Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
(июнь 1903 г., п. Корсаковский, о. Сахалин)
…Было бы странно, если б инспектор Главного тюремного управления из столицы не воспользовался случаем сойти в посту Корсаковский на берег для хотя бы краткого знакомства с одним из округов места своей будущей службы. Агасфер так и сделал: едва «Ярославль» бросил якорь на рейде, как он заявил о своем намерении попасть на берег.
Капитан криво усмехнулся, возражать не стал и лишь заметил:
– Извольте, барон! Может, хоть ваше присутствие заставит местных пьяниц заняться делом…
Буфетчику же было приказано, тем не менее, накрыть в кают-компании стол человек этак на… Капитан в бинокль глянул на берег, где, возбужденно жестикулируя, прохаживались человек этак 15. Накрыли на два десятка визитеров.
Вместе с Агасфером на берег отправились боцман с помощником, старпом и четверо матросов. Спустя каких-нибудь десять минут катер уткнулся носом в пологий песчаный пляж. Матрос скинул с борта сходни, по которым Агасфер и спустился на берег, оказавшись в небольшой толпе «аборигенов» в шинелях самых различных ведомств – от тюремного до медицинского и почтового.
Довольно равнодушно глянув на столичное начальство в новеньком мундире ГТУ, «аборигены», не стесняясь в выражениях, накинулись на рулевого матроса:
– Ты куда причалил?
– Во-о-он же баржа окружного начальника стоит, развернутая уже!
– Два часа уже ждем! Животы подвело-с!
– Выгрузки недели на две захотел, что ли?!
Переждав шквал возмущения, боцман поднял руку, призывая к вниманию:
– Господа, вы бы для начала хоть с начальством своим поздоровались, что ли! – с усмешкой упрекнул он, показывая глазами на одинокую фигуру Агасфера. – К вам столичное начальство с ревизией, а вы, словно бакланы, разорались тут! К столу не терпится?
Чиновники и служивые разом развернулись к Агасферу, принялись кланяться и представляться:
– Извините, ваше высокопревосходительство, не заметили в суете! Помощник окружного начальника надворный советник Солонина!
– Желаю здравствовать, ваш-бродь! Исполняющий должность столоначальника Николай Семенович Савельев, чина не имеющий! Озвереешь тут, месяцами новых лиц не видя, ваш-бродь, не обессудьте!
– Позвольте представиться: коллежский регистратор (и-и-к! Извините, ваш-бродь, съел, должно, что-то не то…) Перелыгин, исполняющий должность секретаря окружного полицейского управления.
Представились Агасферу и местный телеграфист, и два участковых смотрителя поселений, и даже почему-то ветеринарный врач. Невольно сделав шаг назад, чтобы вынырнуть из накрывшей его волны разнообразнейших оттенков перегара, Агасфер только тут обратил внимание, что, несмотря на раннее утро, все встречающие катер чиновники с лихвой пьяны. А двое, в том числе секретарь полицейского участка и еще какой-то не представившийся господин пьяны настолько, что еле стоят на ногах. Он отвесил короткий ответный поклон, скороговоркой представился:
– Титулярный советник фон Берг, инспектор Главного тюремного управления! Ну, в дальнейшем мы, надеюсь, познакомимся короче. А пока… Господа, я не вижу команды для разгрузки! И где остальные баржи? Это не мое дело, конечно, но я надеялся, что разгрузка доставленного вам груза – а это 16 тысяч пудов, господа! – произойдет так скоро, как это только возможно!
– Не извольте беспокоиться, господин инспектор! Мы, досконально зная свои обязанности, не преминем, так сказать… Животы положим, ваше превосходительство! Однако, согласно доброй традиции русского гостеприимства…
Запутавшись в витиеватых оборотах, помощник окружного начальника замолчал и, махнув рукой, полез для чего-то на катер, едва не свалившись со сходней.
– А баржов… То бишь, извините, баржей… Или барж? Баржей имеем только две по причине того, что плотник, мерзавец, оттяпал себе три пальца и вторую неделю по этому случаю пьет-с! – наябедничал телеграфист. – Так что остатние две баржи не подготовлены-с!
Пораженный увиденным, Агасфер беспомощно оглянулся на боцмана и старпома. Оба откровенно усмехались.
– Да вы не удивляйтесь, господин инспектор! – успокоил его старпом Казарский. – Картинка знакомая: одичали люди на краешке земли! И насчет разгрузки не беспокойтесь! Мы эту пьяную команду на «Ярославль» доставим, угостим, чтобы под ногами не путались, да и начнем, благословясь, разгрузку силами имеющихся на борту арестантов. Я уже отобрал тех, кто в здешней тюрьме остается – вот пусть и стараются! Я сейчас распоряжусь… Эй, господа, шагом марш в баржу! По пути следования со скамеек не вставать, чтоб не перетопли. Теплов, задний ход!
Он забросил на подобравшийся задним ходом к барже катер концы и махнул рукой: пошел! Крикнул напоследок боцману:
– Ты их там усади, Степаныч, в кают-компании, и пусть Волович проследит, чтобы в рюмках у них все время было. И чтоб по кораблю не шарашились! Возьми в трюме сорок душ арестантов – списочек у меня каюте – и начинайте разгрузку. С первой баржей 20 душ арестантов отправишь – чтобы тут было кому ящики таскать. И плотника пришли, будь добр. Я хочу, чтобы он остальные баржи поглядел. Если годные – значит, дело быстрее пойдет! Ну, с Богом!
Он повернулся к Агасферу:
– Ну, а мы с вами, господин барон…
– Давайте без этой официальщины, Станислав Иосифович! Господин Берг, или инспектор – будет в самый раз.
– Извольте! Господин Берг, если желаете совершить небольшую экскурсию по посту – я к вашим услугам. Поселок небольшой, за час управимся. С чего начнем? Вот справа – острог, рядом лазарет, за ним богадельня и казармы воинской команды. Ну а там, подальше – дома персонала. За холмом – кладбище.
– Так если все местное начальство на «Ярославле», кто ж нас пустит?
– Хороших людей везде пустят! – засмеялся Казарский.
Заглянув в местный лазарет, Агасфер был потрясен гнилостным запахом заживо разлагающихся человеческих тел, воплями и возней сумасшедших, снующих и лежащих рядом с умирающими туберкулезниками. Заметив нового человека, больные, еще способные передвигаться, плотно обступили его, жалуясь на грязь, полнейшее отсутствие лечения, тесноту.
– Где врач?! – не сдержавшись, он яростно потряс за плечи пьяненького смотрителя лазарета.
– Откель здесь врач? – равнодушно ответствовал тот, почесывая шею и грудь, покрытые сыпью самого подозрительного вида. – Пойдет те врач в такую вонишшу! Фершал, вон, таблетки выдает. Кто попросит, конечно, – справедливости ради уточнил он.
Богадельню следовало бы лучше назвать местной клоакой, в которой умирающие старики выживали каким-то чудом.
Мастерские?
Смотритель тюрьмы Бестужев, хлопая глазами, долго не мог понять, о чем его, собственно, спрашивает инспектор. А когда понял, то привел его в тот же лазарет, где в темной комнатушке явно ненормальный человек одну за другой рисовал картины с одним и тем же сюжетом: бравого вида генерал, скачущий на коне с поднятой саблей…
– Не падайте духом, господин Берг! – вздохнул старпом, поглядывая на часы и явно торопясь проверить, как идет разгрузка «Ярославля». – Корсаковский округ – это вообще отрезанный от мира ломоть. В Дуэ, насколько помнится, все-таки получше. Ну а сейчас я, с вашего позволения, покину вас. Сходите, если хотите, в телеграфную контору – может, есть какие новости для вас. Во-он, видите, крыша виднеется? Это и есть телеграф.
– Позвольте, но я сам видел господина телеграфиста в малопотребном виде, собирающегося на «Ярославль», – запротестовал Агасфер.
– Штатный телеграфист, полагаю, и в конторе-то мало бывает, – предположил Казарский. – Но в ней кто-то обязательно должен быть! Скорее всего, какой-нибудь грамотный поселенец. Ну, я пошел, инспектор…
Явившегося без особой надежды в телеграфную контору Агасфера ждал сюрприз: контора не только была открыта – заправляла телеграфными делами опрятная женщина с ясными серыми глазами. При виде посетителя в мундире ГТУ она проворно встала, поклонилась и представилась:
– Акушерка Мария Федоровна Акорчева, дворянка свободного состояния! Добро пожаловать, господин инспектор.
– Здравствуйте, госпожа Акорчева, – поклонился Агасфер. И пошутил: – Вообще-то я шел в телеграфную контору.
– А других вакансий в Корсаковском нету, – вздохнула та. – Да и кому рожать-то тут? Вот и пришлось телеграфное дело осваивать. Вы ведь с «Ярославля», ваше превосходительство? Хотите чаю?
Проворно собирая на стол, Акорчева за пять минут умудрилась вывалить нежданному гостю все поселковые новости – благо их оказалось немного.
Главной для Агасфера была полученная от Семенова телеграфная депеша, в которой его уведомили о принятии норвежцами благоприятного решения. Не дожидаясь получения официальных бумаг от будущих компаньонов, те уже начали готовить к отправке оборудование для рыбоконсервного завода – с тем, чтобы на Сахалине успели получить большую его часть до конца нынешней навигации. Агасфер не сомневался в том, что тут свою роль сыграла японская разведка, проявившая явную заинтересованность в консервном деле.
Прощаясь с акушеркой-телеграфисткой, он поинтересовался:
– Мария Федоровна, я слыхал, здесь в посту одно время и знаменитость европейская жительство имела. Верно?
– Верно. Я, как вы, можете догадаться, господин инспектор, с ней дружбу не водила, но видеть видела. И слышала много о ней. Она сразу, как на поселение вышла в Тымовском, перебралась сюда. Что-то вроде кафешантана открыла здесь, игорный дом с разрешения генерал-губернатора, квасное производство организовала.
– Квасное? – удивился Агасфер. – Судя по местным чинам тюремной и воинской администрации, с коими мне удалось тут познакомиться, квас – это последний напиток, который их в этой жизни интересует. Да и населения тут гораздо меньше, чем в Дуэ и Александровске – кому ж тут кафешантан понадобился?
– Ну, насчет кваса вы в точку попали, господин инспектор, – усмехнулась Акорчева. – Но у Соньки и водочкой всегда разжиться можно было. А вот насчет безлюдья вы не правы. Это сейчас здесь тихо – а как сельдь пойдет, промыслы оживают! У одних японцев здесь до сотни летних станов, на три-четыре тысячи душ население поста в сезон увеличивается. Месяца три тут так «весело», что хоть из дома не выходи!
– Любопытно все ж… С паспортом поселенки Сонька сразу же могла с Сахалина уехать – а не уезжала. Почему, как полагаете?
– Всякое люди говорят, – уклончиво ответила Акорчева.
– И в Приморье ей не пожилось – опять на Сахалин вернулась, – словно размышляя вслух, допытывался Агасфер.
– Всякое люди говорят, – повторила женщина, у которой при упоминании о Соньке Золотой Ручке враз испортилось настроение. – Чаю еще хотите?
Больше в Корсаковском Агасферу делать было решительно нечего. Вернувшись со вторым катером на «Ярославль», он прокрался мимо шумного сборища «аборигенов», плотно оккупировавших кают-компанию, и заперся в своей каюте.
Вытянувшись на кровати, он невесело размышлял о том, что ждет его в каторжной столице. После краткого знакомства со здешним тюремным хозяйством последние его иллюзии относительно предстоящей на Сахалине службы по линии Главного тюремного управления пропали. Озлобленные и забитые арестанты, вечно пьяный персонал, начинающий утреннюю раскомандировку – в 4 часа утра! – с двух стаканов водки. Даже поселенцы – отбывшие срок каторги, но еще не имеющие права покинуть остров – здесь были совершенно не похожи на тех, кого он видел в Иркутском централе. Там начальство сделало все возможное, чтобы организовать работы, которые были если и неинтересны арестантам, то полезны для них. Целый ряд мастерских, где прибыль с производства шла на улучшение положения невольников, а часть заработка записывалась на их счет и выдавалась по отбытию наказания.
В санитарном и гигиеническом отношении иркутская тюрьма давно стала образцовым учреждением. Пища и одежда арестантов были таковы, что им завидовали даже окрестные крестьяне. При централе открылась школа, театр, на его сцене выступали арестанты и оркестр, которым дирижировал сам начальник тюрьмы…
А здесь…
Разгрузка парохода заняла четыре дня. Позже к ней подключились и «аборигены», в которых водка, по образному выражению боцмана, больше не лезла. Толку от их помощи было, правда, немного. Шестой день стоянки был посвящен высадке части арестантов и транспортировке на «Ярославль» больных, нуждающихся в срочных операциях, которые здесь не производились. Принятых на борт в Корсаковском больных решили в трюм на ночь не спускать: практически все они были лежачие, а кое-кто во время погрузки и вовсе впал в беспамятство. Епифанцев попробовал указать на этот палубный непорядок старпому, но тот уперся:
– За арестантов несу полностью ответственность я, господин капитан! Больные останутся на палубе! Дай-то Бог после этакой погрузки живыми до Дуэ доставить – а тут по трапам таскать? Заразу по кораблю разносить?
Еле удалось выпроводить с «Ярославля» «аборигенов», выразивших желание отметить окончание погрузо-разгрузочных работ привычным для них способом. Подействовало лишь обещание на обратном пути заглянуть на огонек.
Словно в отместку старпому, настоявшему на своем относительно больных, а также вопреки традициям мореплавания в здешних водах, капитан Епифанцев распорядился сняться с якоря и идти в Татарский пролив на ночь глядя. На робкие возражения мичмана Сокольского, исполнявшего обязанности штурманского офицера, и более решительный протест старпома внимания обращено не было. Агасфер в спор морских офицеров вмешиваться не стал, хотя, будучи во Владивостоке, слышал о коварных водах и ветрах Татарского пролива. Шторма налетали тут как-то по-особенному, без привычных в открытом море признаков, а дно пролива, состоящее из огромных и гладких плит, не давало якорям, в случае чего, ни малейшего шанса удержать корабль от зловещих скал. Махнув на все рукой, он отказался от ужина и отправился в свою каюту.
Громче застучала машина, задрожал весь корпус корабля. Матросы затопали вокруг кабестанов, поднимая якоря – и «Ярославль» пошел на штурм последнего отрезка далекого пути.
Далеко обойдя самый южный мыс острова Крильон, капитан, вставший на «собачью вахту», взял круто вправо, и вскоре «Ярославль» закачали длинные злые волны Татарского пролива.
Заснув накануне с полуоткрытыми иллюминаторами, Агасфер проснулся от ощутимого озноба, хоть и спал под теплым одеялом. Едва начинало светать, и по каюте метались порывы холодного, прямо-таки осеннего ветра. Он попробовал зарыться в одеяло поглубже, но сия мера помогла мало. Пришлось встать и закрыть иллюминаторы.
Поняв, что уснуть больше не удастся, Агасфер оделся и вышел на палубу. «Ярославль» на двух третях мощности своих двигателей, без парусов, ходко шел вдоль мрачных скал по правому борту. Где-то здесь, на полпути вдоль западного побережья, была расположена фактория купцов Семенова и Демби – но, сколько ни всматривался в темноту Агасфер, не увидел ни одного огонька. Берег был темен и неприветлив.
Вскоре после полудня «Ярославль» сбавил ход и дал длинный хриплый гудок, извещая островную столицу о своем прибытии. Одолжив у старпома бинокль, Агасфер всматривался в место своей службы. Несколько домишек, пара длинных амбаров, груды угля… У хлипкого причала спешно разводили пары на катерах генерал-губернатора и капитана порта: «Ярославль» здесь ожидали явно позже. Загремели цепи якорей – двух носовых и кормового – однако, памятуя о том, что на здешнее дно надежды мало, корабельную машину Епифанцев распорядился держать под парами.
Отовсюду к причалу сбегался народ – все больше в сером, арестантском. Расставаясь с «Ярославлем», затянули какую-то длинную заунывную песню и в трюмах парохода.
Не прошло и четверти часа, как катера у причала окутались густыми клубами дыма и двинулись к «Ярославлю». Епифанцев приказал спустить правый, парадный трап. И вскоре по нему молодцевато взбежали несколько офицеров, в том числе подпоручик Марченко и старший адъютант генерала Ляпунова Домницкий.
Поздоровавшись с капитаном, Марченко и Домницкий направились к Агасферу, скромно стоявшему в сторонке, лихо откозыряли:
– Господин инспектор Главного тюремного управления барон фон Берг? Желаем здравствовать, ваше высокоблагородие! – молодцевато рявкнул Домницкий. – Прошу следовать за мной: его высокопревосходительство генерал-губернатор и единовременно начальник местного гарнизона Михаил Николаевич Ляпунов поджидают-с!
– О багаже не извольте беспокоиться, господин барон: доставят в лучшем виде-с! – добавил Марченко.
– Здравствуйте, господа! Здравствуйте! – Агасфер подал офицерам руку и, улыбнувшись, добавил: – С багажом про прислугу мою не забудьте – там, в каюте.
– Прислугу? – принимая шутливый тон высокого гостя, рассмеялся Домницкий. – Это, как говорится, приехать в Тулу со своим самоваром, ха-ха! Чего-чего, а прислуги здесь хватает! Целый остров-с!
– Ну разве что красавицу писаную привезли! – подхватил Марченко.
– Увы, всего лишь учитель японского языка и камердинер одновременно, – развел руками Агасфер. – Красавицу моя супруга рядом с собой вряд ли потерпела бы!
– Наслышаны, наслышаны и о вашей супруге. – Домницкий, деликатно поддерживая гостя под локоть, вел его к трапу. – Мы тут хоть и обитаем у черта на рогах, но связь с внешним миром все-таки поддерживаем-с!
На берегу столичного гостя поджидала отличная тройка сытых лошадей личного выезда генерал-губернатора. Убедившись, что гость удобно устроился, Марченко приказал кучеру «гнать как черт», сделав при этом зверское лицо: очевидно, приезжего хотели поразить лихой ездой. Кучер взмахнул кнутом, засвистал по-разбойничьи. Солдат, придерживающий пританцовывающих жеребцов под уздцы, едва успел отскочить в сторону, и те рванули с места в карьер, сгоняя с пути пешеходов и давя кур. К счастью, пост Дуэ не был велик, и спустя уже несколько минут тройка вылетела на проезжую дорогу, ведущую в пост Александровский. Не прошло и четверти часа, как кучер осадил жеребцов у парадного крыльца особняка генерал-губернатора.
Генерал-майор Ляпунов встретил Агасфера у дверей своего кабинета, по армейскому обыкновению поинтересовался – не голоден ли гость? Получив отрицательный ответ, посулил в положенное время угостить чем Бог послал и предложил гостю покойное кресло напротив своего рабочего стола. Усевшись на свое место, Михаил Николаевич принял у приезжего предписание Главного тюремного управления, надел круглые очки и углубился в чтение.
Свое последнее назначение генерал-майор получил четыре года назад, в 1898 году, собрав до этого внушительную коллекцию орденов и почетных наград. Однако военного опыта за все предшествующие годы он не приобрел – если не считать нескольких годов службы младшим офицером в пехоте и артиллерии. Потом Ляпунов пошел по линии военно-судебного ведомства и заслужил благоволение высшего начальства не как боевой генерал, а как усердный исполнитель приказов руководства. Трудно судить, чем руководствовался Николай II, ставя Ляпунова во главе самой большой и отдаленной каторги России и одновременно начальником местной воинской команды. В принципе, генерал военно-судебного ведомства годился для управления арестантами и ссыльнопоселенцами. Однако знания законов и опыта работы военным следователем, а впоследствии и военным прокурором Московского военно-окружного суда, было маловато для управления большим и сложным хозяйством острова. За глаза Ляпунова называли судебным генералом. А сам он достаточно самокритично признавал отсутствие у себя не только способностей, но и желания вникать в сложные тюремные вопросы и решать проблемы улучшения жизни и быта ссыльнопоселенцев.
Известие о скором прибытии в островную епархию инспектора Главного тюремного управления поначалу болезненно насторожило генерала: как никто другой, он знал о своих недочетах в этом направлении. Это был как раз тот случай, когда титулярный советник, какой-то «титуляшка» из столицы, мог наделать много неприятностей его высокопревосходительству.
Однако по мере чтения предписания, предъявленного столичным «титуляшкой», морщины на высоком лбу Ляпунова, переходящем в обширную лысину, стали разглаживаться. Дело-то обстояло не так плохо, как представлялось! Приезжий оказался не только и не столько ревизором, сколько присланным сюда чиновником-службистом. В предписании была указана даже конкретная служба, которая поручалась барону фон Бергу: смотритель поселений.
Генерал перечитал бумагу еще раз: нет, он все понял верно. Изучив состояние каторги, барон должен был и остаться здесь, на Сахалине, под его, Ляпунова, началом.
Однако генерал не спешил выказывать радость: долгие годы службы приучили его с осторожностью относиться к подобным бумагам, которые вполне могли оказаться ловушкой для простаков. К чему бы, например, начальству в Главном тюремном управлении указывать конкретную должность для «новобранца», ежели смотрительских вакансий в округах вовсе нет? Разумеется, могла иметь место обычная канцелярская путаница: ну не в ту строку штатной ведомости глянуло начальство. Глянуло и вообразило, что такая вакансия существует!
С другой стороны, предписание из Петербурга могло быть намеком на кадровую замену. Не видишь, мол, старая перечница, что у тебя под носом негодный смотритель служит – а мы хоть и издалека, да видим! А ты тут гадай – кого убрать и освободить место для приезжего барона…
Генерал встал, прошелся по кабинету. Дойдя до окна, он вернулся к гостю и уселся – теперь уже не на свое место, а, напротив, в визитерское кресло.
– Милостивый государь, – наконец заговорил он, – должен вам заметить, что в предъявленном вами предписании имеется досадная путаница. Дело в том, что все шесть вакансий смотрителей поселений – по две в каждом из трех округов Сахалина – на сегодняшний день заняты. И перед нами, барон, стоит дилемма: либо новая вакантная должность в управлении островом, либо кадровая передвижка в штате и освобождение для вас указанной в предписании должности. Что будем делать, милостивый государь?
– Мне не хотелось бы, ваше высокопревосходительство, начинать службу с изгнания со своих мест кого бы то ни было. Правда, в Корсаковском округе, с которым я невольно ознакомился во время стоянки там «Ярославля», положение с кадрами, по правде сказать, ужасающее! Простите за прямоту, ваше высокопревосходительство, но, по моему глубокому убеждению, гнать в шею оттуда надо всех подряд! А если кого-то и оставлять, так только в арестантских бараках!
Ляпунов нахмурился: не успев приехать, «титуляшка» начал попрекать начальство кадровыми ошибками!
– Однако, с другой стороны, я не желал бы служить в том округе, весьма отдаленном. Прежде всего, потому, что это помешает мне выполнять еще одно предписание, полученное во Владивостоке от Приамурского генерал-губернатора, его высокопревосходительства Николая Ивановича Гродекова.
Час от часу не легче! Ляпунов, состоявший в прямом подчинении у Гродекова и неоднократно получавший от ближайшего начальства нарекания и выражения неудовольствия, меньше всего желал бы нарушить его прямое указание. Ох, не прост был «титуляшка», ох как не прост!
– А вы, как я погляжу, милостивый государь, любитель сюрпризов, – через силу улыбнулся Ляпунов. – Могу ли я узнать суть поручения Николая Ивановича, или сие есть служебная тайна?
– Какие же тайны могут быть от вашего высокопревосходительства? – удивился Агасфер. – Господин генерал-губернатор весьма обеспокоен состоянием преступности на острове. В его канцелярии мне показали целый архив жалоб – более 80 нераскрытых тяжких преступлений только с начала нынешнего года. Моя беседа с его высокопревосходительством происходила в присутствии председателя окружного суда, господина Черепанова, который также добавил свои претензии и к количеству тяжких преступлений на острове, и к низкому уровню их расследований здесь, на месте. Должен заметить, что и его высокопревосходительство, и господин Черепанов связывают рост денежных преступлений с пребыванием на острове некой Соньки Золотой Ручки. Меня уверили, ваше высокопревосходительство, что время отсутствия на Сахалине Соньки было ознаменовано резким спадом преступности!
– Вот как? У вас, милостивый государь, наверняка отличный послужной список и по линии сыскной полиции? – криво улыбнулся Ляпунов. – Однако должен вам заметить, сударь, что мои неоднократные обращения и к его высокопревосходительству генерал-губернатору, и в Санкт-Петербург по поводу введения в штат управления островом полиции розыска и специалистов по дознанию имели до сих пор нулевой эффект! Как, кстати, и у моего предшественника, генерала Мерказина…
– Как вы понимаете, ваше высокопревосходительство, я всего лишь исполняю волю начальства.
– И все же я не совсем понимаю, господин инспектор: чему вы сами желаете отдавать предпочтение? Решению проблем поселенчества или сыскной деятельности? И то, и другое – весьма хлопотные занятия. А уж как их возможно совместить – и вовсе трудно представить. Впрочем, – Ляпунов встал, давая понять, что трудная аудиенция закончена, – впрочем, мы наверняка еще вернемся к обсуждению этого и многих других, не сомневаюсь, вопросов. Отдыхайте с дороги, господин барон! Знакомьтесь с обстановкой, так сказать. В четыре пополудни я жду вас к обеду, не забыли? И вообще в любую минуту готов вновь принять вас и выслушать ваши соображения.
Ляпунов позвонил настольным колокольцем, и в кабинете мгновенно возник Марченко.
– Господину правителю канцелярии уже даны исчерпывающие указания о поиске квартиры для вас, милостивый государь. Владимир Николаевич, ты уже подобрал что-то приличное для нашего гостя?
– Так точно, ваше высокопревосходительство! Даже с вариантами-с!
Проводив гостя, Ляпунов некоторое время бездумно глядел в окно, выстукивая пальцами мелодию какого-то марша. Вздохнув, открыл левый верхний ящик стола и вытянул оттуда несколько сколотых страничек документа «Личный состав чинов всех ведомств по управлению островом Сахалин».
Документ этот генерал-губернатор знал практически наизусть, однако, когда он был перед глазами, думалось как-то свободнее. И Ляпунов принялся размышлять.
О том, чтобы выпускать из поля зрения свалившегося как снег на голову ревизора ГТУ, который на самом деле оказался не столько ревизором, сколько искателем места смотрителя поселений, да еще и доверенным лицом председателя Приморского окружного суда, не могло быть и речи. И без него у генерал-губернатора недругов и тайных врагов, бомбардирующих столицу доносами и кляузами, хватало. Стало быть, надо оставлять барона здесь, в Александровском, у себя на глазах.
Теперь – место службы. Места смотрителей 1-го и 2-го участков в настоящий момент заняты. Осипов и Реут, оба чинов не имеющие. Губернатор прикрыл глаза, вспоминая их лица: аудиенциями своих подчиненных он не баловал. Припомнил без твердой уверенности, но с убеждением: оба – наверняка завзятые картежники и пьяницы. Реут, кажется, женат… А Осипов?
Из другого ящика стола генерал достал толстый бювар с доносами и кляузами островных чиновников друг на друга. Ага, вот последняя кляуза на Осипова: «Покорнейше обращаю внимание вашего высокопревосходительства на то, что смотритель поселений 1-го участка Осипов подает негодный пример своими поборами, взимаемыми им с поселенцев по малейшему поводу и без оных. Будучи женат и имея законную супругу в Смоленске, г-н Осипов тем не менее имеет сожительниц, коих меняет с каждым сплавом…»
Хмыкнув, Ляпунов с треском захлопнул бювар: таковые грехи водились здесь практически за всеми чиновниками, приехавшими на Сахалин без своих благоверных. Кой черт, даже обремененные женами и семейством умудрялись грешить на стороне. Не выгонять же за это – человек при месте, худо-бедно обязанности свои исполняет.
Дважды звякнув колокольцем, Ляпунов приказал появившемуся в дверях порученцу:
– Погляди-ка, братец, в графике отпусков: смотритель поселений Осипов давно ли в отпуске был? Да побыстрее, любезный!
Порученцу не потребовалось даже заглядывать в свои бумаги, он наизусть отрапортовал:
– Смотритель Осипов не использовал законный отпуск два года, ваше высокопревосходительство…
– Вызови-ка его ко мне, братец. Да поживее!
Зная по опыту, что нужного человека в посту приходится порой искать довольно долго (не порученец из приемного присутствия!), губернатор вышел следом и направился из служебной половины своей резиденции в домашнюю – узнать, что там делается с обещанным гостю обедом.
Супругу, Капитолину Евсеевну, Ляпунов обнаружил, как он и предполагал, на кухне: та, заглядывая в «Кулинарный атлас», командовала специально взятым на сегодня поваром из каторжных. В углу на скамейке примостились два солдата из караульной команды: Капитолина Евсеевна панически боялась арестантов. При виде генерала повар сдернул с головы колпак и вытянулся в струнку, солдаты тоже вскочили. Но Ляпунову нынче было не до субординации. Он махнул на повара рукой:
– Не тянись, не тянись! Делом занимайся! Ну, что тут у нас, Капа?
– Ну скажи на милость, Миша: где на нашем острове я возьму тебе черносливу? – едва не плача, зачастила супруга: – Сам сказал: приготовить гуся с яблоками и черносливом – а где я тебе его возьму? Катька все магазины с лавками обегала, яблоки еле нашла у Есаянца, да и те моченые, прошлогодние. А про чернослив лучше и не поминать! Нету его здесь, на Сахалине твоем! Это тебе не Петербург, милостивый государь!
– Ладно, обойдется наш гость и без чернослива, – великодушно тряхнул бородой Ляпунов.
– Ты лучше расскажи – что там ревизор? Молодой? В возрасте? Строг?
– Потерпи – сама увидишь, – усмехнулся генерал. – Вам, женщинам, только это и интересно! Ну, лет сорок, полагаю. Лицо приятное. По манерам видно человека из общества. Ах да! Левой руки нет у господина инспектора. Протез – ладный такой, я и то не сразу определил. Ну, ладно – занимайся тут делом своим, а я пошел.
На обратном пути в служебную половину Ляпунов не утерпел, завернул в столовую, налил из графинчика смородиновой настойки, выпил пару рюмок.
Вопреки его предположениям, смотритель Осипов уже ожидал в присутствии, понурившись на стуле и свесив длинные руки меж колен: от неожиданного вызова высокого начальства вряд ли стоит ожидать приятных сюрпризов. При виде губернатора Осипов вскочил, поклонился.
– Проходи, Осипов! – не задерживаясь, пробежал через присутствие Ляпунов. Надел очки, внимательно поглядел в лицо вошедшего следом смотрителя.
– Ну, что у тебя на участке? Жалуются на тебя, Осипов, – на всякий случай сгустил краски генерал.
– У нас только ленивый да безрукий, извините на худом слове, доносы не пишет, ваше высокопревосходительство! – обреченно понурился смотритель. – Службу свою справляю как умею. Спать, извините, иной раз по два-три часа приходится…
– Только ли от тяжкой службы бессонница у тебя? – прищурился генерал. – Может, новая горничная горячая попалась, спать не дает? А? Али за преферансом ночи напролет просиживаешь?
– Вот вам крест святой-истинный: я и в преферанс этот не сподобился научиться, ваше высокопревосходительство! – для верности перекрестился Осипов.
– Ладно, не обмахивайся крестом попусту! – махнул рукой губернатор. – Помощники-то твои как? Грамотные хоть? Или только мордасы ссыльнопоселенцам умеют чистить?
– Не жалуюсь, ваше высокопревосходительство.
– Ладно, – повторил Ляпунов. – Ты, говорят, в отпуске два года не был? И «Ярославль» нынче пришел, слыхал? Так что отправляйся-ка ты, голубчик, в отпуск. За неделю дела успеешь сдать?
– Кому прикажете сдать, ваше высокопревосходительство? – сразу повеселел Осипов. – Помощникам?
– Пока им, – пожевал губами Ляпунов. – Но не исключено, что на время твоего отпуска твою должность будет исполнять прибывший сегодня титулярный советник фон Берг. В общем, поглядим!
У Осипова моментально испортилось настроение:
– Ваше высокопревосходительство, да за что же меня так? Ну, нету у меня пока чина – так сколько раз я прошения подавал на сдачу экзамена на классный чин? Я ли не стараюсь, все силы кладу…
– Успокойся, Осипов! Никто тебя не гонит! – поморщился Ляпунов. – Ты же в отпуске не менее шести месяцев будешь. А рапорт напишешь – еще и за следующий месяца четыре прихватить можно будет. Вот следующей весной и вернешься, с первым сплавом! Пиши рапорт, я распоряжусь насчет проездных и дополнительных лечебных сумм. Давай-давай, не канючь! Глядишь, на материке должность какую присмотришь за это время. А не сыщешь – милости просим! Сюда не очень народ рвется-то, сам знаешь…
(весна 1887 г., о. Сахалин)
Лето 1887 года подкрадывалось к острову Сахалину осторожно. Пряталось за низкими косматыми облаками, сплошь затянувшими небо, дуло холодными, не по сезону ветрами. И не верилось, что когда-нибудь остров оденется зеленью, а снежные шапки на вершинах высоких сопок растают.
Вернувшись домой с рынка, Сонька не сразу зашла в дом, присела на крыльцо, уронила голову на руки, сложенные на коленях. Прикрыла глаза, вспоминая прежние веселые денечки в Петербурге, Одессе, Москве, Вене, Лейпциге.
Скрипнула дверь, и на крыльцо тяжко шагнула хозяйка дома, гренадерша Шурка. Заметив жиличку, она невольно ойкнула, звякнула какими-то склянками в корзине. Сонька не пошевелилась, словно спящая. Еще раз ойкнув, Шурка осторожно обошла сидящую фигуру и, уже сойдя на землю, заглянула ей в лицо. Правда, тут же отпрянула, столкнувшись взглядом с широко раскрытыми серыми Сонькиными глазами.
– Шура, а почему ты одна живешь? – неожиданно спросила, не меняя позы, Сонька. – Ну, без мужика, я имею в виду?
– А на что он мне? – хихикнула та. – По дому я и так справляюсь, хозяйства у меня сроду не было. Смотреть, как он на гармонике цельный день играет да водку трескает?
– Ага! – словно обрадовалась Сонька. – Ага, значит, был мужик все-таки? На гармони играл и водку жрал?
– Ну был, – нехотя согласилась Шурка, садясь рядом с жиличкой на тяжко скрипнувшее крыльцо. – Меня сюды, на Сахалин, шесть годов назад привезли. Сидим с бабами в карантине, а вокруг мужики ходют гоголями. День ходют, два ходют. Кого помоложе, да рожей вышли, поразобрали в сожительницы. У всех подарки: пряники, орехи, ситцевые платки. В окошки заглядывают: дозвольте, мол, орешков предоставить! Спрашивают: как величать-то? А с ними тока вступи в разговор, уже не отстанут! Вот одна, помню, на орешки его поганые польстилась, представилась: мол, Анной Борисовной зовут! Ну, тут мужичок и вовсе мелким бесом рассыпался: вы только, Анна Борисовна, ко мне в сожительницы пойдите, каждый день без гостинца не встанете, без гостинца не ляжете. Потому как, дескать, пронзили вы меня! Возжегся он, слышь!
Шурка снова хихикнула:
– Говорит ей, дуре: дамой-мадамой жить будете! Сам полы мыть обещался! Другой прискакал с опозданием, все надеялся, что начальство ему корову даст. А когда понял, что не дадут – за бабой прибежал. Ходит под окнами серьезный, деловитый, осматривает нас, как скотину на базаре – только что в зубы не заглядывает. Бормочет: нам бы пошире какую, хрястьянку, ширококостную, чтоб для работы. И ко мне подступает, смотрю. Спрашивает: ко мне в сожительницы не пойдете? А я уже неделю в карантине энтом, надоело – смерть! Ладно, говорю, пойду!
Заинтересовавшись, Сонька даже голову с колен подняла:
– Ну а дальше-то что?
– Дальше? А ничего! Привез сюда, в энту избу. Вокруг ходит – опять недовольный, еле до плеча мне достает: «на фарт», мол, тебя не пошлешь – кому така дубина здоровая надобна? И топор мне вручает: иди, мол, хоть дрова поколи, все польза от тебя будет! Пока не поколешь, грит, жрать не дам! И в избу пошел… Я колю – дело-то привычное, слышу, как он на гармонике играет. Ну, я закончила, охапку поленьев в избу заношу – точно! Лежит поперек кровати и гармонику терзает. Спрашивает: нешто, дескать, все поколола? Всё? Ну, мол, надо завтра по улице пройтить, спросить – кому дрова колоть? А чичас, Ляксандра, желаю, дескать, чтобы вы потанцевали передо мной! А то скушно что-то…
Сонька прищурилась, оскалила мелкие зубы:
– И что? Танцевала?
– Ага… Полено выбрала поухватистее и отходила его им за милую душу! Морду не трогала, а по спине, по бокам. Он ползком-ползком, да и к двери. Выскочил и орет: ратуйте, люди добрые! Баба чуть жизни не лишила! Околоточного привел: забирайте, мол, энту арестантскую морду! А я тем временем в избе порядок навела, плошки его перемыла, постирушку затеяла… Околоточный обозлился: хозяин-то пьяный, а баба смирная, хозяйством занимается. Пригрозил его в «холодную» посадить и ушел. Хозяин за ним, а я его поймала: так ты еще жаловаться, паскудник, будешь! И добавила ишшо… В общем, ночевал он на крыльце – полушубок только старый выкинула ему, чтобы не околел…
Сонька звонко рассмеялась:
– Выжила, значит, мужика из его же дома?
– Зачем выживать? Сам и ушел, – с достоинством ответила Шурка. – Утром выхожу, а он зубами от холода на крыльце стучит. Замерз, спрашиваю? Ну, пошли греться, погреб копать новый. Пригрозила: до вечера не выкопаешь – снова отметелю и в избу не пущу! Он и кореша приводил – чтобы вдвоем меня поучить. Ну, я их обоих и «поучила»! Он в Корсаковку ночевать к кому-то ушел, чтобы на крыльце, как собака, не скулить. Да так и прижился там, видать. Приходил первое время, издали грозил на вилы вздеть. Один раз не догнала его, а второй раз сподобилась, запнулся он. Ну, и… В обчем, больше не видала его. Живой ли, нет – не знаю.
– Ну, молодец, Шурка, порадовала! – Сонька встала, потянулась с хрустом. – На рынок, что ли, собралась?
– А куды ж еще? Тебя, лядащую, кормить надобно! – И Шурка вразвалочку пошла прочь.
Проводив ее глазами, Сонька вошла в избу, прошла на половину, где обосновалась с Семой Блохой. Тот в исподнем, еще не одетый, лежал на кровати, закинув руки за голову, глядел в потолок.
– Слышал? – Сонька присела в ногах у сожителя, спустила платок на плечи.
– Слыхал, – усмехнулся тот. – Что, Софья, обзавидовалась, как глупая баба мужика-дурака поленом учила? Не вздумай пример брать!
– Да что ты, Семушка! – рассмеялась Сонька. – Мне и не поднять то полено! И вообще, я по другой части…
Посерьезнев, она пожаловалась:
– Тоскливо мне тут, Сема! Тесно! И таланты мои не применишь… Давай убежим, а?
– Не дури, Софья! С Сахалина не убежишь! – лениво зевнул вор. – Пробовали людишки, знаю… Кто на плоту пробовал, кто зимой гиляков нанимал, чтобы на собаках через пролив в Николаевск рвануть. Да и куда без «сламу» бежать?
– А давай «сламу» добудем, Сема! Пачпорта купим – я, пока ты в тюрьме сидел, с людьми говорила. Можно попробовать! Бланки у писарюг из канцелярии купить можно, по печатям мастера в тюрьме есть…
– Не дури, Софья! – повторил Блоха уже серьезнее.
Сонька начала закипать:
– За что же ты меня дуришь, Сема? Я тебя из тюрьмы вытащила, денег нашла, с верным человеком в Приморье передала. Или забыл? Может, думаешь, за твои красивые глаза Махмутке голову задурила и под топор Червонца подвела?
– Молчи, Софья! – уже со слезинкой в голосе зашипел Блоха.
– Молчать велишь? А ты кто таков, чтобы рот мне затыкать?! Кто и себя, и меня в городе Сингапуре так подвел – взял да и побежал, когда полицейский окликнул? Я ведь с тем полицейским уже по-немецки заговорила, успокаивать стала. Я ж тебе тогда шептала: стой, мол, спокойно! Подождем, пока подойдет! А ты побежал…
– Страх мой побежал, а не я! – угрюмо буркнул Сема Блоха. – Вор я, а не убивец! А полицейского кончать бы пришлось, ежели по-твоему…
В избе стало тихо – так тихо, что слышен был топот мышей, резвившихся на чердаке.
– Вы с Митяем куда тогда Махмутку дели? – неожиданно спросил Блоха. – Ну, тело!
– Под помойку, в снег закопали. Там снег мягкий был. Ногами потом примяли. А что? Не нашли ведь до лета, считай!
– Все одно вытаило из помойки тело-то… Сожительнице десятку «подарили», но к нам-то все равно присматриваются!
– Тебе-то что за печаль? Ты в тюрьме сидел, алиби у тебя! А на меня кто всерьез подумает, на слабую женщину? Не о том говорим, Сема! Давай думать, где «сламу» добыть! Второй раз мой фокус с сережкой не пройдет: слушок по Александровску и так ходит. Видно, проговорился татарин проклятый кому-то, прежде чем идти на свиданку со мной! Твоя очередь, Сема! Должник ты мой! Трижды должник!
– Вор я, Софья! Вор! А у кого тут, на Сахалине, красть? Одна голытьба!
– Рваного-Дудошника мы раскрутили? Махмутку я на серьги с «сапфирами» соблазнила? А ты говоришь – голытьба!
– Софья, с Дудошника ты две тыщи только и успела взять. У Махмутки – шесть тыщ, да и то пришлось Митяю половину отдавать! Это что – деньги?!
– Семушка, найду, найду я богатых людей здесь! Поможешь тогда? Умру я здесь, Сема! Ну скажи: поможешь?
– В должниках ходить не привык. Тем более когда тычут долгами. Найдешь – поглядим. Но учти: бежать с тобой я не обещался!
– Поглядим, Сема, поглядим! – Сонька со смехом повалила сожителя-подельщика на кровать, стала целовать, щекотать, гладить по колючим щекам. – Ты еще сам попросишься ко мне в компанию!
Сема Блоха почувствовал, как рука Соньки проникла к нему под рубашку, потом спустилась ниже, ловко расстегнула пуговицу на кальсонах. Непривычный к смелым женским ласкам, он закряхтел, покосился на дверь. А потом, забыв про все на свете, тоже пустил в ход руки, закрыл от удовольствия глаза. Закрыл – и оттого не видел, что серые Сонькины глаза остались холодными ледышками, а на губах временами появляется гадливая улыбка: она терпеть не могла запах немытого тела…
Распалив Блоху, Сонька внезапно освободилась от его неуклюжих объятий, села, обеими руками взяла за щеки:
– Только вот что, Сема, давай-ка сразу договоримся! Любовь любовью, а о деле забывать не станем! И ты, миленький, не должен ревновать, если мне придется кому-нибудь глазки строить! Или даже вот так, как тебя, ласкать! Это у меня единственное оружие осталось – женское!
Блоха перестал сопеть, рывком сел, схватил женщину за волосы на макушке и крутнул, делая больно.
– Ой, ты чего, Сема? Отпусти, больно же!
– Запомни, Софья, смеяться я над собой не позволю! Хоть и люба ты мне, а все одно не могу позволить, чтобы кореша пальцами тыкали и надсмешки строили!
Изловчившись, Сонька вырвалась из рук сожителя, отбежала к двери. Трясущимися руками поправила волосы, глубоко вздохнула:
– Ты тоже кое-что запомни, Сема! Крепко запомни! Я тебе не деревенская дурочка и не маруха, которая только радуется, когда ее бьют! «Бьет – значит любит». Я женщина свободная! Кого хочу – того люблю! Кого люблю – того ласкаю! И еще могу по делу приласкать, чтобы своего добиться! Еще раз на меня руку подымешь – пожалеешь! И плевать я хотела на твоих дружков-корешков, что они скажут, что подумают. И ты должен наплевать на них, ежели ты деловой и с головой дружен! Не устраивает тебя жизнь по моим правилам – развернусь сейчас и уйду! Ну, думай, Сема. Думай и сей же час ответ давай: вместе мы или разбегаемся? Ну?!
– Давно заметил, Софья: не женский у тебя характер! – усмехнулся, снова укладываясь в кровать, Сема Блоха. – Мужиком бы тебе родиться! Ладно, считай, договорились!
– А извиняться за мужицкие свои привычки кто будет? – не отступалась Сонька.
Сема поглядел на нее долгим, ничего хорошего не сулящим взглядом.
– Меру знать надо все-таки, Софья! – И отвернулся к стене. – Я все ж не шпанка поднарная тебе…
Сонька и сама уже сообразила, что с требованием извинений несколько пережала. Никакой «иван» не стал бы в аналогичных обстоятельствах извиняться, тем более – перед женщиной. Вздохнув еще разок, присела на краешек кровати.
– Идея у меня, Сема, появилась. Хочу вот обговорить ее с тобой, посоветоваться…
– Говори…
– Я вот что подумала, Сема: здесь не Расеюшка бескрайняя, и мои таланты на острове, где каждая собака меня знает, не понадобятся. Единственная возможность «сламом» разжиться – взять «на арапа» господ приезжих…
– Это каких же? – Сема повернулся к собеседнице, недоверчиво ухмыльнулся.
– С кораблей, Сема! Почитай, каждую неделю в Дуэ корабль какой-нибудь приходит. Кто за углем, кто с визитом дружбы. Вчерась, слыхала, парусник коммерческий из самой Америки, из Сан-Франциско, якорь бросил. Броненосцы военные из Англии неделю назад за углем подходили. Теперь, говорят, ждут клипер под флагом английского адмирала – он пока во Владивостоке стоит… Депеша получена, что адмирал на Сахалине остановку делать собрался…
Блоха спустил ноги с кровати и недоверчиво уставился на подельщицу:
– Откуда это все знаешь?
– Сорока на хвосте принесла! – отрезала Сонька.
– А ты не хочешь у сороки своей спросить, как к господам приезжим тебе подобраться можно, прежде чем на арапа брать? Туда только генерал-губернатора и его прихлебателей приглашают, на корабли-то!
– Есть у меня одна мыслишка. Но, чтоб не сглазить, помолчу пока. Еще помощника подобрать требуется, да наряды для меня и для него пошить.
– А я тебе, выходит дело, не помощник?
– Сема, ты не обижайся! Напарник мне нужен молодой, представительный, и чтобы хоть один язык европейский знал. Неужто не найдем во всей каторге такого? И тут уж я без тебя никуда! Поможешь? Только чтобы не кандальник был, а из вольной тюрьмы. Либо поселенец свободный…
– Поищем…
– Теперь о нарядах. Есть в посту портниха хорошая, Баронессой кличут. Она хорошо сошьет, и дорого не возьмет. Только вот не надо, чтобы знала – для кого.
– Молчать будет!
– Она хорошая и очень несчастная, Сема. Не надо ее пугать, прошу. Просто надо сделать так, чтобы не знала.
– Ладно. А помощнику этому… молодому да образованному – тоже глаза завязать, чтобы тебя не опознал, если что? – усмехнулся старый вор.
– С ним как пожелаешь – лишь бы языком не трепал! И еще, Сема: есть в управлении островом горный инженер, господин Каллистов. У него под началом чертежники работают, из арестантов. Карту мне фальшивую приготовить надо.
– Какую еще карту?
– Семушка, сглазить боюсь, потерпи! Все узнаешь в свое время!
– Ох, Софья, Софья… Ну, хорошо… Добуду тебе чертежника, сошьем тебе и напарнику этому обновки – а дальше-то что?
– Подготовимся и ждать будем, Сема. Ждать удобного случая!
За прошедшие после этого разговора два месяца Сонька Золотая Ручка словно ожила: у нее появилась цель! Она много хлопотала, стала улыбаться и шутить. Дошло до того, что она стала кланяться на улице, как и предписывали правила, чиновникам всех ведомств и рангов. Правда, их жен она по-прежнему игнорировала.
Сема Блоха поначалу скептически хмыкал, а потом тоже заразился Сонькиным энтузиазмом. У «головки» каторги он был в уважении. И прочие «иваны», чувствуя, что он с Сонькой что-то затеял, помогали этой парочке чем могли – даже не зная их конечной цели.
Первым был завербован чертежник Симонов, работавший в конторе у горного инженера Каллистова. С ним оказалось проще всего. Ночевал он в вольной тюрьме, и однажды ночью был без церемоний разбужен и вызван пред очи небольшой компании «иванов». Те пили и закусывали, и долго словно не замечали топтавшегося перед их нарами чертежника. Выдержав долгую паузу, поднесли-таки чашечку водки (отказываться было нельзя ни в коем случае!). Не предлагая присесть, кивнули на Сему Блоху:
– Знаешь его, хмырь? Это очень уважаемый каторгой человек. Хочешь пойти против каторги, обмылок?
На этот вопрос можно было дать только один ответ, и он был дан.
– Тогда будешь делать то, что скажет тебе Сема Блоха. Понял?
Хмырь провел бессонную ночь, строя предположения одно страшнее другого, а утром встретил Блоху по дороге на службу. Как выяснилось, «ивану» требовалось всего-навсего нанести на подлинную и зарегистрированную в конторе горного инженера карту Тымовского округа специальные значки, какие ставят на месторождениях золота. Обрадованный тем, что легко отделался, чертежник поклялся сделать все так, что и комар носу не подточит.
Молодой и представительный помощник нашелся в… губернаторской резиденции. Недоучившийся студент Петербургского университета попал на каторгу по оговору собственного опекуна, растратившего доверенное ему наследство юноши. Ну а здесь он давал супруге генерал-губернатора уроки музыки и попутно учил французскому и английскому языкам в небольшой школе для детей господ служащих.
Узнав, что Студент частенько засиживается в библиотеке, Сонька как-то зашла туда, нашла повод познакомиться с молодым человеком, чем поначалу изрядно его шокировала. Однако в Сонькином арсенале были сотни способов обольщения, и вскоре Студент не только перестал бояться встреч с европейской знаменитостью сомнительного свойства, но и сам уже спешил в библиотеку не столько за новыми книгами и журналами, сколько из желания снова повидаться с загадочной и несчастной аферисткой. И весьма огорчался, если не заставал ее там. В общем, не прошло и месяца, как Сонька определила, что он вполне готов для дальнейшей «обработки». Однако посвящать в свои планы Студента она не спешила.
Почти одновременно со Студентом в сети мадам Блювштейн попала миловидная горничная из губернаторской резиденции. Генерал Ляпунов, как и многие мужчины, не был лишен маленьких слабостей, и его повышенное внимание к наивной деревенской Зиночке не прошло мимо зоркого глаза его супруги. И Капитолина Евсеевна, не желая публичного скандала и позорного изгнания девушки из дома, поставила супругу условие: хочешь, чтобы твоя пассия осталась в доме – Зиночка должна выйти замуж. В своем рвении сохранить в целомудрии семейный очаг, Капитолина Евсеевна взяла на себя роль свахи и нашла для горничной «приличного» мужа-поселенца. Зиночка плакала и пыталась сопротивляться: будущий супруг был не только староват, но и не скрывал своих намерений отправить свалившуюся с неба супругу «на фарт».
Само собой разумеется, горничная, дорабатывающая в губернаторском доме последние недели перед свадьбой, затаила злобу не только на противную генеральшу, но и на «лысого кобеля», который обещал защиту и покровительство, но спасовал перед железной волей супруги. Как бы там ни было, а Сонька обзавелась в резиденции первого человека на острове шпионом и знала, таким образом, все, о чем говорили в доме.
Но время шло, а удобного случая, по утверждению Соньки, так пока и не представлялось.
Вошло в зенит и тут же стало стремительно катиться к осени короткое сахалинское лето. На рейде Дуэ побывали шесть кораблей под иностранными флагами. Для гостей играли оркестры в саду Общественного собрания, для них устраивались приемы и балы. Сонька лишь скрипела зубами: для нее вход на эти приемы и балы был закрыт, а расчет смешаться с публикой не оправдался: на пришедших кораблях не было женщин. Местные дамы – жены и родственницы сахалинских чиновников – были наперечет. И конечно, они сразу бы обратили внимание на невесть откуда взявшуюся товарку, будь то даже бал-маскарад.
К осени Сонька лишилась и своего глаза в доме губернатора: горничная Зиночка тщанием Капитолины Евсеевны была не только выдана замуж, но и отправлена вместе с мужем в Тымовский округ, подальше от Александровска. Ходили слухи, что супруга генерал-губернатора не пожалела собственных средств для покупки молодоженам избы, коровы и целого птичника.
Тихо радовался, стараясь не подавать вида, Сема Блоха: ему вовсе не хотелось бежать с острова: «ивану» здесь было привычно и рисковать не хотелось.
Но вот в один прекрасный день на рейде Дуэ появилось потрепанное штормами норвежское судно-китобой, нуждающееся в небольшом ремонте и бункеровке углем. Причем на борту китобоя прибыл и хозяин флотилии, у которого были планы относительно устройства на острове постоянной базы.
Был нанесен, естественно, и визит генерал-губернатору Ляпунову.
Норвежцы просили, в общем-то, немного: им нужно было разрешение на создание небольшой базы для переработки китового жира. Береговой слип для китовых туш да несколько котлов. Норвежец, помимо всего прочего, обещал предоставить каторжной администрации несколько десятков рабочих мест для арестантов. Со временем, предполагая переброску значительной части своей флотилии на промысел в здешние моря, норвежский коммерсант планировал создание в Дуэ базы для мелкого ремонта своих судов. Ну и, разумеется, в казну острова (либо в карман генерал-губернатора, это уж на его усмотрение) регулярно поступала бы часть доходов от столь выгодного промысла, а также арендная плата за земельный прибрежный участок.
Однако Ляпунов встретил норвежцев без особого энтузиазма: уж очень нахально держали себя обремененные только что полученными деньгами по итогам летнего промысла китобои. К тому же в Приморье уже существовала русская китобойная компания графа Кейзерлинга.
Генрих Кейзерлинг в свое время был лейтенантом российского флота. Дождавшись официальной отставки, он решил заняться китобойным промыслом. Чтобы познать это непростое дело, для начала нанялся простым матросом на норвежскую китобойную шхуну. А в 1893 году отставной офицер, обогатившись опытом, открыл предприятие, зарегистрированное как «Тихоокеанский китовый промысел графа Кейзерлинга и К°» Базой для своего детища он выбрал бухту Гайдамак. В 1894 году бывшему лейтенанту удалось получить в Министерстве финансов субсидию, на которую в Норвегии были построены два китобойных судна, названные «Георгием» и «Николаем». Кроме того, в Англии был закуплен пароход водоизмещением в 3,5 тысячи тонн. Его переоборудовали под плавучую китобазу и нарекли «Михаилом». С 1895 года хозяйство графа в бухте Гайдамак стало набирать обороты. С 1895 по 1 января 1898 года, к примеру, было добыто 220 китов, которые были разделаны и переработаны на Гайдамакской базе. К этому времени у компании имелось уже девять судов, из которых пять было зафрахтовано. На заводе работало около 70 рабочих.
Компания графа Кейзерлинга вела промысел круглогодично. В летне-осенний период китов били у берегов Сахалина, после чего китобои уходили к корейским берегам. Зимняя же добыча подвергалась засолке и поставлялась в Японию, которая в то время являлась основным рынком сбыта «китопродукции». В Страну восходящего солнца шли соленые ласты и жир. В Англии пользовался спросом китовый ус. Российский потребитель покупал жир и ворвань (тот же китовый жир, но прошедший три стадии переработки). На заводе также проводили опыты по изготовлению консервов из китового мяса, варили мыло.
Дела шли в гору, предприятие графа Кейзерлинга богатело и, самое пикантное – по сведениям Ляпунова, пользовалось особым покровительством генерал-губернатора Гродекова. Одно это ставило сахалинского губернатора в щекотливое положение: его могли обвинить в несоблюдении интересов отечественных коммерсантов.
Словом, первая встреча с норвежцами закончилась с нулевым результатом: Ляпунов обещал подумать, а также снестись со своим непосредственным начальством. Норвежец слегка скривился и пригласил генерал-губернатора к себе на судно – опрокинуть по стаканчику. Тот, со ссылкой на свое официальное положение, ответил вежливым отказом.
Поскольку ни норвежского, ни английского языков Ляпунов не знал, а норвежец знал по-русски только несколько матерных слов, переговоры проходили с участием Студента. И уже к вечеру стали известны Соньке Золотой Ручке.
Ну чем не долгожданный случай!
Сонька думала недолго. Уже через полминуты она положила горячую ладошку на сложенные руки Студента:
– Митя… Ты должен мне помочь! Обещай, что поможешь мне!
– Софья Ивановна! Все, что в моих силах!
– Впрочем, нет! Я не могу, я не имею права просить тебя, Митя… Ты ведь православный? А я еврейка, у нашего народа другие понятия о вере…
– Софья Ивановна! Вас кто-то обидел?
– «Обидел»! Это слишком мягко сказано, Митя… Нет, я не могу. Мне стыдно!
Через четверть часа уговоров и клятв в верности Сонька преподнесла Мите старую как мир историю. Выяснилось, что генерал-губернатор, пользуясь своим положением, силой «попробовал» ее истерзанное еврейское тело, угрожая в случае сопротивления обвинить в побеге и заковать в кандалы.
– Негодяй! Нет, каков этот плешивый негодяй! Он и Зиночку не пожалел, отдал ее против воли замуж! Откройтесь, Софья Ивановна! Софочка…
Сонька про себя усмехнулась: для нее не было тайной, что Митя украдкой обхаживал бывшую горничную, и лишь боязнь вызвать гнев всесильного генерала сдерживала его страсть.
– Митя, устрой мне встречу с этим норвежским коммерсантом! Представь меня ему… ну, женой Ляпунова! Он же не видел ее, этот, как его…
– Аксель Нордрум. Но зачем, Софья Ивановна?
– Один раз ты назвал меня Софочкой. Это было так приятно… – Сонька положила голову на плечо Студента. – Ты спрашиваешь – зачем? Я хочу отомстить этому плешивому, как ты его называешь, негодяю!
– Вы… Вы хотите отдаться ему под видом его супруги?!
– Глупенький… Дело совсем не в этом! Я просто хочу доставить ему служебные неприятности. Для христиан, как я слыхала, это посильнее власти обладания женщиной.
Голова у Мити шла кругом. Он верил и не верил этой ужасной и такой притягательной женщине…
– Митенька, помоги мне – и я буду твоя! Только твоя! А ты, клянусь, будешь совершенно ни при чем. Только устрой мне встречу с господином Нордрумом!
– Ну, хорошо… Что я должен сделать, Софья… Софочка?
Еще четверть часа – и были обговорены детали предстоящей встречи. Студент оказался талантливым учеником. Вернувшись в резиденцию губернатора, он сумел убедить Капитолину Евсеевну в том, что ее супруг, отказавшись от приглашения командора Нордрума, поступил невежливо, бестактно. И что эту ошибку следует исправить, пригласив норвежского коммерсанта на неофициальный домашний ужин. Капитолина Евсеевна согласилась с милым молодым человеком и решительными шагами проследовала на служебную половину, к супругу. Буквально через пять минут Студента вызвали к губернатору. Ему было поручено найти командора Нордструма и пригласить его на ужин. Студенту для этого давались все полномочия, а также губернаторская тройка и даже его паровой катер – чтобы добраться до стоявшего на рейде китобоя. Губернатор лично телефонировал на пристань, чтобы на катере развели пары и подготовили к выходу.
Тем временем готовилась к визиту и Сонька. По светлому времени добираться до пристани в шикарном платье и шляпке, даже и с густой вуалью, было бы безумием: первый же зевака опознал бы непривычно, по-господски одетую аферистку. А через полчаса об этом знал бы весь поселок. Сонька предусмотрела и это: на казенную конюшню, где всегда были готовы экипажи господ чиновников, мало времени спустя заявился Сема Блоха. Конюхи из числа деревенских арестантов очень дорожили своими местами, но отказывать каторжанской «головке» было нельзя: в этом случае речь шла уже не о месте, а о собственной голове. Да и просила «головка», собственно, пустяк: часы службы чиновников на сегодня были закончены, а самих конюхов никто не контролировал. И уже через несколько минут сытый конь вынес коляску с поднятым верхом на улицы Александровского поста. На полу экипажа, прикрытый на всякий случай попоной, задыхался от пыли Сема Блоха. Кучеру было велено ехать на Рельсовую улицу, к дому, где жила Шурка-Гренадерша.
Когда вахтенный матрос доложил командиру китобоя «Северное сияние» о приближении катера под личным флагом генерал-губернатора острова, тот со скрежетом поскреб недельную щетину и пошел будить командора Акселя Нордрума, который после неудачного визита к губернатору нашел некоторое забвение в бутылке ямайского рома.
– Губернаторский катер? Что за чертовщина?
Нордрум велел вылить ему на голову пару ведер воды из ледника, спустить парадный трап и надел свежую сорочку.
К великому разочарованию командора, посетителем оказался не губернатор, а всего лишь его помощник и переводчик. Краснея и путаясь, тот объявил командору, что его желает видеть… супруга губернатора, мадам Ляпунова. И что у нее к командору есть очень важное дело. Важное и секретное настолько, что она, пренебрегая приличиями, позволила себе приехать на пристань и ожидает господина командора на берегу, в экипаже.
Командор уже неоднократно имел дело с русскими, и их причуды давно перестали его удивлять. Запомнил он и молодого помощника губернатора. Не подозревая ничего худого, он согласился немедленно встретиться с госпожой Ляпуновой.
Когда катер, запыхтев, направился к берегу, помощник, спохватившись, поинтересовался: говорит ли господин командор по-немецки? Ибо госпожа Ляпунова не владеет, к сожалению, английским языком.
– Нет проблем! – широко улыбнулся командор.
И через несколько минут он уже прикладывался к ручке госпожи губернаторши, которая ожидала его в экипаже с поднятым верхом.
Разговор шел тет-а-тет, помощник скромно остался на улице и даже отошел подальше.
Собственно, говорила в основном мадам Ляпунова, а командору оставалось лишь успокаивать взволнованную женщину и галантно предлагать ей платок, когда она принималась плакать.
Суть ее откровений была такова: госпожа Ляпунова – глубоко несчастный человек, а ее супруг – грубый деспот, старающийся при каждом удобном случае унизить ее, довести до слез. Единственный выход она видит в разводе, либо бегстве от мужа. Однако он со свойственной ему предусмотрительностью и коварством, обманом, хитростью и угрозами заставил ее подписать исправленный брачный контракт, в случае развода, оставит женщину без средств к существованию. В Санкт-Петербурге у нее есть замужняя сестра, которая готова ее принять, но до Северной столицы надо еще добраться.
Она просит понять ее правильно: ее откровенность ни в коем случае нельзя расценивать как обращение к незнакомому человеку за финансовой помощью! Нет, ни в коем случае! Ей нужен только совет опытного, много повидавшего на свете человека. Может ли она рассчитывать на это?
Насторожившийся было командор начал успокаиваться: эта русская генеральша, кажется, не собирается клянчить у него денег и предлагать себя в качестве оплаты!
– Совет? Сколько пожелаете! Хотя давать советы женщинам – очень рискованное и ответственное дело. Но я готов рискнуть, мадам Ляпунова. Слушаю вас.
– Несколько лет назад моя сестра с мужем навестили меня на Сахалине. Тогда мои отношения с супругом были не столь ужасны, но трещинка в отношениях уже наметилась. Во всяком случае, он очень любезно принял моих родственников и предоставил им возможность осмотреть интересные места нашего острова. И мы в числе прочего побывали в Тымовской долине, это примерно верст сорок отсюда. Там есть большое село, но это совершенно неважно! Дело в том, что мой зять – крупный ученый, имеет прииски в Сибири. И вот, попав в долину реки Тымь с ее притоками, он сразу предположил, что там имеется золоторудное месторождение. Не слишком богатое, как он сразу заявил – во всяком случае, с сибирскими не сравнить. Речь шла о россыпном месторождении с ресурсами – я правильно называю это слово? – около 75 пудов. Об этом тогда никто не знал, никаких исследований в том округе не проводилось. Зять – вот истинное благородство! – посоветовал мне тогда купить весь этот участок.
– И что же? – подался вперед командор.
– У меня не было собственных денег, но я уговорила своего супруга подарить мне какой-нибудь участок земли. И, представьте себе, он выкупил у казны указанный мной – якобы случайно – участок и оформил его на мое имя. Подарил – и забыл! И теперь получается, что, если мой зять не ошибся, у меня есть собственное маленькое месторождение золота!
– Простите, мадам, но я все еще не понимаю, что вы хотите от меня?
– О-о, совсем немногого. Вы коммерсант, и если сами не разбираетесь в таких вещах, то у вас наверняка есть друзья, которые понимают… Я хочу доверить вам мою тайну, господин Нордрум! Возьмите эту карту, пожалуйста, и покажите ее знающим людям. Когда-нибудь перешлете мне ее обратно, с вашими рекомендациями. Хорошо?
Госпожа Ляпунова вынула из сумочки сложенную карту и вручила ее командору.
– Ну, если вы доверяете мне… Извольте!
– Спасибо вам, дорогой господин Нордрум! И – услуга за услугу: я знаю, зачем вы посещали моего мужа. Скажу вам по секрету: он никогда не согласится на ваше предложение об аренде прибрежного участка для китовой базы. Даже если Приморский генерал-губернатор и не станет возражать! У моего супруга есть интерес в другой китобойной компании – вы понимаете?
– Кажется, понимаю, – задумчиво покивал командор. – Спасибо за информацию, мадам. Кстати, вы не разрешите бросить взгляд на эту карту?
– Пожалуйста, смотрите! Только, прошу, побыстрее, у меня очень мало времени! Супруг может в любую минуту хватиться меня! Да и зачем, собственно? Я же передала ее вам, смотрите ее на своем корабле сколько вам будет угодно!
Но Аксель Нордрум уже развернул карту и бросил на нее беглый взгляд. Добрую половину жизни Нордструм занимался китовым промыслом, но кое-что понимал и в картографии. И, судя по специальным пометкам на карте, она была настоящей.
– Не смею вас более задерживать, мадам! – приложился он к ручке собеседницы. – Только один вопрос: ремонт моего корабля займет несколько суток. За это время я мог бы лично съездить на это место – как его – ах да, река Тымь! Как вы полагаете, мадам, ваш супруг разрешит мне небольшую экскурсию по острову?
– Думаю, что разрешит. Разрешит, даст лошадей и провожатых. Кстати, попросите, чтобы он разрешил поехать с вами своему помощнику, Дмитрию – в качестве переводчика.
– Хорошая мысль, мадам! И если вы ему доверяете, то свое мнение по вашему вопросу я передам через него.
– Хорошо! Ну а теперь мне надо идти, господин Нордструм. Надеюсь, что до вашего отбытия мы еще встретимся.
Командор еще раз приложился к ручке «мадам Ляпуновой» и выпрыгнул из коляски. Через несколько минут губернаторский катер уносил норвежца обратно к его кораблю, а коляска с Сонькой Золотой Ручкой мчалась к Рельсовой улице.
Доставив командора на борт «Северного сияния», Студент велел капитану катера возвращаться к ожидающей его губернаторской тройке. И час спустя докладывал генерал-губернатору Ляпунову, что норвежец отказался от приглашения на ужин…
Тем временем командор китобойной флотилии Аксель Нордструм в своей каюте, прихлебывая ром, внимательно изучал попавшую ему в руки карту. Изучив, он рявкнул через открытый иллюминатор:
– Старшего штурмана корабля ко мне!
– Запри дверь, Гуннар! – велел он явившемуся на зов старшему штурману. – Слушай, мне говорили, что когда-то ты промышлял золотишко на Юконе, в Америке. Это верно?
– Так точно, чиф!
– Тогда садись поближе, налей себе стаканчик и скажи, что ты думаешь об этой карте!
Гуннар выпил стаканчик, взялся за карту и минут десять внимательно изучал ее.
– Ну, что скажешь, Гуннар?
– Я не учился в университетах, чиф, – осторожно начал Гуннар. – Но очень похоже, что на этой карте показано место, где золото валяется прямо под ногами! Но где это место? Привязки к местности нет, чиф!
– Привязка у меня вот здесь! – самодовольно постучал себя по виску командор. – И завтра или послезавтра я увижу это место своими глазами. И еще, Гуннар: я хочу взять в это маленькое путешествие тебя. Скажи-ка, если ты увидишь богатую золотом местность в ее натуральном виде, ты сможешь с помощью этой карты определить это?
– Если мне будет позволено сделать две-три пробные промывки – да!
– Вот насчет промывок не знаю, Гуннар! Мы едем не одни, и на это могут обратить внимание! А в этом деле главное, настолько я понимаю, конфиденциальность!
Войти с помощью соц. сетей: