Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
(июль 1903 г., о. Сахалин)
Начальник Александровского окружного полицейского управления Выставкин известие о новом чиновнике для особых поручений, который должен поселиться прямо у него под боком, воспринял без особого энтузиазма. Но с генералом не поспоришь, и Агасфера он встретил на крыльце с широкой улыбкой. Позвенел ключами:
– Господин фон Берг? Имею честь представиться, – произнес он и тут же перешел к делу: – Имеется три свободных кабинета, выбирайте любой!
Приезжий был явно не из привередливых. Он выбрал первый же открытый для него кабинет, лишь поинтересовавшись, где можно увидеть Федора Федоровича фон Бунге.
– Почти напротив-с! – просиял начальник. – Вы, конечно, уже познакомились? Ну, вы пока с Федор Федорычем почеломкайтесь, а я распоряжусь ваш кабинет в порядок привести!
Команда арестантов с тряпками и ведрами, стоявшая у крыльца по-солдатски, по знаку Выставкина бросилась приводить кабинет в порядок, а Агасфер, постучавшись, зашел к фон Бунге.
Через полтора часа, обремененный папками и бюварами, Агасфер открыл свой кабинет, сгрузил бумаги на стол и принялся сортировать их. Дело Соньки Золотой Ручки, заведенное фон Бунге, как выяснилось, с самого начала пребывания знаменитой аферистки на острове, он положил прямо перед собой. Можно было начинать работать!
Управление Александровского окружного полицейского управления занимало весь первый этаж единственного в посту двухэтажного здания наискосок от резиденции Ляпунова. На втором этаже размещались несколько канцелярий, центральная телефонная станция, общественная библиотека и почему-то два подготовительных класса школы для детей чиновников – тех, кто по каким-то причинам не мог учиться в гимназиях Центральной России.
Идею же поселиться при окружном полицейском управлении подал Агасферу неофициальный и пока не утвержденный петербургским высоким начальством вице-губернатор фон Бунге. Федор Федорович, пока его вопрос решался в далекой столице, предпочитал именоваться помощником генерал-губернатора.
Фон Бунге заведовал на Сахалине делами гражданской администрации. Его должность была новой и образовалась благодаря хлопотам Ляпунова. Приняв под свое начало Сахалин, Ляпунов был немало шокирован тем обстоятельством, что ему, генерал-лейтенанту, приходится решать множество вопросов, к военному делу никакого отношения не имеющих. Более того, решение этих вопросов отнимало у военного губернатора практически все время, не оставляя никакого просвета для занятий привычными армейскими делами.
Ляпунов с самого начала своего назначения военным губернатором столкнулся с невозможностью выезжать в Петербург и даже в Хабаровск, в ставку генерал-губернатора Приморской области – для личных докладов о положении дел. А без этого и думать было нельзя о благоприятной оценке его тщания на новой должности. Недаром в народе говорят: под лежачий камень вода не течет! Соответственно, не текли ни награды, ни высочайшее монаршее благоволение, ни начальственное одобрение. Текли одни доносы да кляузы.
Федор Федорович фон Бунге сразу понравился новому губернатору: он был хоть и велеречив, подобно многим статским, однако при этом деловит. Недаром же его высокопревосходительство Гродеков рекомендовал фон Бунге для исполнения должности выездного товарища прокурора при Приморском окружном суде на Сахалине. К тому же Федор Федорович был человеком поистине энциклопедических знаний во многих областях. Самое же главное – он, как и Ляпунов, был из судейских. Сразу по приезду Ляпунова, фон Бунге высказал ряд советов и пожеланий новому хозяину острова, предоставив тому в самом скором будущем убедиться в верности своих предложений. Это Ляпунов оценил и, хлопоча перед столицей и генерал-губернатором Приморья о введении в административную лестницу новой штатной ступени, имел в виду прежде всего фон Бунге.
Познакомились фон Бунге и Берг на обеде у генерал-губернатора. Узнав о целях приезда инспектора на Сахалин и его полномочиях относительно выявления причин неуклонного роста тяжких преступлений, Бунге сам изъявил желание поработать с ним в одной упряжке. Агасферу как воздух был необходим рядом с собой человек, знающий оперативную обстановку в округе и на острове, и поэтому он с радостью принял предложение о сотрудничестве.
Как выяснилось, фон Бунге занимал один из кабинетов полупустого полицейского управления, и однажды за обедом посоветовал генерал-губернатору поселить инспектора там же, а заодно предложить тому должность чиновника для особых поручений.
– Но у меня уже есть такой чиновник, – не сразу понял своего помощника Ляпунов.
– Ваше высокопревосходительство имеет в виду Николая Михайловича Соколова, подпоручика линейного батальона? Помилуйте, господин генерал-губернатор! Он же занимается чисто военными делами. А Берг будет заниматься делами гражданскими, в том числе и поселенческими.
– А штатное расписание?
– Вы не обязаны согласовывать с Приморьем весь свой аппарат, ваше высокопревосходительство. У нас в управлении имеется несколько вакантных должностей, десяток служащих находится в долгосрочных отпусках! Я уверен, что Павлин Порфирьевич найдет возможность для некоторой временной финансовой перестановки.
Бухгалтер управления островом Павлин Порфирьевич Меркушев, присутствующий на губернаторском обеде и тут же отозванный в сторонку для короткого совещания, возражений по финансовой части в планируемом назначении не усмотрел.
– Да и Бергу приятнее будет ваше внимание, Михаил Николаевич, – продолжал фон Бунге. – Жалование-то у чиновника для особых поручений и смотрителя поселений несравнимо!
На том и порешили. Вернувшись за стол, генерал-губернатор тут же предложил тост за успехи новой штатной единицы.
Бегло просмотрев дело Соньки Золотой Ручки, Агасфер задумался. Видимо, начинать надо было все же не со знаменитой аферистки, а со статистики. Перебрав взятые у Бунге папки, он обнаружил, что все данные о преступности на острове за годы пребывания здесь мадам Блювштейн носят общий характер. Нет, так ее след не обнаружить! Нужно делать выборку – исходя из того, что Сонька по мелочам никогда не работала.
Наиболее громкие жертвы ограблений, приписываемых ей, – лавочники и ростовщики – Никитин и Юровский. Островные богатеи не самого высокого разбора, как говорится. Но ведь наверняка на Сахалине есть и более богатые клиенты для Соньки – почему она выбрала именно их?
Агасфер походил по кабинету, где старательные арестанты-уборщики явно не пожалели воды – часть половиц еще не просохла.
– Нужно составить список всех богатых людей острова, включая и тех, кто уехал отсюда несколько лет назад, – вслух подумал Агасфер. – Не исключено, что были и неудачные попытки ограблений, о которых несостоявшиеся жертвы предпочитают молчать… И еще: почему бы не предположить, что несколько более или менее крупных ограблений были все-таки совершены, но их жертвы по каким-то причинам молчат?
Решив не откладывать дело в долгий ящик, Агасфер нанес визит начальнику полицейского управления Выставкину.
– Василий Васильевич, у меня к вам, как к профессионалу, есть несколько вопросов.
– Слушаю вас внимательно, господин фон Берг!
– Первое: я попрошу вас – лично вас! – составить список богатых сахалинцев. Тех, кто мог или может стать жертвой ограбления. Включите, пожалуйста, в этот список и тех, кто уехал с острова – ну, скажем, с 1890 года. Второе: не могло случиться так, что ограбленных больше, чем известно официально? И что они по каким-то причинам не заявили о своих претензиях?
Выставкин пристально поглядел на визитера, подумал.
– С первым вопросом проще, – покачал он головой. – Крупных коммерсантов у нас немного: братья Бородины, Есаянц и Ландсберг.
– Нет, вы меня, боюсь, не поняли. А если бы не случилось беды с Никитиным, с Юровским – вы бы включили их в этот список?
– Никитина – пожалуй. А вот Юровский… Его ограбление стало неожиданностью еще и потому, что никто не подозревал о наличии у него столь крупных сумм. Избенка – так себе, ходил вечно в каких-то отрепьях. Как, впрочем, и его жена…
– Вот! Вот именно, господин Выставкин! Меня интересуют именно такие, скрытые богатеи. Кто не афиширует свои немалые доходы. Но какие-то слухи обязательно должны ходить. Как наверняка ходили они и о Юровском.
– Юровский попал на остров арестантом, был осужден как фальшивомонетчик. В тюрьме взял на откуп майдан – знаете, что это такое, господин Берг – быть в камере майданщиком?
– Слыхал, знаю! – нетерпеливо прервал начальника Агасфер. – Стало быть, первоначальный капитал он составил, скорее всего, в тюрьме. А, выйдя на поселение, занимался практически тем же, но почти открыто. Но сколько тюрем на Сахалине, Василий Васильевич? И в каждой – несколько камер, не так ли? Стало быть, на Сахалине обитают десятка два-три вышедших на поселение бывших майданщиков. Меня интересуют эти люди! А также слухи, сплетни, даже нечаянно оброненное слово.
Выставкин пожал плечами – словно поежился.
– Трудный вопрос, – наконец выдавил он. – Вам бы адресовать его начальникам тюрем…
– Они назовут нынешних майданщиков. До тех, кто уже отсидел, им, полагаю, и дела нет. Может, все же посоветуетесь с рядовыми полицейскими? Начальниками участков, городовыми, околоточными? Агентура у вас имеется? Между прочим, это одно из основных направлений работы полиции во всем мире.
– То в мире, – уныло возразил Выставкин. – А здесь каторга, господин Берг! У нее, извините, свои законы. Тут за одно подозрение, что человек «руку начальства держит», топором башку вмиг расколют. Какая тут агентура?!
Через четверть часа, наслушавшись уверток и отнекиваний Выставкина, Агасфер убедился, что начальник Александровского окружного полицейского управления либо совершенно случайный человек на своем месте, либо чересчур хитер и знает гораздо больше, чем говорит.
Фон Бунге, к которому заглянул Агасфер после визита к Выставкину, почти все идеи приезжего понравились. Однако он тут же признал, что составить список богатеев – задача весьма и весьма непростая. Тем более для нового на Сахалине человека. Еще больше понравилась фон Бунге идея выявить ограбленных, которые по каким-то причинам не заявили о том, что пострадали. Но…
– Промолчав сразу, они будут молчать и сейчас, – развел руками помощник губернатора. – Каторга, милый мой человек! Каторга! Здесь может дать результат только агентурная работа, как вы и говорите. Но созданием сети осведомителей, боюсь, у нас на острове никто и никогда не заморачивался. Вот что, голубчик, попробуйте-ка вы поизучать дела про убийство и ограбления Никитина и Юровского. Знаете, может, на свежий глаз какую-то зацепочку и обнаружите. Да! И обязательно посмотрите первое дело, когда подозрение пало на Соньку. Я имею в виду торговца Махмутку. Ограбление в том деле не значится, только убийство. Но деньги-то пропали! И немалые! А с Выставкиным построже, господин инспектор! Построже!
Через полтора часа, несколько раз пересмотрев дело Махмутки, Агасфер снова направился к Выставкину. На сей раз он говорил с ним сугубо официально.
– Мне нужно допросить вот этих людей, господин начальник полиции. – Он положил на стол лист бумаги с коротким списком. – Извольте обеспечить. И побыстрее, пожалуйста!
– А-а, по Махмуткиному делу! – едва глянул на список Выставкин. – Да их сорок раз допрашивали! И лет-то сколько прошло с 1887 года! Разве вспомнишь!
– Вы же сразу вспомнили, – сухо оборвал Агасфер. – Сожительнице Махмутке и доносчику Сергеичеву дали тогда по десять лет. Новый сожитель Зои, Колыванов, от ответственности был освобожден за недоказанностью. На тот период ему было лет 30. В общем, сегодня же, к трем часам пополудни, обеспечьте привод указанных лиц!
И, не слушая робких ссылок Выставкина на занятость, Агасфер круто повернулся и вышел. Памятуя о том, что генерал-губернатор Ляпунов характеризовал Федора Федоровича фон Бунге как великого законника, знающего «Уложение о наказаниях» едва не наизусть, он решил еще раз зайти к нему, чтобы посоветоваться по весьма щекотливому вопросу.
Выслушав Агасфера, фон Бунге схватился за голову:
– Голубчик, о какой компенсации вы говорите?! Нет, теоретическая вероятность возмещения вреда каторжнику, осужденному напрасно, либо с грубым нарушением процессуальных норм и законодательства, существует. Но на практике лично я не слышал ни об одном прецеденте. Статья 678-я, если не ошибаюсь, обязывала судей, вынесших неправосудный приговор, возместить осужденному материальный ущерб, а также выплатить определенную в законе сумму денег. Впрочем, голубчик, я не намерен вас мучить далее. Скажу вам проще, как написал недавно великий литератор Гоголь: в данном случае судья должен уподобиться той самой унтер-офицерской вдове, которая якобы сама себя высекла! Короче говоря, ни один здравомыслящий судья на такое дело не пойдет… Ежели ему начальство не прикажет! Но, уверяю вас, голубчик, ежели вы добьетесь такого, то никогда больше не станете другом этого судьи, ха-ха-ха!
Чтобы немного отвлечься от умственной работы, Агасфер решил прогуляться по поселку и вышел на улицу.
Пост – бывшая Александровская сельхозферма – без пригородных поселков оказался небольшим, и за два часа неторопливой прогулки Агасфер заглянул в самые крупные магазины Есаянца, братьев Бородиных и Карла Ландсберга. Из хозяев в магазинах присутствовал один Ландсберг, обслуживающий покупателей вместе с приказчиками. Приглашать его на беседу Агасфер не стал, ограничившись зрительным впечатлением. Ландсберг понравился ему своей доброжелательностью, неизменной и к женам чиновной братии Сахалина, и к бедно одетым поселенцам, робко заходящим в добротный, солидно обустроенный магазин за куском хозяйственного мыла или парой фунтов гвоздей. Впечатление добродушия портили лишь глаза цвета стали, в которых никогда не появлялась улыбка. Впрочем, Агасфер был заочно знаком с Ландсбергом по книге литератора Чехова, посетившего остров несколько лет тому назад.
Подумав, Агасфер решил, что Сонька и ее банда никогда не осмелились бы сунуться к человеку с такой внешностью.
На базарной площади Агасфер насчитал с полдюжины трактиров и вдвое больше лавчонок – во всех них хозяйничали бойкие нахальные личности, как будто только вчера спрыгнувшие с тюремных нар. Вероятно, так оно и было, решил Агасфер, подивившись «близорукости» начальника полиции. В двух из пяти лавочек и трактиров, куда он заглянул, хозяева, не слишком стесняясь посетителей, практически в открытую принимали в заклад от пьяных оборванцев какую-то одежную рухлядь, карманные и настенные часы, ношеные сапоги со следами крови…
Неприятно поразило Агасфера и количество попрошаек в посту, а более того – их формулировка подаяния. Особенно услышанная впервые:
– А позвольте вас «подстрелить», господин хороший!
Голос раздался откуда-то сзади, и Агасфер, не оборачиваясь, нащупал рукоятку маузера, заткнутого за ремень брюк на правом бедре. Однако, обернувшись, он узрел всего-навсего добродушно осклабившегося оборванца, протягивающего за мелочью ладонь лодочкой.
Услыхав через несколько шагов про дозволение «подстрелить», Агасфер за маузер больше хвататься не стал, но полушутя-полусерьезно, вручая гривенник, предупредил:
– Что это у вас тут за присказка такая – «подстрелить»? Да еще сзади норовите подкрасться… Новый человек, не разобравши, и всерьез ведь этакое принять может!
– А по мне, господин хороший, дык хоть и всерьез пальнешь! – беззаботно ответил оборванец. – Чем такая жизня, может, лучше и смерть!
– Но ты же не на хлеб просишь! – Агасфер быстро оценил синюшность и одутловатость лица, характерный запах перегара. – На водку! Разве нет?
– На нее, родимую! – не стал ломаться оборванец.
– А поговорить за такую жизнь? – предложил Агасфер. – Вон кабак, пошли – штоф тебе возьму, коли интересным разговор выйдет!
– А об чем балакать станем? – оживился оборванец. – Об жизни?
– И «об жизни», и о Соньке Золотой Ручке, если что интересное про нее и ее свиту знаешь…
– Об Соньке не стану! – оборванец резко остановился, поглядел на Агасфера уже не пьяным, а тоскливым взором. – Сонька и есть Сонька. И тебе, господин начальник, ни к чему антирес проявлять!
– Пошли-пошли! – Агасфер крепко взял оборванца за рукав. – Вещицу одну хочу в залог кабатчику сдать – и робею, непривычен! А ежели ты поможешь – «слам» пополам!
– Ну, пошли тогда… А что за вещица?
Агасфер вынул из кармана портсигар, а из него – крохотный золотой самородок, коим разжился еще в Иркутске. Портсигар, под жадным взглядом оборванца, небрежно сунул обратно в карман сюртука.
– Золото?! – перешел отчего-то на шепот оборванец. – Откель?
– А тебе не все равно? Ну, назову я, допустим, речку Лангери…
– Спрячь! Пошли! Пополам, говоришь? Смотри, начальник, не обмани! Грех на тебе большой будет!
В кабак оборванец вошел выпрямившись, с достоинством. Низкая избенка с окнами-щелями была почти пустой, только пропитанной кислыми водочными ароматами.
– Трофима покличь! – по-хозяйски распорядился оборванец половому, лениво гоняющему метлой стружки по полу. – Да штоф пока принеси. Редьки, капусты…
Половой открыл было рот, чтобы ответить руганью, однако, оценив чистую одежду спутника оборванца, спорить не стал. Прислонил метлу к стене и нырнул за прилавок.
– Ты садись пока! – перехватив инициативу, распорядился оборванец. – Щас скажу, чтоб скатерть принесли!
Половой и впрямь принес нечистую белую тряпицу, расстелил перед Агасфером и его спутником, поставил на тряпицу водку и две миски с соленой редькой и капустой и замер рядом, то ли ожидая дальнейших распоряжений, то ли приглядывая, чтобы посетители не мотнули в двери со штофом, «скатертью» и прочей добычей. Через малое время, зевая, из-под прилавка вынырнул костистый мужик со стрижкой под горшок, в господском жилете, молча сел напротив гостей, уставился на гостей мутноватым взглядом.
– Покажь Трофиму вещицу свою! – прошептал половой.
На свет божий снова явился маленький самородок. Не дотрагиваясь до него, Трофим через плечо распорядился принести кислоту. Положил самородок в ложку, капнул кислотой, перевернул спичкой, поднял глаза уже на Агасфера:
– Есть еще? Нету? Два с полтиной дам, не более. Штоф не в счет, – зевнул Трофим, пряча самородок в спичечный коробок.
– Десятку, не меньше! – тихо поправил Агасфер. – Или обратно давай!
– Грамотный? – сощурился Трофим. – Ладно, четыре целковых жертвую!
– Десятку! – Агасфер встал. – Или «рыжик» обратно подавай!
– Какой такой «рыжик»? – удивился кабатчик. – Проша, ты видел? Нахальничают гости! Пятерик обронили, на пару целковых наели-напили…
Закончить он не успел. Агасфер выхватил маузер, выстрелил так, что пуля пошевелила жидкую шевелюру кабатчика, а за его спиной что-то звонко разбилось. Тот вжал голову в плечи, однако встать ему Агасфер не дал: левой, «железной» рукой не в полную силу ударил в нос снизу. Грохнул протезом по столу:
– «Рыжик»! – Прижав маузер подбородком к груди, протянул здоровую руку, раздавил протянутый спичечный коробок и неторопливо положил самородок обратно, в свой портсигар. Повернулся к застывшему в ступоре оборванцу: – Пошли отсель, друг! Плохо нас тут встречают!
Подхватил пистолет, крутнул его за скобу на пальце и неторопливо сунул снова на пояс.
Кабатчик догнал их у входа. Утирая подолом рубахи кровь из носа, прогнусавил:
– Прощения просим, господин хороший! Ошибочка вышла-с! Может, пройдем в чистую комнатку, поговорим ладком?
Подумав, Агасфер ответил:
– Веди, убогий! Только учти: второй раз шутить не стану, «тыкву» расколю напополам!
– Тока без этого! – кивнул на оборванца кабатчик.
– Хорошо. Ты, друг, ешь-пей в свое удовольствие, я сейчас вернусь!
Агасфер нырнул вслед за кабатчиком под прилавок, свернул в низкую дверь и оказался в чистой комнате. Смятая кровать, господские стулья вдоль стен, занавесочки и кружевные салфетки-скатерочки. Хмыкнув, он по-хозяйски уселся за стол, на котором появились полбутылки шустовского и тарелка с печеньем.
Хозяин, уняв кровь из носа, почтительно присел на краешек стула напротив, глядя на Агасфера с восторгом.
– Прощения просим! – повторил он. – Не говорил мне никто, что на «Ярославле» такие люди прибыли-с! Пистоль-то какой у вас – не чета нашим револьверишкам! Мериканский, поди?
– «Рыжики» купишь? – не обращая внимания на болтовню кабатчика, спросил Агасфер.
– Смотря скока, – осторожно ответил тот. – Может, и капиталов моих не хватит…
Агасфер достал портсигар, высыпал на пустое блюдечко с десяток самородков. Портсигар неторопливо упрятал обратно.
– Две «катеньки» за все – забирай! Знаю, что больше стоит, да времени в обрез! Без торговли!
Кабатчик трясущимися пальцами перебрал дюжину самородков, прикинул вес – тянуло «катеньки» на три с половиной. Надо брать! Заглянул в глаза Агасферу:
– Я бы и больше по такой цене взял, господин хороший, – не знаю, как звать-величать!
– Пока и этим обойдешься! Так берешь?
Кабатчик обеими руками взял блюдечко, унес в смежную комнату. Погремел чем-то, пошуршал, вынес две сторублевые ассигнации, почтительно подал продавцу. Агасфер встал и, не прощаясь, направился к выходу.
– Доброго здоровьичка! – с сожалением пожелал кабатчик Тимофей. – Так что ежели желание возникнет еще «рыжевья» принести – всегда готов-с принять!
– Все на этом свете бывает! – неопределенно ответил Агасфер и вышел.
Проходя мимо оборванца, торопливо глотающего водку, Агасфер положил перед ним пятирублевую купюру.
– Так что будь здоров, убогий! Мое слово верное: половина твоя! И совет напоследок: выметайся-ка ты отсель скорее, пока не отобрали! Где найти-то тебя, если что?
– Я в вольной тюрьме ночую, господин хороший! А днем – так брожу, везде… Спроси Щелкуна, всяк покажет! – Оборванец встал, низко поклонился. – Благодарствую, господин хороший! Дай Бог здоровья и всего протчего!
– Допивай быстрее, да беги отсель! – повторил Агасфер и вышел из кабака.
Эксперимент можно было считать удавшимся.
– Зоя Евдокимовна Парунец, православная, 42 года, последний отбытый срок на каторге – 10 лет? В настоящее время на поселении?
– Так точно, господин следователь. По подозрению в убийстве сожителя…
– Вот что, госпожа Парунец, я с сожалением должен признать ошибку проводимого в вашем отношении следствия и вытекающего из его результатов судебного приговора. Мы установили личность настоящего убийцы вашего сожителя, Махмуда Берды-оглы, именуемого Махмуткой. Согласно уложению о наказаниях, лицо, облыжно обвиненное в не совершенном им преступлении, освобождается от отбытия наказания. Поскольку в вашем случае наказание отбыто полностью, то вам причитается компенсация из казны. Размер этой компенсации будет определен Приморским окружным судом на основании выводов, сделанных назначенным следствием. То есть мною. Вам понятно?
Женщина, хмуря брови, недоверчиво глядела на человека в мундире Главного тюремного управления. Левой руки у чиновника не было, рукав мундира был заколот английской булавкой – Агасфер решил, что протез произведет на Зою сильное впечатление и будет отвлекать ее внимание.
– Вам понятно? – повторил он.
Женщина проглотила слюну:
– Стало быть, десяточку в камере я напрасно отсиживала?
– Ну, положим, не десяточку, как вы говорите, а 3,5 года, после чего были переведены в вольную тюрьму и перечислены на поселение…
– И стало быть, казна заплатит за напрасный приговор? – переспросила женщина, отвыкшая доверять людям в казенных мундирах. – И сколько же, господин хороший, мне причитается?
– А вот это целиком и полностью зависит от вас, мадам Парунец. Вернее, от вашей искренности, ибо следствие, установив истинного виновника смерти вашего сожителя, все же имеет к вам несколько вопросов. Впрочем, сумму могу назвать: от 350 рублей ассигнациями до 3,5 тысячи рублей. Поможете следствию – компенсация будет выплачена в полном объеме. Начнете путать и скрывать истину – компенсация будет минимальной.
– Что ж… Спрашивайте, господин хороший! Только я уже заранее знаю, что ничего из казны не получу. Обкрутите, обманете, а то и снова в тюрьму отправите…
– Попрошу не оскорблять следствие и в его лице окружной суд! – Агасфер строго постучал по столу карандашом. – Я начинаю задавать вопросы! Первый: в июне 1887 года, при нахождении тела вашего сожителя в растаявшем снежном сугробе, вы показали следствию, что он еще в октябре минувшего года уехал по торговым делам в Тымовское. Так? Вот ваши собственные показания!
– Ну, сказала…
– И тем самым вы ввели следствие в заблуждение, Зоя! Ибо вы с самого начала знали, что ваш сожитель Махмутка убит, а его тело где-то спрятано. Так?
Женщина промолчала.
– Послушайте, Зоя! Махмутка часто ездил по торговым делам в Тымовское. Если вы были уверены в том, что он и на сей раз уехал туда – то почему уже через две недели после его исчезновения вы не только вновь открыли торговлю в его лавке, но и привели в дом нового сожителя, некоего Колыванова?
Женщина молчала, глядя в пол.
Агасфер перелистал дело, нашел нужную закладку.
– Вы жили с Махмуткой около трех лет, и, как всякая женщина, прекрасно знали его одежду. Вот список теплой осенней и зимней одежды, принадлежащей вашему сожителю, составленный вами собственноручно. Это ваша рука, Зоя?
Женщина мельком глянула на лист бумаги и равнодушно кивнула головой.
– Тем не менее вся его теплая одежда и обувь найдены в доме после вашего ареста. Как, по-вашему, мог Махмутка уехать в Тымовское, как вы утверждаете, без теплых вещей?
Прервав длительную паузу и вздохнув, Агасфер попытался зайти с другой стороны.
– Как часто бывала в вашем доме Софья Блювштейн, именуемая в обиходе Сонькой Золотой Ручкой? Я говорю «в доме», потому что лавка Махмутки была частью вашего дома. И вы, по вашему собственному признанию, почти всегда помогали сожителю в лавке?
– В нашей лавке половина поста перебывала, – мрачно ответила Зоя.
– Допустим! На следствии вы показывали, что ваш сожитель считал Соньку Золотую Ручку известной и небедной личностью. Что у него был целый альбом, составленный из газетных вырезок, в которых рассказывалось о ее дерзких преступлениях. Вы показывали также, что Махмутка неоднократно расспрашивал Соньку о том, как ей при арестах удавалось сберечь украденные деньги и драгоценности. А Сонька, привыкшая к такому вниманию к своей персоне, обычно или сердилась, или отшучивалась. Вот лист 16-й дела, тут следователем с ваших слов записано, что ваш сожитель неоднократно выражал желание купить у мадам Блювштейн часть ее драгоценностей, если она сумела сохранить их и тайком привезти на Сахалин. Лист 17-й: здесь записано, что накануне исчезновения вашего сожителя Сонька приносила показать одну сережку, по ее словам, очень дорогую. И предлагала Махмутке купить у нее часть драгоценностей. Она даже оставила сережку вашему сожителю с тем, чтобы он мог проверить чистоту камней и содержание золота в оправе. Было дело, Зоя?
– Приносила она чего-то, я не глядела…
– А после исчезновения вашего сожителя Софья Блювштейн в вашу лавку больше не заходила, не так ли?
– Не помню, господин начальник!
– Теперь слушайте внимательно, Парунец! Летом следующего, 1887 года, после обнаружения тела вашего сожителя, Сонька Золотая Ручка также попала в число подозреваемых. При обыске в ее доме была обнаружена пара к той сережке – дешевая побрякушка, купленная в магазине братьев Бородиных. Меня – уже нынче, много лет спустя – заинтересовало: как ваш сожитель, увидев предложенную ему Сонькой сережку, не смог сразу определить, что это подделка? И сегодня я нашел в поселке ювелира – разумеется, без лицензии, подпольного. Утверждают, что этот прохиндей еще и «блинопек» – но меня это не касается! Для меня важно то, что этот ювелир, будучи уличен в незаконном промысле, согласился, спасая свою шкуру, рассказать следователю кое-что интересненькое относительно давнего дела.
Агасфер помолчал и покрутил в изумлении головой:
– Как быстро по вашему Сахалину, однако, разносятся слухи! Не успел приезжий следователь поднять это дело, как нашелся важный свидетель! Некий ювелир признался, что в октябре 1886 года изготовил для Софьи Блювштейн из золота дешевой пробы одну сережку по представленному ею образцу. За неимением сапфиров и прочих драгоценных камней он вставил в оправу ограненные стекляшки. Таким образом, ваш сожитель мог быть введен в заблуждение, прежде чем отправился покупать «драгоценности» Соньки в указанное ему место.
– Я в его дела не совалась. Сережку видела. А какая она – чистого золота или самоварного – знать не знаю!
– Нашелся и еще один свидетель, который утверждает, что видел, как Сонька с Митькой Червонцем закапывали что-то в помойке на задах казарм местной команды. Как раз там, где потом нашли тело вашего сожителя с перерезанным горлом.
– Митьку заарестовали? – живо поинтересовалась вдова торговца.
– Разумеется!
– Ну, коли так, расскажу все, что знаю! – решительно заявила Зоя. – Только и ты, господин следователь, слово держи! Ну, насчет кум… кам…
– Компенсации за судебную ошибку? – догадался Агасфер. – Ну, милая моя, это смотря что ты мне расскажешь. До сей поры больше я говорил, а ты все отмалчивалась!
Зоя начала говорить. Агасфер не перебивал, внимательно слушал, иногда делая пометки. Большинство из сказанного Зоей он знал, о многом успел догадаться – но иногда попадались и интересные детали. «Чистосердечное признание» он успел написать заранее сам – оставалось лишь получить подпись. Получив ее, он с облегчением выпроводил ставшую чрезмерно разговорчивой вдовушку. И велел конвойному позвать доносчика Сергеичева: третий свидетель, новый сожитель Зои, поселенец Колыванов, скорее всего, для завершения дела не потребуется…
Сергеичев, по-видимому, начал кланяться еще в коридоре – в кабинет он так и зашел со склоненной головой.
– Садись, брат Сергеичев! – Агасфер панибратски обнял его за плечи и усадил на табурет. – Садись и расскажи мне: как это тебя за Соньку, тобой сданную, каторга не убила, а?
Арестант бросил на человека в мундире следователя быстрый взгляд исподлобья. И мгновенно преобразился: скривился, пустил из уголка рта слюну, оскалился:
– А чё с больного умственно человека взять, господин хороший? Побили, конечно. Под нары загнали – когда я после плетей очухался. А потом – ничего, ничего… Особливо ежели я в беспамятстве пребывал и ничегошеньки не помню!
– Ну, прямо совсем ничего? – Агасфер выложил на стол две пятирублевые ассигнации, выровнял их.
– Бывает, вспоминается кой-чего, – осторожно заметил Сергеичев, не сводя глаз с денег. – Енто если подскажут – чего вспоминать надо…
– Ну, давай я тебе маленько подскажу. Ты работал у Махмутки истопником и часто спал на поленнице. Было дело?
– Да, бывалочи, заберешься на поленницу, чтобы никто не дергал, и спишь там…
– Молодец! И в один прекрасный день ты увидел, как Махмутка достает из тайника свою «казну», отсчитывает 10 тысяч рубликов, прячет остальное обратно и удаляется на свидание с Сонькой. Было такое?
– Было, господин начальник. Было!
Агасфер сделал вид, что внимательно пролистывает папку с делом. С огорченным видом поднял на Сергеичева глаза:
– А ведь нигде не записано, где этот самый тайник был, брат Сергеичев! На дворе где-то, что ли?
– Совсем было вспомнил, да чуть-чуть не хватает! – Сергеичев пальцем тронул осторожно две пятирублевые купюры, вроде поправил их.
Агасфер хмыкнул, достал еще две купюры, аккуратно положил рядом.
– А так не вспоминается?
– Так это мне, господин начальник? – Арестант сгреб деньги, быстро упрятал их в разболтанную обувку. – Почему не вспоминается? Будка со здоровым кобелем гиляцким у Махмутки во дворе была. Такой здоровый кобель – никого не признавал, окромя хозяина! Не брехал, не рычал – просто бросался, того и гляди, цепь порвет! Вот под этой будкой и держал Махмутка свою кассу.
– Та-ак! И когда Махмутку убили, ты в эту кассу залез и остатки забрал. Так, брат Сергеичев?
– Боже упаси, господин начальник! Кобель-то, говорю, страшный был. Как тигра! Пробовал я ему, грешник, кусок мяса с отравой бросить – было дело, господин начальник, – не жрет! Ну, думаю себе, ладно! Время еще будет. Зоя-то не знала о тайнике. А потом я убежал в тайгу, «кукушку слушать». Потом поймали меня, плетей дали – два месяца отвалялся, думал, подохну. В тюрьму потом посадили. Не до кобелей с будками было, право слово! А чичас даже и не знаю, господин начальник, жив ли тот кобель, цела ли будка? Зойку-то, слышь, тоже в тюрьму определили – нешто изба пустая стояла? Хорошая, с лавкой… Кто-нибудь да поселился…
Агасфер схватился за колоколец, позвонил. Крикнул сунувшемуся в кабинет караульному:
– Этого туда, откуда взял! Зови начальника, зови Бунге!
– Что случилось, господин Берг? Кинулся на вас этот идол?
– Нет, не кидался! Господин Выставкин, где тут улица… – Агасфер лихорадочно листал дело. – Ну, та, где Зоя с Махмуткой проживали? Знаете ли? Можете показать? Пошли тогда!
Сколько ни пытали его по дороге к бывшей лавке Махмутки фон Бунге и начальник полиции Выставкин, Агасфер отделывался короткими репликами:
– Погодите, господа. Погодите, поглядим, кто нынче тут обитает.
– Доктор здесь живет. Врач при окружной лечебнице, коллежский советник Погаевский, Ромуальд Антонович. Да что случилось-то, господин Берг?
– Он дома сейчас? Может, ордер взять, Федор Федорович?
– Господи прости… Совсем запугали… Какой ордер?
Не отвечая, Агасфер толкнул плечом запертую калитку, бешено застучал в доски забора. Калитку открыл дворник, при виде начальства встал во фрунт, доложил, что господина доктора нет дома! Прикажете послать?
– Успеется. Где тут будка с кобелем была?
– Так что господин Погаевский собак не любит. Да и не было здесь кобелей, когда мы сюда заселились… А что случилось, господа хорошие? Кобель кого покусал? Так то не наш!
Агасфер быстро прошел по двору, лавируя между грядками с овощами. Повернулся к дворнику:
– Есть в доме хоть кто-нибудь, кто будку с собакой помнит?
– Сторож разве, – неуверенно предположил дворник. – Однако у него нога отнялась, не встает второй год. Только до сортира, прощения просим на грубом слове…
Общими усилиями подняли с постели перепуганного сторожа, и тот неуверенно показал на грядку с морковью:
– Вроде здесь будка была, пока не выбросили…
– Трех человек с лопатами! – распорядился Агасфер, поворачиваясь к Выставкину. – Попортим грядки – заплачу!
Через полчаса, когда уже явился с протестами доктор Погаевский, лопата одного из полицейских звякнула по железу. Оттолкнув его, Агасфер упал на колени, разгреб рыхлую землю, пропахшую собачатиной, и достал большую банку, плотно обмотанную гуттаперчевой полоской. Сорвал полоску, сорвал крышку и достал из нее плотную пачку тронутых гнилью купюр.
– Вот, господа! Вот еще одно доказательство, что в этом мире ничто не исчезает бесследно! Принимаю пари на любую ставку: здесь должно быть 20 320 рублей!
– Мистика какая-то! – хмыкнул Погаевский. – Откуда вы можете знать точную сумму?
– Он может! – солидно кивнул фон Бунге. – Он документы дела изучал, и в том числе и кассовую тетрадку Махмутки!
(лето 1887 г., о. Сахалин)
– Софья Ивановна! – Студент покосился на компанию за столом в соседней комнате и, понизив голос, продолжил: – Вчера вечером к его высокопревосходительству норвежец этот приходил, господин Аксель Нордрум. Личность вам знакомая, безусловно. Он привез бумагу из Владивостока, ходатайство на аренду небольшого участка побережья и устройство на нем жиротопенного цеха. На ходатайстве стоит резолюция генерала от инфантерии Николая Ивановича Гродекова: «Возражений не усматриваю. Окончательное решение вопроса – на усмотрение генерал Сахалина М. Н. Ляпунова».
– Ну и чего ты прибежал, Митя? Мне-то какое дело до норвежца и его несчастных китов? – Сонька глядела на Студента ясным холодным взглядом.
От неожиданности Студент онемел. Откашлявшись, он всмотрелся в лицо мадам Блювштейн: уж не шутит ли? «Какое ей дело»!
– Нешто забыть изволили, Софья Ивановна? Три недели назад, во время первого визита господина Нордрума, я был направлен губернатором на его корабль, чтобы передать приглашение на ужин. А вместо этого, по вашей, Софья Ивановна, просьбе, устроил норвежцу тайную встречу с вами, как с супругой его высокопревосходительства! Не знаю уж, о чем вы с ним говорили, только норвежец на следующий же день испросил разрешения на экскурсию в Тымовский округ. И я с ним в качестве переводчика ездил, ежели помните…
– Митя! – перебила Студента Сонька Золотая Ручка. – Ты говори, чего тебе нужно, да и ступай себе! Не видишь – люди ко мне пришли, важные дела обсуждаем. А ты врываешься в дом как угорелый, про норвежцев каких-то рассказываешь…
– С вашей стороны это даже как-то некрасиво, Софья Ивановна, – до Студента стало, наконец, доходить, что его просто использовали. Использовали и выбросили, как какую-то ненужную вещь. – Я рисковал, помогая вам, в ужасный оборот попал! И места лишусь, и в тюрьму попаду, ежели все раскроется, Софья Ивановна!
– И в тюрьме люди живут, Митенька! – расхохоталась Сонька, но, видя, что Студенту совсем не до смеху, посерьезнела: – С чего господину Ляпунову тебя места лишать, в тюрьму садить? Расскажи-ка все по порядку! Об чем речь нынче шла?
Студент, запинаясь, стал рассказывать. Генерал-губернатор принял норвежца поначалу хорошо, попенял ему за то, что тот слишком обидчивым оказался, от прошлого приглашения на ужин отказался. Тут Студент как уж на сковородке завертелся: никак нельзя про ужин переводить, он же и не передавал норвежцу никакого приглашения! Залопотал что-то про то, что надо господину Нордруму еще раз по интересующему его вопросу прийти. А якобы в ответ – что норвежец весьма благодарен господину генерал-губернатору за прекрасно организованную поездку в Тымовск. Ляпунов-то по-английски ни буб-бум, а супруга его, при разговоре присутствовавшая, кое-что понимает: недаром студент с ней полтора года бился. И заподозрила Капитолина Евсеевна неладное, брови стала хмурить и у Студента допытываться: почему-де он смысл перевода искажает?
– Тут камердинер, на мое счастье, доложил, что стол в большой гостиной накрыт. Губернатор гостя приглашает на чашку чая. Норвежец рому несколько стаканчиков выпил и – с новым делом к его высокопревосходительству. Мол, так понравился ему Сахалин, что он желает получше тут обосноваться. И просит продать ему участок земли в Тымовском округе. А не продать, так передать в длительную аренду. И начинает губернаторше подмигивать. Та – в шоке от такого панибратства, встала и вышла из гостиной.
Сонька опять рассмеялась, наглядно представляя себе эту сцену.
– Вам смешно, Софья Ивановна! – с дрожью в голосе пролепетал Студент. – А мне не до смеху было вовсе! Его высокопревосходительство глаза вытаращил, просит меня объяснить господину китобою, что земли на Сахалине все за казной, и нет у генерал-губернатора ни прав, ни полномочий продавать их. Равно как и в аренду сдавать. Норвежец теперь давай ему подмигивать: я, мол, все знаю! И уже договорился с одним из владельцев участка в Тымовском о переуступке прав на земельный участок. И что он, со своей стороны, обещает приватность сделки. Ляпунов сердиться начал, требует сказать – кто ему участок продал? Уверяет: вас обманули, милостивый государь! На меня накинулся: скажи да скажи ему – с кем это, мол, господин Нордструм в Тымовском округе общался? А что я ему скажу?
Студент всхлипнул. Занятый собственными переживаниями, он не заметил, как двое из компании в соседней комнате давно прислушиваются к его с Сонькой беседе и потихоньку уже поближе подобрались.
– Митенька! – Сонька подошла к Студенту, ласково, как ребенка, погладила его по голове. – Митенька, я, полагаю, что вы, будучи благородным человеком, не упомянули про наше свидание с господином Нордструмом? И про шутку, которую мы сыграли с ним? При вашем, Митенька, участии, между прочим.
– То-то и оно, что при моем! – не выдержав, закричал Студент. – Только получается, что вы-то в стороне, милостивая государыня, а я в бороне! Нордструм тоже рассердился, что-то про 25 тысяч упоминал. Сказал, что привез из Приморья нотариуса для оформления сделки, но теперь видит, что ему адвоката привозить надо было! Откланялся и ушел, пообещал завтра с утра принести все бумаги на участок и нотариуса привести. Я потихоньку говорю его высокопревосходительству: пьян норвежец! Не соображает, что говорит. Губернатор дал коляску, велел мне норвежца до пристани отвезти, а после этого сразу к нему прибыть. И Капитолина Евсеевна этак зловеще из-за штор шипит: и ко мне, мол, не забудьте заглянуть, милостивый государь. Я на обратном пути коляску отпустил, да и к вам, Софья Ивановна! Вместе кашу заварили, вместе и расхлебывать надо.
Студент хотел встать, но тяжелая рука Семы Блохи прижала его к стулу.
– Не спеши, сударик, – спокойно произнес Блоха. – Сурьезные дела с бухты-барахты не делают!
– Но я не знаком с вами, сударь! И это дело совершенно вас не касается! – Студент снова попробовал вывернуться из-под руки «ивана», но хватка у того была железной.
Да и физиономии остальных Сонькиных гостей – Студент только сейчас присмотрелся к ним – не сулили ничего хорошего.
– Меня не касается – Софьюшки моей касается. – Блоха похлопал Студента по плечу и тем же спокойным голосом закончил: – Ты посиди-ка, сударик, здесь, а я с корешами потолкую в соседней комнате. Кстати, молодой человек, припомни: видел кто-нибудь тебя, когда ты от пристани сюда шел?
– Н-не знаю. Я не глядел, – нервно покрутил головой Студент.
– Ну, не видал так не видал! – широко улыбнулся Блоха. – Ладно, будем думать, что делать. И ты, Софья, с нами пойдем-ка! И дверь поплотнее прикрой!
– Что за дела тут творятся? – с ходу насел на Блоху другой «иван», Митька Червонец. – Кто фраерку в эту хату дорогу показал?! А ежели за ним фараоны от пристани увязались?
– Не сепети, Червонец! Криком тут ничего не поправишь! – Сема Блоха как мог коротко рассказал «иванам» про аферу Соньки с продажей участка китобою-норвежцу и про фальшивую карту, повернулся к сожительнице: – Вот такие дела, Софьюшка! Ты, чай, забыла, что не в Петербурге орудуешь, не в Берлине! Сахалин – остров маленький, здесь все и вся на виду!
– А ты что же не подсказал мне, неразумной? – спокойно парировала Сонька. – Откуда я могла знать, что норвежец этот так скоро вернется? Он говорил – месяца через три!
– Золотишко, Софья, такое свойство имеет. Притягательное! – хохотнул невесело Блоха. – Что делать-то станем, робяты? Фраерка отпускать никак нельзя: генерал с супругой сегодня же его расколют!
– Ну и что? – зевнул еще один «иван» по кличке Черношея. – Ну, всыплют бабенке твоей десятка три «лозанов» по филейным частям, чтобы гостей заморских не «обмахивала», губернатора-батюшку не позорила. Студента, конечно, из губернаторского дома в тюрьму обратно определят – и все!
– Ишь ты какой ловкий! – накинулась на него Сонька. – А ежели не «лозанов», а плетей десятка два? Конечно, не твоя жопа страдать будет!
– А чертежик с картой секретной? А ежели китобой скандал большой поднимет? Опозорили, на 25 тыщ нагрели!
– Сударика кончать надо, – хлопнул рукой по столу Червонец. – Но не здесь! Отведем в кабак, напоим, а под конец водочкой с борцом угостим! Сонька! Выдь погляди – нет ли кого возле хаты? Потом наплетешь что-нибудь Студенту, чтобы не сбег. По одному расходимся, Студента мы с Черношеем на себя возьмем.
– Жалко Митеньку, – вздохнула Сонька. – Ресницы-то у него для баб – просто сладкий угар! Ладно, пошла глядеть я…
Смерть Студента никого в губернаторской резиденции особо не расстроила. Опоенного отравленной водкой, выкинули его под забор у кабака, и уже через час лихие люди раздели труп догола – поэтому и пролежал он в морге при окружном отделении полиции трое суток неопознанным. Так бы и закопали, не опознай Митю случайно заглянувший в полицию доктор Погаевский. Доложили генерал-губернатору, который уже устал отбиваться от китобоя Нордрума и его требований. Тело Студента, раздувшееся на жаре, предъявили норвежцу. Ему же потихоньку показали Соньку Золотую Ручку: чувствовался, ох чувствовался начальнику полиции ее почерк! Студента норвежец опознал, Соньку, пришедшую на перекличку в арестантском сером платьишке и платке – нет. Официального следствия не заводили, чтобы не впутывать в это грязное дело его высокопревосходительство и супругу.
У Соньки с Семой Блохой состоялся серьезный разговор.
– Вот что, Софья: коли не передумала ноги делать, так нынче бежать надо, – заявил Блоха. – С середины августа в проливе начинается сезон штормов, да еще и добраться до пролива надо. По тайге, в обход жилья и наезженных дорог – дня три-четыре, не меньше. А с тобой все пять-шесть будет, из тебя таежник-ходок никакой. И еще плот сколотить надо, матерьялу для него нам никто не приготовит. Одежку, опять-таки, для тайги подходящую найти надо – иначе гнус заживо сожрет! Ну, не страшно? Не передумала?
Сонька упрямо тряхнула кудряшками:
– Сказала: убегу – стало быть, убегу.
– Упрямая ты. Уважаю! – хмыкнул Блоха. – Да, хорошо бы сетку на морду найти – вроде как пасечники носят, от пчел. Жрачки на пару недель заготовить, не менее…
– Не много еды-то? – недоверчиво поинтересовалась Сонька. – Целый пуд насчитал.
– Тайга много сил забирает, Софья. Хорошо бы у гиляков мяса вяленого прикупить, рыбы копченой: и весу меньше, и сытнее. И припасать аккуратно надо, понемногу: народец у нас ушлый, все сразу поймет. Не то чтобы сдал начальству кто – в компанию напросится! А чем больше бегунков, тем быстрее поймают. Так-то, подруга!
– Идея есть у меня, Сема… Но для этого надо раздобыть форму солдата караульной команды. Сможешь?
– Делов-то! Возле казарм ихних, на задах, все время сушится. А что за идея?
– И чтобы груза меньше таскать, и быстрее до берега дойти, надо не по тайге ноги ломать, а открыто идти, по дороге. Вроде как конвоирует солдатик арестанта на раскомандировку…
– Баб под конвоем, да еще поодиночке, не водят, Софья.
– Дурачок! Я солдатскую форму надену, а ты вроде как арестант.
Блоха с восхищением поглядел на Соньку:
– Давно говорю: мужиком тебе родиться бы!
Сонька махнула рукой: пустое, мол!
За два дня до намеченного побега Сонька еще одну хитрость придумала: притворилась больной, чтобы на проверки не ходить. Первый раз послала вечером Шурку-Гренадершу, та в надзирательской доложила: так и так, заболела жиличка моя, не встает. Старший надзиратель послал к ней домой для проверки фельдфебеля с солдатом. Вернувшись, те подтвердили: лежит, еле дышит, горит вся.
Утром история повторилась – с той лишь разницей, что на домашнюю проверку побрел один солдат. И вечером опять пошел: Сонька на особом счету была, в ее «статейном списке» так и написано красным карандашом: склонна к побегу.
– Дохтуру надо бы сказать, господин фельдфебель, – доложил солдат. – Пусть в больничку забирает – чего ноги-то зря бить? И так днем натопаешься с нашими варнаками, а тут еще бабу ходи проверяй!
– Завтра подводу возьмешь! – распорядился фельдфебель. – Сразу и отвезешь в лечебницу, если что… Счас наряд выпишу…
Пока фельдфебель, высунув от напряжения язык, писал требование на подводу, Сонька с узелком уже шагала по направлению к Дуэ. За околицей, в условном месте, ее поджидал Сема Блоха с двумя мешками. Переодеваться Сонька пока не стала.
В пост Дуэ беглецы пришли уже затемно. По дороге никого не встретили: сахалинский народ после заката из домов предпочитал не выходить. Обошли поселок по околице, отыскали нужную избу на окраине. Предупрежденный поселенец пустил ночевщиков, указал на охапку сена в совершенно пустом доме.
– Ружье в сенях, под притолокой. Счастливенько вам, стало быть! – И ушел ночевать в вольную тюрьму.
– Часа три-четыре поспим – и в путь-дорогу, – распорядился Блоха. – До завтрашнего вечера тебя, авось, не хватятся. Шурку-то предупредила?
– Не дурная! Скажет солдату, что жиличка сама в лечебницу ушла. Может, поленится солдатик туда идти проверять.
Блоха сразу захрапел, а Сонька уснуть так и не смогла. Слушала мышиный писк и топоток маленьких лапок под сеном. Под утро встала по нужде, долго вглядывалась в циферблат раздобытых Блохой часов. Растолкала напарника:
– Четыре часа, Сема, пора!
Сонька надела солдатскую форму, подвязала веревочкой сползающие штаны, намотала на ноги и портянки, и тряпки-сапоги были великоваты.
– Ну, с Богом?
– С ним, с ним. – Сема, кряхтя, перекинул через плечо связанные мешки с припасами. Показал, как надо нести ружье. – Догонять кто будет, либо навстречу – ружье обеими руками держи. Шушера всякая спрашивать будет – отгоняй погрубее. В коляске кто поедет – значит, начальство. Тогда уходи с дороги и честь отдавай. Спросят – рапортуй, что ведешь арестанта с провизией на болото – там, мол, арестантская команда дорогу гатит. Волосы под фуражку подбери – эх, надо было подстричь тебя! Давай узелок-то с «хрустами» – в мешок спрячу! Не по форме получается: солдаты с узелками бабьими не ходят.
– Шагай, Сема! Такая ноша не тянет. А ты и так нагружен, – улыбнулась Сонька.
– Не доверяешь! – понимающе кивнул напарник. – Тогда давай поделим «слам» – на тот случай, если разбегаться придется.
– Смеешься ты надо мной, что ли, Сема? Куда я без тебя? Вместе держаться надо, а там как получится…
Побег Соньки открылся днем. Приехав рано утром за «больной» на подводе и не застав ее дома, солдат караульной команды поначалу не всполошился. Вернувшись в канцелярию округа, доложил фельдфебелю: так и так, хозяйка говорит, что больная сама в лазарет умотала.
Фельдфебель задумался: лежала-лежала еле живая, и вдруг сама пошла… Подозрительно!
– Подвода здесь? А ну-ка давай в лазарет съездим!
В лазарете, как и в окружной лечебнице, про Соньку не слыхали. Матерясь, фельдфебель погнал лошадь в Дуйскую окружную больницу – разумеется, Соньки не оказалось и там. Вернулись, на всякий случай, к Шурке-Гренадерше, обыскали дом, чердак и погреб: может, схоронилась где?
Пришлось докладывать об исчезновении начальнику Александровской тюрьмы, коллежскому асессору Тирбаху. Здесь тоже вышла заминка: Станислав Иванович накануне почти до утра просидел в хорошей компании, за водочкой и картами. И до полудня велел помощнику Кнохту его не будить ни под каким предлогом. Лишь упоминание про возможное бегство Соньки Золотой Ручки заставило Кнохта, перекрестясь, пойти поднимать свирепого начальника.
Выругав фельдфебеля на все корки, Тирбах велел ему еще раз объехать все лечебницы и окружные больницы, а сам стал телефонировать помощнику начальника Александровской воинской команды поручику Базылеву. Тот, подняв по тревоге два взвода, с тяжелым сердцем отправился с докладом к начальнику команды, подполковнику Тарасенко. Тот немедленно поставил в известность коллегу, начальника Дуйской воинской команды подполковника Фотенгауэра, а также начальника полицейского управления Выставкина.
К полудню солдаты и полицейские начали прочесывать оба поста – Александровский и Дуйский. Обнаружилось, что вместе с Сонькой пропал и ее закадычный дружок, Сема Блоха. Сомнений не осталось: побег!
По сложившейся традиции к поиску решили привлечь гиляков. Но их, как назло, в постах не оказалось. Фотенгауэру доложили: гиляки уже недели две как ушли на свои стойбища: пошла кета, все туземцы, от мала до велика, заняты заготовкой рыбы на зиму. Ловят, разделывают, сушат. Посланные за ними младшие офицеры воинских команд и прикомандированного Восточно-Сибирского стрелкового полка вернулись и доложили:
– Не желают туземцы время терять! Говорят: пока будут беглецов ловить, нерест кончится, рыба пройдет, а зимой им жрать нечего будет. Ни им, ни собакам…
На Дуйском рейде не было ни одного парохода. Правда, ожидалось прибытие каботажного грузо-пассажирского судна «Байкал». Значит, оставался крохотный шанс на то, что беглецы укрылись где-то в Дуэ и по прибытии парохода могут попытаться уйти морем.
Однако практика показывала, что беглецы, как правило, бегут на север: верстах в 30–40 существовало самое узкое место Татарского пролива. Сколотив плот или украв у гиляков лодку, чаще всего беглецы пытались перебраться на материк именно там.
Пришлось докладывать о побеге знаменитой аферистки его высокопревосходительству, просить у него дозволения воспользоваться паровым катером. На нем к месту наиболее вероятного места переправы можно было добраться быстрее всего.
Ляпунов, как и следовало предполагать, от такого известия в восторг не пришел. Однако катер свой дал, пообещав разогнать к чертям и тюремную администрацию, и командиров воинских команд.
Подполковники Тарасенко и Фотенгауэр засели за арифметические выкладки. Если солдат, проверяющий наличие Соньки накануне вечером и видевший ее в доме, не врет (вполне мог и в кабаке просидеть, чем лишний раз ноги бить!), Сонька ушла из Александровского поста в 8–9 часов вечера. При средней скорости пешего хода 4–5 верст в час получалось, что к полудню она имеет фору не менее 30 верст. По тайге, правда, меньше. Между тем конные разъезды, посланные по западному побережью на север и даже на юг, вернулись ни с чем. О чем и было доложено срочно собравшемуся штабу из числа тюремного начальства и армейских офицеров.
– Так-таки никого и не встретили? – допытывался Тирбах.
– Ни единой души! И солдатик-конвойный, который арестанта вел на болота, тоже говорит, что никого не повстречал.
– Солдатик, солдатик, – побарабанил пальцами по карте Тарасенко. Нахмурившись, он повернулся к тюремщикам: – Станислав Иванович, у тебя на болотах арестантские артели есть? Нету? А у тебя, Александр Яковлевич?
– Никакой разнарядки туда людей направлять не было, – нервно зевнул тот.
– Та-а-ак! А у тебя, Александр Иванович, весь личный состав в наличии? – Тарасенко повернулся в Фотенгауэру.
– Кроме посланных в караулы, все на месте! – пожал плечами тот.
– И у меня все, – кивнул Тарасенко и грозно повернулся к старшему конного разъезда: – Значит, солдатика с арестантом встретил, говоришь?
– Точно так, господин подполковник! Арестант по дороге два мешка тащил, провизию для артели. А солдатик конвоировал…
Закончить фельдфебель не успел, подавился отвешенной от души оплеухой.
– Десять суток гауптвахты, мерзавец! Ты у меня еще под трибунал пойдешь! – пообещал Тарасенко. – Это же они были! Где ты их встретил? На карте можешь показать?
– Вот тута, кажись, – неуверенно ткнул пальцем в карту фельдфебель. – Это мы еще туда скакали. А на обратном пути никого не видели…
– Ну еще бы! Дураков нашел! Задурили вам головы и в тайгу подались! Александр Иванович, голубчик! – повернулся Тарасенко к Фотенгауэру. – Бери взвод вместе с этими вахлаками, и по побережью, рысью! А я все-таки попробую гиляков уговорить дать пару проводников и по тайге их погоню!
– Не пойдут они. Рыбу ловят…
– Пойдут! С моей наживкой пойдут! Семенов, пять бутылок водки в корзинку положи.
– Туземцев строго запрещено водкой спаивать! – тихо напомнил кто-то.
– Ничего, отобьюсь потом! – махнул рукой Тарасенко. – Базилов, строй взвод и за мной! Бегом!
– Все, Софья, обнаружилась пропажа! – Блоха проводил глазами уехавший вперед конный разъезд и перекинул мешки на другое плечо. – В тайгу уходить надо.
– Так они же всему поверили, Сема! – без особой надежды возразила Сонька. – Я и по ровной-то дороге ноженьки в проклятых сапогах сбила…
– Они скоро вернутся, подруга! Начнут опять расспрашивать, присматриваться. Даже если и не заметят нашего машкерада – вернутся и доложат. Выяснится, что никакой артели на болотах нет – и пойдет погоня!
– Сема… А может, ты их подстрелишь, а? – помолчав, предложила Сонька. – Двое же их всего! Стрелять-то, поди, способен?
– Не дури, Софья! Из меня стрелок, как из тебя генерал. В одного, может, и попаду, а второй ускачет. Тогда – виселица верная. Да и не даст ничего это. Начальство, их не дождамшись, поймет: что-то случилось! И опять погоня… Часа два, много три только и выиграем. Нет, в тайгу надо! Может, отсидимся – жрачки у нас много! Пошли!
– Посты поставят по побережью.
– Попробуем пересидеть солдат. Может, подумают, что мы лодку нашли и морем почапали. Нет у нас другого выхода, Софья! Разуйся-ка, я тебе портянки перемотаю… Глубоко в тайгу забираться не станем, главное – ручей найти, али родник.
Беглецы направились в сторону темного неласкового лесного массива. У вековых лиственниц и елей остановились, оглянулись и успели заметить облачко пыли из-под конских копыт, катившееся по побережью в сторону Дуэ.
Сема Блоха перекрестился.
– Пошли, Софья! Веток не ломай, на мягкое не наступай – по корням старайся идти. Мы с тобой сейчас маненько назад возьмем – пусть думают, что мы вперед рвемся. Следопыты из караульных солдат хреновые – молись, чтобы гиляков в проводники не взяли!
Шли пятые сутки облавы на беглецов. Ушедшие из Александровского и Дуэ два взвода солдат практически оголили поселки, сделали их беззащитными. Из-за нехватки конвойных вывод арестантов на работы был прекращен. Ворота тюрем были наглухо заперты, оттуда перестали выпускать на промысел даже вольняшек. Не пускали в тюрьмы и вольных поселенцев, приходивших туда кто с голодухи за пустой баландой, кто попытать счастья в карточной игре. Тюрьмы, лишившиеся слабеньких денежных ручейков от христорадничающих по поселкам вольняшек и от пришлых игроков, шумели.
Надзиратели опасались заходить в тюремные дворы, а паче чаяния – в камеры. Жены чиновников присылали к его высокопревосходительству делегации, которые истерично требовали вернуть солдат для защиты от возможного бунта в тюрьмах. Генерал Ляпунов дважды в день гонял в полевой штаб нарочных с грозными записками, требовал возвращения солдат и одновременно приложения всех усилий для поимки беглецов. Начальник Тымовской воинской команды подполковник Данилов получил распоряжение передислоцировать в Александровск взвод солдат. Рассматривался вопрос о переброске воинского контингента из Корсаковского поста. Несмотря на все старания Ляпунова, шила в мешке от Приморского генерал-губернатора утаить не удалось. Гродеков пригрозил Ляпунову неполным служебным соответствием и телеграммой в Петербург.
Обросшие без малого недельной щетиной, подполковники Тарасенко и Фотенгауэр нервничали все больше. Они не сомневались, что именно их сделают козлами отпущения. Но что они могли сделать, кроме того, что уже делалось? Пешие и конные патрули беспрерывно циркулировали вдоль побережья на протяжении более 30 верст, паровой катер губернатора днем и ночью сторожил пролив в самой его узкой части. Несколько раз солдаты в море открывали огонь по полузатонувшим бревнам, кучам мусора и водорослей. После того как в тайге две команды солдат-разведчиков едва не перестреляли друг друга, офицеры запретили им без особого распоряжения углубляться в лесной массив. Гиляки-звероловы, на счету которых были десятки пойманных и застреленных арестантов-беглецов, неслышными тенями скользили в таежном полумраке, высматривая следы пребывания человека.
Среди солдат и офицеров крепло убеждение, что Соньке и Блохе удалось ускользнуть морем.
– А что, господа? Очень даже может быть! В первый же день, пока катера здесь еще не было, связали пару бревен, поставили мачту и ушли. Течения в проливе мало предсказуемые – в конце концов, им могло просто повезти!
– Или не повезти: давным-давно потопли, а мы здесь, как слабоумные, мечемся, ждем чего-то…
К исходу пятого дня появились первые обнадеживающие известия. Вышедшие из тайги два гиляка-разведчика подошли к штабному костру и тяжело плюхнулись на землю. Кто-то из младших офицеров попробовал съязвить на их счет, однако один из охотников разжал грязную ладонь, на которой поблескивали две женские заколки для волос.
– Где вы их нашли? – задал кто-то глупый вопрос.
Гиляки пожали плечами: как где? В тайге, нашли, однако…
Заколки оказались не единственной находкой опытных следопытов. Порывшись в березовом туеске для табака, гиляки показали несколько кучерявых русых волосков – они повисли на ветках кустарника. И кусок обглоданного рыбьего хребта – зверь так не ест!
– Еще костер нашли, сапсем маленький. День-два назад горел. Еще гавно нашел, сапсем свежий, шеловешеский. Тоже день-два назад. Приносить сюда не стал, однако…
– Место показать можешь?
– Завтра показать. – Гиляк указал на солнце, прячущееся огненным шаром в облаках по ту сторону пролива. – Сегодня поздно, два или три часа идти туда.
– А найдешь ли то место? Тайга-то большая!
– Гиляк найдет!
Подполковник Тарасенко распорядился накормить охотников от пуза. Уведя в свою палатку, налил, чтоб не увидели ябедники, по стакану разведенного спирта и велел отдыхать до утра.
Сами офицеры уснуть долго не могли: строили планы поимки беглецов.
А утром, еще до восхода, гиляки предложили свой план. Как утверждали охотники, беглецы – нарочно или нечаянно – оказались на звериной тропе, ведущей к солонцам. Впереди у них – старое лесное пожарище, непроходимый, если не считать этой тропы, бурелом и глубокие, скрытые высокой травой овраги.
– Десять солдат со мной пойдут, – распорядился охотник постарше. – Покажу ту стоянку. Много солдат не надо – не пройдут! Оттуда с шумом погоним их по тропе. Арестант от шума бегать будет, как зверь, по той тропинка. А мой племянник отведет другой солдат, побольше, в то место, где тропа на опушку выходит. Там засаду устроить можно.
– А ежели в другом месте выйдут? Отвечаешь, охотник?
– Другой путь с той тропа нету! – заверил гиляк. – Беглец многа уставать будет, многа бояться. По бурелому идти не сможет!
На карте, как с ним не бились, гиляк показать ту опушку не смог. Единственное, чего могли добиться – примерного времени хода до той опушки. Выходило что-то около пяти-шести часов.
– Придется довериться этим детям природы! – переглянувшись с Фотенгауэром, заявил Тарасенко. – Мы с вами, Иван Александрович, по тайге не ходоки – в засаду пойдем.
Офицеры распорядились: 10 минут на завтрак и оправку – и выступаем!
Костры за несколько дней блуждания по тайге Сема Блоха разжигал только маленькие, из высохшего мха и трухлявых обломков поваленных деревьев – ни погреться, ни каши сварить. Только старую жестянку с чаем и можно пристроить. Сонька жаловалась на озноб, пробовала и бунтовать, и ластиться – Блоха был непреклонен.
– Софья, терпи! Сама в побег рвалась! Много огня – много дыма. Опытный охотник за пять верст в тайге запах дыма учует.
Утром шестого дня Блоха проснулся как от толчка, приподнял голову, сбросил с головы сетку от гнуса – чтобы не мешала слушать. В тайге кто-то был… В привычную пронзительную тишину, которую лишь подчеркивал посвист ветра в вершинах, вплелись какие-то непривычные звуки. В глаза, нос и уши мгновенно набился гнус. Может, показалось?
Нет, не показалось: вот отчетливо донесся далекий выстрел. Сема Блоха мгновенно перекатился к Соньке, потряс ее за плечо. Та застонала, и Блоха почувствовал под рукой крупную дрожь.
– Софья, вставай! Надо идти!
– Куда идти? Темно еще… Сема, дай чайку – хоть теплого. Зябко мне…
Слова Сонька произносила нормальным голосом, только паузы между ними были большими. Пока она говорила, Блоха покидал в жестянку последние тлеющие угольки костра, помочился в нее. Куском коры соскреб пепел, тоже высыпал в банку и с силой зашвырнул ее подальше в кусты. Взвесил на руках изрядно отощавшие мешки – в одном оставался лишь кусок холстины для паруса да пара выструганных лопастей для весел.
Снова кинулся к Соньке. Как ни было жалко, отвесил подруге оплеуху, отчего та медленно, с трудом села.
– Ты чего, Сема?! Сдурел?
– Сдурел, да не сейчас! Раньше сдурел, когда у тебя на поводу пошел, в бега ударился. Слышишь?
Где-то вдали щелкнул еще один выстрел – гораздо ближе, чем первый.
– Погоня, Софья! Выследили нас! Уходить надо! Да вставай же, мать твою!
Сонька с трудом поднялась на ноги, попросила:
– Может, спрячемся где-нибудь? Я совсем идти не могу, Сема…
Как ни поспешал Блоха, но присел на корточки, сдернул с ее ног сапоги, перемотал портянки. Ноги у Соньки распухли так, что дополнительные тряпки не понадобились.
– Пошли! Пошли скорее!
Спотыкаясь и скользя по мокрой от росы траве, побрели вперед. Через несколько минут Блоха сообразил:
– Мы по звериной тропе идем, Софья! В сторону уходить надо…
Свернул в сторону – и тут же скатился в глубокую ложбину, еле выбрался из нее. Одному можно было бы и попытаться, но Сонька не пройдет и десятка шагов. Значит, остается тропа…
Шли около часа, пока небо над головой не посветлело. И тайга вроде как поредела – да это пал прошел несколько лет назад, – догадался Блоха.
Тайга стала мертвой, редкие кустики кое-где только пробивались через толстый слой древесной золы. Самые могучие лиственницы встретили смерть от огня стоя, как солдаты, и теперь расчертили небо обугленными ветками. Деревья поменьше частью попадали, частью зацепились за более стойких соседей и превратили кусок тайги в непроходимые дебри. Нет, там не пройти, не спрятаться…
Беглецы потеряли счет времени, они механически переставляли ноги, изредка останавливаясь и прислушивались. Шум погони не приближался, но и не пропадал вовсе. И это лишь добавляло Блохе мрачные предчувствия.
Вот впереди, в просвете между поредевших деревьев, что-то тускло блеснуло. Неужели море?
Блоха еле сдержал порыв побежать вперед, выбраться на опушку. Сделал Соньке знак стоять на месте, оглянулся. Выбрал походящее дерево, сложил мешки, ружье. Начал карабкаться наверх. Саженях на трех остановился, осторожно выглянул из-за ствола: точно, море! Хотел уже крикнуть Соньке, порадовать – и в тот же момент увидел впереди, примерно в полуверсте, сгорбленную фигурку, перебежавшую от одного куста к другому.
Значит, все было напрасным… И сегодня их гнали по звериной тропе прямо на засаду…
Сонька сидела под деревом и, казалось, дремала.
– Вставай, девонька! – Блоха подал ей ружье. – Конвоируй меня к морю!
Мешок с парусом и лопастями он забросил в кусты.
Сонька подняла на него понимающий взгляд, ничего не сказала.
– Пошли, Софья! Солдат увидишь – бросай ружье, подымай руки, кричи, что сдаешься…
– Братцы! – фельдфебель на карачках пробирался вдоль залегшей цепи караульных. – Братцы, сколько же мы мук из-за этих нехристей поганых вынесли! Зуботычин, пинков. Это как же, братцы? Выйдут сейчас из лесу, заарестуем – опять пешком в пост веди! Их высекут, а нам-то за что такие муки? Братцы, пока охфицеров рядом нету – давай-ка их на поражение, залпом!
Войти с помощью соц. сетей: