45. С вами у меня разговор окончен

В апартаменты Дисмас возвращался едва ли не бегом. Он думал лишь о том, как бы побыстрее забрать плащаницу у Кунрата с Нуткером и отнести Карафе.

Дисмас стремительно взбежал по лестнице и застыл как вкопанный.

Карафа, стоя посреди комнаты, держал в руках сложенную плащаницу. Его окружали телохранители с обнаженными клинками.

Бездыханный Нуткер навзничь растянулся на полу, в луже крови. Кунрат сидел рядом, приподняв голову товарища. Раскрытые глаза Нуткера остекленели.

– Он не хотел отдавать плащаницу, – вздохнул Кунрат.

– Я же предупреждал, мастер Дисмас, что не люблю тратить время попусту, – заявил Карафа. – Тем более на препирательства со всякой мразью.

По его знаку телохранители схватили Дисмаса, связали ему руки за спиной и толкнули на пол.

– Вы получили что хотели, – сказал Дисмас. – Отпустите девушку. Мы же договорились…

– Верно. Но ваша сестра-монахиня пришлась по душе моему господину. А я – его преданный слуга. Так что наш с вами уговор утратил силу. Какая досада. – Карафа поглаживал плащаницу, словно любимую кошку. – Поздравляю, мастер Дисмас. Представляете, как завтра удивится герцог Карл? Откроет ковчег – а там пусто! Ах, я бы дорого дал, чтобы присутствовать при этом, но, увы, меня заждались в Париже…

Дисмас сообразил, что Карафа не подозревает о существовании Дюреровой копии.

– Вам знакомо понятие чести, синьор?

– Высшая честь – добиться победы. В этом я сегодня преуспел.

– Сучара макаронная, – сплюнул Кунрат.

Один из молодчиков Карафы пнул Кунрата между ног. Кунрат скорчился и застонал.

– Эти ландскнехты – такие невежи, – сказал Карафа. – Никакого представления о хороших манерах. Экая жалость. Впрочем, это не важно. – Поглаживая плащаницу, он продолжил: – Зато они отменные бойцы. Мне доводилось видеть их в деле. Неудивительно, что кардинал Альбрехт отправил их с вами.

Дисмас недоуменно посмотрел на него.

– Кстати, я очень привязался к сестре Хильдегарде, – заявил Карафа. – А как ее, вообще-то, зовут? К женщине, с которой предаешься утехам, из приличия следует обращаться по имени. Хотя забавно будет звать ее сестрой. Пожалуй, я займусь ей, прежде чем передам своему господину. Как-то не хочется подхватить его горную болезнь…

Дисмас невольно рванулся вперед, пытаясь сбить Карафу с ног. Бессмысленный поступок. Телохранители пинали Дисмаса до тех пор, пока Карафа жестом не остановил их. У Дисмаса не было сил сопротивляться.

– А вот и граф Лотар почтил нас присутствием!

Дюрера схватили, связали и швырнули на пол, рядом с остальными.

Дисмас приподнялся. Дюрер с ужасом глядел на него.

– Я только что поздравил мастера Дисмаса с успешным перенесением святыни, – пояснил Карафа. – Теперь ваша очередь принимать поздравления. Вы наверняка исполнили свою роль в Тайной вечере не хуже, чем в предыдущем спектакле.

Дюрер во все глаза смотрел на сложенную плащаницу.

– По-моему, мы с вами знакомы, – сказал Карафа. – Где-то я вас…

– Нет, – ответил Дюрер, покосившись на Дисмаса.

– У меня прекрасная память. Во Флоренции? Или в Венеции?

– Я бы, несомненно, запомнил такую яркую личность, как вы, – пробормотал Дюрер.

Карафа передал плащаницу телохранителю, присел перед художником на корточки, пристально вгляделся ему в лицо и намотал на палец рыжий локон.

– Очаровательные кудри… – Карафа выхватил кинжал из ножен и срезал прядь волос. – На память. Сувенир, – пояснил он и приставил острие клинка к щеке Дюрера. – Жаль уродовать такую милую мордашку… Еще раз спрашиваю: где мы встречались?

– Скажи ему, – выдохнул Дисмас.

– В Венеции.

Карафа, повернув клинок плашмя, с улыбкой шлепнул Дюрера, словно школьный учитель, журящий нерадивого ученика.

– Когда? – спросил он, вставая.

– Когда герцог Урбинский с дожем проверяли, как продвигается работа Тициана над «Успением Богородицы» в соборе Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари.

– Как же, помню! А в какой роли вы тогда выступили?

– Тициан – мой друг.

– Надо же! А что вы делаете в Шамбери, изображая аристократа среди этого сброда?

– Они тоже мои друзья.

Карафа снова опустился на корточки и приблизил острие кинжала к правому глазу Дюрера.

– Что же мне с вами делать, граф Лотар? Выколоть глаз? Этот? Или этот? – Он поднес кинжал к другому глазу. – Даже не знаю. Как по-вашему, с какого глаза лучше начать?

– Это Альбрехт Дюрер, – не выдержал Дисмас. – Живописец. Из Нюрнберга. Вы намерены ослепить величайшего германского художника? Вас ославят на веки вечные.

Карафа встал, похлопывая клинком о ладонь:

– Дюрер? Да, я слыхал о Дюрере… Величайший германский художник? Неужели среди германцев встречаются великие художники?

– Да, – сказал Дюрер. – Но очень редко. Почти так же редко, как порядочные люди среди итальянцев.

По булыжной мостовой загрохотали тяжелые колеса. Карафа выглянул в окно. Грохот и топот копыт нарастали. По улице одна за другой катили кареты.

– Его высочество отбывают, – сказал Карафа и обратился к телохранителю с плащаницей в руках: – Отнеси это его высочеству. Он заждался. Передай, что я нагоню его по дороге на Экс. Мне тут надо кое-что уладить.

Телохранитель отвесил поклон.

– Возьми с собой Розано и Гриффани, – продолжил Карафа. – И слушай, Фулко…

– Да, синьор?

– Эта вещь дороже всего на свете. Если ты не вручишь ее лично его высочеству, то поплатишься головой.

Фулко еще раз поклонился и ушел с двумя спутниками. В апартаментах остались пятеро телохранителей.

– А теперь устроим новую живую картину, – сказал Карафа. – Как бы нам ее назвать?

Он присел перед Кунратом и с улыбкой перерезал ему горло. Кунрат захрипел, голова бессильно свесилась на грудь.

– Например, «Ландскнехт с перерезанной глоткой». – Карафа встал и отер кровь с кинжала. – А далее по старшинству, от нижестоящих к вышестоящим. Итак… Гм… – Он наставил кинжал на Дисмаса, потом перевел на Дюрера, потом снова на Дисмаса. – Кто же следующий? Добрый Разбойник или величайший из германских художников? – Присев перед Дисмасом, Карафа сказал шутовским тоном: – Вы следующий, мастер Дисмас. Сами понимаете, величайший художник выше разбойника.

– Вы отправили своему господину подделку, – внезапно сказал Дюрер.

– Вы о чем?

– О плащанице. Это копия. Я сам ее изготовил.

Карафа укоризненно зацокал языком:

– Негоже измышлять ложь, готовясь предстать перед Создателем.

– Это чистая правда.

Помрачнев, Карафа выпрямился:

– Что за чушь?

– Меня привели в Шамбери для того, чтобы я сделал копию плащаницы, – сказал Дюрер. – Настоящую должны были похитить, а вместо нее подсунуть фальшивку. Но плащаницу подменить не удалось. То, что вы передали своему господину, – моя работа.

Карафа помотал головой:

– Не верю.

– Как вам будет угодно. Оставайтесь в Шамбери, полюбуетесь, как завтра в полдень настоящую плащаницу вывесят с балкона капеллы.

Карафа молча уставился в окно.

– Интересно, что скажет твой господин, когда узнает, что ты его обманул? – спросил Дисмас.

Карафа присел и приставил кинжал к горлу Дисмаса.

– Твоему господину французка все мозги выела, – продолжал Дисмас. – Вот он и возомнил, что плащаница дарует ему исцеление. Но когда он узнает, что в Шамбери явили истинную плащаницу… когда услышит о чудесных исцелениях на площади у капеллы… Догадываешься, что он с тобой сделает?

– О каких еще исцелениях? – фыркнул Карафа.

– Чудеса и исцеления будут обязательно. Я сам слышал, как герцог обсуждал это с Ростангом. При явлении плащаницы народу непременно случаются чудеса. Без этого не обойтись. Так вот, что будет с тобой, когда твой герцог об этом узнает и решит, что ты его облапошил? Когда он поймет, что в надежде на чудесное исцеление прикладывает к своим гнойным язвам подделку, а не истинную святыню? Когда сообразит, что верный камергер его одурачил?

Карафа надавил клинком на горло Дисмасу, потом поднялся, подошел к окну и выглянул на улицу. Напротив, ярдах в тридцати от апартаментов, виднелся балкон капеллы.

– Что ж, допустим, все это правда. Допустим, плащаницу вывесят с балкона. Допустим даже, что будут чудеса. А когда мой господин об этом проведает, я объясню ему, что Карл, узнав о похищении плащаницы, велел вывесить с балкона копию, дабы избежать скандала и огласки кражи. Ведь паломники не в состоянии отличить настоящую плащаницу от поддельной.

– А твой господин поверит, что подделка творит чудеса?

– Еще одно слово, райзляуфер, и я вырежу тебе язык.

«Откуда ему все обо мне известно?» – удивился Дисмас.

– Ради своего же блага подумай, что скажет твой герцог, услышав об исцелении сифилитиков, дарованном Шамберийской плащаницей? А он услышит, не сомневайся. Вести о чудесах странствуют быстрее герцогской кареты.

Кинжал Карафы вонзился в щеку Дисмаса. Кровь хлынула в рот. Карафа снова посмотрел в окно и задумчиво произнес:

– Отличное расположение…

Дисмас сплюнул кровь и заскрипел зубами от боли.

– Да, – пробормотал Карафа, разглядывая балкон. – Отличное… – Он посмотрел на площадь, втянул носом воздух. – Столько паломников… Им нужны не чудеса, а хорошая баня. – Карафа повернулся и окинул взором комнату. – Апартаменты архидьякона. Ростанг упоминал, что их пришлось реквизировать для нежданного гостя. – Взгляд его скользнул по трупам Нуткера и Кунрата. – Надо же, как все загажено. Не архидьяконская резиденция, а настоящая живодерня. Впрочем, когда мы доведем дело до конца, крови здесь прибавится. – Он усмехнулся. – Кстати, архидьякон погибнет от арбалетного болта, выпущенного из окна его собственных апартаментов. Есть в этом что-то символичное.

Карафа приказал одному из телохранителей вызвать арбалетчиков Сильвио и Пелукко. Еще троим – Андино, Синцо и Паоло – было велено приготовить дюжину бомб.

Телохранитель вышел.

– Что ты задумал, Карафа? – спросил Дисмас.

– Улаживаю дела. Вы, мастер Дисмас, были весьма убедительны. – Он свесился из окна и еще раз осмотрел балкон капеллы. – Архидьякон и два епископа развернут плащаницу и, держа ее за верхний край, вывесят с балкона. Сильвио и Пелукко перестреляют их из окна. Они меткие стрелки. Соколов бьют влет. С двухсот футов. Я сам видел. Архидьякон обычно стоит посередине. Сильвио убьет архидьякона, а Пелукко – одного из епископов. Другой епископ схватит плащаницу в охапку и бросится в капеллу. Плащаница будет явлена лишь на миг, поэтому никаких чудесных исцелений не произойдет. После этого Андино с товарищами забросает паломников бомбами. Бум! бум! бум! Начнется паника, толпа придет в смятение. По замыслу похитителей смятение толпы поспособствует бегству их сообщника, который должен был подобрать упавшую плащаницу… Но плащаница-то не упала… Как тебе мой план, райзляуфер? Заметь, я еще не рассказал самого главного.

– Убийства епископов и паломников? Вам с Сатаной будет о чем побеседовать в аду.

Карафа рассмеялся:

– И это говорит человек, замысливший похищение савана Господня! Не волнуйся, мы с Сатаной давно пришли к взаимопониманию. Гибель паломников – досадная необходимость. Главное заключается в другом. Бомбардировка площади – всего лишь удобный предлог для того, чтобы взорвать бомбу здесь. В этой самой комнате. Якобы по оплошности незадачливых заговорщиков, то есть вас. Именно ваши трупы и обнаружат впоследствии. Порох – непредсказуемая субстанция! Думаю, после такого конфуза герцог Карл надолго забудет о явлении плащаницы народу, а мой господин вскоре покинет земную юдоль. А теперь позвольте откланяться. Мне надо проверить, не задохнулась ли сестра Хильдегарда в сундуке.

– Погоди, – сказал Дисмас.

– Нет, мастер Дисмас, с вами у меня разговор окончен.

– Откуда ты обо всем узнал?

Карафа пожал плечами:

– Что ж, если вам угодно бо́льших предсмертных мучений, то я вас уважу. Папа римский попросил своего племянника, то есть моего господина, заполучить Шамберийскую плащаницу для ватиканской коллекции. Дорога в Париж пролегает через Шамбери, так что удобный случай представился сам собой. Кардинал Альбрехт проведал о наших планах – Ватикан кишит шпионами! – однако, поскольку добрый дядюшка моего господина как-никак понтифик, наши соглядатаи перехитрили епископа Майнцского. Альбрехт тоже вызвался достать плащаницу для Льва, а в обмен потребовал освобождения от обязательства выплачивать папской казне половину выручки от продажи индульгенций. Он пообещал отправить за плащаницей лучшего похитителя святынь в Европе и упомянул, что вора легко узнать по рукам. Папа не счел нужным принять предложение Альбрехта, поскольку не желал отказываться от весьма выгодной договоренности. Однако же сведения, предоставленные Альбрехтом, оказались очень ценными. Вот и вся история. Что ж, я пойду, иначе сестра Хильдегарда и впрямь задохнется.