17

Зазвонил телефон. Это был Поль.

– Дорогая, я уже дома.

– А что ты делаешь дома в такой час? Еще нет шести вечера.

– У меня была встреча совсем рядом, потом не хотелось ехать обратно через весь Париж, по пробкам.

– Отлично! Значит, сегодня вечером ты посмотришь за Тео! Меня пригласили на вернисаж, и я уже думала, что не смогу приехать!

– O’кей, – неохотно ответил он. – Ты вернешься поздно?

– Я разок обойду выставку – и все. Раз уж меня пригласили.

– Хорошо. Мне надо кое-что тебе рассказать. Представь себе: возвращаясь, я нос к носу столкнулся с Розеттой, она выходила из дома. И знаешь, что несла под мышкой? Здоровенный пакет стирального порошка!

– А…

– Я вспомнил, как тебя расстраивали ее мелкие кражи, вот случай и подвернулся: преступление налицо. Я воспользовался этим и сказал, что она уволена за серьезную провинность и может убираться на все четыре стороны. Это лучший выход: очередной отпуск мы ей не оплатим. Ты довольна?

– Нет, подожди…

– Представляешь, она еще протестовала… Но все ее оправдания ничего не будут стоить, даже в конфликтной комиссии никто не поверит. Она крупно влипла. Мы от нее избавились.

– На самом деле…

– Слушай, тебя это повеселит: она уверяла, что это твой подарок, сувенир из Бургундии! Я уж не стал смеяться, чтобы выдержать роль потерпевшего ущерб.

– Поль… Но она говорила правду.

В трубке долго молчали.

– Как так?

– Я вправду сделала ей подарок… сувенир… Пакет стирального порошка.

Снова безмолвие.

– Я тебя совсем не понимаю, Алиса.

Алиса вдруг почувствовала себя совсем одинокой… Ну как ему объяснить?

– Алиса, что за бред?

– Понимаешь… тебе, конечно, покажется смешным, но я просто решила исполнить заповедь Иисуса и посмотреть, что получится. Он сказал: если «кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду».

Тишина.

– Какая-то ты нынче странная, Алиса…

* * *

Через час Алиса входила в дверь модной арт-галереи Мэг Дэниелс на улице Сены. На вернисаж уже стекались гости. Казалось, здесь, с бокалами шампанского в руках, толпился весь квартал Сен-Жермен-де-Пре, так что Алиса почувствовала себя польщенной.

Она прохаживалась по галерее, вслушиваясь в оживленные разговоры, вдыхая запахи шикарных духов, вглядываясь в наигранно-непринужденные жесты людей. В глубине на краешке стола сидел одетый во все черное художник и слушал какую-то гостью. Несомненно, речь шла о том, насколько та обожает его живопись.

Алиса тоже взяла бокал шампанского и стала пробираться сквозь весь этот бомонд к экспозиции. Приглашенных, похоже, больше интересовали собственные рассуждения об искусстве, чем сами картины. Среди публики особенно выделялся мужчина лет пятидесяти. Он выступал важно, как петух, говорил громче всех, напуская на себя вид утонченного аристократа, и ему удалось сосредоточить на своей персоне общее внимание. Казалось, будто ему стараются угодить.

Алиса обошла всю экспозицию. Работы художника были выдержаны в едином стиле. Во всех огромных картинах варьировался один и тот же мотив: параллельные вертикальные линии разной толщины бирюзового, лимонного или малинового цвета, нанесенные поверх темно-синего, коричневого или черного фона. Смотреть на них было даже приятно, они походили на стилизованный и раскрашенный в разные цвета штрих-код.

Со всех сторон до Алисы долетали обрывки разговоров, это было очень забавно: настоящий театр самодовольства, где каждый выходил на сцену, чтобы покрасоваться, а все вместе это походило на задний двор фермы. Гости нараспев мяукали свои звания, лестные для себя истории, вдохновенно ворковали комментарии, нетерпеливо били копытом, высказывая критику только ради того, чтобы возвыситься над спущенной шкурой жертвы. И если кто-то выделялся парой замечаний по истории искусства, остальные понимающе качали головами: в царстве болванов педанты становятся королями.

Проходя мимо женщины, беседующей с художником, Алиса поняла, что та говорит о картинах, которые пишет сама.

Ярмарка тщеславия была в самом разгаре. Эго хозяйничало повсюду, безраздельно царя на вечере. Алисе показалось, что никто, абсолютно никто здесь не был просто самим собой. Каждый напускал на себя вид, играл какую-то роль. Все позы были тщательно отработаны, выражение лиц, как и манера говорить, симулировало эмоции. Человеческая сущность пряталась за эго и почти исчезала. Все они словно больше не существовали, будто уже… умерли, а пустующее место занял какой-то паразит, завладевший их жестами, словами и душами.

Мертвецы. Алиса подумала об Иисусе. Раньше она не понимала, когда Тот употреблял слово «смерть» во фразах, словно бы не связанных с этой темой: «Слушающий слово Мое… перешел от смерти в жизнь». Она вспомнила, как когда-то эти слова ее рассмешили: ведь перед тем, как узнать Его слово, она была живехонька!

А что, если Иисус имел в виду то же, что и она, называя мертвецами людей, поглощенных эго? Впрочем, если вдуматься, Иисус был полностью свободен от эго, хотя не употреблял этого слова. Другие величали Его Мессией, Пророком, Сыном Божьим или Царем Иудейским… Сам же Он не присваивал себе никаких титулов, называя себя просто «сыном Адама» – иногда это переводят как «сын человеческий», то есть такой, как все люди! Он словно отказывался отождествлять себя с чем бы то ни было, будто не хотел, чтобы Его оценивали. Или словно стремился подать пример, указать верный путь и наглядно пояснял его личным поведением.

Вспоминая эту историю, Алиса мало-помалу приходила в замешательство.

Исцеление больных! Чаще всего Иисус лечил их вдали от посторонних глаз, просил, чтобы окружающие отошли в сторонку. Более того, Он запрещал людям говорить об этом, рассказывать другим, что те видели… Он явно избегал славы.

Алиса связала это с экспериментом в «Hermès», с тем озарением, которое пережила, осуществляя на практике заповедь «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить». А что, если Иисус имел в виду, что блажен будет тот, кто освободится от своего эго?

– Как правило, мне всегда представляют хорошеньких женщин. Но обычаи утрачивают силу… Как ваше имя, моя милая?

Алиса подняла глаза.

Перед ней стоял тот самый человек, которого она видела несколько минут назад: тот важно, как петух, расхаживал по вернисажу.

– Алиса.

Он похотливым взглядом обшарил ее грудь, пробежал по животу и ниже, и она сразу почувствовала себя куском мяса.

– Какое нежное имя. А чем вы занимаетесь в жизни, милая Алиса?

Она помедлила в нерешительности, потом взглянула ему прямо в глаза:

– Я мойщица окон.

– О!.. О!.. – недоверчиво загоготал он.

– А почему вы смеетесь?

Она заметила, что в его глазах недоверие сменилось сомнением, и продолжала в упор его разглядывать.

– Нет-нет… я вовсе не смеюсь…

Она послала ему высокомерную, снисходительную улыбку. Ей показалось, что он уже готов повернуться и дать тягу.

– А вы? Скажите мне откровенно: кто вы такой?

В первый миг она все-таки ощутила себя приниженной, назвав столь низко котирующееся ремесло, но потом испытала… непривычную свободу. Ей больше нечего было терять, не надо было защищать свой статус, играть роль, чтобы соответствовать имиджу консультанта.

Он коротко и презрительно рассмеялся:

– Вы, несомненно, единственная здесь, кто этого не знает. Я художественный критик.

Одна из приглашенных, что вились вокруг него как мухи, скользнула взглядом по Алисе и широко улыбнулась своему сюзерену:

– Это он создает погоду на рынке искусства.

Алиса все смотрела ему прямо в глаза.

– Ну да, вы этим занимаетесь. Но я спросила о том, кто вы есть?

– Но… Но…

Судя по виду «петуха», вопрос его смутил.

Подбородок у него пополз вверх, словно он собирался приподняться над Алисой.

– Вы не знаете, кто вы такой?

– Но… Я Антуан Дюпон! – самодовольно заявил он. – Меня все здесь знают…

Свита закивала головами.

Она огляделась вокруг. Картины, похоже, больше никого не интересовали.

А в конце галереи в барочном кресле сидел, нахохлившись, одинокий, всеми забытый живописец. Теперь он изображал оскорбленного и непонятого художника.

Алиса скорчила гримасу:

– Если бы ваши родители дали вам другое имя или сами бы носили иную фамилию, вы бы не были Антуаном Дюпоном. Тем не менее разве вы были бы другим человеком?

Критик все больше и больше терялся.

– Нет… конечно, – наконец проблеял он.

Алиса не сводила с него глаз.

– Тогда кто вы на самом деле, по сути своей, если вы не Антуан Дюпон?