Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
(август 1903 г., Дуэ – Маока, о. Сахалин)
В конце августа 1903 года пришла долгожданная депеша из Владивостока: Яков Лазаревич подтвердил прибытие первой партии груза для рыбоконсервной фабрики из Норвегии. Сообщал, что вместе с грузом на пароходе прибыло четверо инженеров, присланных в помощь для монтажа оборудования. Купец тут же переадресовал груз вместе с инженерами в Маоку, на свою главную факторию. Агасферу, как партнеру Семенова и Демби, следовало немедленно выехать туда же, проследить за разгрузкой и подписать в качестве наследника своего отца необходимые документы.
Если двери губернаторской резиденции для инспектора Главного тюремного управления Берга и раньше были открыты, то, став чиновником для особых поручений, Агасфер шел к Ляпунову как к себе домой. А губернатор после визита на Сахалин военного министра и продемонстрированных Куропаткиным особых отношений со старым петербургским знакомым, не упускал возможности оказать Бергу любую услугу. Поэтому Агасфер не удивился, тому, что его появление в губернаторской приемной произвело нешуточное волнение. Дожидавшиеся аудиенции у Ляпунова чиновники повскакивали с мест, а правитель канцелярии Марченко кинулся навстречу с распростертыми объятиями, словно не видел Агасфера долгое время.
Раскланиваясь и пожимая руки чиновникам, визитер мимоходом отвечал на вопросы о здоровье – своем и своей супруги. У него подобострастно спрашивали совета и мнения по самым разным вопросам – как будто явились с ними не губернатору, а именно к нему, Бергу. Не прошло и минуты, как его высокопревосходительство выплыл из кабинета, протягивая Агасферу обе руки и дружески улыбаясь.
Он усадил Агасфера в удобное кресло и засыпал вопросами о здоровье, о том, что слышно об Алексее Николаевиче Куропаткине, и лишь только потом дал ему возможность заикнуться о своей просьбе.
– Господин барон, вы так редко обращаетесь ко мне с просьбами, что можете заранее быть уверены в их исполнении! – заверил Ляпунов. – Слушаю вас, Михаил Карлович!
Выслушав просьбу, губернатор шутливо погрозил пальцем:
– Так вы и здесь изволили поскромничать, Михаил Карлович! К вашей поразительной скромности трудно привыкнуть, право! Что ж, я буду только рад, если вы с партнерами как следует развернетесь в Маоке! Рыбоконсервная фабрика, говорите? Чудесно, просто чудесно! Семенов и этот нехристь, шотландец Демби, до сей поры занимались там промыслом морской капусты, если не ошибаюсь. Не слишком серьезное, на мой взгляд, дело – тем более что наши островитяне были лишены в нем какого бы то ни было участия! Признаться, я не раз обращался к вашим партнерам с просьбой обеспечить хоть сколько-нибудь рабочих мест на этой фактории для каторжного контингента… Но господин Семенов – на редкость упрямая личность, и категорически не хотел привлекать к работам каторжан! Ну теперь-то, надеюсь, с вашей помощью вопрос будет решен!
– Боюсь обещать, Михаил Николаевич! – потупился Агасфер. – Во-первых, в этой компании я только младший партнер, и к моим словам могут просто не прислушаться. Есть, к сожалению, и еще одно досадное препятствие, ваше высокопревосходительство!
– Какое же?
– Ну, вы же понимаете, что, будучи на государственной службе, я не имею права заниматься коммерцией! Это я уж так, по старой дружбе, признался вам в партнерстве, хотя оно и не является официальным. Первый же донос в Петербург может не только поставить точку на моем участии в делах, но и повредить вам, ваше высокопревосходительство! Спросят: а вы куда глядели?
– Ерунда, Михаил Карлович! – отмахнулся Ляпунов. – Невелик грех, по моему разумению! Ну а ежели вы так опасаетесь доносчиков, то не угодно ли? Я сегодня же подпишу распоряжение о вашем назначении куратором рыбоконсервного дела по линии управления островом! Официально будете там моими глазами и ушами, хе-хе-с!
– Не знаю, как и благодарить вас, ваше высокопревосходительство! – предпринял попытку подняться из кресла Агасфер.
– Сидите, сидите, голубчик! Сейчас я распоряжусь насчет чаю, а тем временем правитель канцелярии подготовит нужную бумагу! Только постарайтесь все же, голубчик, договориться с приморскими купчинами насчет рабочих мест! Тогда вообще все шито-крыто будет! Ни один ябеда не посмеет упрекнуть вас в нарушении служебного регламента!
– А можно ли мне будет воспользоваться для поездки вашим личным катером, Михаил Николаевич? Берегом, слышал, туда весьма трудно добираться…
– Разумеется! Удаленность столь удобной бухты и раньше создавала нам немалые трудности. Но у меня прямо сейчас появилась идея, Михаил Карлович! А не привлечь ли нам к проектированию и прокладке дороги в Маоку Ландсберга? Он умеет великолепно все устраивать! Вы, кстати, знакомы с ним?
– Нет, ваше высокопревосходительство.
– Ну, потеря, замечу, не слишком велика. Он ведь, знаете, из каторжан!
– Инженер – из каторжан?!
– А что тут удивительного? От сумы да от тюрьмы зарекаться нельзя, господин Берг! Некогда у Ландсберга была какая-то трагическая любовная история, он едва не стал зятем Тотлебена. И вот гримаса судьбы: блестящий офицер-гвардеец – и в кандалы! И сюда, на Сахалин! С другой стороны, подводя итог сделанному им на острове, приходишь в ужас: что здесь было бы, не соверши он того убийства! Вернее, чего бы не было… Да-с… К сожалению, Карл Христофорович ушел в отставку и занялся исключительно коммерцией. Справедливости ради, замечу: коммерцией, густо замешанной на благотворительности. Ничего удивительного, впрочем: по слухам, он самый богатый сахалинец!
Слушая губернатора, Агасфер не мог не поразиться его деловитости и энергичности. Не прерывая монолога, Ляпунов вызвал порученца, продиктовал ему текст распоряжения насчет кураторства Берга над рыбоконсервным делом и поставил на мгновенно подготовленной бумаге размашистую подпись.
– Так что берите катер, голубчик, и поезжайте с Богом! Если желаете, я могу попросить Ландсберга поехать с вами. Он осмотрит береговую линию, сразу прикинет возможности для устройства дороги в Маоку. Да и промеры Татарского пролива он, между прочим, делал в свое время! Пролив капризен и непредсказуем, а он знает его отлично. В случае бури укажет укрытие…
– Но, ваше высокопревосходительство, по-моему, вы упомянули об его отставке как инженера…
– Ах, голубчик, мы здесь, на острове, живем одной большой семьей! И не помогать друг другу в трудную минуту слишком расточительно… Ну как – телефонировать Ландсбергу?
Агасфер задумался. Ему не слишком понравилась настойчивость Ляпунова в навязывании попутчика, однако в предложении губернатора был и здравый смысл. К тому же вряд ли у него будет другая такая возможность близко познакомиться с человеком, который может много рассказать ему о Соньке Золотой Ручке.
– Я хотел бы отправиться в Маоку если не сегодня, то завтра, – словно размышляя вслух, произнес Берг. – Что ж… Если вы полагаете это удобным, ваше высокопревосходительство, и если сия поездка не нарушит планов господина Ландсберга, я буду только рад!
– А вот мы сейчас его и спросим! – Ляпунов принялся накручивать ручку телефонного аппарата.
Не успел Агасфер опомниться, как Ляпунова соединили с Ландсбергом, и губернатор тоном, не терпящим возражений, пригласил того к себе.
– Но удобно ли? – заикнулся Агасфер, у которого не выходили из головы слова Ляпунова о том, что Ландсберг – самый богатый местный житель.
– Я же говорил вам, батенька, что мы живем здесь большой семьей. Не всегда дружной, но тем не менее…
Из резиденции губернатора Агасфер и самый богатый островитянин вышли вместе: узнав о существе дела, Ландсберг тут же пригласил гостя к себе. Ландсберг не стал пускать ему пыль в глаза самой быстрой, как уверяли, тройкой на Сахалине, и мужчины пошли пешком. Агасфер оказался выше спутника чуть ли не на полголовы, но тот держался так, что разницы в росте не чувствовалось.
Шагал бывший каторжник довольно быстро, смотрел на спутника дружелюбно, и вскоре смущение Агасфера оттого, что по его вине занятого человека оторвали от дел, испарилось. К обоюдному удовольствию, по дороге выяснилось, что оба они – из прибалтийских немцев, оба – бывшие офицеры, а еще и военные саперы. И служили чуть ли не в одном полку. Оба воевали в Средней Азии, схожи были и награды, и то, что оба не получили на полях сражений ни единой царапины. Предупреждая естественный вопрос Ландсберга о протезе левой кисти, Берг коротко охарактеризовал потерю руки как юношескую глупость и обещал при первом удобном случае рассказать поподробнее.
Ландсберг же про свою юность, закончившуюся кандалами и каторгой, предпочел не упоминать вовсе.
Его усадьба – иного слова Агасфер просто не успел подобрать – оказалась почти в центре поста, на берегу говорливой речушки. Обширный двор был обнесен высоченным забором из лиственичных плах. Из-за забора как бы выдвигался дом – тоже деревянный, на три входа. Не успел Агасфер подивиться такой причуде, как Ландсберг пояснил: один вход – для хозяев, рядом – приемная для занятий супруги акушерской практикой со своим ходом, а третья дверь в магазин.
Он сразу провел гостя в кабинет, мимоходом отдав распоряжение прислуге насчет обеда. Расстелил на столе в углу кабинета карты пролива, выбрал нужные. Открыл застекленный шкап, заполненный разнокалиберными бутылками, жестом предложил выбрать напиток. Наполнив бокалы, усадил гостя в кресло и, не глядя на верхнюю карту, описал предстоящий маршрут:
– Нам предстоит пройти по морю вдоль берега примерно 400 верст. Учитывая ходовые качества губернаторского катера, на это потребуется около двух дней, с одной ночевка на берегу. Это, разумеется, при наличии спокойного моря. Если налетит шторм – всякие предсказания теряют смысл.
– Что будем делать? Уйдем под противоположный берег? – попытался блеснуть знанием коварного пролива Агасфер.
Ландсберг рассмеялся, и только теперь его собеседник обратил внимание на характерную особенность, о которой до сей поры только слышал. Хозяин даже в минуты бурного веселья смеялся только ртом и нижней половиной лица. Его глаза цвета стали при этом оставались серьезными. Может быть, с налетом грусти и уж точно – настороженности. Было ясно, что Ландсберг много пережил, и это – непреходящее.
– Катер – не пароход, барон: уходить в открытое море от прибрежных скал смерти подобно. Порыв ветра вкупе с большой волной – и мы отправимся в гости к Нептуну! Нет, если попадем в шторм, то будем искать бухточку поуютнее! Желательно прикрытую от волн скалами. Я не раз ходил морем вдоль побережья и помню несколько таких убежищ. Одно плохо: расположены они нерегулярно, в основном – в нашей второй половине маршрута.
Ландсберг легко выскользнул из кресла и показал на карте место предполагаемой ночевки:
– Это примерно на середине пути. Там стойбище айнов, они называют это место Этуутору. Не знаю, как переводится название, – но это самое удобное место и для ночевки, и чтобы укрыться в бурю. До него от Дуэ примерно 230 верст, и на этом отрезке укрытий для катера практически нет! Так что если мы попадем в шторм часов через пять-шесть после выхода… тогда, пожалуй, лучше будет вернуться! Шторма в Татарском проливе славятся своей внезапностью. Обычных признаков надвигающегося лиха, как в открытом море, не существует. Местные моряки, правда, уверяют, что знают кое-какие признаки… Но я не профессиональный моряк, к сожалению! А мои наблюдения сводятся к тому, что в промежуток между четырьмя и восемью часами утра штормы в проливе – большая редкость. Так что рекомендую сегодня лечь спать пораньше, барон: мы выйдем не позже четырех часов.
– Так командовать экспедицией будете вы, господин Ландсберг?
– А как вы полагаете, почему губернатор навязал вам мое общество? – улыбнулся тот. – Я не хочу сказать ничего плохого о капитане катера, господине Тюрине, но привычные для него маршруты – это от берега до борта прибывшего парохода. В крайнем случае, до Де-Кастри на том берегу пролива, почти напротив Дуэ. Полагаю, что он с удовольствием передаст штурвал: вдоль побережья он обычно не ходит!
Ландсберг помолчал, поглядывая то на карту, то на гостя.
– Не передумали? Ну, тогда пойдем обедать! Познакомлю вас с моей супругой: знакомство наверняка будет полезным, если вы по-прежнему намерены привезти сюда со временем жену и малыша. Хотя я, признаться, не понимаю – зачем вам это нужно? Тем более, на пороге войны, приближение которой я ощущаю… Но – молчу, молчу: не в моих привычках лезть в чужие дела и давать советы, особенно если их не просят! Пробовали когда-нибудь медвежатину под брусничным соусом? О-о, это нечто, если кухарка добросовестная! Ну а поскольку других слуг я не держу, то нас ждет истинное пиршество!
За столом Агасфер был представлен супруге Ландсберга, Ольге Владимировне Дитятевой. Агасферу понравилось ее простоватое русское лицо, немногословие и открытость. Агасфер знал, что у Ольги Владимировны нет каторжного прошлого, что с Ландсбергом они встретились уже на Сахалине – но не расспрашивать же о том, что нашлось общего у убийцы-каторжанина, о громком преступлении которого в свое время писали не только российские, но и европейские газеты, и провинциальной девицы-дворянки, приехавшей на остров-каторгу по своей воле и зову доброго сердца. Агасфер был человеком любопытным, но все же не настолько, чтобы бесцеремонно лезть в чужие души.
Больше всего за столом говорили о недавнем визите на Сахалин военного министра Куропаткина, а также о том впечатлении, которое произвела подошедшая на рейд Дуэ громада бронепалубного крейсера I-го ранга «Аскольд» с министром на борту. Пятитрубный силуэт крейсера – кстати, единственный в русском флоте тех времен – проявился на рейде безлунной ночью. Не бросая якорей и подрабатывая машиной, он, словно призрак, выплыл из темноты, перепугав караульных на пристани. Переполошив людей одним своим видом, «Аскольд», на котором держал флаг командир отряда крейсеров контр-адмирал Рейценштейн, позволил себе ревануть мощной сиреной.
На катере губернатора принялись разводить пары – однако «Аскольд» величественно спустил на воду собственный катер. И через несколько минут Куропаткин ступил на пристань, опередив примчавшегося на берег в незастегнутом мундире Ляпунова. Министр подождал, когда генерал-губернатор приведет в порядок свой мундир, и только потом рассеянно принял рапорт. И вдруг, просветлев лицом, шагнул к Агасферу, торжественных встреч и проводов не любившего и оказавшегося на берегу чисто случайно.
Куропаткин, замахав руками, обнял старого товарища, гулко похлопал его по спине. Шепнув: уж не чаял и увидеть живым! – взял под руку и повернулся к Ляпунову и группе офицеров, остолбеневших от такой неожиданной фамильярности военного министра.
– Прошу прощения, господа, не смог сдержаться! Мы с фон Бергом, наверное, не один пуд соли в Петербурге съели, а поболее! Ну, давай, показывай свою каторгу, Михаил!
Быстро сообразив, что может вот прямо сейчас обрести смертельного врага, Агасфер подвел министра к Ляпунову и мягко высвободил руку:
– Алексей Николаевич, вот истинный хозяин острова! А мы с вами непременно пообщаемся, если в расписании вашего визита останется время!
Ляпунов с благодарностью глянул на него. Министр был усажен в вовремя подкатившую губернаторскую тройку, и его умчали в Александровский пост, который слава богу, успели украсить поспешно сооруженной триумфальной аркой, а все здания по пути следования – флагами и еловыми лапами.
Не подкачала и первая красавица поселка – одолженная у вице-губернатора смазливая горничная в русском сарафане и с хлебом-солью на фарфоровом японском подносе. Русая коса у нее была своя, не пришпиленная. Куропаткин отломил краюху каравая, макнул в соль, и, не откусив, расцеловал красавицу в обе щеки.
– Ишь ты какая! А я-то, старый дурень, думал себе: на каторгу еду, исполнение гимна на кандалах слушать буду! А вы тут, гляжу, неплохо устроились! Красавиц таких и в Петербурге не часто встретишь!
Поняв замечание насчет гимна правильно, Ляпунов взмахнул платком, и за зеленью сада Общественного собрания грянули «Боже, царя храни!» спрятанные там оркестр и хор арестантов. Со многих кандалы сняли, действительно, только накануне.
Промеж двух рядов почетного караула губернатор и высокий гость поднялись на крыльцо губернаторской резиденции, с которого военный министр и принял короткий военный парад войск. Спустившись затем с крыльца, Куропаткин в сопровождении Ляпунова, делавшего страшные глаза подчиненным, обошел неровные ряды войск местного гарнизона, местной воинской команды и надзирателей…
– Надзирателей напрасно наш «судебный генерал» выставил, – припомнил за обедом у Ландсберга Агасфер. – Вы при этом действе присутствовали, господин Ландсберг?
– Да нет, знаете ли. Счастливо избежал! – усмехнулся тот.
– И смех и грех! – улыбнулся Агасфер. – Мундиры потертые, пыльные какие-то. Многие такие животы отрастили – простите, Ольга Владимировна, – что пуговицы не застегиваются! Ляпунов доблестных вертухаев накануне осмотрел, пришел в ужас. А поделать уже ничего нельзя: за ночь сотню мундиров не сошьешь! Так он придумал: распороть мундиры сзади, как для покойников – только так их и застегнули!
– Шутите, Михаил Карлович? – не поверила Дитятева. – А ежели бы поступила команда «кругом, шагом марш!»?
– Ну, губернатор-то в курсе был, вряд ли такую команду отдал бы… Он все старался министра подальше от рядов надзирательских оттеснить – хоть и приказал за три дня до визита высокого гостя торговлю водкой в посту прекратить, а дух стоял перед вертухаями такой, что хоть закусывай!
– Господин Берг, а ведь вас на параде тоже не было! – поддел Агасфера Ландсберг. – Откуда ж такие подробности? Про амбрэ и прочее?
– Меня там действительно не было! – Агасфер приложил руку к груди. – Клянусь! Рассказали потом. Ну а то, что от многих чинов нашей тюремной администрации исключительно водкой несет – какой же тут секрет?
– А отчего же вы обществом столь высокопоставленного знакомого избегали, Михаил Карлович? Признаться, ваша теплая встреча несказанно поразила весь остров! Можно было подумать, что именно к вам господин военный министр прибыл! – не унималась раскрасневшаяся после второго бокала вина Дитятева.
– Вы прямо-таки ввели в ступор наше островное население! – поддержал ее Ландсберг. – Теперь будут головы ломать – кому первому кланяться и честь отдавать – вам или губернатору!
– Смутили, совсем смутили! – засмеялся Агасфер. – Меж тем секрет открывается просто: воевали в одном полку. Дело в Геок-Тепе – вы должны помнить, Карл Христофорович. А потом в Петербурге встречались: так случилось, что в одном проекте Генштаба участвовали – еще до назначения Алексея Николаевича военным министром. Если честно, я и сам удивляюсь его столь явно выраженной приязни: особенно близки с ним мы никогда не были.
Ландсберг только хмыкнул, явно заподозрив, что Агасфер чего-то не договаривает. А тот продолжал вспоминать.
– Какие приказания будут, ваше высокопревосходительство? Может, перекусить с дороги? По русскому, так сказать, обычаю?
– Знаю я ваши «русские обычаи», – шутливо погрозил пальцем Куропаткин. – Напоить начальство до полусмерти, чтобы грехов ваших не узрел! Впрочем, до обеда еще далеко – можно и перекусить.
После «перекуса» Куропаткин изъявил желание отдохнуть: по его словам, надоело дрожание палубы и постоянная качка на «Аскольде». Полежал, действительно, недолго: через три четверти часа вышел из отведенной ему в резиденции комнаты и поинтересовался дальнейшей программой:
– Чем еще удивлять будете, господин генерал?
– После наступления темноты – повсеместная иллюминация и фейерверки, народное гуляние, ваше высокопревосходительство! А также, по многочисленным просьбам местных дам – бал в вашу честь. До костей изгрызли с этим балом, ваше высокопревосходительство. Как будто военному министру делать больше нечего, нежели на турнюры ихние любоваться!
– Эх, не понимаете вы дамского общества! Надоело им, поди, по сундукам свои наряды держать. Пусть покажут – мы для них еще и офицеров с «Аскольда» призовем. Всё, что ли?
– Сейчас, если на то будет ваша воля, пожарные готовы продемонстрировать свое умение.
– Пожарные? – удивился Куропаткин. – Это не по моей, да и не вашей части, по-моему… А учебных побегов и поимки беглых арестантов не запланировано? Шучу, шучу… Уж лучше пожарные учения… Ну а серьезно тогда завтра поговорим. В том числе и про мои японские впечатления.
Ночевать, несмотря на усталость от качки, Куропаткин уехал все же на «Аскольд»: как ни восторгался военный министр увиденным на острове, а неприятно, видно, было ему долго находиться в непосредственной близости от сосредоточения острогов и тюрем…
– Но на второй день пребывания Куропаткина на острове вас, господин барон, все ж призвали пред его светлые очи, – заметила Дитятева. – Скажите же, если не секрет – что у нас с Японией? Какие впечатления у военного министра от визита во вражескую страну?
– Да, его высокопревосходительство специального порученца ко мне с утра прислал, со строгим наказом непременно быть на утреннем совещании. Я побывал-с… Послушал… Честно признаться, Ольга Владимировна, будучи знаком с господином военным министром давненько, могу с уверенностью сказать: не договаривает чего-то Михаил Николаевич, панику не хочет сеять. Вот вы, Карл Христофорович, не столь давно в Японии побывали как частное лицо – что можете сказать о тамошних настроениях?
Ландсберг бросил быстрый взгляд на супругу, пожал плечами:
– Я, как вы изволили заметить, был там с частным, коммерческим визитом. Поэтому меня особо и не стеснялись. Если совсем коротко, то экономика Японии переориентирована на военные рельсы, школьники поют антирусские песни. Я, не зная языка, и то понял. Не песни, конечно, – но школьный сборник, любопытства ради, купил. Во Владивостоке мне перевели наши, отечественные драгоманы: ужас! Лейтмотив: убей русского, это враг! Населению внушают любовь и безграничное доверие к японской армии: что военные ни сделают – все хорошо. Страна готовится к войне, это несомненно. А с кем им, позвольте, тут еще воевать?
– А вот господин военный министр на совещании велел пресекать панические настроения, – вздохнул Агасфер. – И в войсках, и у населения. Наш солдат, по его выражению, пяти японских стоит. Главный камень преткновения между нашими странами – Маньчжурия. Но туда, мол, столько российских денег вбито, что отдавать ее – срам на весь мир! Наш «судебный генерал» рискнул латынь вспомнить: si vis pacem, para bellum, мол! А Сахалин беззащитен – несколько пушек времен «покоренья Крыма». А Алексей Николаевич ему в ответ: во-первых, Сахалин неприступен в силу природных условий. А во-вторых – кому он нужен, ваш Сахалин? Военные действия, по его мнению, развернутся совсем не здесь – если развернутся вообще, конечно!
– Это ему в Генштабе Японии по секрету сказали? – хмыкнул Ландсберг. – Не знаю, барон, насколько вы искренни, но лично я считаю, что война с Японией – дело ближайших года-двух. Потому я и ездил в Японию, чтобы перевести свои активы из Национального банка Японии в Берлинский банк. И едва успел, признаюсь: там дело идет к заморозке русских вкладов!
Ландсберг помолчал. Спросив взглядом разрешения у супруги, закурил сигару, выпустил несколько колечек и покосился на Агасфера:
– А вот чего я не пойму, барон, так это вашего стремления форсировать строительство предприятия в Маоке. Мы ведь туда по этому вопросу едем, если не ошибаюсь?
– Dum spiro, spero, – улыбнулся Агасфер.
– Вот нагрянут японцы – я на вас погляжу, с вашими надеждами, – проворчал Ландсберг. – Или у вас охранная грамота от Японии имеется? Кстати, весь пост говорит, что у вас живет японский прислужник. То ли дворецкий, то ли повар – не знаю…
– Это учитель японского языка, – кивнул Агасфер. – Еще в Иркутске, имея много свободного времени, я решил японский язык изучить. Потом перевели меня сюда – жалко занятия бросать!
– Зачем вам это? – подняла брови Дитятева.
– Дорогая Ольга Владимировна, в свое время я выучил шесть европейских языков, плюс древнегреческий. Ну, спросите меня – зачем?
Дитятева заметно смутилась, перевела разговор на другую тему:
– А что ваш высокопоставленный друг рассказывает о Петербурге? Вы знаете, Михаил Карлович, я так давно там не была, что уже начала облик столицы.
– О Северной столице речи почти не было, – улыбнулся Агасфер. – Разве что Куропаткин нехотя коснулся январских совещаний в верхах, когда министры высказались за modus vivendi – временное соглашение с Японией, пока не выработан долгосрочный договор. Дипломаты при этом указывали, что все последнее время Япония ведет себя с нарочитой заносчивостью, и поэтому нам, русским, не следует раздражать Токио излишней боевой бравадой. И еще в Петербурге считают, что России нужна «маленькая победоносная война», которая похоронит в стране революционные настроения.
– О-о, я имела в виду совсем не это! – разочарованно пробормотала Дитятева, вставая. – Простите, господа, но я вас покину: Георгий, наш сын, несколько приболел, а я оставила его одного!
Мужчины встали, провожая даму. Агасфер, почувствовав изменившееся настроение хозяев, засобирался домой.
– Вы мне рекомендовали лечь нынче пораньше, господин Ландсберг. Пожалуй, я воспользуюсь вашим советом. Да и в дорогу кое-что собрать надо…
Ландсберг не стал задерживать гостя, хотя и заметил, что он, как командор экспедиции, берет все хлопоты по ее устройству на себя.
– Позвольте мне проводить вас до пристани, господин Берг! – Ямада почтительно поклонился. – Ночью в селении очень неспокойно! В два-три часа ночи закрываются питейные заведения, и выброшенные из них пьяницы способны перерезать горло за гроши. А вы собираетесь выйти из дома в половине четвертого – это очень, очень, опасное время!
Агасфер недоверчиво поглядел на своего учителя, добровольно взявшего на себя функции телохранителя. Ростом японец был невелик, и едва доставал ему до плеча. Да и могучим телосложением не отличался. М-да, защитничек! Такой, пожалуй, сам нуждается в защите!
– Не знаю, стоит ли? – Агасфер поскреб подбородок, подбирая возражения, которые не обидят японца. – А вы подумали о том, как будете возвращаться с пристани один? У каторжанского отребья будет вдвое больше шансов напасть на вас. К тому же я вооружен.
– И все же я провожу вас! – В голосе Ямады звучала решимость, и Агасфер понял, что спорить бесполезно.
«Ладно, – подумал он. – Ладно, остается надеяться, что бегать он, во всяком случае, умеет. Убежит, если потребуется!»
Агасфер завел будильник на три часа ночи и попытался уснуть. Он долго ворочался, и в конце концов забылся беспокойным сном.
Японец разбудил его на несколько минут раньше, чем затарахтел будильник. Подняв голову от подушки, Агасфер удивленно заморгал, всматриваясь в своего учителя. Вместо белой хламиды и коротких штанов Ямада нарядился в нечто черное, облегающее – включая колпак до самой шеи, оставивший открытыми только узкую щель для глаз. Из-за правого плеча торчала длинная рукоять меча – тоже черная.
«Что ж, для ночного времени он, по крайней мере, отлично замаскировался», – хмыкнул про себя Агасфер. Он быстро надел охотничий костюм, засунул под ремень маузер, рассовал по карманам три запасные обоймы, захватил подаренную ему во Владивостоке новинку – американский карманный электрический фонарь под многообещающим названием «Ever Ready» и вскоре вместе с японцем зашагал по темным улицам поста Александровский.
Не прошли они и полпути, как из темноты вынырнули им навстречу четыре тени и загородили дорогу – пришлось остановиться.
– Ето хто тута по моей вулице без спросу шляется? – послышался из темноты гнусавый голос. – А ну, публика, карманы выворачивай! Да поживее, коли жить хоцца!
Агасфер поднял фонарик и нажал на кнопку, осветив ночных разбойников. От неожиданности те заморгали, прикрывая глаза ладонями. В руках у двоих были короткие дубинки, засверкавшие остриями гвоздей, у третьего за пояс был заткнут топор. Чем был вооружен четвертый, Агасфер разглядеть не успел.
Не выключая фонарик, он сунул его под мышку левой руки, а правой достал маузер, решив для острастки пальнуть в воздух. Но не успел: в атаку ринулся японец, до сей поры державшийся чуть позади.
Агасфер даже не успел проследить за действиями Ямады. Издав резкий гортанный крик, тот рванулся вперед, замахал руками и ногами. Послышались звучные удары, стоны и вскрики – через несколько мгновений поединок закончился, и путь был свободен. Поменяв фонарь и маузер местами, Агасфер обвел лучом света поле битвы: трое нападавших лежали на земле в разных позах, а четвертый, стоя на четвереньках, ошеломленно пытался понять – кто на него напал и что вообще случилось?
– Господин Берг, я не стал убивать этих негодяев, хотя, наверное, стоило бы! Поглядите! – Ямада сунул в луч света дубинку с гвоздями. – Такое оружие наносит страшные раны! Если им его оставить, они могут погнаться за нами или еще за кем-нибудь. Прикажете добить?
– Не надо, не надо, Ямада-сан! – торопливо запротестовал Агасфер. – Заберем их дубинки и забросим куда-нибудь подальше – этого будет вполне достаточно!
– Раз нельзя убивать – я хотя бы отучу их разбойничать в темноте, – согласился Ямада и снова кинулся вперед.
Послышались вопли, хруст костей – Агасфер по звуку понял, что японец сломал кому-то из нападавших руку или ногу.
– Путь свободен! – с оттенком торжества произнес японец. – Куда идти дальше?
– Вперед, по-моему, – хмыкнул Агасфер. – Здорово это у вас получилось, Ямада-сан! Подозреваю, что подобная техника боя рождена всей этой беготней по стенам и прыжкам, от которых я просыпаюсь каждое утро?
– Все гораздо сложнее, Берг-сан! – Агасфер был уверен, что японец в темноте снова поклонился, хотя его и не было видно. – Если желаете, как-нибудь мы побеседуем об этом подробнее.
– Может, и поучите меня? Покажете пару-тройку приемов самозащиты без оружия?
– Вряд ли мы добьемся больших успехов, господин Берг, – откровенно признался японец. – Вам уже много лет, и ваши члены лишены той гибкости и подвижности, которая вырабатывается с юности и даже с детских лет.
– Понимаю… Когда-то давно, еще в юности, у меня был… Наверное, все-таки правильно назвать его другом. Это был японец. Эномото Такэаки… Он показывал мне приемы владения катаной, и знание этих приемов однажды спасло мне жизнь. Правда, в результате я потерял левую руку – но это была наименьшая, насколько я понимаю, из потерь…
Японец с коротким изумленным возгласом остановился:
– Вы имеете в виду министра правительства Эномото Такэаки, Берг-сан? Вы знакомы с ним? Неужели это правда?
– Да, господин Ямада…
– Это очень известный и уважаемый в моей стране человек, Берг-сан! Разумеется, я не имею чести быть лично знакомым с ним, но… Я счастлив, что судьба свела меня с другом этого человека! Вы расскажете мне – не сейчас, разумеется – про историю вашей дружбы, господин Берг? Я уверен, это очень поучительная история…
– Разумеется, Ямада-сан! Но погодите – нас с вами, по-моему, ждет еще одна неприятная встреча!
На этот раз ночных грабителей было всего двое – причем оба были настолько пьяны, что от них удалось легко избавиться без членовредительства. Выйдя за околицу поста Александровский, спутники молча зашагали по дороге к морю. По прошествии получаса показались и тусклые фонари, освещающие причал.
Катер губернатора был освещен гораздо ярче причала. У сходней прохаживался, поглядывая на часы, Ландсберг. Заметив спешащих путников, он двинулся им навстречу с извинениями:
– Прошу прощения, господин барон! Мне надо было бы заехать за вами на коляске: ночью в посту бывает небезопасно!
– С таким спутником, как у меня, это не имеет никакого значения! – весело отозвался Агасфер. – Он расшвыривает ночных грабителей как кегли!
Всмотревшись в спутника Агасфера, Ландсберг молча поклонился ему (тот ответил глубоким поклоном) и лишь поинтересовался:
– Ваш спутник поедет с нами?
– Нет, он только проводил меня до причала. Прощайте, господин Ямада! Я вернусь через четыре или пять дней…
Японец молча поклонился и отступил в темноту.
Ландсберг глянул на часы:
– Ну, тогда прошу на борт нашего «дредноута»! Нам пора!
По пружинящим сходням Агасфер легко взбежал на катер. Капитан прокричал какую-то команду и катер, окутавшись дымом из трубы, отошел от пристани.
– Так ваш учитель ниндзя? – словно межу прочим поинтересовался Ландсберг. – Это весьма любопытно!
– Ниндзя? – переспросил Агасфер.
– Иначе говоря, «невидимый», или «крадущийся в темноте». О них сложено много легенд, но в основе этих легенд реальность. Ниндзя – отважные люди, прошедшие с детства подготовку в очень сложном искусстве. Если не ошибаюсь, оно зовется ниндзюцу и включает в себя очень много умений. Ниндзя – это своего рода разведчик и диверсант в одном лице. Он должен уметь добывать нужную информацию, а также использовать любой предмет как оружие, защищаться от любого оружия голыми руками, внезапно появляться и незаметно скрываться, иметь познания в медицине. Они могут долго находиться под водой, дыша через соломинку, лазать по скалам, где и ящерица не удержится, ориентироваться на местности, иметь тренированные слух, зрительную память, отлично видеть в темноте и обладать тонким обонянием. А вы что, не знали, господин барон?
– До сих пор Ямада был для меня просто учителем японского языка. Но нынче многое стало более понятным…
(1890 год, о. Сахалин)
Человек в фартуке, с длинными волосами, перехваченными вокруг головы обрывком толстой веревки, поднял глаза:
– Ты кого там приволок, Степа? Бабу никак? На што она нам?
Степан Богданов, не отвечая, снова выскочил из лавки, пнул в лицо подбиравшегося к брошенному Сонькиному халату бродяжку, подцепил одежку пальцем и окинул окружающих взором победителя. Утренние рыночные завсегдатаи, стараясь не встречаться с ним глазами, поспешно расходились, делая вид, что и не глядят в сторону Богданова. Постояв, тот вернулся в мастерскую, склонился над Сонькой, все еще пребывающей в беспамятстве, легко поднял ее и перенес за барьер, которым было отгорожено место для посетителей. Положил на лавку, сбросив с сиденья деревянные и железные заготовки, и только после этого повернулся к мастеру, глядя на него чуть выпуклыми глазами:
– Что ж ты, Филя, не узнаешь бабу-то? Ейные понтреты из журналов развесил, а саму не признаешь?
Филипп Найденыш отложил рубанок, вытер руки передником, в несколько шагов пересек мастерскую и склонился над телом на скамейке.
– И вправду Сонька Золотая Ручка! – без особого удивления произнес он и выпрямился. – Где ты ее подобрал, Степа?
– А возле дома прямо. Ее уже раздевать да сильничать хотели, а я думаю: зарежут да бросят ведь бабу, а «фараоны» к нам приставать начнут. Сволочню разогнал, потом гляжу – Сонька вроде! Ну, думаю, подарок хозяину сделаю! А ты и не рад, смотрю?
Хозяин хмыкнул:
– У меня в спальне и рисунок японской горы Фудзияма висит – что же ты, и гору мне притащишь, чтобы приятное сделать?
Не зная, что ответить, Богданов промолчал. Хозяин вздохнул, ушел через малоприметную дверь в жилое помещение мастерской, затем вернулся с выдранным из журнала портретом Соньки.
На фотографии она была лет на десять моложе, стояла в компании четырех солидных мужчин на дебаркадере Берлинского вокзала, опершись на белый кружевной зонтик, и вовсю улыбалась в объектив. Не выпуская портрета из рук, Найденыш подвинул ногой табурет, сел рядом со скамьей, рассматривая Соньку и сравнивая увиденное с журнальной фотографией.
– Я два раза живьем ее видел, Степка! – сообщил неожиданно хозяин. – Один раз в Киеве, когда у ювелира работал – она в магазин заходила. То ли приценивалась, то ли присматривалась. И заарестованную потом, в Московском окружном суде, видел… Что время с бабами делает, Степка, а? Но все равно – чистенькая, одета хорошо, по-господски!
Богданов тоже подошел поближе, без церемоний поднял юбку Соньки, осмотрел ее ноги до самого пояса и даже понюхал – как зверь, широко раздувая ноздри.
– Ага, блюдет себя баба! – согласился он. – Травками пахнет какими-то.
– Дурак ты, Степа! – вздохнул хозяин. – Такие потаенные места баба сама показывать должна, по чувствам! А ты подглядываешь! Прикрой, и давай думать – что с ней делать?
Богданов с видимым сожалением одернул на Соньке юбку, выпрямился.
– А чё с ней делать-то? Очухается – выставлю вон. Могу и поучить маненько, чтобы не подходила больше. Ты же, Филя, не позволишь ее оставить у меня в каморке? – с надеждой спросил он. – А у меня чистой бабы ой как давно не было!
– Во-первых, это баба должна решать: оставаться ей с мужиком али нет, – снова вздохнул хозяин. – А потом, такую, как Сонька, у себя оставлять – все равно что змеюку сонную за пазуху отогреваться пустить. Отогреется, да и укусит заместо благодарности. Я про нее много читал: мужики для Соньки – все равно что мусор на дороге. Только деньги да цацки драгоценные любит. Я ее за мастерство и дерзость уважаю, но оставлять у себя… Ни один клиент не зайдет ко мне, ежели Соньку оставим! Соображать надо, Степа! Плесни ей в лицо из кувшина, да и проводи. Не бей только, ладно?
Сонька между тем уже несколько минут как очнулась, но глаз не открывала. Умела она так в себя приходить, что со стороны и незаметно было, даже ресницы не дрожали. Стерпела, не пошевелилась, когда мужик в красной рубашке ей под юбку заглядывал и даже нюхал там, обдавая жарким дыханием похоти.
Но сейчас пора настала в себя приходить: не любила она, когда в лицо холодной водой плещут. Да и узнала все, что ей на сию минуту требовалось. Согласился бы хозяин – она бы и осталась у этого Степки на несколько дней – так ведь умным хозяин, сволочь, оказался! Раскусил ее натуру, просчитал все наперед!
Застонав, она пошевелилась, закусила до крови нижнюю губу – словно от боли. Рывком приподнялась, оперлась на локти, испуганно огляделась:
– Где я? – Отодвинулась на самый край скамьи, подальше от мужчин, смотрела испуганно.
– Что же ты, бабонька, на базаре так рано делала, когда тут одна сволочня бал правит? – насмешливо спросил коренастый мужичок в фартуке мастерового. – Степке спасибо скажи, он на шум выскочил, когда обидчики тебя уже из платья вытряхивать собирались! Вытряхнули бы, попользовались хором, да и зарезали бы.
– Спасибочки, конечно! – Сонька принялась поправлять растрепавшуюся прическу, и вдруг неожиданно выхватила из волос две острые стальные шпильки в пядь длиной. – Пусть только попробовали бы!
Степа Богданов от неожиданности попятился, чуть пригнулся. Хозяин же ничуть не испугался, покрутил неопределенно головой, протянул руку, желая поглядеть на невесть откуда взявшееся оружие поближе. После небольшого колебания Сонька дала ему одну из шпилек. Филипп повертел ее в руках, попробовал согнуть, проверил остроту, вернул с легким поклоном.
– Значит, напрасно старался спасать тебя Степан! Меня Филиппом Найденышем кличут, а тебя я тоже узнал: Сонька Золотая Ручка, никак?
– Верно! – кивнула Сонька, пряча шпильки в волосы. – Все равно спасибо, не ждала я, чтобы с утра пораньше на базаре такое делалось! А я ведь к тебе, Филипп, шла!
– Да ну? И пошто я тебе потребовался, красавица?
– «Красавица»! – вздохнула Сонька. – Была я когда-то ничего себе, да все в прошлом. И смеяться над этим грех! А пришла я по делу. Слышала, что ты мастер изрядный – нужен мне сундучок для денежек. Али чемоданчик. Но чтобы непременно замок с секретом был!
Хозяин ничуть не удивился:
– Значит, Степа, ты мне клиента привел! Процент от заказа заработал, считай! А что именно тебе нужно, Софья?
– Ты что – глухой? Я ж сказала: сундучок!
– Сундучки разные бывают, потому и спрашиваю. Большие, средненькие, маленькие, разного матерьялу: из дерева, из металла. Где сундучок свой хранить станешь – под кроватью или закапывать в тайге придется? Можно обычный смастерить, а можно такой, чтоб сырость не пропускал. Совсем дорогой, и под водой прятать можно: все внутри сухое будет. За отдельную плату твоему сундучку можно такой вид придать, что никто и не догадается, что внутри что-то ценное лежит. Объем, опять-таки: много ли «сламу» хранить надобно?
– Хм… – Сонька сделала вид, что задумалась. – А образчики у тебя есть? Чтобы лучше сообразить…
– Образчики? Есть две работы незаконченные, их могу показать. А так – углем рисую. Степа, принеси «секретки»!
Пока Степан отпирал кладовку, Сонька тихо спросила:
– Это ведь Степка Богданов? Шальной который?
Найденыш усмехнулся:
– Шальной? Эт-та точно! Однако всяк овощ на пользу человеку, Софья. А ты, Степушка, правила знаешь: выдь пока, погуляй. Не придуши только кого от скуки, ладно?
Не говоря ни слова, Богданов перескочил через барьер и вышел из лавки.
– Секрет обхождения знаю с такими, потому и не боюсь его! Ну, пошли к верстаку, покажу тебе свою работу. Вот этот сундучок – самый обнакновенный. Секрет тут небольшой: стенки двойные, а меж ними гуттаперча залита будет. Сырость, значит, ему не страшна. И наружная стенка со специальной пропиткой, тоже воды не боится. Замок сюда обычный поставлю: какой смысл сложный делать, ежели сам сундучок об пол расколотить можно?
– Разумно! – похвалила Сонька. – А второй?
– Второй, полагаю, будет либо под кроватью, либо под лавкой стоять. Только стоять он будет там, где я его поставлю, и не иначе!
– Это почему?
– Потому, красавица, что секрет тут не только в сундучке, но и под ним. Заберутся в дом лихие люди, станут сундук из-под кровати вытаскивать – а он к полу привинчен…
– Ломом поддеть можно, – покачала головой Сонька.
– Можно! – согласился мастер. – В этом-то и секрет! Стоит сундук с места сдвинуть, али замок попытаться взломать – откроется у него дно, и весь «слам» под пол ссыплется, а половица на место встанет. Сломают сундук – а он пустой! Плюнут варнаки, да и уйдут несолоно хлебавши!
– Ловко! Сам придумал?
– Где сам, где в книжках старых вычитал, – скромно ответил Найденыш.
– И что, много таких заказывают?
Найденыш покачал головой:
– Извини, Софья, не скажу! Имена заказчиков, адреса и все протчее – секрет! Ежели язык за зубами держать не стану – кто ко мне пойдет? Так что заказывать-то будешь?
– Чтобы переносить можно было. Чтобы сырости не боялся. Тыщ двести бумажными деньгами чтобы поместилось.
Мастер пристально поглядел на Соньку:
– Для такого «сламу» огромадного не сундук, а сейф заказывать надо.
– Сейф тяжелый, а я женщина слабая. Только на подъем легкая: сегодня здесь, а завтра там.
– Слыхал про твой побег, слыхал. Мало кому с Сахалина бежать удачно посчастливилось. Не так бегают.
– А как надо?
– Я мастер, Софья. Мастер, а не консультант для бегунков. Да ты ведь и сама умная, догадаешься.
– Ладно, сколько за работу возьмешь?
– Сто рублев, не меньше.
– Да ты с ума сошел! Сто рублев за деревяшку?
Найденыш рассмеялся:
– Нычку на 200 тыщ заказываешь, а 100 рублей пожалела? Тогда вообще ничего не возьму, и работу делать не стану.
– Это еще почему?
– Потому, чудится мне, что не за сундуком ты пришла, а на разведку! – отрезал Найденыш. – Ступай себе! Али Степу позвать, чтобы честью проводил?
– Погоди! – взмолилась Сонька. – Погоди, не гони! Деньги у меня есть, да только не с собой! Когда бежать пыталась – спрятала в тайге перед тем, как поймали. В тряпицу завернуты – вот и хочу понадежнее им место сыскать!
– Двести тыщ в тряпице?
– Ну, пока не 200, – призналась Сонька. – Но больше не побегу, пока столько не накоплю!
Мастер потеребил жидкую бородку, подумал:
– Ну, ладно. Но без аванса работу не начну! Давай четвертную пока.
– Последнее забираешь, Филиппушка! – Сделала жалобное лицо Сонька, доставая из-за пазухи вырванную утром у Шурки купюру в 25 рублей.
Ничего не ответив, мастер протянул руку, забрал деньги и пошел провожать Соньку к дверям.
– Через неделю остатнее не принесешь – аванс за мной останется! – предупредил он. – Ступай с Богом!
Сделав несколько шагов, Сонька оглянулась. Стоя на пороге мастерской, Найденыш, повернувшись в сторону церкви, откуда доносился колокольный звон, усердно кланялся и крестился.
– Богомолец чертов! – Сквозь зубы процедила Сонька, припомнив, что вся мастерская у Найденыша была заставлена иконами и образами. – Четвертную псу под хвост сунула!
Почувствовав на себе чей-то взгляд, она опять оглянулась – и увидела Богданова. Прислонившись к забору, тот глядел ей вслед и кидал в рот семечки. Дверь мастерской уже была закрыта, и она, покачивая бедрами, направилась к Богданову.
– Хочу еще раз тебе спасибо сказать, Степушка! – «специальным», грудным голосом пропела она.
Положила руку на плечо Богданову. Тот молча засопел. Рука соскользнула ниже, по локтю к кисти, погладила вздувшийся в кармане кулак.
– Приходи вечерком к Шурке-Гренадерше, Степушка. Я уж тебя отблагодарю, милый.
– Филипп заругается, – хрипло отозвался Богданов.
– А ты не говори, куда пошел. Что он, вертухай для тебя?
Богданов продолжал сопеть.
– У меня настоящего-то мужчины давно не было! – прошептала Сонька. – Ты ведь настоящий, голодный?
– Ладно, приду! – Богданов круто повернулся и, не вынимая руки из кармана, быстро шагнул в сторону мастерской.
– Спасибо, благодетель! – прошипела вслед Сонька и даже сплюнула от злости и унижения. – Осчастливил женщину, кобель!
Она поплотнее запахнула арестантский халат, чтобы из-под него не было видно красивого платья, и без особого желания направилась домой, заранее представляя скандал, который учинит ей Шурка. Как ни крути, а деньги на вечернее угощение «кавалера» опять придется просить у нее. Да и к самому визиту Богданова Гренадерша неизвестно как отнесется…
Пригласила Богданова – а на душе кошки скребли. Ясное ведь дело – ненормальный! Навестила в лазарете и поправляющегося Сему Блоху – однако тот, услыхав про нападение и спасителя Богданова, погнал подругу от себя – лишь напомнил, чтобы непременно поклонилась денежкой Комлеву.
Уходя от Семы Блохи и набравшись наглости, Сонька даже доктора Сурминского про Степку Богданова попытала. Зашла к нему за порошками от бессонницы и спросила. Но доктор, судя по всему, и сам толком не знал. Он долго объяснял что-то про затемненное сознание, перемежающуюся гиперактивность, кататонический ступор… Сонька перебила:
– А что за болезнь у него такая? Все его боятся, а он хозяина своего, Найденыша робеет. Отчего бы такое?
Доктор начал что-то говорить про подавляющую силу воли, сбился, сослался на занятость и шмыгнул в первую попавшуюся палату.
Наотрез отказались появляться у Соньки ее старые дружки – Черношей, Пазухин, Кинжалов и Червонец. Они и не скрывали, что опасаются Богданова.
– Он же совсем ненормальный, Сонька! В психушке с год его держали, в кандалах! Ты-то как его не боишься? – серьезно предупредил ее Пазухин. – Повернется у него винтик какой в голове – и придушит!
Сонька вздохнула: чему быть – того не миновать. Не робкого десятка женщина была.
Шла третья неделя бурного «романа» Соньки и Богданова, а главная цель, поставленная авантюристкой, была столь же далека, как и в первый день. Соблазняя Степана, Сонька рассчитывала со временем попасть в дом-мастерскую Филиппа Найденыша и попытаться разыскать список заказчиков денежных сундуков. Такой список существовал, она даже знала, что он из себя представляет. Сумела, словно невзначай, выпытать за несколько свиданий с Богдановым, хоть и был он крайне неразговорчивым. Он приходил в избу Гренадерши, выпивал стакан-другой водки и накидывался на Соньку с каким-то звериным рычанием. Насытившись, переворачивался на спину и молча глядел в потолок.
– Поди, много работы у твоего Найденыша? – ласково шептала Сонька Богданову в ухо.
– Угу…
– И каждый клиент своего требует – как Найденыш не попутает, кто и что просил?
– А у него тетрадка есть. Черная. Он там углем сундук рисует, чертеж замка делает, пишет чего-то…
– Пригласил бы меня к себе, Степушка! – льнула к нему Сонька.
– Хозяин ругаться будет…
– Откуда же он узнает? Он же нынче в Николаевск, через пролив за матерьялом поехал!
– Все одно узнает!
Сонька и «женское средство» пробовала использовать: пыталась разок отказать ему. Но Богданов решил вопрос очень быстро: избил Соньку, взял свое и молча ушел.
Ну что поделаешь с таким решительным «кавалером»!
Очень беспокоилась Сонька и за сохранность спрятанного где-то на лесной опушке «слама», но оказии съездить туда придумать не могла. И посоветоваться было не с кем – друзей не осталось…
…Однажды Богданов пришел в необычное время, с утра.
– Пошли со мной! – глухо сказал Соньке. – Ну?!
Привел в мастерскую, отпер дверь и тщательно запер ее за Сонькой. Зайдя за барьер, та обмерла: Найденыш, широко раскинув ноги, лежал на полу с окровавленной головой.
– Ну, чего встала? Пошли ко мне – ты ж просилась сколько раз! – сдирая на ходу рубашку и штаны, Богданов двинулся в свою каморку.
И не выскочишь – дверь-то заперта! На подгибающихся ногах она пошла за Степкой, присела на краешек широкой лавки, крепко зажмурила глаза: допрыгалась, девонька!
А Богданов как ни в чем не бывало потянул Соньку к себе, грубо и без намеков на ласку сделал свое «мущинское» дело. Перевернулся на спину, водки потребовал: в шкапу-де стоит. Сонька, стараясь не глядеть на неподвижное тело Найденыша, дошла до шкапа. Спросила у Богданова: а где стаканы?
Тот, по обыкновению, глядел в потолок и не ответил. Сонька пошла открывать одну дверцу шкапа за другой, и вдруг вспомнила, что так и носит в узелке выданные доктором порошки от бессонницы.
Нашла-таки грязноватый стакан, ухитрилась туда весь порошок высыпать. На Богданова оглядываться боялась, зная его манеру иногда бесшумно, как зверь, вставать. Подала полный стакан, размешав порошок щепочкой.
– За что ты его, Степа?
– А пусть в глаза глядит, не прячется!
Выпив стакан, Богданов поворочался и через малое время затих. Сонька потолкала его немножко – не шевелится. Достала из кармана богдановских штанов ключи, оделась потихоньку, совсем было убежать хотела – и вдруг увидела на полу рядом с телом Найденыша черную коленкоровую тетрадь.
Есть все-таки Бог на свете! Схватила тетрадь, сунула за пазуху – и в дверь!
Как ни спешила поскорее до дома добраться, но поймала за рукав зевающего на углу возле кабака околоточного:
– Там Степка Богданов своего хозяина порешил! – И только после этого побежала.
Соньку в убийстве Найденыша никто не заподозрил: стукнув хозяина обухом, Богданов всадил острие топора в стену так глубоко, что его с трудом вытащили, повиснув на топорище, двое полицейских. Но это было уже потом, после того, как шестеро солдат с фельдфебелем, отчаянно труся, на цыпочках подкрались к раскинувшемуся на лавке совершенно голому Богданову и принялись опутывать его веревками. Так со скамьей и унесли в участок, стали думать: куда ж его девать?
Доктора из Александровского лазарета принимать Богданова категорически отказались. Отнесли его, все еще спящего, в тюремный карцер, заменили веревки цепями, надели ручные и ножные кандалы.
Рассказывали, что на следующее утро Богданов, проснувшись, долго не мог понять – где он? Потом, разозлившись, порвал часть цепей, едва не разогнул браслеты кандалов. И затих на несколько месяцев. Про убийство хозяина он решительно ничего не помнил, все звал его, грозил пожаловаться Найденышу на тюремный произвол…
Сонька отсиживалась дома несколько дней, носа на улицу не показывала. Как ни странно, в посту ее жалели, считали чудом спасшейся. Снова зачастили к ней Черношей с Пазухиным – они и подсказали способ добраться до спрятанного в тайге «слама». А делу помогли восстановительные работы на телеграфной линии.
Еще лет 20 назад, в начале 1881 года, генерал-губернатор Восточной Сибири добился соединения острова с материком телеграфным кабелем. Ходатайство губернатора поддержало Министерство почт и телеграфов, а правительство выделило 250 тысяч рублей.
В Лондоне был заказан телеграфный кабель длиною более чем 110 километров, а подряд на укладку достался датской Великой Северной телеграфной компании, имевшей специальный пароход, предназначенный для выполнения подобных работ. Весной 1881 года пароход появился в Татарском проливе и успешно наладил связь напрямую, от Де-Кастри до Александровска.
Однако линия, соединившая Сахалин с материком, в июле 1901 года вышла из строя. Поэтому было принято решение о прокладке другого кабеля, который должен был пройти от поста Александровский через мыс Погиби, потом перейти по дну моря на мыс Лазарева и далее до Николаевска-на-Амуре.
К работе приступила артель, сформированная из ссыльнокаторжных. Надзор за работами Ляпунов уговорил взять бывшего окружного инженера, а ныне коммерсанта Ландсберга. Вот про него и вспомнили Пазухин с Черношеем.
– Ты сходи к нему, поплачь! Он же из каторжных, нешто откажет?! Наверняка знает, что ты пробовала бежать. Скажи, что потеряла при поимке дорогую для тебя вещь, какой-нибудь талисман. Что место помнишь… Он каждую неделю на линию ездит, на коляске. Под честное слово, что не сбежишь – возьмет с собой. И с господином Тирбахом договорится – кто ему откажет, раз такое великое дело для острова делает!
Просьбу Соньки Ландсберг воспринял без энтузиазма. При упоминании об «амулете» криво усмехнулся: наверняка не поверил! Но к редким просьбам каторги Ландсберг привык относиться с пониманием.
Помолчав, побарабанил пальцами по столу, поинтересовался:
– А где вас поймали, мадам? Возле селения Хоэ? Это без малого 50 верст от Александровского. А моя артель уже на Погиби работает, это гораздо дальше. Ну, допустим, возьму вас, сделаю в районе Хоэ остановку, найдете вы ваш амулет – а дальше что? Везти вас в пост? Это на сутки задержит работы. Взять вас в Погиби, чтобы вернуться через два-три дня? Извините, не могу! Никто не позволит: от Погиби до материка морем всего шесть верст! Вас же под строгой охраной держать велено!
– Господин Ландсберг! Заставьте вечно Бога молить!
Ландсберг поморщился, велел назавтра к шести утра приходить. А сам отправился к Ляпунову с необычной просьбой.
Его высокопревосходительство тоже поморщился, но отказать не посмел.
– Под вашу личную ответственность! – заявил он. – И чтобы на темпах работах не отразилось!
Выехали на двух колясках. Ландсберг на казенной, Сонька с двумя охранниками коммерсанта – на его личной. К полудню добрались до Хоэ, сделали привал.
– Ищите ваш амулет, мадам! У вас один час времени. Найдете или не найдете – мои люди отвезут вас обратно в пост. И, уж извините, в тайгу они пойдут с вами! Я не хочу перед его высокопревосходительством потом глазами моргать!
Нашла Сонька свой узелок! И коляски разъехались в разные стороны…
Вернувшись в пост, охранники Ландсберга сдали Соньку вертухаю, осуществляющему надзор. Тому очень хотелось в узелок заглянуть – но, не имея на то полномочий, он нехотя отпустил аферистку домой, к Шурке-Гренадерше.
– Господин начальник, я очень устала с дороги. Нельзя ли мне сегодня вечером не приходить на проверку?
Вертухай смахнул в ящик стола Сонькин полтинник, сделал в журнале отметку и благодушно кивнул.
По дороге Сонька заскочила к базарному надзирателю, с достоинством пояснила, что ей надобно забрать бельевой сундучок, заказанный Найденышу. Сундучок-де готов, помечен ее именем, да не успела она его забрать. Просьба была подкреплена купюрой. Надзиратель сорвал пломбу, коей был опечатана мастерская Найденыша, и позволил забрать поделку. Вспомнив кое-что, Сонька обошла две-три базарные лавки и сделала несколько необходимых ей покупок, наняла за гривенник мальчишку, чтобы донес.
Дома швырнула Гренадерше деньги – долг с набежавшими процентами. Процедила:
– Подавись, шкура! Да за продуктами бегом! Записочку отнесешь Пазухину…
– Фарт Соньке пошел! – бормоча себе что-то под нос, Шурка подхватила продуктовую корзинку и отправилась исполнять поручение.
Дождавшись ее ухода, Сонька завернула в тряпицу потребный инструмент и пошла во двор.
Сараюшка, в который Шурка ныряла всякий раз, как к Соньке приходили гости, был заперт на большой висячий замок. Сонька обошла хилое строение кругом, нашла подходящее место и железной фомкой вырвала несколько досок из стенки. Оглянувшись, убедилась, что с этой стороны соседских окон нет. Отодвинула доски и нырнула в сарай, зажгла купленный керосиновый фонарь с заслонкой.
Массивное творило из толстых досок на полу сараюшки тоже было заперто на замок. Тут Сонька церемониться не стала: подсунула плоский конец фомки под пробой замка и рванула. Ржавые гвозди со скрипом вылезли из досок.
С трудом подняв крышку погреба, Сонька спустилась вниз по короткой лестнице, огляделась по сторонам. Обычный погреб с несколькими полками, на которых было составлено Шуркино богатство – чугунки, сковородки, пара банок из-под американского керосина, какая-то битая и ржавая дрянь… На полу – несколько бочек, пустых и с остатками прошлогодней солонины.
Что же Шурка здесь делает по два часа, а то и дольше?
Сонька вылезла из погреба, потом из сарая. Вернувшись в дом, завела в своей комнате купленный сегодня на рынке граммофон, поставила первую попавшуюся пластинку и бегом вернулась в сарай. Прислушалась: звуков музыки не слыхать… В отчаянии принялась обстукивать концом фомки дощатые, слегка подгнившие стенки погреба – и только тут обратила внимание на пару совсем новых, не тронутых гнилью и мокрецом плах. Плахи были загорожены бочками.
Едва отодвинув вторую, поняла: вот то, что она искала! За плахами был длинный и узкий ход с дощатыми стенками и потолком из кусков отруба. Откуда-то из темноты доносились слабые звуки граммофона. Сонька шагнула в ход, под ногами зачавкала рыжая глина. Ага, вот для чего в подвале за бочкой припрятаны огромные калоши!
Шлепая калошами и подсвечивая фонарем, Сонька двинулась на звуки музыки. И тут же вскрикнула, уронила фонарь и прочие причиндалы, закрыла лицо руками: откуда-то сбоку ей на плечи спрыгнула огромная крыса. Испуг сменила злость: подобрав фомку, Сонька погналась за крысой, барахтавшейся в жидкой глине. Настигла, ударила несколько раз, наступила на раненую тварь, и та, наконец, затихла.
Наконец, проход кончился широким тупиком, где потолком была изнаночная сторона половиц ее половины избы. Пластинка кончилась, но Сонька ясно слышала щелчки иглы, крутившейся по последней дорожке.
Все встало на свои места: болезненно-любопытная Шурка-Гренадерша была в курсе всех тайных переговоров Соньки и ее корешков! Всех заговоров и планов… Полбеды, если это просто любопытство – а если она подкуплена тюремным начальством и стучит ему вовсю на свою жиличку?
Сонька скрипнула зубами: смотри-ка, соломой пол засыпала и чурку не поленилась притащить, тряпкой застелить – чтобы зад не отсидеть, чужие секреты слушая. На второй чурке – огарки свечей, топор и даже карандаш… К стенке прислонены вилы. Ну, Шурка, погоди…
Помучившись, Сонька взвела, как ей показывали в лавке, мощную пружину волчьего капкана. Сделав в соломе ямку, замаскировала страшную ловушку и стала выбираться наружу. Цепь от капкана закреплять не стала – и так сойдет! Подумала: может, лучше нанять мужиков, чтобы выкопали яму-ловушку? Чтобы эту тварь крысы сожрали! Вздохнув, отказалась от этой идеи: и долго, да и ни к чему.
Сонька выбралась из подвала, закрепила вырванный пробой от замка, приколотила оторванные доски.
Вскоре вернулась Гренадерша. Сонька держалась с ней сухо и холодно. Велела поставить несколько чугунков на печь:
– Вымыться хочу!
– Чичас, Софья Ивановна! – засуетилась Шурка. – Это мы мигом! Травки заварю, чтобы дух от тебя легкий был.
– Завари, завари!
Пока вода грелась, Сонька внимательно просмотрела тетрадку Найденыша. Вырвала оттуда два листа, тетрадку отнесла в уборную, засунула под стреху неказистой будочки.
Первыми, едва стемнело, пришли Пазухин и Черношей. Сонька встретила их на крыльце:
– А где остальные?
– Червонец в «сушилку» попал: шмон был внезапный, револьвер у него нашли. Так что не придет. Марин и Кинжалов должны подтянуться. А чё за праздник-то? – Пазухин потянул носом, уловив ароматы немудрящей Шуркиной стряпни.
Сонька притянула его за шею, шепнула в ухо:
– На дело сегодня идем…
– Ага… Ну, пошли в дом, поговорим. Да и жрать охота!
– Успеем, – шепнула Сонька. – Давай остальных здесь подождем!
Через четверть часа подошли Марин и Кинжалов.
– Ну, теперь все в сборе – пошли! – позвала Сонька.
Шурка-Гренадерша накрывала на стол. Накрыв, кинулась прочь:
– Ну, вы тут секретничайте, а я к соседке сбегаю, чтобы не мешать.
Сонька проводила ее тяжелым взглядом, ничего не сказала. Водку со стола сразу убрала, непререкаемо сказала:
– Это потом…
Мужчины понимающе переглянулись. Пазухин молча указал на пол, Сонька ответила успокаивающим жестом: погоди, мол.
– Сейчас музыку заведем, послушаем, а потом и дела наши обсудим!
– Сонька, много на себя берешь! – не стерпел Кинжалов. – Водки не пей, о делах не говори… На танцульки деревен…
Закончить он не успел. Снизу, из подполья, послышался дикий крик. Он усиливался по нарастающей, превращаясь в истошный визг. Потом внизу замолчали, и после короткой паузы послышалась такая ругань, что мужики закрутили головами.
– Что и требовалось доказать! – рассмеявшись, хлопнула ладонями по столу Сонька. И под непрекращающиеся крики и ругань снизу рассказала о своих поисках и находках. – Ну, пошли встречать добычу нашу!
Сарай был заперт изнутри, но мужиков это задержало ненадолго. Вставили в дверь ручку лопаты, нажали – дверь отлетела. Творило погреба было распахнуто настежь. Сонька посветила вниз фонарем, крикнула:
– Шурка, вылезай, паскуда! Капкан снять поможем, а то ведь без ноги останешься!
Прислушиваясь к повизгиванию и всхлипываниям, распорядилась:
– Пазухин, ты вниз полезай, ослобони пленницу-то!
– Чичас! – Пазухин присел, оперся руками о края люка, хотел было спрыгнуть – и едва успел поджать ноги.
В свете фонаря, как молния, сверкнули жалы вил.
– Только суньтесь, сволочи! – закричала Шурка. – Всех на вилы насажу! Чуть без ноги Сонька, тварь, не оставила – спасибо, калоши крепкие оказались! Ну, погоди! Я те энтот капкан на срамное место приспособлю!
– Ладно, пошли в дом! – решила Сонька. – Не воевать же с ней всю ночь! В горнице пару половиц сымем, чтобы видно было, ежели подкрадываться станет. Граммофон заведем. Разговор-то, собственно, коротким будет!
Захлопнули творило, придавили сверху мешками, вернулись в избу. Пол решили не ломать, перешли на кухню, завели граммофон. Говорили вполголоса.
Сонька достала из-за пазухи два вырванных листочка, разгладила их.
– Два адреска есть. Никитин, лавочник – у него нычка со «сламом» в потолке спрятана. Ящик железный, замок хитрый – не откроешь. Пытать придется Никитина, либо сразу кончать и ломами ящик ломать. Второй адрес – Лейба Юровский, живет с законной женой Симой. Она за ним на каторгу приплыла, когда он на поселение вышел. Оба из майданщиков, «сламу» у обоих в достатке. У него сундук под кроватью, с секретом. Но я тот секрет знаю. Там пол ломать придется. Давайте решать – куда пойдем?
– У Юровского ребятни полный дом, всех кончать придется, – буркнул Черношей. – Я туда не пойду – не желаю сопляков душить!
– А у Никитина сожительница! – возразила Сонька. – Тоже живой оставлять нельзя!
– Сбегла от него третьего дня сожительница, – поправил Пазухин. – К приставу ушла, так что Никитин пока один. К нему надо!
– У него ружье и револьверт! – вставил Черношей. – Сам видал, хвалился он, в огороде стрелял!
Поспорив, решили идти к Никитину, в полночь.
– Как делиться будем?
– Никак пока! – решительно стукнула кулаком в ладонь Сонька. – Знаю я вас, оглоедов! Завтра же по кабакам пойдете водку жрать, да языками трепать. Предлагаю унести ящик со «сламом» в тайгу, за околицу, закопать где-нибудь в овраге. Не ломая! Шум уляжется в посту – поделимся. Половину я забираю, по справедливости! Наводка моя, про нычку тоже я вызнала! А сколько страху приняла, пока чертеж этот через Богданова добыла!
Варнаки переглянулись.
– А много ли «сламу» у Никитина? – осторожно поинтересовался Черношей.
– По размерам ящика – не меньше 30 тыщ…
Марин выругался, выхватил нож, воткнул в стол:
– Не было в каторге такого, братцы, чтобы баба половину воровской добычи брала! Поровну на всех делим!
– Точно! – поддержал Кинжалов. – Ты, Сонька, только наводчица! Наводчику – законная треть, и все! Душить-то людев не пойдешь, поди?!
Почти час кричали друг на друга шепотом. Не договорившись окончательно о доле каждого, решили так: на дело идут все вместе, а там поглядят – кто какую удаль проявит. Слово варнацкое друг другу дали в одном: из никитинского ящика, пока шум не уляжется, ни рубля не брать и по кабакам не бахвалиться.
…Ломать дверь избы нельзя было: шум поднимется изрядный, соседи могут проснуться. Да и Никитин успеет к защите приготовиться. Сонька принялась плакать и скулить под дверью его дома. Играть комедию пришлось долго: выпив с вечера штоф, лавочник спал крепко. Наконец, проснулся и, услыхав женский плач, худого не заподозрил, спросил через дверь:
– Манька, ты, что ли? Вернулась, сука?
Плач и всхлипывания усилились. Лавочник загремел засовами, обещая «ишшо добавить» за предательство. Только приоткрыл дверь – притаившийся Пазухин рванул ее изо всех сил, а Кинжалов, хекнув, с размаху ударил в темноту ломом. Послышался глухой стон, шум падения большого тела.
Сонька открыла заслонку фонаря, и варнаки гурьбой ввалились в дом, насели на Никитина. Сонька зашла последней, перед этим оглянулась и прислушалась: вокруг было тихо…
Не прошло и получаса, как из дома Никитина выскользнули неясные тени. Железный ящик тащили по очереди: очень уж тяжел оказался! Сонька с никитинским револьвером шла впереди, готовая и тревогу поднять, и стрелять, ежели что.
За околицей поста ровная дорога кончилась, варнаки с ящиком стали часто спотыкаться, падать. Открывать сильно заслонку фонаря опасались: мало ли кто навстречу попадется?
– Все, не могу больше! – выдохнул наконец Кинжалов. – Давай в овраг!
Спустились, оскальзываясь и ругаясь, в овраг. Переведя дыхание, стали яму копать захваченными у жертвы лопатами. Марин, присев над ящиком, велел Соньке светить. Налетчикам повезло, выпытали у Никитина прежде, чем его кончили – где тот хитрый ключ прятал. Откинули крышку, сорвали прикрывавшую добро тряпицу.
Ящик оказался набит под завязку. Тут был и тугой узел соболиных шкур, и две тяжелые банки с самородным золотом, крадеными цепочками да колечками. На дне ровными рядами лежали толстые пачки денежных купюр. Золотые монеты были сложены в два холщовых мешочка.
– Ну, братцы, это нам до конца жизни не продуванить! – радостно засмеялся Кинжалов.
– Не каркай, сглазишь! – одернула Сонька. – Завтра всем сидеть тихо, по кабакам не шляться. Алиби постарайтесь себе добыть.
– Алиби? – не понял Черношей. – Это что за хрен?
Ему объяснили.
– Сейчас ко мне вернемся, переоденетесь – я на базаре всем штаны и рубахи старенькие купила. А это барахло я сожгу ночью. – Сонька обвела подельщиков лучом фонаря. – И не смейте сюда ходить, проверять «слам»! А хуже того – притырить малость!
– У своих красть – последнее дело! – поддержал Пазухин. – По закону каторги таких бьют до смерти!
– А делиться когда будем? – настороженно оглядывая подельщиков, спросил Кинжалов.
– Успеешь! – Сонька сунула ему лопату, вторую дала Пазухину. – Дерну нарежьте побольше! Счас закидаем ящик землей и дерном прикроем…
Вернувшись в избу Гренадерши, переоделись. Шурка все еще орала и колотилась в сараюшке. Сонька проворно растопила печь, покидала в ее зев облитую керосином окровавленную одежду налетчиков. Разлила штоф по стаканам. Выпили за варнацкую удачу и начали расходиться.
– А с этой-то что делать? – кивнул на сарай Пазухин. – Может, тоже борцом угостить, от греха?
– Не возьмет из моих рук она ничего, – покачала головой Сонька. – Идите уж, я потом ее выпущу. Попробую по-доброму потолковать… Через неделю, как шум в посту уляжется, к Лейбе Юровскому пойдем!
Войти с помощью соц. сетей: