему коридору, слыша задорные возгласы преследователей позади. Здесь нас встретила абсолютная темнота – тут располагались только спальни слуг, которые мы миновали, но я знал, что делаю. На последнем повороте направо мы вбежали в первую дверь слева и оказались в комнате под башней. В мое время длинная стремянка вела к самой башне. В кромешной тьме я бросился в старый угол. Слава богу, лестница все еще была там! Она задрожала под нашим весом, когда мы стали взбираться наверх, как один четвероногий организм. Опасный, если подобраться слишком близко, люк все еще был защищен изогнутым латунным предохранителем в виде подпорки; его-то я и схватил одной рукой, как и Раффлс, последовавший моему примеру, когда я уже стоял на полу башни. Он успел взобраться внутрь после меня и отпустил люк так, что он попал по лицу ведущей гончей.

Я надеялся услышать отчетливый звук падения, когда его вес потрясет весь дом, но парень, должно быть, уклонился, и удара все же не произошло. Между тем мы с Раффлсом не проронили ни слова, он следовал за мной, не тратя дыхание на разговоры. Но веселая компания внизу все еще кричала и ревела в нашем направлении.

– Он упал? – спросил один.

– Затравим их в норе? – вскричал другой.

Но их хозяин могучего обхвата – человек, похожий на бутылку с газированной водой – казалось, скорее протрезвел, а не получил сотрясение от удара о люк. Мы больше не слышали его громкий голос, но могли чувствовать, как он напрягает каждый мускул, чтобы открыть люк, на котором мы стояли бок о бок с Раффлсом. По крайней мере, я думал, что Раффлс стоял, пока он не попросил меня зажечь спичку, и я не обнаружил, что он опустился на колени, вместо того чтобы встать на ноги, и пытается зафиксировать люк с помощью своего буравчика. При нем всегда были три или четыре клина для закрепления дверей, и он вбил их все, пока я тянул подпорку и ударял ногами.

Но восходящее давление прекратилось еще до того, как мы закончили. Мы услышали, как лестница снова скрипнула под тяжелым и медленным человеком, и мы выпрямились в тусклом мерцании свечи, которую я зажег и оставил гореть на полу. Раффлс поочередно взглянул на четыре маленьких окна, а затем перевел взгляд на меня.

– Есть ли здесь вообще выход? – прошептал он так, как никто другой на его месте не мог бы прошептать человеку, который заманил его в ловушку. – У нас нет веревочной лестницы, ты же знаешь.

– Из-за меня, – простонал я. – Все это моя вина!

– Чепуха, Банни, другого пути просто не было. Но как насчет этих окон?

Его великодушие взяло меня за горло; без единого слова я привел его к одному окну, выходящему внутрь, на покатую крышу и ровные ряды черепицы. Часто, будучи мальчишкой, я карабкался по ним, ради опасной радости от риска жизнью и конечностями или ради своего увлечения – смотреть через большой световой люк, словно заглядывая в колодец, на этаж ниже, где был холл. Были, однако, несколько световых люков меньшего размера, через любой из которых, я думал, мы могли бы сбежать. Но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы я понял, что мы опоздали: один из этих люков стал блестящим квадратом: он открылся, и показалось раскрасневшееся лицо на багровых плечах.

– Я заставлю их дрожать! – сказал Раффлс сквозь зубы. В мгновении ока он выдернул револьвер из кармана, разбил окно прикладом и выпустил пулю в черепицу менее чем в ярде от показавшейся головы. И этот выстрел, я считаю, был единственным, который Раффлс когда-либо совершал за всю свою карьеру полночного грабителя.

– Ты же не попал в него? – ахнул я, глядя, как голова исчезла, а затем мы услышали грохот в коридоре.

– Конечно же нет, Банни, – ответил он, укрываясь в башне вновь, – но никто не поверит, что я этого не хотел, и если нас поймают, мне дадут не меньше десяти лет за это. Этот риск ничего не значит, если это даст нам дополнительные пять минут, они сейчас должны провести военный совет. Вон там наверху – это рабочий флагшток?

– Да, был когда-то.

– Тогда должны быть веревки для подъема и спуска.

– Они были не толще бельевого леера.

– И они обязательно окажутся гнилыми, и нас увидят, когда мы будем срезать их. Нет, Банни, так не пойдет. Подожди немного. Есть ли здесь громоотвод?

– Раньше был.

Я открыл одно из боковых окон и потянулся так высоко, насколько смог.

– Тебя увидят из светового люка! – воскликнул предостерегающе Раффлс.

– Нет, не увидят. Я и сам-то не могу его различить. А вот громоотвод все еще здесь, на том же месте, где и был.

– Насколько толстый? – спросил Раффлс, когда я вновь присоединился к нему.

– Чуть толще графитового карандаша.

– Иногда они могут удержать человека, – сказал Раффлс, натягивая белые детские перчатки и обматывая руку носовым платком. – Сложность заключается в том, чтобы удержать хватку. Но мне уже приходилось спускаться подобным образом. И это наш единственный шанс. Я пойду первым, Банни: ты просто следи за мной и сделай все точно так же, как я, если у меня получится добраться до земли.

– А если не получится?

– Если я этого не сделаю, – прошептал Раффлс, занимая позицию на окне, – боюсь, тебе придется справляться одному со всем весельем, пока меня будут перевозить через реку Ахерон!

С этими словами он начал спуск вниз, оставив меня дрожать одновременно над его легкомыслием и опасностью. Я не мог проводить его взглядом далеко в тусклом свете апрельских звезд, но я видел его одно мгновение и все же заметил его предплечья у водосточной трубы, которая проходила вокруг башни, между кирпичами и сланцем на уровне межэтажного перекрытия. И я увидел его еще раз мельком, уже ниже, у карниза той комнаты, которую мы разграбили. Оттуда громоотвод опускался уже по прямой траектории до самой земли под углом фасада. И так как он смог удачно спуститься до столь низкой точки, я решил, что Раффлс уже стоит на земле. Но у меня не было ни его мускулов, ни его нервов, и я почувствовал сильное головокружение, когда сел на подоконник и приготовился спуститься вниз.

Так получилось, что именно в этот последний момент моим глазам впервые открылся беспрепятственный вид на маленькую старую башню других дней. Я позабыл о Раффлсе; маленький огарок свечи все еще догорал на полу, и в тусклом свете знакомая сцена детства была мучительно подобна самому невинному воспоминанию. Небольшая лестница все еще стояла на своем месте, ведя в люк на вершине башни; неподвижные сиденья все еще носили на себе свои старые пальто зернистого лака; у лака был все тот же до боли знакомый древний запах, а флюгеры снаружи скрипели все ту же мелодию. Я вспомнил целые дни, которые провел, целые книги, которые прочитал здесь, в любимой крепости моего детства. Грязный пятачок с мансардным окном на каждой из четырех наклонных стен в одночасье превратился в галерею с мучительными картинами прошлого. И вот как я собирался покинуть это место – вверив свою жизнь собственным рукам и с карманами, полными украденных драгоценностей! Суеверный страх сковал меня. Предположим, что громоотвод не удержит меня… предположим, что мои руки соскользнут… и я буду схвачен мертвым, с результатами своего постыдного преступления на мне, под самыми окнами…

…где я родился.

В окнах солнце медлит утром…

Я почти не помню, что я сделал или оставил незавершенным. Я знаю только, что ничего не сломалось подо мной, что я каким-то образом удержался, и что в самом конце проволока обожгла раскаленным железом мои ладони, так что они были порезаны и кровоточили, когда я стоял, задыхаясь, возле Раффлса в клумбе. У нас не было времени, чтобы думать обо всем. Уже слышался шум на нижних этажах; волна тревоги с верхних этажей медленно опускалась вниз; и я помчался за Раффлсом по краю дороги, не осмеливаясь оглянуться.

Мы выбежали к противоположным воротам от тех, через которые вошли. Резко вправо уходила небольшая тропа за конюшней, и так же резко вправо ушел Раффлс, вместо того чтобы бежать прямо по открытой дороге. Я бы не выбрал этот маршрут, но я все же последовал за Раффлсом без единого слова, почувствовав благодарность за то, что он наконец взял на себя инициативу. В конюшнях горел свет, все было освещено так ярко, будто там был канделябр, оттуда раздавался стаккато грохот подков и широкие ворота открывались. Этим мы и воспользовались, когда проскользнули через них в самый последний момент. Через минуту мы уже прятались в тени садовой стены, пока на дороге звучал смертельный топот галопирующих копыт.

– Это за полицией, – сказал Раффлс, ожидая меня. – Но веселье только начинается с конюшен. Услышь шум и взгляни на огни! Через минуту оттуда выедут охотники на последнюю погоню сезона.

– Мы же не будем просто бежать от них, Раффлс?

– Конечно, не будем, но это означает, что мы должны остановиться здесь.

– Разве мы можем себе это позволить?

– Если они не глупы, то отправят по констеблю на каждую железнодорожную станцию в радиусе десяти миль и займут посты на всех углах. Из всех мест, я могу подумать только об одном, где они не догадаются нас искать.

– И о каком?

– По другую сторону этой стены. Насколько велик сад, Банни?

– Шесть или семь акров.

– Тогда полагаюсь на тебя, отведи нас в одно из своих старых убежищ, где мы сможем спрятаться до утра.

– А после?

– Главное переждать ночь, Банни! Прежде всего нужно найти нору для укрытия. Что это за деревья в конце этой полосы?

– Лес Святого Леонарда.

– Великолепно! Они обыщут каждый дюйм леса, прежде чем вернутся к поискам в собственном саду. Отлично, Банни, сперва подсоби мне, и я помогу тебе забраться!

Другого выхода не было, и, как бы я ни ненавидел и ни содрогался от мысли снова войти туда, я уже думал о втором святилище моего детства, которое также можно было бы осквернить в эту бесчестную ночь. В дальнем углу сада более чем в ста ярдах от дома маленькое декоративное озеро было вырыто на моей памяти. Его берега были покрыты откосным газоном и зарослями рододендронов, и среди рододендронов расположился крошечный сарай для лодок, который был моей детской радостью. Он состоял из небольшой пристани для шлюпки, в которой любой мог избороздить эти миниатюрные воды и пройти через кабину для переодевания, если он предпочитал принять утреннюю ванну среди золотых рыбок. Я не мог придумать более безопасное убежище, чем это, если нам придется провести ночь в окрестностях, и Раффлс согласился со мной, когда я привел его, скрываясь в кустарниках и на опасно открытом газоне, в миниатюрное шале между рододендронами и водой.

Но какая это была ночь! Маленькая кабинка для переодевания имела две двери: одна выходила на озеро, другая на тропинку. Чтобы слышать все, что происходит в окрестностях, нужно было лишь открыть обе двери и сохранять абсолютную тишину. Влажный ночной воздух апреля заполнил место и прокрался сквозь наши вечерние костюмы и легкие пальто прямиком в мозг; умственная пытка возобновилась и даже усилилась в моей голове; и все время я внимательно прислушивался к звукам с тропинки между рододендронами. Сначала единственные звуки, которые мы могли распознать, исходили исключительно из конюшен. Тем не менее волнение утихло раньше, чем мы ожидали, и даже Раффлс высказал сомнения в том, собирают они охотников или нет. Вскоре после полуночи мы услышали шум колес на дороге, и Раффлс, который начал разведывать ситуацию, скрываясь у кустарников, вернулся назад, чтобы сообщить, что гости уезжают и прощаются даже с какой-то безразличной радостью, которую он не мог понять. Я сказал, что тоже не понимаю их радости, но предположил, что на них влияет выпитый алкоголь, и позавидовал им. Я поднял колени к подбородку, расположившись на скамье, где обычно все сушились после купания, и сидел в напускной флегматичности, абсолютно противоположной тому, что испытывал внутри. Я слышал, что Раффлс вновь отправился на разведку, и отпустил его без лишних слов. Я даже не сомневался, что он снова вернется через минуту, поэтому прошло немало времени, прежде чем я заметил его продолжительное отсутствие и наконец и сам прокрался вперед на его поиски.

Даже тогда я лишь подумал, что он расположился снаружи, найдя более выгодную позицию для наблюдения. Я по-кошачьи прокрался вперед и выдохнул его имя. Ответа не последовало. Я отважился пройти дальше, пока не заметил газоны: они блестели, как чистые сланцы в звездном свете: не было ни одного признака живого существа поблизости, за исключением дома, окна которого все еще горели, но при этом там было довольно тихо. Было ли это молчание хитроумной и преднамеренной западней? Неужели они уже поймали Раффлса и теперь ждут меня? Я вернулся к лодочному сараю в агонии страха и негодования. Это был страх за все те долгие часы, что я просидел там, ожидая его; это было возмущение, когда, наконец, я услышал его тихие шаги на гравии. Я не вышел ему навстречу. Я оставался сидеть и ждал, пока шаги доносились все ближе, и так я и оставался сидеть, когда дверь открылась и в стальном рассвете передо мной показался огромный человек в костюме для верховой езды.

Я вскочил на ноги, и громадный человек игриво хлопнул меня по плечу.

– Извини, что я так долго, Банни, но мы не должны были уходить, в чем были. Этот верховой костюм делает меня новым человеком, на мой взгляд, и вот еще один набор юного жокея, который должен подойти тебе.

– Значит, ты снова забрался в дом?

– Я был обязан, Банни, но мне приходилось следить за огнями и еще дать им целый час. После этого я прошел через гардеробную без каких-либо затруднений; единственная трудность заключалась в том, чтобы определить, где находится комната сына в задней части дома, но в результате я все же разобрался с этим, как ты видишь. Я только надеюсь, что они подойдут, Банни. Дай мне свои ботинки, я наполню их камнями и утоплю в пруду. Я сделаю то же самое со своими. Здесь есть коричневая пара, и мы не должны позволять траве расти под ними, если хотим добраться до станции и сесть в ранний поезд, пока еще есть шанс.

Ранний поезд покидает станцию в 6:20 утра и в это прекрасное весеннее утро там был полицейский в фуражке, который смотрел за отходом поезда; но он был слишком занят, заглядывая в купе в поиске двух элегантно одетых членов воровской шайки, поэтому не обратил никакого внимания на огромного пьяного человека в одежде для верховой езды, как не заметил и другого любителя верховой езды, который был даже незаметнее, чем его друг. Ранний поезд должен был прийти на вокзал Виктории в 8:28, но эти достойные джентльмены вышли еще на станции Клэпхем и несколько раз сменили кэб между Баттерси и Пикадилли, как и некоторые предметы гардероба при каждой пересадке. Было чуть больше девяти часов, когда они сидели вместе в Олбани и могли быть вновь узнаны как Раффлс и Банни.

– А теперь, – сказал Раффлс, – прежде всего, давай посмотрим те коробки, которые у нас не было времени открыть, когда мы их взяли. Я имею в виду те, которые у тебя, Банни. Я заглянул в мои в саду, и, к сожалению, в них ничего не было. Дама, должно быть, надевала их содержимое.

Раффлс протянул руку, чтобы взять мои кожаные коробки, которые он попросил спрятать. Но я только и сделал, что спрятал их. Вместо того чтобы отдать, я смело посмотрел ему в глаза, которым, казалось, хватило мгновения, чтобы узнать мою жалкую тайну.

– Мне нет смысла передавать их тебе, – сказал я. – Они тоже пустые.

– Когда ты заглянул в них?

– В башне.

– Хорошо, позволь мне увидеть их самому.

– Да, если хочешь.

– Мой дорогой Банни, эта, должно быть, содержала ожерелье, которое ты описал в таких подробностях.

– Скорее всего.

– А эта тиару.

– По всей видимости.

– Но на даме их не было, как ты и предвидел и как мы оба удостоверились сами.

Я все еще не отвел взгляд.

– Раффлс, я все же буду откровенен с тобой. Не хотел рассказывать тебе об этом, думал унести этот секрет с собой в могилу, но поделиться правдой все же легче, чем пытаться убедить тебя во лжи. Я оставил эти два украшения в башне. Не буду пытаться объяснить свой поступок или оправдать его – это было, вероятно, влияние башни, и больше ничего; в самый последний момент меня захлестнули эти чувства, когда ты скрылся из виду и я должен был покинуть это место. Я чувствовал, что должен сломать себе шею, но не это суеверие пугало меня, а то, что я умру с этими вещами в кармане под окнами своего старого дома. Ты можешь обвинить меня в том, что я должен был подумать об этом перед тем, как переступить порог этого дома! Ты можешь сказать мне все, что хочешь, и при этом все равно не скажешь больше, чем я заслуживаю. Это было истерично и это было жестоко, потому что я все же оставил себе коробки, чтобы подкрепить эту ложь тебе.

– Ты никогда не умел врать, Банни, – ответил Раффлс, улыбаясь. – Будешь ли ты считать меня лжецом, если я скажу, что понимаю, что ты чувствовал, и даже то, что ты сделал? На самом деле, я понял это еще несколько часов назад.

– Ты имеешь в виду, что догадался о моих чувствах, Раффлс?

– И что ты сделал. Я догадался об этом в лодочном сарае. Я знал, что что-то должно было произойти, чтобы разогнать эту компанию спортсменов так скоро и так весело. Они не схватили нас, следовательно, они обнаружили что-то получше; и твое флегматичное отношение ко всему дало мне понять, что именно. По велению судьбы те коробки, которые нес я, оказались пустыми и оба приза достались тебе. Чтобы развеять свои ужасные подозрения, я решил еще раз заглянуть через жалюзи. И как ты думаешь, что я увидел?

Я покачал головой. Я понятия не имел, что и даже не хотел узнать об этом.

– Двух бедных человек, которых, по твоей задумке, мы и должны были ограбить, – произнес Раффлс, – любующихся этими двумя милыми вещами.

Он вытащил руки из карманов смятой куртки и продемонстрировал мне пару украшений. В одной его руке была бриллиантовая тиара, а в другой – ожерелье из изящных изумрудов в кластерах бриллиантов.

– Ты должен попытаться простить меня, Банни, – продолжал Раффлс, прежде чем я смог сказать хоть слово. – Я не говорю ни слова против того, что ты сделал или исправил; теперь, когда все завершено, я даже рад, что ты пытался исправить все. Но, дорогой друг, мы оба рискнули жизнью, нашими конечностями и свободой; и меня совершенно не терзали твои сентиментальные сомнения. Так зачем же уходить оттуда ни с чем? Если ты хочешь услышать рассказ о моем повторном проникновении в гардеробную нашего знакомого, съезди домой, смени одежду и встреться со мной возле турецких бань через двадцать минут. Хочу избавиться от своей неопрятности, а после мы можем позавтракать в комнате отдыха. Кроме того, после всей этой ночи в твоих старых убежищах, Банни, ты просто обязан отдохнуть в Нортумберленд-авеню.