32. Наперстянка

– Обязательно нужно было говорить, что папа нарушает каноническое право?

– Может, и не обязательно, но чертовски приятно, особенно после фантасмагорических рассказов о папском обжорстве. Запекать детей в пирогах – это ж надо додуматься! Перед такими извращениями меркнут все забавы древнеримских императоров. Светоний пришел бы в ужас. Воистину нынешний Рим – новый Вавилон. Лютер не сгущает краски, а, скорее, наоборот.

– Между прочим, – заметил Дисмас, – этот новый Вавилон обеспечивает заказами твоего приятеля Рафаэля. И многих других художников.

За обеденным столом в покоях архидьякона сидели все, кроме Магды.

Музыка и танцы продолжались в замке до глубокой ночи. Герцог Урбинский, укрепленный медикаментозными кружевами, остался наблюдать за весельем. При виде юных красоток тусклые глаза герцога посверкивали. Даже не пороге смерти, мучимый ужасными болями, он не мог обуздать свою похоть.

Улучив момент, Дисмас обратился к его камергеру Карафе:

– Мне больно смотреть на страдания вашего господина, синьор.

– Временное недомогание, ничего более.

– Не сомневаюсь, что врачи его высочества не имеют себе равных, но если аптекарь моего господина, сестра Хильдегарда, может оказаться полезной, то она к вашим услугам, синьор.

Карафа невозмутимо выслушал предложение.

– Нам случилось присутствовать при вашем въезде в город, – продолжил Дисмас. – Сестра Хильдегарда заметила, что его высочество сжимали грудь, как нынче вечером, и сказала, что знает одно средство…

– Средство от горной болезни?

– Насколько я понял, она имела в виду средство от болей в груди. Она очень опытный лекарь. Граф Лотар ею безмерно дорожит и всегда берет с собой в путешествия. Она училась в Базеле, у знаменитого Парацельса.

– Да, нам известен Парацельс.

– Вы ведь пропитали герцогский носовой платок настойкой ладанника, верно?

Карафа пораженно уставился на него.

– Прекрасное средство, – продолжал Дисмас. – Но сестра Хильдегарда говорила о чем-то другом. Несомненно, ваш господин окружен наилучшей заботой, и это наполняет сердце мое радостью. Позвольте пожелать ему скорейшей поправки и крепкого здоровья. – Дисмас отвесил поклон и отвернулся.

– Мастер Руфус! – окликнул его Карафа.

– Да, синьор?

– Пришлите ко мне вашу монахиню.

Несколько часов назад Магда с экстрактом наперстянки отправилась в королевские апартаменты. Дисмас и ландскнехты нетерпеливо ожидали ее возвращения.

– Да не волнуйся ты, Дис! – сказал Дюрер. – Она девушка сообразительная, прекрасно знает, что делает.

– А еще она красивая, – добавил Кунрат. – Это меня больше беспокоит.

Нуткер с Унксом согласно хмыкнули.

Дисмас терзался мыслью, что самолично отправил Магду в логово ненасытного итальянского развратника.

– Ой, ладно тебе! – успокаивал его Дюрер. – Герцог Урбинский не станет вольничать с монахиней. Тем более – с монахиней из свиты графа и крестника императора. К тому же под чужой крышей. Хватит уже дергаться. Хуже старых бабок, ей-богу…

Дюрер ушел спать. Он вытребовал себе самую большую спальню с самой удобной кроватью. Как и положено графу. Он утверждал, что герцогские слуги обязательно заподозрят неладное, если окажется, что граф ютится в закутке. И обман сразу же раскроется.

Ландскнехты тоже отправились спать. День был долгим, а час – поздним.

Дисмас остался в одиночестве. В его воображении одна за другой всплывали жуткие картины. А вдруг герцог Урбинский попытается насильно овладеть Магдой?

Входная дверь открылась на рассвете. Дисмас бросился к Магде и обнял так страстно, будто в разлуке прошли годы.

– Что с тобой? – спросила она.

– Да так… Радуюсь, что с тобой все в порядке.

– Все хорошо. Потом расскажу. Я очень устала.

Она сразу же заснула в его в объятьях.

Проснувшись, Магда рассказала, что произошло в опочивальне герцога Урбинского.

По приказу Карафы один из слуг испробовал снадобье на себе. Поскольку слуга не свалился замертво, Магде позволили дать лекарство герцогу. Чудодейственная настойка почти сразу сняла боль.

– Он был так счастлив!

– Почему тебя так долго не было? – допытывался Дисмас.

– Я порывалась уйти, но герцог не отпускал.

– Он что, хотел?..

– Нет-нет, что ты! Он попросил меня подержать его за руку.

– И ты согласилась?! – поморщился Дюрер.

– Я была в перчатках, мастер Дюрер.

– Все равно…

– Сифилисом нельзя заразиться через прикосновение, только через открытые раны или… в общем, при интимной близости.

– Ты точно знаешь?

– Да. Так утверждает Парацельс.

– Дай ей дорассказать, Нарс! – вмешался Дисмас. – А что потом было?

– Ему снимают боль настойкой ладанника. Капают ее на носовой платок. Однако постоянное употребление ладанника расслабляет мозг. Когда я это сказала, придворный лекарь герцога разгневался. Заявил, что я дура дурой и лезу не в свое дело. Представляете, лекарь гневается, потому что его господину стало легче?! Тут разгневался сам герцог и выставил лекаря из опочивальни.

– И у нас появился еще один недруг, – вздохнул Дисмас. – Магда, твоей вины в этом нет. Я просто держу в уме всех, кому мы тут перешли дорогу.

– Я осталась с герцогом. Из-за ладанника он дремал с открытыми глазами. И разговаривал во сне. Всю ночь напролет бормотал.

– Какую-нибудь галиматью?

– Наверное. Называл какие-то имена, говорил о всяком… Даже не знаю о чем. Кстати, ему известно, что он скоро умрет. А умирать ему не хочется.

– Кто бы мог подумать, – вставил Дюрер.

– Он упомянул плащаницу, – взволнованно сказала Магда.

– Что именно? – спросил Дисмас.

– Знаешь, мне очень не нравится герцогский камердинер, Карафа.

– Он что, приставал к?..

– Да нет же. В опочивальне мы всю ночь были втроем. Карафа ни на миг не спускал с меня глаз. Но смотрел на меня не с вожделением, а… не знаю, как назвать.

– Он итальянец, – сказал Дюрер. – Так что вожделение – весьма подходящее слово.

Магда задумалась, а потом сказала:

– Нет, он на это не способен.

– А-а, кастрат, значит, – догадался Нуткер.

– Нет. По-моему, его не привлекают женщины.

– Тогда содомит.

– Нет. Его не привлекают ни женщины, ни мужчины. В смысле плотских утех. Он как будто ожидал, что я выхвачу нож и прикончу герцога. Я же монахиня, меня при входе не обыскивали. А еще он беспокоился всякий раз, как герцог начинал бредить. Карафа так пристально на меня смотрел, будто… – Магда замялась.

– Что?

– Будто боялся, что герцог проговорится о том, чего мне знать не следует.

– Ну, в конце концов, – рассудил Дисмас, – он правитель Флоренции и герцогства Урбинского. Наверное, камергер опасается, чтобы герцог в бреду не разгласил каких-то тайных умыслов, о которых посторонним знать незачем.

Магда в глубокой задумчивости смотрела в окно.

– Что с тобой? – спросил Дисмас.

– Так, ничего.

– Что тебя беспокоит, Магда?

– Ну же, сестренка, – ободрил ее Кунрат, – выкладывай все как есть.

– По-моему, – неуверенно начала Магда, – герцог тоже хочет похитить плащаницу.

Воцарилось изумленное молчание.

– Герцог… Он что-то такое сказал?!

– Нет. Просто у меня создалось такое впечатление. Карафа нервничал всякий раз, как его господин начинал бредить. А потом, когда герцог наконец уснул – настоящим сном, не ладанниковым, – я ушла.

Кунрат хлопнул себя по коленкам:

– Ну что, братва? У нас объявились соперники!

– Это итальяшки-то? Тоже мне, соперники, – презрительно фыркнул Нуткер.

– Соперники не в бою, а в умыкании плащаницы. В прохиндействе макаронникам равных нет.

– Точно, – подтвердил Ункс. – Даже в Библии говорится: макаронники изобрели прохиндейство.

– И где же именно в Библии это говорится? – требовательно спросил Нуткер.

– Не-не, – внес поправку Кунрат. – Прохиндейство изобрели жиды.

– А вот и нет! – возразил Нуткер. – Жиды изобрели ломбарды.

Боясь утонуть в потоке ландскнехтских глубоких познаний, Дисмас убрался в дальний закоулок апартаментов.

«А вдруг Магда права?» – размышлял он. Рассмотрев свое предположение со всех возможных сторон, он заключил, что оно несостоятельно. Чтобы герцог – один из самых могущественных и влиятельных герцогов – замыслил похитить реликвию у другого герцога? Невероятно.

– Не может этого быть, – строго сказал он Магде.

– Дисмас, я не утверждаю, что это именно так. И не надо говорить со мной таким тоном!

– Я просто пытаюсь установить, возможно ли такое.

– Я же сказала, что ничего такого не утверждаю.

– Сказала, но… – Он грозно воздел палец. – Ведь ты же думала, что такое возможно?

Магда протестующе вскинула руки:

– Да. Каюсь! Подобная мысль приходила мне в голову. Но как пришла, так и ушла.

– А герцог говорил что-нибудь такое, что можно истолковать, как…

– Дисмас, если будешь продолжать в том же духе, то экстракт наперстянки потребуется мне. У меня уже сердце колет!

Немного поразмыслив, Дисмас объявил:

– Возможно, плащаница все-таки настоящая.

– Почему?

– Если две шайки одновременно вознамерились ее похитить… Тут поневоле задумаешься.

Магда застонала.

– Сама посуди, – продолжал излагать Дисмас, едва поспевая за мыслями, которые вдруг понеслись вскачь. – Допустим, плащаница настоящая…

– Хорошо, допустим.

– Я должен похитить, точнее, перенести ее по велению бесчестного кардинала, так?

– Так.

– Теперь представь себя на месте Иисуса…

– Ничего себе! Я не Иисус.

– Да, понятно, но… В общем, спроси себя: захотел бы Иисус, чтобы его погребальная пелена была перенесена в угоду бесчестному кардиналу? Или же Иисус предпочел бы, чтобы она была перенесена…

– В угоду итальянскому герцогу-сифилитику? А другого выбора у Иисуса нет?

– Или же он…

– У меня голова идет кругом от твоих «или же».

– Магда, я профессиональный охотник за реликвиями. Это моя сфера деятельности. Существует ряд соображений, которые необходимо рассмотреть. Если плащаница не желает быть перенесенной в Майнц, то она может позволить герцогу Урбинскому осуществить перенесение. Понимаешь? Так сказать, упреждающее перенесение. Да, герцог – сифилитик, но, помимо того, он еще и племянник папы римского!

– Но с какой стати Иисусу захочется, чтобы плащаница была перенесена кем бы то ни было, если она с должным тщанием и благоговением хранится в святилище под присмотром человека, которого зовут Карлом Добрым?

– Это соображение также следует рассмотреть, – согласился Дисмас.

– Но ведь ты сомневаешься в ее подлинности!

– А может быть, Господь хочет, чтобы я считал ее подделкой. Что ты на это скажешь?

– Ты такой паутины наплел в своей голове, что у тебя из ушей скоро пауки посыплются.

– Ну и пусть сыплются. Я их передавлю!