Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
(лето 1904 г., Пост Александровский – Маока, о. Сахалин)
– Дозвольте войти? – Ландсберг сухо кивнул открывшему ему дверь японцу и поинтересовался: – Господин Берг дома? Принимает? Доложи: коммерсант Ландсберг!
Агасфер уже шел навстречу из глубины дома.
– И дома, и принимает. Особенно – старых друзей! Желаю здравствовать, Карл Христофорович. Проходите, дорогой друг!
Повысив голос, Агасфер крикнул:
– Ямада-сан, у нас гость! Приготовьте нам чаю! Или лучше кофе, Ландсберг? Не будь сейчас раннее утро, я предложил бы что-нибудь покрепче, конечно…
Мужчины пожали друг другу руки, уселись на диван. Ландсберг с любопытством оглядел почти спартанскую обстановку квартиры, занимаемой Агасфером.
– Не отказался бы от чашки кофе, – решил он.
– Ямада-сан, нам кофе, пожалуйста! – тут же отозвался Агасфер. – Ну, рассказывайте, что новенького в мире, Карл Христофорович! После удовлетворения моего прошения об отставке губернатор почти потерял ко мне интерес и уже не раз дал мне понять, что посещение статским лицом «ставки островного главнокомандования» нежелательно. А вы у нас теперь человек мобилизованный, военный, имеете под началом целую дружину!
– Шутить изволите, Берг? – хмыкнул Ландсберг. – Мобилизовать-то меня мобилизовали, однако без присвоения военного чина! Я единственный гражданский начальник саперной дружины! Представляете нонсенс? Не командир, а начальник! Впрочем, все это ерунда.
Ландсберг вынул из кармана большой конверт с клубком телеграфных лент и стал осторожно распутывать его.
– Я только что из телеграфной конторы, – пояснил он. – И захватил пару депеш, пришедших на ваше имя… Черт бы побрал этого бездельника-телеграфиста! Напялил вместо форменной почтовой военную фуражку с кокардой и делает вид, что занят решением стратегических задач обороны острова! Даже наклеить ленты на бланк не удосужился!.. Ага, вот, кажется, и кончик нашелся! Получите!
Агасфер с нетерпением вытянул две бумажные ленты, осторожно расправил их на столе.
– Малыш, слава богу, здоров. И Настенька тоже. Немножко беспокоится насчет путешествия – тут что-то военная цензура вычеркнула. В общем, скоро, по всей вероятности, увидимся!
– А я, мой друг, только позавчера едва уговорил Ольгу Владимировну уехать с Георгием на материк, в Де-Кастри. Оттуда на почтовых или в нанятом экипаже они направятся во Владивосток, а там по железной дороге в Петербург. Кстати, супруга передает вам привет и заверения в том, что будет молиться за благополучие вашей семьи, Берг!
Японец принес кофе и с поклоном удалился.
– Я был вчера на пристани, тоже хотел попрощаться с Ольгой Владимировной, но, к сожалению, пришел поздновато: она уже была на борту парохода, а вы разговаривали с какой-то дамой в инвалидном кресле. И я, не желая мешать вам, не стал подходить.
Ландсберг остро взглянул на собеседника, отхлебнул кофе и постарался перевести разговор на другую тему:
– Не знаю, как насчет всего остального, но кофе варить ваш японец умеет! Кстати, вы забираете его в Маоку?
– А куда его девать? – резонно спросил Агасфер, отметив для себя этот поспешный перевод разговора. – Оставить здесь, чтобы его арестовали как японского шпиона?
– А он не шпион?
– Послушайте, друг мой! Мы знакомы с вами два года. Вполне достаточно для того, чтобы доверять друг другу. Уверяю: я привез с собой учителя японского языка, не более! Он и на улицу-то почти не выходит, если не считать утренних походов на базар за свежей рыбой и какими-то травами!
– Ладно, бог с ним, с вашим японцем. Вернемся к вашей семье: Берг, друг мой, видит бог, я никогда не лез к вам в душу, хотя порой очень хотелось, – усмехнулся Ландсберг. – Однако ваше решение перевезти на остров супругу с дитем в то время, когда все, кто может, бегут отсюда – выглядит более чем странно!
Агасфер поперхнулся кофе. Однако ему удалось, кашляя, благополучно поставить чашку на столик. Он укоризненно поглядел на гостя:
– Карл Христофорович, вы-то из меня почто душу тянете? – взмолился он. – Что тут странного? Война с Японией началась три месяца назад. Под Порт-Артуром идут ожесточенные бои. Железнодорожное сообщение между крепостью и Дальним прервано. Думаю, Порт-Артур обречен, и максимум через несколько месяцев он будет, увы, сдан врагу. Япония, считай, добилась, чего хотела, и не удивлюсь, если вскоре начнет предлагать России мир. Скажите, пожалуйста, зачем им Сахалин?
– Я мог бы ответить тремя словами, дружище: рыба, уголь и лес! Но есть и еще одно обстоятельство, самое важное! Хоть у меня в доме и не живут японцы, я хорошо знаю их национальные амбиции, Берг! Вот скажите мне, друг мой, для чего вообще ведутся войны?
– В основном, за новые территории, – Агасфер снова потянулся к своей чашке. – Но Япония уже получила Ляодунский полуостров, выгнала Россию из Маньчжурии. Нешто им мало?
– Берг, неужели вы столь наивны? Япония пока не выиграла у России новых территорий, а отбила свое, уже отвоеванное! Народ в стране до предела милитаризован. Он не простит армии и правительству такое вот, вничью, окончание войны! Притом у них никакой надежды на контрибуции! Россия никогда и никому в своей истории не платила контрибуций! И в Японии знают это! Сахалин, я уверен – их последняя ставка в этой войне!
Агасфер внимательно поглядел на гостя, подумав: если бы Ландсберг знал, что именно из-за расчетов на воинственность Японии он и торчит на острове столь долго! И что если его собственные контраргументы в пользу «ненужности» Сахалина для агрессивного соседа окажутся в конечном итоге верными – значит, он просто потерял это время…
– Ладно! – вздохнул он. – Что сделано, то сделано! Решение принято, и надо его исполнять, вот и все! Кстати, Ландсберг, не подскажете: как мне самому-то попасть нынче в Маоку? Ляпунов в последнее время холоден, и я, боясь получить отказ, просто не решаюсь снова просить у него катер.
– У одного моего знакомого в Де-Кастри есть личный паровой катер, если только его уже не мобилизовали для военных нужд. Хотите – узнаю? Но если получится с катером – на меня как на лоцмана на сей раз не рассчитывайте. Уж я-то точно мобилизован. И мое двух-трехдневное отсутствие могут счесть дезертирством!
– Боже упаси, не надо таких жертв, дружище!
Ландсберг встал, чтобы откланяться.
– Будет скучно – милости просим! А если вам вдруг срочно придется уезжать – не забудьте попрощаться, Берг.
– Признаться, Георгий Филиппович, я все чаще и чаще ловлю себя на мысли о том, что волею судеб очутился на этаком новом необитаемом острове! – Агасфер налил себе вторую чашку кофе.
Хозяин фактории Демби вынырнул из-за газеты трехмесячной давности, спустил очки на кончик носа и с доброй насмешкой уставился на собеседника.
– Необитаемый остров? Вы считаете необитаемым клочок земли, на котором живет почти 40 человек? И кто же тут, по-вашему, Робинзон? Кто Пятница? И кто, черт побери, в таком случае остальные три с лишним десятка человек?
– Ну зачем понимать все буквально? – усмехнулся Агасфер. – Я имею в виду вовсе не количество здешних обитателей, а сам способ нашего существования! Никакой связи с внешним миром, никаких новостей… По территории бродит парочка почти одомашненных косуль – этих будем считать заменой робинзоновского попугая. Мимо бухты почти ежедневно проходит два-три корабля, и многие уже приветствуют нас гудками как старых знакомых. Каждый занимается своим делом – если, конечно, не считать трех надзирателей, которые, похоже, забыли о своих должностных обязанностях и мирно работают рядом с теми, кого должны охранять.
– А к чему их охранять и пересчитывать, если арестантов палкой с фактории не выгонишь? – пожал плечами Демби. – Они работают так же, как и нанятые мной вольные рабочие, получают те же деньги… И надзиратели, в конце концов, попросились в цех нашей фабрики: к чему слоняться целыми днями без дела, если можно заработать тугую копеечку?
– А что вы думаете о финале нынешней японской авантюры? – неожиданно спросил Агасфер. – Нынче уже конец июня 1904 года, а последние известия, которые мы имеем, – это серия позорных поражений России на суше и на море.
– А какое нам до этого дело, Михаил Карлович? – буркнул из-за газеты хозяин фактории. – Если русское судоходство между Владивостоком и Николаевском не нарушено – стало быть, Владивосток японцами пока не взят. Война России и Японии – это не потасовка между католиками и протестантами в шотландском пабе: там можно примирить противников максимум за час. Откровенно говоря, меня больше беспокоит отсутствие каких-либо известий от нашего партнера из Приморья. У нас кончаются запасы баночной жести для консервов. И бензина для генераторной станции, питающей нашу фабрику, осталось на месяц-полтора. Яков Лазаревич умеет считать, и должен предвидеть все это.
– А завтра-послезавтра мы должны будем остановить одну из производственных линий, снять с нее рабочих и бросить все силы на строительство второго складского помещения для готовой продукции, – кивнул Агасфер. – Мы затоварились консервами, которыми, похоже, никто на свете не интересуется. Один из складов забит ими под самую крышу! Самое бы время выбросить на рынок наши консервы и поглядеть, есть ли на них спрос. Это тоже должен был взять на себя господин Семенов, наш партнер.
– Не забывайте, что через пару недель начнется рунный ход красной рыбы, которую тоже надо кому-то ловить и обрабатывать для производства. – Демби скомкал старую газету и швырнул ее в угол. – А о сезонных рабочих не слыхать! Черт побери, Михаил Карлович, вы умеете заражать пессимизмом! Лучше поговорите с вашей благоверной! Если уж она не бунтует по поводу нашего робинзонства, то все остальные наши проблемы – пустяки!
Агасфер перехватил свою Настеньку на полпути к «ферме» – так тут именовали небольшой скотный двор с пятью-шестью десятками кур, небольшим гусиным стадом, а самое главное – с тремя дойными козами. Без их молока обеспечить питание маленького сынишки Насти и Агасфера было бы неразрешимой проблемой.
Направляясь навстречу Настеньке, Агасфер отметил, что вертикальная морщинка между бровями на лице супруги получила постоянную «прописку». И что за последние недели ее лоб перестал разглаживаться. Берг понимал супругу: не дай Бог, приболеет малыш – а младенцы на это способны в любую минуту – это станет огромной проблемой. Ведь ближайший к фактории детский доктор находится во Владивостоке!
– Доброе утро, милая! – Агасфер прикоснулся губами к виску супруги. – Ну, как там поживает наш Андрей Михайлович?
Настя кивнула в ответ, неопределенно пожала плечами:
– Плачет чаще обычного – ты же знаешь! Наверное, зубки первые скоро полезут…
– Настенька, надо еще немножко потерпеть! – не дожидаясь упреков, заторопился Агасфер. – Я думаю, что все определится в ближайший месяц. Ну, максимум, в полтора. Если бы ты знала, как я раскаиваюсь в том, что завез тебя с сынишкой в эту глухомань! Но мы же с тобой предвидели все это, не так ли?
– Мишенька, да я нисколечко не сержусь на тебя! – Настя обняла мужа, прижалась головой к его плечу. – Но очень уж долго все решается! А больше всего меня гнетет неизвестность: никто не может сказать, когда все это кончится?! Сегодня у нас что?
– Нынче 22 июня, – вздохнул Агасфер. – Я просто уверен, что все скоро кончится!
Ни сам Агасфер, ни кто другой на фактории в бухте Беллинсгаузена не мог, разумеется, предвидеть, что очень скоро, в 9 часов утра 22 июня 1905 года, на юге Сахалина будут уже вовсю грохотать артиллерийские залпы. А рейд Дуэ будет заполнен кораблями подошедшей с острова Хоккайдо военной эскадры с дивизией генерал-лейтенанта Харагучи. Пока же лишь рыбаки с фактории, ежедневно выходящие в море на баркасах, чтобы не пропустить начало рунного хода рыбы, обратили внимание на то, что Татарский пролив стал необычайно пустынным.
Пока Агасфер и Демби ломали головы над причиной внезапного прекращения судоходства в проливе, японские войска, захватив Квантунский полуостров, перерезали железнодорожное сообщение с Порт-Артуром и планомерно вели подготовку к его полномасштабной осаде. Вторая Тихоокеанская эскадра еще достраивалась на далеких западных верфях…
Девятого июля отошедший от причала фактории утром в море рыбацкий баркас вдруг развернулся и вновь устремился к причалу.
– С юга подходят три шхуны, – доложили рыбаки.
Все население фактории высыпало на берег. С кораблей тоже заметили и удобную бухту, и толпу людей на берегу. Одна из шхун под российским флагом, заложив крутой вираж, направилась к берегу. Однако осторожный Демби, подозревая японскую провокацию, велел людям покинуть причал. Женщин и нескольких детей под охраной охотников на всякий случай отправили на заимку.
Однако шхуны оказались русскими. Командовал экспедицией, как выяснилось, полковник Арцишевский. С Демби начальник обороны Южного Сахалина оказался знаком, тот представил ему своего молодого компаньона. Узнав, что Берг не столь давно исполнял должность чиновника для особых поручений при генерале Ляпунове, Иосиф Арцишевский скинул значительную долю начальственной напыщенности и, не особо чинясь, согласился позавтракать в узком кругу.
За столом, отставив четвертую пустую стопку виски из запасов Демби, полковник позволил себе расстегнуть китель и, доверительно понизив голос, сообщил цель экспедиции. Выполняя план командования по подготовке к возможной атаке японцев на Сахалин, было принято решение о создании в тайге замаскированных схронов для снабжения партизанских отрядов.
– Партизанских отрядов? – поначалу не понял Демби.
– Только это военная тайна! – приложил палец к губам Арцишевский. – Говорю об этом только вам, и больше никому! Поможете подыскать в тайге пару-тройку подходящих мест для обустройства тайников?
– Каким они должны отвечать условиям? – деловито поинтересовался Агасфер.
– Не далее версты полутора от побережья, глухое и в то же время легко узнаваемое место, одинаково доступное в случае нужды как летом, так и в зимнее время.
– Ну, Иосиф Алоизович, тут мы вам с Георгием Филипповичем плохие подсказчики, – покачал головой Агасфер. – Дадим вам пару охотников в проводники, они тут всю тайгу насквозь знают. И места нужные укажут… А мы с господином Демби подкинем для ваших тайников консервов! Подкинем, Георгий Филиппович?
Демби молча кивнул.
– Только этих проводников, господа, я буду вынужден с собой забрать, во избежание разглашения военной тайны! – значительно поднял палец полковник.
Военной тайны, впрочем, не получилось. Когда хозяева и гость покончили с затянувшимся завтраком и вышли на поляну перед факторией, солдаты, смешавшись с местными обитателями, азартно обсуждали места оборудования тайников.
– Только вы уж, братцы, шибко далеко от берега мест не указывайте, – просили солдаты. – Нам же на горбу своем все это добро таскать придется!
Пряча улыбку, Агасфер подозвал двух охотников, поставил перед ними задачу. Однако, заметив в толпе своего японского учителя, Ямаду, улыбаться тут же перестал. Вот ему-то схроны для будущих партизанских отрядов знать было совсем не обязательно! Подойдя к нему, он коротко поклонился и предложил прямо сейчас позаниматься языком.
Если японец и понял, что его желают изолировать, то виду не подал. Поклонившись в ответ, он заявил, что будет готов через две-три минуты.
Отправив вместе с охотниками для выбора схронов своих помощников, Арцишевский после обильного завтрака выразил желание вздремнуть. Демби тут же предложил ему койку в гостевой комнате фактории.
– Позволю себе заметить, что вы сегодня были не слишком внимательны и сосредоточены при повторении давно пройденного нами материала, – заметил японец, возвращая Агасферу исписанные иероглифами листы бумаги.
Коротко глянув на бумагу – сплошь в отчеркнутых красным карандашом ошибках, Агасфер поднял на собеседника взгляд.
– Да, сенсей, сегодня, видимо, не мой день! – улыбнулся он.
– Позволю себе задать вам прямой вопрос, господин Берг: вы назначили этот внеочередной урок лишь затем, чтобы я не увязался за солдатами в тайгу и не узнал место тайников с оружием и продовольствием?
– Вы не ошиблись, господин Ямада! – кивнул Агасфер.
– Неужели вы внезапно изменили свое решение со временем перейти на службу великой Японии, господин Берг?
У того был уже готовый ответ:
– Вовсе нет, господин Ямада! Дело в другом: заметив рядом японца, люди господина полковника Арцишевского непременно озаботились бы наличием на фактории человека из воюющей с Россией страны. Вас все равно отстранили бы от поиска мест для тайников, а заодно попал бы под подозрение и я. Чего доброго, полковник решил бы оборудовать схроны подальше отсюда.
Японец немного подумал, потом коротко, не вставая с места, поклонился:
– В вашем рассуждении есть логика, господин барон. Простите мое невольное подозрение. Я не сомневаюсь, что когда команда полковника Арцишевского закончит свои дела здесь и отправится дальше, вам нетрудно будет выяснить у охотников точные места расположения схронов и показать их мне. Я не ошибаюсь, господин Берг?
– Не ошибаетесь, – поклонился в ответ Агасфер. – В свое время вы будете знать всё.
Расставшись с Ямадой, Агасфер поспешил к Демби. Надо было посоветоваться: вопрос японца посеял в его душе тревогу. Выслушав Агасфера, Демби кивнул:
– Ваши опасения разделяю, – тем более что ваш японец с самого начала мне сильно не понравился. А если тут вдруг объявятся его соотечественники? Кстати, а вы заглядывали в его дорожный мешок, барон?
– Георгий Филиппович! До сего дня у меня не было повода, слово чести!
– Понимаю… Ладно, при первой возможности все же заглянем в его мешок.
После отъезда экспедиции Арцишевского Ямада вел себя как обычно: либо сидел на берегу с удочкой, либо запирался в своей комнате. Однако уже на второй день Демби незаметно отозвал Агасфера в сторонку.
– Сегодня ваш Ямада с охотником Жердяевым идет к схронам, – буркнул шотландец. – Сказал, что по вашему поручению должен проверить – достаточно ли тщательно замаскированы подходы к тайникам. Посулил охотнику водки. Когда они уйдут, мне скажут…
– Спасибо, Георгий Филиппович. Комнату Ямады пойдем проверять вместе.
– Что ж… Все, кроме этого саквояжа, – обычная ерунда. А тут замочек сложный!
Осмотрев замок саквояжа, Агасфер не согласился со старым шотландцем: замок был достаточно примитивным. Когда-то давно, в Петербурге, сыщик Медников и слесарь Тимоха учили его разбираться и с более сложными замками.
Стянув наполовину перчатку с протеза, Агасфер извлек из незаметного гнезда тонкую стальную пластинку – отмычку. Сунул ее в щель замка саквояжа, повернул и покачал – замок послушно щелкнул. Шотландец поднял брови:
– Черт побери, недаром вы на каторге столько времени провели! Злодеи вас многому научили, – хмыкнул он.
– Не злодеи и не на Сахалине, Георгий Филиппович. – Агасфер раскрыл саквояж и вытряхнул на кровать его содержимое.
Переглянулся с шотландцем: в саквояже, помимо дорожных мелочей, оказался пистолет неизвестной Агасферу системы и офицерская книжка, в которой Агасфер с трудом, но все же разобрал подлинное имя своего учителя.
Демби смотрел на Агасфера с неопределенным выражением лица. А тот и сам несколько растерялся: не сомневаясь, что японец приставлен к нему не случайно, такого он все же не ожидал.
– Будем думать! – только и нашелся что сказать Агасфер, старательно укладывая содержимое саквояжа на место.
Расставшись с Демби, Агасфер направился в свою комнату, и, не раздеваясь, повалился на кровать. Закинул руки за голову и принялся размышлять. Думал он долго.
По заданию Разведывательного отделения Генерального штаба все время после поспешного отбытия из Петербурга Агасфер готовился жить среди японцев. Жить и, как всякий разведчик в глубоком тылу, наносить противнику ущерб. Узнавать и передавать на родину вражеские секреты. Он каждый день, каждую минуту готовился рисковать не только своей жизнью, но и жизнью своей Настеньки, а теперь еще и сына, Андрюшеньки. Нынче эта далекая неопределенность становилась реальностью.
Доверие врага нужно заслужить – а это никогда не было простым делом. «Запродавшись» по заданию своего руководства японскому резиденту еще в Иркутске, Агасфер, по сути, провалил все его приказы и поручения. Определив предателей в штабе командующего округом генерала Горемыкина, он не стал рекомендовать их японской резидентуре для вербовки. Не смог переступить через себя и жить с ощущением того, что по его воле и с его благословения предатели начали бы зарабатывать свои сребреники. Владивостокский японский резидент, называющий себя Танакой, во время встречи достаточно прозрачно намекнул ему, что догадывается об истинной причине «неудач и ошибок» Берга.
Агасфер знал, что если ему удастся попасть в Японию, то впереди его ждут многочисленные проверки на лояльность, тотальная слежка и наблюдение за каждым его шагом. Новые шефы будут скрупулезно оценивать и результативность нового агента.
Бергу доводилось слышать, что русская «охранка» ради внедрения в ряды политических противников своего агента изредка, но все же допускала крайние меры. Чтобы заслужить доверие будущих «товарищей», агентам разрешали осуществлять террористические акты и устранять порой довольно значительных персон.
Здесь, чтобы заработать «очки» на своей лояльности, ему просто ничего не надо было предпринимать. Ямада, найдя в тайге тайники, либо приведет в негодность оружие и провиант сам, либо со временем укажет схроны своим соотечественникам. Это было для Агасфера неприемлемым. И значит, у него оставался один-единственный выход.
Тяжело поднявшись, он взял ключ от закрытого до лучших времен фабричного цеха. Зашел в сумрачное помещение, огляделся: пожалуй, больше всего для последнего разговора с Ямадой подойдет конторка табельщика… Он сунул заряженный и со снятым предохранителем пистолет в верхний ящик стола, прикрыл его листом бумаги.
По молчаливому соглашению с Демби, Агасфер еще несколько дней назад организовал охрану территории фактории – сразу после визита команды Арцишевского. Он определил посты ближней и дальней охраны, составил график караулов, собрал весь мужской состав фактории и ознакомил рабочих, каторжников и их немногочисленную охрану с новой инструкцией.
Внешняя охрана лагеря была усилена: теперь заступали на караул не по двое, как раньше, а по трое – третий человек выполнял функции связного, и в случае появления вблизи японских разведчиков должен был немедленно поднять по тревоге дежурного по лагерю. О том, что вражеские лазутчики уже появились на острове и активно собирают нужную японскому командованию информацию, сообщил Арцишевский.
В случае неожиданного, но вполне допускаемого появления японских разведчиков вблизи фактории и во избежание возможных конфликтов с ними, караульным было категорически запрещено оказывать им даже малейшее сопротивление.
– Это в ваших же интересах! – внушал Агасфер недовольным караульным. – Судя по всему, японцы рассматривают партизан и народное ополчение не как полноценных противников, на которых распространяются правила ведения войны, а как бандитов, которых они в случае малейшего сопротивления безжалостно уничтожают. У них не должно быть сомнения в том, что мы – мирные рыбаки и фабричные рабочие.
Помолчав, он закончил:
– Я не буду задерживать тех, кто посчитает своим долгом бороться с врагом в открытую и вступит в одну из формируемых нынче дружин ополченцев, о которых говорил полковник. Это, в первую очередь, касается ссыльнокаторжных. Как вы знаете, для ополченцев из их числа царским манифестом оглашены немалые льготы. Дружинникам сильно сокращаются сроки назначенного им наказания – вплоть до полного помилования. Но прошу иметь в виду, что для японцев вы продолжаете оставаться арестантами, то есть бандитами, без малейших шансов попасть, в случае чего, в число военнопленных. Подумайте обо всем этом, господа, нынче же. Посоветуйтесь со своими товарищами. Каким бы ни было ваше решение, оно будет принято мной и господином Демби с пониманием.
Записаться в ополчение выразили желание шесть человек – двое ссыльнокаторжных и четверо вольных рабочих. Отговаривать и задерживать их, как и говорил Агасфер, никто не стал. Припасы и продовольствие для них погрузили в один из выделенных Демби баркасов. Там, где рельеф береговой линии позволял, баркас предполагалось тянуть на прочной веревке с берега.
Провожать товарищей, уходящих в Дуэ и Александровск, вышел почти весь персонал фактории. Мужчины махали вслед уходящим шапками, давали советы и наставления. Немногочисленные женщины, все, как одна, закусили уголки платков и тихо плакали.
И вот последний ополченец исчез в мелколесье. Постояв немного, провожающие повернулись и зашагали обратно к фактории.
– Господин Ямада, у меня есть к вам весьма серьезный разговор! – Агасфер тронул японца за рукав. – Думаю, что в конторе фабрики нам никто не помешает.
Тот молча поклонился и последовал за Агасфером своим обычным упругим шагом.
У дверей цеха Агасфер снял с гвоздя ключ, отпер дверь и, пропустив японца, запер дверь изнутри.
– Не хочу, чтобы нам кто-нибудь помешал, – объяснил он.
Пройдя в конторку, он уселся за стол, жестом предложив Ямаде сесть напротив. Оттягивая начало разговора, Агасфер перебрал и выровнял лежащие на столе бумаги, часть их спрятал в ящик стола, не задвинув его при этом. Одновременно он убедился, что маузер по-прежнему на месте.
– Господин Ямада, нынешняя война, к сожалению, развела нас с вами по разные стороны баррикады, – начал он. – Целый год мы прожили с вами под одной крышей – и в Александровске, и здесь, на фактории. Мы не стали друзьями за это время. Более того, я не могу сказать, что за прошедшее время больше узнал о вас. Но вы очень старались научить меня японскому языку, и я глубоко благодарен вам за это.
Ямада снова молча поклонился, не вставая со стула и не сводя с Агасфера глаз.
– Ваша вчерашняя вылазка к тайнику для будущих партизан вынуждает задать вам несколько вопросов. Не скрою, господин Ямада, кое-что я хотел узнать от вас и раньше. Тем более что военные действия между нашими странами не дают нам возможность и далее играть в молчанку. Вы согласны, Ямада-сан?
– Спрашивайте, господин Берг! – поклонился японец. – Если смогу, я отвечу на ваши вопросы.
– Совершенно очевидно, что вы – не просто учитель языка. И я не нанимал вас также в качестве домоправителя и телохранителя. Вас приставил ко мне человек, называющий себя господином Коити Танака, который, насколько я понимаю, является если не резидентом японской разведки во Владивостоке, то одним из руководителей этой резидентуры. Скажите, пожалуйста, Ямада-сан, какие функции на вас возложены?
Ямада, как будто он готовился к подобному разговору, ответил немедленно:
– Я всего лишь маленькая фигура в большой игре, господин Берг. Не знаю, как заведено в русской разведке, но в нашей рядовые «пешки» знают только то, что им положено знать. Что касается вас, то я обязан был как можно лучше обучить вас японскому языку, а также принять все возможные меры, чтобы вы остались целы и невредимы до часа икс. Также мне было поручено наблюдать за вами, и в случае перемены ваших настроений и потери лояльности к Японии, или в случае вашего прямого предательства интересов моей страны уничтожить вас. В свое время я должен передать вам задание моего руководства и проследить, чтобы оно было выполнено точно и в срок. Это все.
– Что ж, благодарю за откровенность. Поскольку мы с вами сейчас сидим и мирно беседуем, необходимости устранить меня у вас не возникло, господин Ямада. Я не поспешил, разумеется, признаться русским властям, что подписал обязательство работать на великую Японию. И не получил за минувший год ни одного задания от вашего начальства. С этим вопросом все ясно. Теперь давайте поговорим о том, что вы делали возле тайника в тайге – или что намеревались сделать…
Агасфер словно машинально сунул руку в ящик стола, достал оттуда коробку папирос, повертел ее перед глазами и небрежно бросил обратно в стол. Так учил его в свое время его старый друг и начальник Лавров: если хочешь неожиданно для врага вынуть оружие, приучи его к тому, что ты часто опускаешь руку туда, где оно лежит. Но достаешь оттуда (из кармана, стола и т. д.) безобидные предметы.
Доставая папиросы, Агасфер краем глаза наблюдал за реакцией японца – тот явно напрягся, однако не вскочил с места, даже не пошевелился.
Однако Агасфер хорошо помнил мгновенную реакцию Ямады в ночной схватке с проходимцами, когда тот провожал его на пристань поста Дуэ. И поэтому посчитал, что время для главного вопроса и разоблачения еще не настало.
«Надо, чтобы японец привык, что я постоянно запускаю руку в этот ящик», – подумал он и сказал:
– Наши люди сжились с вами. Они не видят в вас врага. Однако меня удивило то, что вчера вы фактически рискнули раскрыться перед охотником Жердяевым. Он проводил вас к тайнику. После этого Жердяева никто не видел. Вы убили его?
– А вы как полагаете, господин Берг?
– Мне понятны ваши чувства, Ямада-сан! – Агасфер снова достал папиросы и даже понюхал пачку – перед тем, как бросить обратно в ящик стола. – Рискну предположить, что вы решили уничтожать эту «шваль» Жердяева лишь потому, что чувствуете приближение своего часа.
– У японцев есть поговорка, точный смысл которой можно перевести примерно так: хитрость и предусмотрительность может помочь даже одному воину справиться с пятью дюжинами врагов. Могу сообщить вам, что шестеро добровольцев, которых вы и старый шотландец Демби благословили записаться в добровольцы и отпустили, никогда не будут сражаться с японцами! Я отравил продукты, которые они взяли с собой.
– Вот оно что… Жаль, что я не догадался о ваших подлых замыслах раньше! Но теперь уже поздно, полагаю…
– Господин Берг! Я присягал своему императору на верность и не имею права бездействовать в отношении тех, кто представляет для его солдат даже небольшую угрозу!
– Благодарю за откровенность… А ведь вы, господин Ямада, жили здесь с этими людьми долгое время, ели с ними за одним столом…
Ямада упрямо наклонил голову:
– Это вопрос морали, господин Берг. Он несравним с кодексом чести японского солдата, принимавшего присягу императору. После нашего нынешнего откровенного разговора я уже не могу, к сожалению, гарантировать безопасность для вас и вашей семьи. Не могу – потому что вижу, что в вас ошиблись! Вы не друг великой Японии!
В каморке наступило тягостное молчание. Прервал его снова японец.
– Вы меня удивляете, господин Берг! – Он выпрямился на стуле и даже закинул ногу на ногу. – Почему вас волнует судьба шести бесполезных для Японии отщепенцев, а не ваша судьба?
– Потому, что они – русские! Мои соотечественники, мои товарищи!
– Долг – превыше всего! – напыщенно произнес японец, бросив короткий взгляд на коробочку, которую однорукий варвар, явно нервничая, не выпускал из пальцев и снова сунул в ящик стола.
– Значит, вы без жалости убили Жердяева, а еще раньше отравили продукты! – рука Агасфера плотно обхватила рукоятку маузера. – И видимо, лейтенант Такахаси Каору считает это цивилизованным способом ведения войны?
– Вот как! – услыхав свое настоящее имя, японец впервые удивился. – Вы и в мой саквояж успели залезть, господин барон? Мне придется переписать кое-что из вашей характеристики…
Закончить японец не успел: прогремели выстрелы. Агасфер стрелял в него, не вынимая пистолета из ящика стола. Три пули, попавшие в левое предплечье и грудь, отбросили японца назад. Однако, даже будучи серьезно раненым, он не потерял самообладания. Падая, японец успел вытащить откуда-то из-за воротника нечто похожее на стальную звезду с ладонь величиной и попытался метнуть ее в Агасфера. Но тот уже вскочил на ноги с маузером в руке. Четвертая пуля вошла Ямаде в левый глаз, и боевая четырехлепестковая звезда «сюрикен» упала на стол перед Агасфером.
Агасфер присел на корточки и, положив дымящийся маузер на пол, пощупал сонную артерию на шее японца. Затем выпрямился, закрыл дверь в конторку, вышел из цеха и быстрым шагом направился к Демби, неся в руке «сюрикен».
Опустив подробности, он сообщил ему главное: продукты, которыми фактория снабдила добровольцев, отравлены. А японца он был вынужден застрелить.
– Георгий Филиппович, надо срочно посылать гонца вслед за отрядом! Кого-нибудь из охотников, я думаю…
– Вчера вечером и сегодня утром я глаз не спускал с вашего японца, – пыхнул трубочкой Демби. – И выходит, совершенно напрасно! Он действительно помогал таскать мешки с мукой и упакованное мясо к баркасу. Чертов самурай! Насчет гонца вы правы: отряд надо попытаться догнать… Я отправлю Борзенко, он мужик проворный и хорошо знает местность. Действуем!
(зима 1894 г., о. Сахалин)
Загремел дверной замок, послышалось недовольное бормотанье вертухая. Завизжав обледенелыми петлями, дверь камеры широко распахнулась. Сонька Золотая Ручка, не открывая глаз, поглубже зарылась в постеленное на нарах тряпье, натянула тулуп до самого носа, пытаясь согреть дыханием охватывающие запястья браслеты кандалов. Но браслеты были тяжелы, одиночная камера почти не отапливалась, и холод от металла оков проникал в кровь, вызывая дрожь во всем теле…
Клубы морозного воздуха мгновенно заполнили маленькую камеру, вытесняя жалкие остатки тепла, скопившиеся с вечера. Не вылезая из-под тулупа, Сонька грубо, по-мужски выругалась:
– Чего надо, мать твою так и раз эдак? Дома, небось, дверь зимой прикрываешь, начальничек сраный! Опять фотографироваться? Шоб вы все подавились этим аппаратом, как я вашей пайкой!
Надзиратель хихикнул:
– Арестованная Блювштейн, на выход! С вещами, в канцелярию – марш!
– Куда меня переводят? – Сонька по-прежнему лежала неподвижно.
– Там скажут, не задерживай! Али хворостину взять, чтобы пошевеливалась?! – пригрозил надзиратель.
– Шоб вам всем сдохнуть, а тебе первому! – Сонька с кряхтением стала выбираться из своего теплого гнезда. Надела поверх двух платьев и халата с бубновым тузом – все это она не снимала с осени – тулуп. Потуже замоталась в него, подняла воротник и неверными шагами пошла к выходу.
В тюремной канцелярии навстречу ей поднялся незнакомый чиновник. Остановил жестом Соньку, кивнул куда-то в сторону:
– Сначала к кузнецу, мадам!
Повернувшись, она увидела кузнеца. Сколько раз этот же кузнец вместе с ней принимал участие в фотографировании…
– Тулуп снимай и садись, кума, на пол! – весело поприветствовал ее кузнец. – Сымать сейчас твое «украшение» стану. Солдат-то не надо звать, чтобы держали? Клади левую руку на наковальню!
Выбив зубилом и тяжелым молотком заклепку, кузнец велел переменить руку. Еще два удара – и вторая заклепка, зазвенев, отлетела на пол. Кузнец взял щипцы, слегка разогнул браслеты, и Сонька, наконец, вынула из них вялые, ставшие непослушными руки.
– Вставай, кума! Со свободкой тебя, как говорится! – кузнец легко поднял Соньку за шиворот, толкнул к столу начальства. – Спасибо хоть бы сказала…
Сонька рассматривала свои руки как нечто чужое, инородное, как сквозь сон слушала бубнеж незнакомого тюремщика:
– Арестованная Блювштейн, слушай внимательно: согласно распоряжению его высокопревосходительства Приамурского генерал-губернатора, генерала от инфантерии Гродекова и приказу по управлению островом Сахалин его высокопревосходительства губернатора Сахалина Ляпунова срок твоего заключения под стражу отменен с сего дня… Учитывая тяжесть понесенного наказания и глубокое раскаяние в содеянном, согласно жалобам и всеподданнейшим заявлениям вышеупомянутой Блювштейн, его высокопревосходительство губернатор Сахалина соизволил издать распоряжение за нумером… о досрочном перечислении ссыльнокаторжной Блювштейн в категорию ссыльнопоселенцев… Довести до сведения упомянутой Блювштейн, что при условии ее примерного поведения и отсутствия нарушений Уложения о наказаниях срок ее пребывания в упомянутой категории без права выезда с острова Сахалин может быть значительно сокращен. Выдать Софье Блювштейн полагающееся денежное довольствие за фактическое пребывание под стражей в размере 11 рублей 20 копеек. Подписано: губернатор острова Сахалин Ляпунов, правитель канцелярии военного губернатора Марченко… Ты все поняла, Блювштейн?
Помолчав, Сонька, не поднимая головы, глухо спросила:
– Я могу идти?
– Да-да, разумеется! Тока распишись – здесь и тута. Причитающееся тебе денежное довольствие, согласно этому распоряжению, получишь у артельщика канцелярии. Свободна, Блювштейн! Свободна, я тебе сказал! – повысил голос до крика тюремщик: – Пошла отсюда!
По улицам поста мела злая низовая поземка, искала в тряпье малейшую щелочку, чтобы забраться под одежду, застудить, заморозить человека…
Запахнув тулуп, обмотав голову тряпьем, сгибаясь под порывами ветра, Сонька не шла – ползла к Шурке-Гренадерше. Доковыляла, принялась стучать в дверь ногами в стоптанных «котах». Стучать пришлось долго, наконец, в сенях что-то громыхнуло, звякнуло.
– Кого там носит? – послышался Шуркин недовольный голос.
– Открывай, Шурка!
Загремели засовы, дверь приоткрылась, в щели показался моргающий Шуркин глаз и прядь седых волос.
– Носит вас… Иди своей дорогой, убогая! Самой жрать нечего, Бог подаст!
– Шурка! – Сонька из последних сил заколотила в доски правым кулачком – левая рука пугающе болталась как тряпка. – Это же я, Софья…
– Сонька? – Дверь приоткрылась пошире, затем и вовсе распахнулась. – Софочка Ивановна, Господи, а я тебя и не узнала! Заходи, заходи, родная! Совсем постарела, Господи! Не признала я тебя ведь поначалу – что тюрьма с человеком делает-то! Выпустили, никак?
– Выпустили, – Сонька протиснулась мимо все еще сомневающейся Шурки, хотела доковылять до табурета – не смогла, рухнула кулем на пол.
Охая и причитая, Гренадерша подняла Соньку, сняла с нее тулуп и тряпье, усадила, кинулась растапливать печь и греть воду.
– В баньку бы тебя, Софочка Ивановна! Дух от тебя тюремный, чижолый, аж задохнуться можно… Да где ж ее взять, баньку-то с травками? На соседней улице, у поселенца Ермилова банька есть – так без полтинничка не пустит, сквалыга! Ничо, я чичас воды нагрею, дома помоемся как смогем!
– Есть деньги… Возьми в тулупе узелок, выдали вспомоществование… за тюрьму с кандалами… Попроси, пусть Ермилов твой баньку истопит – может, отойду… И тулупчик подай – зябко мне, Шурка…
Продолжая причитать, Шурка цепко схватила деньги, сунула полтора рубля за пазуху, убежала. Велела ждать – будто Сонька куда-то уйти была сейчас способная! Так и продремала до прихода Гренадерши на табурете, закутавшись в тюремный тулуп.
Шурка скоро вернулась, затормошила Соньку, снова стала одевать да в тряпье кутать. Повела в баню.
Там пришлось подождать в теплом предбаннике, пока баня прокалится – Сонька не возражала и уснула, свернувшись в калачик в немыслимом после сырой камеры тепле.
Отмыла Шурка жиличку свою, отхлестала вениками таежными – березовым, хвойным, дубовым. Два раза на снег голую выводила – и снова в парную запихивала. Пошептавшись с Ермилихой, одолжила у нее самодельные санки, на которых та воду с родника возила. Погрузила на них закутанную до бровей спящую жиличку, увезла к себе. Заставила выпить кружку кедрового настоя на самогоне и уложила спать.
Утром Сонька проснулась, словно толкнул кто. Не то чтобы совсем здоровая, с ясной головой, слегка отошедшая от тюремной стылости. Попробовала посгибать руки – боли почти не чувствовалось, если не считать левой, по-прежнему вялой и словно чужой. И трясучка-лихоманка прошла, выбила ее вчера Шурка вениками да горячей водой. Хотела подняться – Шурка заглянула в комнату, не позволила: лежи, Софочка Ивановна! Не пришла еще твоя пора, успеешь, набегаешься… Спросила позволения денег на курочку да на телятину взять. Сонька денег дала, велела узнать – что в каторге творится? Знают ли там об ее, Сонькином, освобождении, не придут ли варнаки требовать то, что не успели отобрать?
Убежала Гренадерша, дав Соньке спокойно полежать да подумать.
Судя по поведению Шурки, «слам» в тайге был цел, не нашел его никто. А что? Наверняка не нашли – иначе по посту непременно пошли бы слухи. Сто пятьдесят тыщ – это не рублевка, найденная на рынке: подобрал, да пошел себе дальше. Ежели каторга опять на приступ пойдет, на зимнее время сослаться можно. Снегу в посту по колено, а в тайге – по пояс. Так что до лета вам, господа варнаки, ждать придется!
Плохо, что и самой до лета мучиться придется: не сходишь, не проверишь, душу не успокоишь. Найти-то Сонька свой «слам» хоть нынче найдет, потому как место для него выбрала приметное, на пригорке, где и снег неглубокий. Но не проверишь: следы дорогу к денежкам укажут! Если уж идти к тайнику – так только с тем, чтобы насовсем его оттуда забрать и в более надежное место перепрятать.
Похвалила себя Сонька и за то, что несколько маленьких нычек, что для жизни или на мелкие расходы надобны, она сразу от большой кучи отделила и спрятала так, что в любой день, как потребуются, дотянуться до них можно. Две, например, прямо в посту: в музее, возле которого скелет кита выставлен. И в лазарете, пока Сонька там пребывала, очень удобную нычку нашла. Ту, что в лазарете, сразу, к примеру, посетить можно.
За размышлениями, в тишине опять задремала Сонька: так на нее тепло хорошо протопленной избы подействовало.
Разбудила ее вернувшаяся Гренадерша. Новости Шурка принесла, кроме продуктов. Одну хорошую, другую – плохую. Рассказывала между делом, возясь у плиты с обедом. Сонька, как была в старенькой, еще дотюремной ночной рубашке, туда пришлепала, шаль только накинула, да валенки старенькие Шуркины обрезанные надела.
Хорошим было то, что «головка» каторжанская разбилась, поменялась за три года. Один варнак на «сменку» ушел, другого зарезали. В общем, забыла каторга пока про Соньку – куда как хорошо! Стало быть, тише воды, ниже травы себя вести надо, деньгами не швыряться – чтобы не вспомнил никто.
– А плохая новость, Шурка?
Плохим было то, что не сегодня-завтра должен заявиться в гости «жених» – Богданов. Даже сплюнула с досады Сонька: вот про кого бы ввек не вспоминать! Тогда, три года назад, хотела она Богдановым от каторжанских варнаков прикрыться. К доктору несколько раз ходила, наплела ему семь верст до небес про любовь, да про то, чтобы в сожители к ней ненормального убийцу выпустили.
По рассказам Шурки выходило, что выгнали Богданова из тюрьмы вскоре после того, как ее посадили. Выгнали, да и про нее, про Соньку, рассказали – как она его добивалась. На любовь Богданову было наплевать – он тут же какую-то бабу в сожительницы присмотрел. Но ведь нашлась и «добрая душа» какая-то, что про Сонькино богатство ему рассказала. А Богданов, хоть и ненормальный, но денежку очень даже любил. Особенно денежку большую. Вот и передали Шурке-Гренадерше, что в кабаках – и по пьяной лавочке, и по трезвости, не раз Богданов похвалялся, что ждет не дождется бога-а тенькую бабенку с «агромадным “сламом”». И что бабенка та сама по нему сохнет, а как выйдет из тюрьмы, так он на ее денежки-то и погуляет всласть!
От такой новости не то что опечалишься – волчицей взвоешь! Ну не обидно ли! Враги все сгинули, так этот живорез ненормальный того и гляди объявится!
И ведь объявился, ирод! Тоже наверняка не обошлось без «доброй души» – шепнул Богданову кто-то, что выпустили Соньку. На второй день и примчался к Гренадерше, дверь чуть не сломал, так уж к «невесте с приданым» рвался. Шурка, по привычке, за вилы схватилась – Богданов вилы те у нее мигом вырвал, через коленку переломил, а ей только пальцем погрозил: неласково, мол, тещенька, встречаешь! Ну да мы с тобой сговоримся, полагаю – а глянул на Шурку такими глазами, что та мигом через сени на улицу вылетела.
Богданов Соньку внимательно осмотрел, головой покачал: совсем ты, бабонька, старушонкой стала! Ишь, вся в морщинах, руку на перевязке держишь. Нахмурился было, а потом разулыбался: с лица-то, мол, не воду пить! Верно, бабонька? Подмигнул: где жить-то станем? Тут, что ли? Так от кабаков далековато… Давай-ка, Сонька, домишко другой купим! К площади поближе, к базарной.
Попыталась Сонька двумя путями Богданову от ворот поворот дать – не вышло. На упрек в предательстве: не дождался меня, мол, живешь уже с кем-то – пожал плечами, похлопал себя по ширинке, заржал:
– А тут, Сонька, на всех бабов поселковых хватит! И воопче: на себя-то в зеркало глядела после тюрьмы? Кому ты такая морщинистая нужна, кроме меня? А про бабенку-сожительницу и вовсе забудь: только топну – духом из избы вылетит!
Попробовала Сонька на бедность нынешнюю поплакаться: какая новая изба, милок? Были, были денежки, да и сплыли, пока в тюрьме сидела: власть отдать ей, мол, заставила, вторую нычку лихие люди нашли, разорили.
Тут Богданов улыбаться перестал, дотянулся ручищами до горла Соньки, сдавил слегка, поднял ее и к бешеным своим глазам приблизил. Пока Сонька, задыхаясь, ногами и руками махала, Богданов, оскалившись, сказал:
– Еще раз соврешь – по плечи в землю вобью! Каждую косточку по пять раз переломаю! «Слам» мне нужен, поняла, дура?
И, отшвырнув в угол, как паршивого кутенка, велел собираться.
Собирать-то нечего было. Пока Богданов, вытащив руками из горшка на плите полусваренную курицу, алчно ее жрал, Сонька выскочила во двор, побежала к прячущейся в сараюшке Шурке.
– Шурка, он меня куда-то тащит! Сбегай к исправнику, скажи: убивать меня повел! У него глаза бешеные прямо – может, заарестуют придурка! Я денег тебе дам потом – сбегай, выручи!
– И не проси, Софочка Ивановна! Не пойду! Не будет его исправник заарестовывать, потому как сам боится! – Гренадерша, присмотревшись, углядела вспухшее горло Соньки, багровые следы пальцев на нем. – Он тебя душил?! Не пойду! И меня придушит, изверг! Придушит и не почешется – потому как за такую старую ненадобь ничего ему не будет!
И Шурка решительно заперлась в сараюшке изнутри.
Богданов привел Соньку в чужую избу, выгнал, как и сулил, прежнюю бабу-сожительницу. Плюхнулся на кровать, начал снимать штаны. Поманил Соньку, покрутил ее перед собой, словно полено выбирал.
– Да, совсем постарела ты в тюрьме, бабонька! Уж и не знаю – как с моим антиресом мужеским быть… Ты пока за водочкой сбегай, да капустки квашеной принеси! Авось с пьяных-то глаз половину морщин на твоей роже не увижу! Иди, сказано! И не вздумай сбежать куда! Все равно найду!
Только на третий день смогла Сонька отпроситься у Богданова на часок – да и то потому, что деньги кончились, не на что водку покупать было. Побежала в лазарет, к доктору Перлишину. Повалилась перед ним на колени, стала умолять спасти ее от Богданова:
– Приступ у него, господин доктор! Поглядите! – Рванула ворот платья, показала страшные синяки и багровые пятна на горле и груди. – Заберите его в лечебницу! Или меня оставьте у себя – убьет ведь!
– А кто просил, мадам, выписать его под вашу ответственность да пригляд? – вздохнув, напомнил доктор. – Ладно, посиди здесь, к господину Выставкину схожу, посоветуюсь с полицией – что тут сделать можно.
Но начальник полиции доктора и слушать не стал.
– Богданов числится за тюрьмой для испытуемых, к полиции касательства не имеет.
– И что, жалоб на него в полицию никогда не поступает? – иронично поинтересовался доктор.
– А на кого они не поступают? – резонно возразил Выставкин. – И на него, и даже на вас, доктор! Это же каторга, а не Пажеский корпус, батенька!
– А придушит он завтра эту свою сожительницу – кто тогда отвечать станет? – Перлишин уже понял, что пришел напрасно.
– Когда придушит – разберемся! – весело пообещал Выставкин. – Между прочим, его на волю вы, господа эскулапы, выпустили. После убийства некоего Найденыша, если не ошибаюсь, его полиция в цепях к вам привезла! А вы его иголками потыкали, пилюлями покормили, да и с рук долой! Что, не так? Рекомендую вам написать рапорт на имя смотрителя Александровской тюрьмы. С мотивированной просьбой перевести упомянутого Богданова в кандальное отделение. С мотивированной! Только мотивов-то у вас пока нету, если не ошибаюсь?
– Да там меня и слушать не станут! – махнул рукой Перлишин.
– Тогда заберите его в лечебницу и держите у себя… Здесь полиция может вам поспособствовать – в случае сопротивления упомянутого Богданова.
– Ему нужна отдельная палата, – буркнул, вставая, доктор. – А вы прекрасно знаете, что стационарное отделение лазарета переполнено! У меня койки свободной нету – не то что палаты!
– Ничего не могу поделать, мадам! – объявил доктор Соньке, вернувшись от начальника полиции. – Вот, ежели угодно, могу презентовать вам порошочек. В случае буйной активности вашего сожителя всыпьте ему в воду или даже водку – полдня покоя вам обеспечено!
Сонька, пока доктор отсутствовал в кабинете, успела достать из тайника тощенькую пачечку червонцев и была довольна результатом своего визита. Молча взяла порошок и подняла на доктора усталые глаза:
– Я, доктор, по молодости неплохо разбиралась в фармацевтике. Во всяком случае, по части снотворного и успокаивающих снадобий. Надо полагать, что между приемом этого вашего порошка и началом его действия проходит какое-то время. Это же не калий циан – вот он действует мгновенно. А время наступления действия успокаивающих и снотворных лекарств зависит не только от дозы, но и, например, от того, натощак принимается снадобье или после еды.
Перлишин поднял на Соньку удивленный взгляд:
– А вы действительно неплохо разбираетесь в фармацевтике, мадам. Впрочем, вспоминая то, что писали о ваших авантюрах газеты, ничего удивительного. Но если вы намекаете на калий циан, то об этом не может быть и речи!
– А все остальное для Богданова – это мертвому припарка! – невесело рассмеялась Сонька. – Нет, господин доктор, я не такая дура, чтобы просить у вас смертельный яд. Впрочем, и вы далеко не дурак, чтобы предлагать мне что-либо подобное. Я о другом, доктор. Я показала вам синяки от рук Богданова – а вы, добрая душа, порошочек мне предлагаете! Стало быть, ваши рекомендации таковы: как только он меня в следующий раз душить кинется, надо попросить его погодить, дать ему снотворное и ждать результата? Доктор, так ведь пока порошок на этакого бугая подействует, он половину поселка передушить успеет. Вы что, не понимаете? Я же вас о другом попросила – забрать куда-нибудь Богданова!
– Увы, это не в моих силах, мадам. Если уж совсем невмоготу станет – подайте прошение о переводе вас куда-нибудь подальше от Богданова. Например, в Тымовский либо Корсаковский округ! Да! А нынче же непременно зайдите в аптеку, скажите, что я распорядился отпустить вам свинцовых примочек на ваши гематомы!
– Премного вам благодарна, доктор, – поклонилась в дверях Сонька. – Бинтик бы мне – левая рука мозжит, сил нету!
– Конечно, конечно! – засуетился чувствующий себя виноватым доктор. – Я сейчас же велю санитару наложить вам на руку согревающую повязку!
Шагая домой, Сонька кое-что придумала. Завернула к сапожнику, и тот за царскую плату в полчаса устроил в ее обувке великолепный тайник. Туда Сонька сунула часть червонцев. Пересчитала оставшиеся: что ж, на первое время хватит Богданову душеньку потешить! Да и она рядом с ним горевать не станет! Хочет сожитель новую избу – будет ему изба! Приличный сруб за 3–5 рублей купить в посту запросто можно!
Хочет милый еще развлечений – да пожалуйста! У властей можно выхлопотать патент на торговлю. Или, к примеру, на квасное дело, как в Корсаковском посту было опробовано! А что? Ее тетушка в Одессе варила великолепный квас, и кое-какие секреты Сонька помнила.
– Где шлялась так долго, собака такая? – увидев заскочившую в дом веселую Соньку, Богданов двинулся к ней с самым недвусмысленным видом.
– А вот водочки принесла, да закусочку к ней, родимой! И еще кое-что, милый! – Сонька шлепнула по столу оставшимися червонцами, скрученными в комок. – Не сердись, касатик, долго ждать пришлось, пока до нычки своей добиралась – люди же кругом!
Богданов мгновенно успокоился, пошелестел ассигнациями, но брови все же нахмурил.
– Что, маловато, Степушка? Так это ж не все! Надо будет – в другое место пойду, третью нычку вскрою, пятую! Заживем, Степушка!
Что-то проворчав, Богданов велел сожительнице раздеться, долго щупал ее одежду, ища заначку. Даже бинт размотать хотел, но нюхнул и сплюнул. Сонька же не дура! Попросила санитара в лазарете помазать бинты чем-нибудь повонючее – знала, что не переносит Богданов дурных запахов. Велел он ей обмотать бинт чем-нибудь поплотнее – чтобы аппетит не портился.
Выпив, Богданов совсем расслабился, на Соньку глядел почти доброжелательно. Вслух только опять жалел, что постарела та в тюрьме быстро. Неаппетитная в бабьем смысле стала…
Сонька делала вид, что не обижается, хохотала, обещала пудры да румян купить, ежели милый позволит, конечно! Только ревновать ее потом к другим мужикам не станет ли?
Богданов загыгыкал:
– Старую собаку хоть медом намажь – громче тявкать не станет! Гы-гы…
Погоди, стервец полудурошный, кипела внутри Сонька, продолжая улыбаться и выпивая через раз по полстопочки. Погоди! Все тебе отольется, поганец, дай только срок.
На следующее утро, похмелившись, Богданов пошел за покупками. И Соньку с собой взял – чтобы, значит, ежели он переберет где – за денежками бы следила, да домой его доставить помогла.
Про большую казну пока не поминал – видимо, успокоился: дойдет черед и до всего Сонькиного «приданого»! А после выдачи Сонькой первой нычки не только доверять ей стал больше – прислушивался даже к ее осторожным советам.
Торговлишку открыть какую? А зачем, Степа? Торговля дело хлопотное. Товар добывай, глаз с вороватых приказчиков не спускай. А сторожа где надежного взять? Возьмешь, а он ночью ломиком по замку, и поминай как звали!
– У меня? У Богданова? Не посмеет! – стучал тот кулаком по столу. Но в конце концов согласился: – Квасная лавка? Тоже дело…
В следующий раз Сонька напомнила Богданову – про корсаковский «кафе шантан». Сомневался, дурень тупой, пока не принесла ему добытый у приказчика из лавки Есаянца альбомчик со срамными картинками. А там на пышных рисованных бабищах только бантики какие-то были да чулочки. Богданов аж слюну пустил: но все же усомнился: в Корсаковском посту все можно было, а можно ли такое устроить тут, в каторжанской столице, под носом у губернатора?
– Все можно, Степа, коли денежки имеются! Ты только мне доверься, а я уж похлопочу, не сомневайся!
Доверился. Сонька одного только боялась: чтобы не поймал ее тяжелый взгляд, не услыхал проклятья, шепотом ему в спину пускаемые.
В таких вот «веселых» хлопотах и тяжелых запоях Богданова пролетел остаток зимы, протянулась длинная сахалинская весна, прошмыгнуло короткое лето. А осенью Богданов – то ли сам вспомнил, то ли нашептал ему кто – снова стал заговаривать о «приданом». Опять Соньку в кулаки брать стал.
Хорошо хоть снег той осенью рано выпал, метели с середины октября пошли одна за другой. Вот и развела Сонька руками: что ж ты раньше не напомнил, милый? Теперь до весны ждать придется, пока снег в тайге стает.
Впрочем, что горевать-то, ежели у нее еще кое-что припрятанным осталось? Да и от водочки, которой она потихоньку в квасной лавке подторговывала, доходец изрядный образовался!
А сама для себя решила: все, Степушка! Как в Одессе говаривали, тебе на кладбище второй год прогулы пишут, пора и честь знать. Тем более что с новой навигацией решила она с Сахалина уехать: начальство тюремное слово сдержало, получила она выданный начальником Тымовского округа паспорт – как крестьянка из ссыльных Рыковского селения Шендель Блювштейн.
Настоящий паспорт, не от сахалинских «блинопеков», не на коленке сделанный! Номер паспорта Сонька наизусть выучила: № 2998–1898. Богданову о паспорте не сказала ни звука, отдала его до поры до времени на хранение доктору Перлишину.
Ну а Богданов – что Богданов? Придет его время – она и без калия циана управу на него найдет! Редко в какой избе на Сахалине в те времена не лежал в заветном месте корешок борец-травы. А у Соньки даже настоечка борца, готовая уже, у Шурки-Гренадерши хранилась. Одно плохо было с паспортом: он ограничивал место проживания Соньки Сибирью. В Европе, стало быть, был недействительным…
Войти с помощью соц. сетей: