18

Когда вы обнажитесь и не застыдитесь и возьмете ваши одежды, положите их у ваших ног, растопчете их, тогда… вы не будете бояться.

Алиса закрыла Библию, на которой уже надорвалась обложка Гражданского кодекса, и вспомнила, как смеялась, когда впервые прочла эту фразу.

Теперь она видела между строк особенное послание. Видимо, Иисус утверждал, что именно стыд заставляет нас носить одежду. Когда мы научимся сбрасывать ее, то избавимся и от страхов. Однако Иисус не ходил голым, как червяк! Значит, слово «одежда» не следует понимать в буквальном смысле. Ясно, что это метафора, Иисус часто их использует. Алиса не могла не вспомнить еще раз об эго: одежда, несомненно, означает ложные образы, которые мы набрасываем на себя, как покрывала, чтобы замаскировать истинную сущность. Когда мы отождествляемся с какой-то ролью, профессией, внешним видом или качеством, у нас складываются ошибочные представления о себе. Иисус назвал причину этого явления: стыд.

Тем временем неподалеку от Алисы Рашид прилип к экрану компьютера. Алиса задумчиво повернулась к окну и посмотрела вдаль, за облака, наползавшие на парижское небо.

Стыд.

Ну конечно.

Стыд присущ нам от природы, он существует помимо понятий о том, что дозволено делать или демонстрировать. В нас сидит страх быть хуже других, заставляя примерять на себя разные роли или отличительные признаки, а потом защищать любыми средствами, ибо они прикрывают наготу подлинного «я», которое кажется несостоятельным.

Алиса глубоко вздохнула.

Иисус обещал: избавившись от этих ухищрений, мы освободимся от страха… Может быть, потому, что поймем бесконечную ценность своей сущности и нам больше не надо будет что-то делать или показывать. Сущности, а не видимости.

Не это ли она пережила в «Hermès»?

Она улыбнулась, припомнив, что в мифологии Гермес, посланник Зевса, был именно посредником между миром небесным и миром земным.

Мифология… Во время недавнего путешествия по Греции она была поражена, обнаружив, что на фронтоне храма Аполлона в Дельфах есть второе изречение. У всех сохранилось в памяти «Познай самого себя», но, похоже, мало кто знает другое: «Ничего сверх меры». Она никогда не слышала, чтобы его упоминали.

Когда-то эти максимы казались ей загадочными, но сейчас стали яснее. «Познай самого себя» и «Ничего сверх меры» призывают вернуться к своему подлинному «я», не принимать себя за того, кем на самом деле не являешься…

За окном кабинета облака начали понемногу рассеиваться.

Сначала Алиса открыла близость наставлений Иисуса и Лао-цзы, а теперь обнаружила, что те напоминают изречения мудрецов Древней Греции, живших за много веков до Христа.

Похоже, все сходилось в одной точке…

Вероятно, существует вселенская истина, универсальная мудрость, говорящая об освобождении от эго, которая прошла сквозь века и разнеслась по всем континентам, а до человека так и не дошла. Люди словно неосознанно пропускали эти послания, избегая всего, что затрагивало их эго…

И все же Алиса поняла важную вещь о себе самой: наверно, именно эго порождает большую часть личных проблем и ежедневных терзаний.

Этой мудрости она не находила в христианстве, несмотря на то что начала расшифровывать послания Иисуса. Конечно, она не принялась ходить к мессе, как несколько месяцев назад! Она пока не чувствовала себя знатоком в этом вопросе. Но когда она думала о друзьях-католиках, ей казалось, что духовность одних сводилась к соблюдению мелких запретов: к примеру, не есть мяса в Страстную пятницу. А вот для тех, кто ревностно соблюдал обряды, было предусмотрено множество запрещений: не заниматься любовью до свадьбы, не предаваться греху чревоугодия, лени, алчности или гневу… В результате они чувствовали себя виноватыми почти во всем!

Алиса не видела в их практиках ничего, что вело бы к освобождению от эго. Больше всего это смахивало на моральный кодекс. Ей было трудно понять, каким образом такое поведение духовно возвышает человека.

Сейчас она предчувствовала, что с избавлением от эго познает что-то иное, несравненно более полезное с духовной точки зрения, будто перед ней откроется дверь в другой мир, к которому она еще только прикоснулась.

Ей очень хотелось пойти дальше в этом направлении, но как? Она уже вышла за пределы того плана, который себе наметила: претворить в жизнь слова Иисуса и испытать заповеди на себе. Пока что это удавалось. Но как быть с наставлением «Блаженны нищие духом» или со строгим воздержанием? Попробуй притвориться дурачком на месяц – потеряешь работу. Попробуй на пару месяцев объявить воздержание – нарвешься на развод.

Нищие духом… Алиса вспомнила, что у Лао-цзы было похожее выражение: простые духом. Теперь она могла прояснить найденные параллели, хотя неудачный диалог с даосским монахом все еще сдерживал ее пыл. Может, попробовать снова? А что, если эта древняя философия таит в себе ключ к пониманию слов Христа?

– Слушай, у тебя случайно нет знакомых даосов?

Рашид поднял глаза:

– Никогда не встречал.

– А знаешь кого-нибудь, кто с ними общается?

Он удивленно поднял брови:

– Э-э… Нет, не припомню…

– А кого-нибудь, кто знаком с теми, кто с ними общается? – улыбнулась она.

– Нет. Приходит на ум разве что Рафаэль Дюверне, специалист по восточным религиям.

– Рафаэль Дюверне? А разве он не умер?

Рашид прыснул со смеху:

– В некотором смысле умер! Но еще пребывает в этом мире. Я подключил его к одной затее с конференцией, как раз перед скандалом. Если тебе нужно, у меня есть его координаты.

Несколько лет назад Дюверне оказался в эпицентре постыдной истории. В то время он находился на вершине славы, был любимцем прессы, его книги о духовности расходились миллионными тиражами. Жена ученого, очевидно выведенная из себя его изменами направо и налево, призналась: Рафаэль Дюверне, которого почитали как мистика, на самом деле был самовлюбленным невротиком. Он тиранил родных, был готов убить и отца, и мать ради приглашения на телеканал. И вишенка на торте: он пользовался трудом литературных рабов, чтобы выпускать по две книги в год и наводнить рынок работами по восточной мудрости.

– К тому же он живет недалеко от тебя, – прибавил Рашид.

– Возле Бастилии?

– Нет, в Бургундии.

– Шутишь!

– Ничуть. Господин Дюверне живет в собственном замке. Жизнью аскета.

В следующий выходной Алиса уже переходила подъемный мост величественного средневекового замка, стоявшего в парке среди столетних деревьев неподалеку от деревни Маконнэ, что в двадцати километрах от Клюни. Пройдя под портиком, она очутилась в саду, огороженном полукруглой крепостной стеной. Вокруг партеров с приподнятым газоном возвышались бордюры плохо стриженного самшита, – видимо, изначально сад был во французском стиле. Она подошла к массивной, подбитой гвоздями дубовой двери, которая, наверное, была главным входом. Не найдя звонка, она взяла тяжелый чугунный молоток и трижды ударила в дверь.

Сейчас появится рыцарь в латах… Но врата открыла женщина с усталым лицом и печальными глазами. Служанка? Кто-то из семьи?

– Входите, он в замковых погребах, – прошептала она, когда Алиса представилась. – Это вон там.

Она указала на мрачную лестницу, уводящую в недра замка.

– Я предпочла бы дождаться его здесь. Не могли бы вы предупредить…

Женщина взглянула на худого человека с изможденным лицом, которого Алиса сначала не заметила в полумраке. Тот молча пожал плечами, смотря мутными, остекленевшими глазами.

– Разумеется, он не так скоро поднимется, – со вздохом сказала женщина. – Будет лучше, если вы спуститесь к нему.

Алисе вовсе не хотелось туда идти.

Она колебалась, а хозяева замка искоса на нее поглядывали. У них были серые лица и глубоко запавшие глаза.

И она начала медленно сходить по полустертым каменным ступеням. Чем ниже она спускалась, тем сырее становился воздух. Внизу оказалась длинная сводчатая галерея, облицованная серым камнем и слабо освещенная светильниками, похожими на старые каретные фонари из позеленевшей меди. Галерея выводила в огромный грот, тоже сводчатый, который озаряли солидные кованые бра, чей мягкий, рассеянный свет создавал теплую атмосферу, несмотря на земляной пол и каменные стены. Большие бочки с вином стояли ровными рядами. В глубине прямо на полу лежал огромный персидский ковер, а на нем высился дубовый виноградарский стол в окружении совершенно неожиданных в погребе кресел эпохи Людовика Тринадцатого, обитых красным бархатом. По столу было разбросано штук тридцать бокалов.

Сидевший в кресле знаменитый Рафаэль Дюверне окинул Алису мрачным взглядом. В руке он держал бокал с красным вином. Волосы у него были всклокочены, неухоженная седая борода топорщилась во все стороны.

Было странно увидеть его вживую после десятков раз на телеэкране несколько лет назад. Красное, отекшее лицо избороздили глубокие морщины, взгляд был тяжелым, но за этой суровостью, почти грубостью угадывалась тоска.

Алиса кашлянула и с приветливой улыбкой подошла к столу:

– Я Али…

– А я Раф, – проворчал он в бороду, отводя взгляд.

Алиса старалась улыбаться.

– Вас должны были предупредить о моем приходе, сказать, что я нуждаюсь в разъяснениях…

– Относительно дегустации бургундского бренди, – мрачно произнес он.

– Нет, относительно восточных духовных учений.

– Вы ошиблись адресом.

– Мне хотелось бы осмыслить некоторые понятия даосизма.

Он пожал плечами и уставился в стакан, медленно вертя его в пальцах.

После долгого молчания Дюверне почти беззвучно выдохнул:

– А на кой хрен вам это надо?

Алиса ощутила, как в ней закипает гнев, и с трудом сдержалась, хотя испытывала страстное желание размахнуться и врезать ему кулаком по физиономии.

Надо ему немного польстить, чтобы задобрить.

– Послушайте. Я знаю, что вы специалист по духовным вопросам.

На его лице появился оскал, – наверное, так улыбается человек, которого пытают.

– Я давно перешел от духовного к спиртному.

Алиса закусила губы. Не сработало…

– Тогда налейте и мне бокал.

Он удивился, повернул голову и очень долго ее разглядывал, не говоря ни слова.

Потом с трудом поднялся и наклонился над столом, осматривая стоящие там бокалы. Алиса заметила, что все они грязные.

– Надин! – крикнул он. – Бокал для мадемуазель!

– Для мадам.

Он помолчал и повторил сквозь зубы:

– Для мадам…

Шансов, что Надин его услышит, было мало. Алиса очень удивилась, услышав шаги на лестнице, а потом и в галерее. Она узнала женщину, которая ее впустила. Та поставила на стол чистый бокал и исчезла.

За это время Дюверне взял бутылку игристого вина и открыл с громким хлопком, эхо разнеслось по всему погребу.

Искрящееся вино полилось в бокалы. Он поднес свой бокал сначала к глазам, потом к носу.

– Трипоз, – сказал он. – Брют. Натуральный. Изумительный букет ароматов. Высочайшее мастерство.

Он нахваливал вино хриплым голосом, в его тоне слышались и уныние, и агрессивность.

Он протянул Алисе второй бокал.

Надо выждать время.

Приручить это животное.

– И правда, аромат очень тонкий и нежный, – сказала она.

– Пузырьки невероятно тонкие!

Его неприветливый тон резко контрастировал со словами о тонкости.

Она отпила глоточек. Для разговоров о вине ей недоставало воображения.

– Согласна, вино великолепно.

– Вот видите…

– Да, просто прекрасно. Вы абсолютно правы.

– Ах…

– Вы давно знаете этот сорт?

– Только что откупорил, для меня это открытие.

Они умолкли.

Не давать ему молчать. Продолжать разговор.

– Прекрасное открытие, – произнесла она.

– Да, царская находка…

– Несомненно.

– Чтобы получить такое вино, нужны годы, десятилетия труда!

– Да, а еще недюжинный ум, я думаю. Тут простаком и глупцом быть не годится.

– Конечно.

Алиса набрала воздуху в легкие и ринулась в бой:

– Простак, глупец… Я всегда спрашивала себя, почему Лао-цзы сказал: «У меня сердце глупца». Странно, правда?

Она напряженно ожидала ответа. Надо сказать, довольно долго.

– По-моему, он ничего не пил, кроме чая.

Алиса с трудом подавила желание встряхнуть Дюверне, как грушу.

– А может, рисовую водку все-таки пил?

– Гадость ужасная…

Она хихикнула для проформы и секунду помолчала.

– А как вы думаете, что он хотел сказать?

– Что, несомненно, обладал добротой деревенского дурачка. Этакий милый и глупый…

Алиса почувствовала, как в ней закипает раздражение. Ее стратегия не сработала, только время зря теряет с этим типом. Она постаралась дышать глубоко, чтобы успокоиться.

Бесполезно.

– Когда вы, наконец, перестанете держать меня за чокнутую дуру?

– Когда вы перестанете держать меня за чокнутого дурака.

Они впервые посмотрели друг другу прямо в глаза.

– Тогда, как два чокнутых дурака, давайте чокнемся.

Похоже, он оценил такое предложение и в первый раз улыбнулся. Они сдвинули бокалы с такой силой, что Алиса испугалась, что они разобьются.

– А теперь ответьте, пожалуйста, на мои вопросы. Мне это очень важно.

Дюверне тяжело, как старый работяга, вздохнул:

– Что именно вы хотите узнать?

У него изменился тембр голоса: теперь он звучал не агрессивно, а глубоко и тихо.

– От меня ускользает смысл некоторых слов и понятий, я хочу их понять. Например, выражение Лао-цзы «глупец».

Он отпил большой глоток, полюбовался янтарным цветом напитка и медленно заговорил. Его формулировки были точны, но казалось, что каждое слово дается ему с трудом, потому он подолгу молчал между фразами.

– В устах Лао-цзы разум означает интеллект. Даосизм призывает от него освободиться, так же как индуизм и буддизм. Интеллект – это непрерывная работа мысли, что берет верх над душой и телом, в ущерб интуиции, инстинкту и осознанию своей сущности.

– Осознанию своей сущности?

Снова несколько секунд молчания.

– Когда вы пребываете в размышлении, вы словно не обитаете в своем теле, не прислушиваетесь к душе, не чувствуете, что живете: вы объясняете реальность, чаще всего искаженно. Вы приписываете другим намерения, которых у них нет, проецируете на них свои страхи, проблемы, сомнения и ожидания. Вы думаете о событиях, вместо того чтобы их проживать. Восточные учения предлагают избавиться от господства интеллекта, чтобы ощутить вещи такими, какие они есть, здесь и сейчас, между тем как разум знает лишь прошлое и будущее.

Только прошлое и будущее…

– Мне непонятно, как разум связан со временем?

Он взглянул на нее и глубоко вздохнул. Подступиться к этой теме было тяжело.

– Разум толкует событие или высказывание, опираясь на ваши познания, жизненный опыт, верования и представления человека о себе самом, других людях и мире. Но весь ваш опыт относится к прошлому. Поэтому, если в данную минуту вы пугаетесь, вы мысленно проецируете в воображаемое будущее объяснения, взятые из минувшего. Таким образом, интеллект отрезает вас от настоящего.

– И Лао-цзы говорит, что у него «сердце глупца», потому что сумел избавиться от власти разума?

Молчание.

– Вполне возможно.

«Блаженны нищие духом», – утверждал Иисус. Несомненно, Он имел в виду то же самое. И вовсе не дух бедности, как сказал ей парижский кюре.

Дюверне взял бутылку вина и снова наполнил бокалы.

Она не возражала.

– А есть ли… связь между интеллектом и эго?

– В основе эго находится страх: мы боимся быть хуже других, боимся, что нас недооценят. Итак, необоснованные страхи, как правило, результат размышления. Именно наши раздумья приводят к тому, что мы принимаем себя не за тех, кто мы есть: под влиянием интеллекта эго начинает примерять на себя разные роли. Разум взращивает эго.

Он отпил глоток и добавил:

– Буддизм призывает отказаться от этих чертовых ролей.

Он произнес слово «чертовых» с остервенением.

– Буддийская отрешенность… Когда мне говорили о ней, сразу появлялось противоречие: вроде бы надо жить в отрешенном состоянии, не ощущая того, что происходит вокруг. Но мне вовсе не хочется жить, отстранившись от мужа, от маленького сына, от всех, кого я люблю… Я не хочу, чтобы они считали меня безучастной или бесчувственной. Возможно, отдалившись, я буду меньше страдать, если с ними что-нибудь случится. Но если все идет своим чередом, я не понимаю, как отстранение сделает меня счастливой. Скорее наоборот!

Тишина.

– Не стоит все принимать так буквально, – снова заговорил он низким, тягучим голосом. – Поймите, буддийская отрешенность заключается прежде всего в освобождении от привязанностей эго. Ведь оно привязано ко всему, что вы цените, но что вами не является: все ваши роли, красивые вещи, лестные качества и, уж конечно…

Он выдержал долгую паузу и тихо пробурчал себе в бороду:

– Этот ваш гребаный успех.

Не стоит все принимать так буквально…

Алисе вспомнился ответ Иисуса богатому юноше, который пришел к Нему за советом. Иисус сказал тому: «Пойди продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах…» Когда-то этот совет казался Алисе странным: как отказ от всех благ поможет этому юноше? Разве большинство людей не работают всю жизнь, чтобы иметь дом и еще две-три необходимые вещи? На самом деле указание Иисуса отвечало буддийской отрешенности: может быть, Он почуял, что юноша слишком привязан к своему добру, что это тяготение и создает проблему. Вероятно, мысль Христа вовсе не означает, что надо лишиться всего до копейки, чтобы стать счастливым. Просто нельзя чересчур дорожить материальными благами, слишком к ним привязываться.

– Когда-то, – снова заговорил Дюверне, – в Маконе я видел, как какой-то тип трогался с места на своем «БМВ», а другой попытался обойти его справа. Удар был несильный, «БМВ» только слегка помял крыло. Оба остановились, из «БМВ» вышел сорокалетний мужик, увидел вмятину и заплакал. У самого ни раны, ни царапины, у машины всего-то вмятина на крыле, а он ревел, как ребенок. Честное слово. Я к нему подошел и спросил:

– У тебя где-нибудь болит?

– Нет.

– У тебя нет страховки?

– Есть.

– Ты подпадаешь под повышение страховых взносов?

– Нет, все в порядке.

Он говорил, а у него дрожал подбородок.

Так вот, это ревело его эго, потому что помятый драндулет был продолжением хозяина, способствовал его самооценке, с ним была неразрывно связана жизнь владельца. В какой-то мере покоробили часть его самого, и он плакал.

– Привязанность к материальным благам подводит меня к вопросу, который я хотела бы вам…

– И долго это будет продолжаться?

– Я скоро закончу!

– Тем лучше…

– Мне бы хотелось узнать, что вы думаете о грехе и сопротивлении соблазнам…

Алиса произнесла это в тот самый момент, когда он наливал себе очередной бокал вина.

Дюверне мрачно на нее воззрился, не выпуская из руки бутылки:

– Вы что, издеваетесь?

– Ничуть! Лао-цзы часто говорит о желаниях, мне интересно, возможна ли здесь параллель с представлением о грехе в христианстве.

Несколько секунд он недоверчиво ее разглядывал, потом медленно поднял бокал, словно любуясь цветом вина, и сделал глоток.

– Желание в восточных духовных учениях напрямую связано с эго: именно оно жаждет какую-то вещь, продвижение по службе, богатство… Дело в том, что наше эго стремится усилиться с помощью объекта желания. В том, чего мы хотим, мы неосознанно ищем возможность укрепить свое «я». Надо сказать, мы часто стыдимся себя, стало быть, не особенно знаем, как быть собой. И нам хочется обрести что-то ценное, чтобы прибавить себе «самости». Когда вы стремитесь получить новое платье, машину или что-то еще, вы безотчетно полагаете, что эти вещи сделают вас особенным, интересным, придадут вес в чужих глазах. Короче, ваша позиция укрепится. Но это все иллюзии – и традиции даосизма, буддизма и индуизма призывают освободиться от желаний.

– Но почему? В чем трудность?

– Это быстро становится рабской зависимостью. Поскольку желание порождено обманчивым стремлением укрепить свое «я», новая вещь не приносит того, что вы искали. И получается бесконечный поиск: все время хочется чего-то новенького, но оно никогда не даст вам искомого. Именно об этом говорит Лао-цзы: Нет худшей беды, чем желание обладать. И еще: У премудрого человека нет других желаний, кроме как жить без желаний.

Это быстро становится рабской зависимостью…

Алиса вспомнила слова Иисуса, которые сперва ее рассмешили: «Всякий, делающий грех, есть раб греха».

– По-вашему, это связано с христианским взглядом на грех?

Он вздохнул:

– У этих двух мифологий действительно нет ничего общего, потому их трудно сравнивать.

– Мифологий?

– Гм… Я хотел сказать: религий. «Lapsus révélateur». Читайте Кэмпбелла, знаменитого американского мифолога, и поймете, что Библия очень близка к мифологии…

Алиса взяла это имя на заметку.

– Ну а если все-таки попытаться сравнить?

– Христиане смотрят на грех как на оскорбление самого Бога, неподчинение Божественным законам, которое после смерти может привести в ад. Но это все глупости. Иисус говорил на арамейском языке, спустя многие годы апостолы изложили Его слова в Евангелиях. Вот только писали они на древнегреческом языке, переводя речения Иисуса с арамейского. А потом уже Евангелия были переведены на современные языки. Сегодня многие специалисты по древним языкам полагают, что слово Иисуса, в переводе звучащее как «грех», обозначает не оскорбление Бога, а ошибку, неподобающее поведение, то есть совсем иное. В конечном итоге грех вреден только тем, что держит сознание в подчинении, поэтому мешает вам расти.

– То есть?

– Чем больше человеку нравятся чувственные удовольствия, тем меньше у него возможностей для духовного роста. Он никому не делает зла, Богу на него наплевать – но он сам тащит себя вниз.

Алиса несколько мгновений размышляла, тем временем Дюверне осушил бокал до дна.

– Значит, то, что христиане называют отречением от греха или искушения, напоминает освобождение от желаний в восточной духовности?

– Можно так сказать, но христиане переживают его иначе.

Алиса подумала, что между сиюминутным переживанием и намерением, коренящемся в какой-то первичной идее, может быть огромная разница.

– А «небо»? В «Дао дэ цзин» Лао-цзы часто пользуется этим словом.

– В восточных учениях «небо» означает неосязаемую, неощутимую реальность. Это другой мир, куда мы переходим благодаря личному развитию, пробуждению, как говорят индусы. Для этого понятия французы неудачно выбрали термин «небо», поскольку в нашем языке он обозначает место физическое: услыхав это слово, все представляют синее небо, пространство. Англичане небосвод называют sky, а мир неощутимой реальности – heaven. У них не возникает двусмысленности, а у нас использование одного термина для разных понятий приводит к путанице.

– Но в таком случае, когда Иисус говорит богатому юноше, что если тот последует Его совету, то обретет сокровище на небесах, это необязательно метафора загробной жизни, рая, куда попадают после смерти? И знаменитое «Царствие Небесное», обещанное Иисусом, может быть, наступит еще до кончины? Возможно, оно и есть та самая иная реальность, о которой говорит Лао-цзы?

– Перестаньте сопоставлять христианство с даосизмом, они несравнимы!

Дюверне начинал нервничать не на шутку. Ладно, сменим тему.

– Скажите, а что имеет в виду Лао-цзы, когда говорит: «Тот, кто умирает, не прекращая жить, достигает бессмертия»?

Дюверне шумно вздохнул:

– Вы сказали, что скоро закончите с вопросами…

– Я почти…

– Как это понять?

– Это мой последний вопрос.

– Отлично! – проворчал он, собираясь с духом. – В большинстве восточных духовных учений задача человека состоит в том, чтобы утратить себя прежнего, чтобы возродиться в новом облике.

– Это еще зачем?

– Например, в ведическом учении только после смерти…

– В каком учении?

– В ведическом. Веды – это собрание священных индийских текстов, они лежат в основе древнего индуизма. Как я говорил, в этой традиции жизнь считалась возможной только после смерти. Пробуждение – это не эволюция, не прогресс, это настоящий качок маятника, прорыв, когда меняется сама ваша природа. Вы пребываете здесь, в земной жизни, вы раб своих страстей, эго и всех проблем, которые оно породило. И вот вам удается прорваться в иную жизненную реальность, свободную от эго, желаний, и познать полноту бытия. Словно вы умерли на одном уровне и воскресли на другом.

– Но это гениально! Наконец-то я понимаю слова Иисуса: Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее.

Дюверне досадливо отмахнулся:

– Хватит сравнивать христианство с восточными учениями! У них нет ничего общего!

– Да почему же нет?

– Потому что в большинстве восточных учений нет дуализма, а христианство дуалистично.

– Для меня это китайская грамота. Выражайтесь, пожалуйста, яснее.

– Слишком поздно: вы уже задали последний вопрос.

– Так это не вопрос, а просьба.

– Это одно и то же.

Алиса скорчила гримаску:

– Ну, тогда, скажем так… это приказ.

– Да вы с ума сошли!

– Но вам же это нравится.

Он вздохнул и покачал головой, но она заметила, как по его лицу пробежала легкая улыбка.

– Когда мы смотрим на окружающий мир, то видим совершенно разные вещи.

– Конечно.

– Так вот, согласно восточным учениям, за этим видимым различием кроется глубинное единство – просто оно являет себя в формах, которые только кажутся разными. Однако, чтобы воплотить свою истинную природу, надо постигнуть и ощутить эту скрытую целостность, нужно понять, что человек – единое целое со всем миром.

– Со всем миром? А что такое весь мир?

– Все живые существа, населяющие вселенную.

– Это для меня всегда было непонятно. Я – это я, вы – это вы, мы ведь абсолютно разные, верно?

– Мы различные с виду, на определенном уровне реальности. Тем не менее нас что-то связывает, хотя мне и не нравится единение с дерзкой девчонкой, которая мне докучает.

– Так и мне не по душе связь со сварливым стариком, который смакует собственную горечь, хотя мог бы поделиться тем, что у него есть ценного.

Вместо ответа он налил себе игристого вина, не предложив Алисе, и долго хранил молчание. Та уже решила, что он больше ничего не скажет, и собралась откланяться, когда он снова заговорил, уже более спокойно:

– Видите ли, в чем дело… то, что нас сейчас разъединяет, на самом деле разделяет наши эго, то есть каждый из нас ощущает себя автономной личностью. И мы не понимаем, что независимость от других – это иллюзия, возникающая на определенном уровне сознания. Но стоит только изменить ракурс – и нам может открыться вход в иную реальность, тогда мы будем воспринимать все совсем по-другому…

Он на несколько секунд замолчал, смакуя вино. Потом продолжил:

– Чтобы пояснить этот феномен, буддисты и индуисты пользуются одной метафорой: волна и океан. Если бы у волны был мозг, она могла бы ощущать себя единственной, независимой и отчасти была бы права: возьмите фотографию океана крупным планом и выберите любую. Вглядитесь хорошенько: из миллионов волн второй такой не будет, у всякой свой размер, форма, высота, рябь на поверхности… Каждая абсолютно уникальна. Тем не менее она неотделима от океана, она составляет его, а он – ее. В определенном смысле она – это и есть океан.

Алиса не сводила с него глаз.

Дюверне задумчиво произнес:

– Если я – волна, то для меня и приятно, и почетно ощущать себя единственной в своем роде, независимой от всех, можно гордиться, что я такая красивая… И если я перестану цепляться за мою личность волны, позволю ей исчезнуть, разрешу умереть, тогда постепенно, не спеша начну ощущать себя океаном. И вот я уже полностью им становлюсь, и… О-го-го!.. Быть океаном – это здорово!

Он умолк, а слова, казалось, все еще звучали в пространстве.

Алиса вдохновилась. В глубине души она начинала понимать важность мыслей старика.

– Но… – сказала она, – если вернуться к человеку…

Он немного помолчал, набрал воздуха и медленно произнес низким голосом:

– В восточных духовных учениях человек, отказавшись от своей самости, осознает, что он Бог.

Вибрации его голоса повисли в воздухе.

Алису покоробила эта мысль, хотя она и была атеисткой.

– Отсутствие дуалистичности в восточной духовности, – заговорил он, тщательно подбирая каждое слово, – и есть единение человека с Богом. Следуя путем духовного пробуждения, смертный становится Богом.

Он посмотрел на Алису.

– Вы же понимаете, эти идеи нельзя сравнивать с христианской традицией, в которой их сочтут еретическими. Христианство – религия дуалистическая: Бог выступает как всемогущее существо, к Нему верующий обращается, Ему молится и поклоняется, просит прощения… Христианин верит, что набожность и благочестие дадут ему освобождение после смерти. Буддист, индуист или даос убежден, что познание способно освободить его уже в этой жизни.

Дюверне разлил вино по бокалам.

– Христианин верит, что рай и ад существуют в реальности и в эти места он когда-нибудь отправится. Индуисты же знают, что все в нас самих: и рай, и ад, и Бог. Это великое откровение Упанишады, полученное в восьмом веке до нашей эры.

– Упанишады?

– Это индийские философские тексты.

Алиса начинала понимать, что за неприветливым, порой агрессивным поведением Дюверне кроется, по сути, человек добрый. Она была даже готова его полюбить.

– Вы упомянули путь духовного пробуждения. А в чем он состоит?

– В освобождении от эго.

– Снова мы к этому пришли.

– Разумеется, ведь это неизбежно. Обычное состояние сознания не позволяет нам отчетливо осознать свою божественную природу, нас тревожит неясность положения. Я уже вам говорил: мы боимся быть хуже других, не иметь веса в глазах окружающих. Потому мы создаем себе утешительную личность: свое эго. И чем быстрее она развивается, тем дальше мы уходим от своей истинной природы – божественной сущности. И тем несчастнее становимся: ведь жить в эго все равно что в аду.

– Я начинаю понимать.

– Наше эго алчет быть уникальным и независимым, но для этого надо отличаться от других. Получается, именно эго отделяет нас от людей… и мы все больше отдаляемся от своей подлинной природы, которая, напротив, стремится к единению. Если ему понадобится, эго сможет толкнуть некоторых к протесту, конфликту, отщепенству.

Он прокашлялся и продолжал:

– Отщепление. От-щепление. От-деление. Мое эго не желает целостности, жаждет разделенности. Есть такие люди, которые нуждаются в постоянном конфликте, чтобы ощущать, что они существуют!

Он улыбнулся.

– Вот видите, дьявол сидит в нас самих. И это не сторонний персонаж, это наша внутренняя склонность…

– Дьявол? Почему вы заговорили о дьяволе?

– Дьявол, по-древнегречески diabolos, – это то, что разделяет, вызывает разлад.

Дюверне отпил еще глоточек и спокойно продолжал:

– Но если волну отделить от океана, она исчезнет, перестанет существовать. Она не знает, что океан – это и есть она.

Алиса огляделась по сторонам. Огромный сводчатый подвал был великолепен. Большие светильники из кованого железа озаряли золотистым светом камни и длинные ряды дубовых бочек, создавая удивительную атмосферу. Как в таинственном храме.

– Людям надо соприкоснуться со своей божественной природой, – сказал Дюверне, – но они этого не умеют. Даже у атеистов есть потребность в трансцендентном. Вы никогда не задавались вопросом, почему не пустеют кинозалы? В наше время можно скачать любой фильм за несколько евро, а потом спокойно смотреть его, лежа на диване. Но отчего тогда люди стремятся в кинотеатры, где впереди маячит чья-то голова, закрывая экран, коленки сидящего сзади упираются вам в спину, попкорн соседа сыплется на брюки? Почему?

– Хороший вопрос.

– Потому что кинотеатр – это храм.

– Это как?

– Люди приходят туда, чтобы одновременно испытать одни и те же эмоции, одинаковые чувства, вместе перенестись на два часа в другой мир… Если взглянуть более широко, перед нами опыт едва ли не духовного единения.

Алису потрясли слова Дюверне, она почувствовала, что ее очень привлекает восточное видение мира, лишенное дуализма…

– Вы не раз говорили о различных состояниях сознания, которые позволяют или мешают ощутить божественное в нас самих. А что поможет войти в правильное состояние?

– В восточных духовных традициях – медитация. Она позволяет перенастроить сознание с помощью методов разнообразных духовных школ. Одни советуют сосредоточиться на дыхании, другие концентрируются на определенной части тела, мысли или поэтической строке.

Это помогает расслабиться, успокоить взбудораженный ум западного человека, фиксировать внимание и шаг за шагом, путем тренировок постичь, что не стоит отождествлять себя со своим разумом. Вот тогда придет ощущение, что ты поймал поток сознания. Медитация может привести нас к этому состоянию, позволяя на несколько мгновений погрузиться в жизнь без «эго». В этом, к примеру, состоит цель буддистских медитаций. Будду порой называют анатма-вадин, что означает лишенный эго. В каждом учении есть своя практика медитации.

– Несколько мгновений без эго… А что надо, чтобы окончательно от него освободиться?

– Практика, практика, долгие годы… Некоторые скажут: вся жизнь…

Алиса задумалась, и лицо ее затуманилось.

Ей на память пришли молящиеся прихожане Клюни. Она хорошо понимала, что они тоже пребывали в измененном состоянии сознания.

– Думаю, медитация близка к христианской молитве.

– С той только разницей, что молитва адресуется к…

– К Богу, который существует вовне, я знаю.

– Вы не отличаетесь быстрым умом, но уже начали понимать.

Она улыбнулась:

– А вы-то сами, с таким знанием темы, почему же позволяете эго портить вам жизнь?

Он поморщился:

– Зачем вы так говорите?

– Ваша история всем известна… Если вы однажды начали вытворять черт знает что, ваша жизнь вошла в штопор, так это потому, что слава ударила в голову, ведь так? Это эго постаралось? Тогда почему? Вы же прекрасно понимали риск…

Дюверне с недовольным видом отвел глаза и долго молчал.

– Знания мало что меняют, – мрачно заявил он. – Между ученостью и внутренним преображением большая разница. В этом плане я настоящий западный человек: стоит что-нибудь уразуметь, будь то в области психологической или духовной, сразу решаешь, что работа окончена…

– А вы сами… не практиковали медитацию?

Он снова повернулся к ней и пристально вгляделся:

– Я что, по-вашему, дубина: медитировать по два часа в день, сидя в позе лотоса перед тремя камушками, положенными на бортик бассейна с кувшинками?