V

Я ехал к Шрухту. Вчера он позвонил и назначил встречу. Сказал, что роман произвел на него самое благоприятное впечатление. Читал, мол, не отрываясь, отложив в сторону все дела. Искал, мол, к чему придраться, да не нашел.

С тех пор как Шрухт пустился рассуждать по телефону об инженерах человеческих душ, на моей собственной душе скребли кошки, тигры и леопарды. Настроение под стать погоде. Серый дождик гнусно постукивал по крыше застрявшей в пробке машины. Я достал сигарету.

– Извини, братан, у меня не курят, – сказал шофер.

– Тогда я выйду.

– Потерпи, скоро поедем.

Я расплатился и вышел.

С чего, собственно, мне так противно? Роман закончен. Как там у Пушкина? На законченную поэму я смотрю как сапожник на пару своих сапог: продаю с барышом. Да, из письма к Вяземскому. Впрочем, к моему случаю скорее подходит мессадж Воланда: ваш роман еще принесет вам сюрпризы. Не хотелось бы.

В конце концов, есть верный способ поднять настроение. Или хотя бы чуток примириться с миром. И место, где я неоднократно заключал с миром перемирие (какая чудесная тавтология), находится неподалеку. И называется оно «У Ахмета». Пройти до ближайшего перекрестка и свернуть налево.

На месте двери, которую я столько раз отворял, зияла дыра. Я заглянул внутрь – обгоревшие стены.

– Сожгли кабачок. Неделю назад.

Позади меня стоял старичок с мефистофелевской бородкой и в берете.

– Кто? – зачем-то спросил я, как будто старичок в берете мог знать.

Оказалось, старичок знал:

– Какие-то выродки из «Русского вызова».

– «Русского вызова» давно не существует.

– Вам виднее, – не стал спорить старичок. – Только на стене осталась надпись: «Русский вызов». И знак.

– Пайцза? – закричал я.

– Какая пайцза? – удивился старичок. – Не знаю никакой пайцзы. Они нарисовали трезубец.

– Неважно. А где Ахмет?

– Уехал на родину. Сказал, ему здесь больше нечего делать.

– Просто собрался и уехал?

– Собрался и уехал, – старичок помолчал. – И просил кое-что передать вам.

– Мне?

Почему мне? Откуда он знал, что я приду? Ну, предположим, догадывался. Но главное – откуда старичок меня знает?

Понять ход моих мыслей было нетрудно, тем более человеку, который в наше время расхаживает по городу в берете и с мефистофелевской бородкой.

– Я вас знаю, – сказал старичок.

– Откуда?

– Много раз видел вас тут. Вы обычно сидели за дальним столиком и пили исключительно коньяк. Правильно?

– Правильно. Вы что же, неделю меня здесь караулили?

– У меня, молодой человек, чутье, – усмехнулся старикашка из-под берета.

Чутье так чутье.

– Что просил передать Ахмет?

Старичок вынул из нагрудного кармана бумажку.

– Счет?

– Посмотрите на другой стороне.

На другой стороне старательным детским почерком было выведено: «Не облекайте истину в ложь и не скрывайте истину, тогда как вы знаете ее. 2:42».

– Он сказал, вы поймете.

Я подумал с полминуты и понял.

– Прощайте, – сказал я старичку.

В светелке Астандила Саломоновича Шрухта царил бардак. Девки в съехавших набок кокошниках и приказчики в картузах, поминутно утирая вспотевшие лбы, бегали из горницы в сени, таская с собой кипы бумаг, а иногда и набитые под завязку коробки с надписью SvetoCopyA4. На полу валялся кусок засохшего расстегая, а перед самым кабинетом хозяина, под табличкой «А. С. Шрухт. Воевода», лежала разбитая клавиатура Genius с одноименной мышью.

Суматоха, которую я никак не ожидал встретить в столь чинном месте, сбила с толку. План действий я составил по дороге от бывшего кабачка «У Ахмета» до офиса «Асъ есмь я». Простой план. Швырнуть пайцзу, развернуться и уйти.

Выполнить не удалось даже первой части. Пайцзу я не швырнул, а небрежно бросил на стол:

– Нет надобности.

Я ожидал вопросов. Хотя бы вопроса. Почему, дескать, нет надобности? Что стряслось, мой юный витязь? Вместо этого Шрухт, сохранявший на фоне всеобщего бардака удивительное спокойствие, сказал:

– Вы правы. Опасность миновала. Данная опасность уже миновала.

– Что это значит?

– Это значит, что опасность переместилась в другое измерение. В какое – вы сами скоро увидите.

Как же меня трясло от этого упыря. Нет, напрасно его люди сожгли Ахмету кабак, лишив меня возможности успокоить нервы перед встречей с их шефом. Честное слово, сто пятьдесят граммов коньяку сделали бы меня покладистей.

– Астандил Саломонович, не могли бы вы говорить…

– Юноша, – резко перебил Шрухт, – вы слишком часто кидаете мне претензии. Кажется, сегодня я изъясняюсь не на церковно-славянском.

– Но…

– Как желаете подписать роман?

Я опешил от неожиданного вопроса и внезапной перемены темы.

– Желаю подписать Н. П. Васильев.

– Псевдонимом вашего героя? – К Шрухту вернулось обычное благодушие. – Замечательно. Люблю, знаете ли, такую изящную игру с читателем. Шарады, головоломки, интеллектуальные ребусы – все это чрезвычайно меня занимает. Вы читали Акунина?

– Какая разница?

– Читали-читали, – засмеялся Шрухт, обнажив ряд громадных желтых зубов. – Кто не читал, сразу об этом говорит. Мнется лишь тот, кто читал, да стыдится признаться. Напрасно стесняетесь, снобизм – обуза для человека. Особенно в вашем положении.

Я промолчал.

– Помните, в одном из романов Акунина речь зашла о жене генерала Соболева?

– Не помню.

– Не имеет значения, – сказал Шрухт. – Жену генерала Соболева звали княжна Титова. Я долго думал, зачем тонкий знаток древностей Борис Акунин назвал княжну какой-то явно купеческой фамилией. А потом узнал, что женой реального генерала Скобелева была… кто б вы думали? Княжна Гагарина!

– И что?

– Ну как же? – Шрухт аж руками развел от разочарования. – Уж вы-то, с вашей, так сказать, исторической проницательностью, могли бы и догадаться. Гагарина, Титова – что общего? Как княжна Гагарина может перейти в княжну Титову?

Надо бы послать этого паяца и уходить. Но я, к сожалению, тоже не равнодушен к шарадам, головоломкам и интеллектуальным ребусам. Особенно не люблю признавать свое поражение на этом поприще. Пришлось наморщить лоб. Меня осенило:

– Я понял. Гагарин – первый космонавт, а Титов – второй.

– Правильно, – обрадовался Шрухт и неожиданно закричал: – Приз в студию!

Я ожидал выхода девушки с черным ящиком, но увидел лишь Шрухта, доставшего из сейфа конверт.

– Ваш гонорарий.

По дороге я твердо решил отказаться от денег. Теперь меня затерзали сомнения.

Кому и что я докажу, отказавшись? «Себе», – заметила невесть откуда взявшаяся совесть.

Себе я уже все доказал, когда написал эту дрянь. Увы, себе доказывать больше нечего. Не дарить же Шрухту этот чертов роман. Возьму. Потом разберемся. Может, потрачу на благое дело.

«Не потратишь, – вылезла совесть. – То есть, конечно, потратишь, но не на благое».

Почему не на благое? Ну да, не на благое. И что с того? В конце концов, упиться на эти деньги где-нибудь на Мальдивах тоже благое дело.

Я взял конверт и засунул в задний карман брюк.

– Не изволите ли еще одну головоломочку? – спросил Шрухт.

– Не изволю.

– Может, желаете откушать?

Да он просто тянет время. Он определенно тянет время. Зачем?

– Потерпите пару минут, – засмеялся Шрухт. – Скоро нас придут арестовывать.

Когда Шрухт паясничал, а когда говорил всерьез, я толком разбирать не научился. Но сейчас мне явственно показалось, что он не шутит. Сдавленным голосом я просипел:

– Видимо, все-таки вас, а не нас?

– Нас, мой юный друг, именно нас, – Шрухт посмотрел в окно. – А вот и они. Гляньте.

У крыльца, того самого, над которым красовалась надпись «Асъ есмь я», собралось человек двадцать в камуфляже. За спинами – автоматы, на лица нахлобучены вязаные шапки с прорезями для глаз. У меня была такая, антифашисты подарили.

«Маски-шоу» – вот как это называется.

– По-моему, я здесь лишний.

– Советую вам оставаться на месте и не делать резких движений, – сказал Шрухт, и я понял, что к его словам стоит прислушаться. Уходить все равно поздно.

Вдруг истошно завыла сирена, причем не снаружи, а внутри.

– Это еще что такое? – закричал Шрухт и бросился из кабинета в коридор, нарушая свой же совет не делать резких движений. Я последовал за ним, но скорее плавно. Честно говоря, трудно делать резкие телодвижения на ватных ногах.

– Уходи, Астандил Саломонович! – орал снизу приказчик, встречавший меня в прошлый раз. Это он запер на все засовы входную дверь и включил сигнализацию, чтобы предупредить воеводу Шрухта о приближении вражеских полчищ.

– Открой дверь, идиот! – завопил Шрухт.

– Уходи, воевода, я прикрою! – не унимался приказчик.

Шрухт оттолкнул не в меру ретивого приказчика и принялся отворять засовы.

Учтивость Астандила Саломоновича омоновцы оставили без внимания. Они ввалились в терем, смяв воеводу и втоптав его в деревянный пол из обструганных досок.

– Руки за голову! Лицом к стене!

Девки визжали, приказчики огребали тумаки. Я ретировался обратно в кабинет Шрухта, не зная, что предпринять. Можно, конечно, встать к стене и заложить руки за голову. Но омоновцы орудуют на первом этаже, не стоять же с заложенными руками, дожидаясь, пока они поднимутся.

Я скромно присел у стола на скамейку. Как только показался первый омоновец, безропотно подошел к стене и заложил руки за голову. Меня обыскали.

– Ваши документы, – сказал человек в штатском, без маски, с виду похожий на главного.

– У меня нет документов.

Разумеется, нет. Не буду же я брать паспорт на встречу со Шрухтом. Я вообще никогда не ношу с собой документов. Я же мирный человек. По крайней мере был таковым. Во всяком случае, считался.

– Задержать, – скомандовал главный.

– За что?

– Для выяснения личности.

Я шел по коридорам. Шел зигзагами, поскольку приходилось обходить распластанные по полу тела с заложенными за голову руками. Лиц не было видно, лица утыкались в пол, но головы судорожно дергались.

У одной из девиц задралась юбка, и омоновец поправлял ее дулом автомата. На каком-то сотруднике рубаха порвалась от правого плеча до левой ягодицы. Я понял, что нахожусь в привилегированном положении.

Меня посадили в машину и отвезли в знакомое здание, где обитал Петр Пафнутьевич Жженый. Значит, опять к нему.

Я ошибся. Сержант проводил меня в комнату с облупленным столом и двумя шатающимися стульями. Сказал ждать и ушел.

Я ждал. Час. Два. Может, три. Точно не знаю, поскольку мобильник со всем прочим барахлом изъяли при обыске. Или при досмотре, черт его разберет.

Наконец появился сгорбленный человек потрепанного вида и уселся на стул напротив меня. В сравнении с бравым Жженым он производил странное впечатление. Допотопные очки, вытянутый свитер, серые брюки со стрелкой. Вылитый советский инженер.

Человек представился Иваном Николаевичем. Сама его внешность располагала если не к открытости, то к желанию расслабиться и вести себя достойно. То есть не без гордости.

– За что меня арестовали?

– Вас не арестовали, – мягко сказал Иван Николаевич. – Вас задержали до выяснения личности.

Впрочем, выяснять личность не было никакой надобности. Иван Николаевич прекрасно знал, кто я, чем занимаюсь, и лишь уточнил дату рождения. А дальше взял с места в карьер:

– При вас обнаружен конверт с крупной суммой в долларах США. Это ваш конверт? Как он к вам попал? Вам передал его Шрухт Астандил Саломонович?

Здрасте-приехали. И что я должен отвечать? Бог знает в чем обвиняют Шрухта. Да и вообще, брать деньги в конверте нельзя.

Сказать, что не мои? А может, Шрухт уже показал, что передал мне деньги. Тогда я впутываюсь в очередной блудняк.

Я молчал.

– Вы были знакомы со Шрухтом? – спросил Иван Николаевич.

– Да.

– Близко знакомы?

– Нет, встречались пару раз.

– По какому поводу вы встречались?

Хороший вопрос. По какому поводу? По какому поводу я мог встречаться со Шрухтом? По бизнесу? Бред. По поводу его общественной деятельности? Этого только не хватало.

Может, отказаться отвечать? Потребовать адвоката? Какого, на хрен, адвоката, если меня задержали до выяснения личности.

Если я чист, то с чего мне требовать адвоката и не отвечать на простейшие вопросы? Надо что-то говорить. Нельзя молчать.

– Я журналист. Встречался со Шрухтом, чтобы взять у него интервью. Никаких денег в конверте при мне не было.

Вот так, от гонорара я сам отказался. Надо бы раньше, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Впрочем, истинность поговорки всегда вызывала у меня сомнения.

– Вы хотите сказать, что конверт вам подбросили?

– Я хочу сказать, что никакого конверта при мне не было.

– Понятно, – сказал Иван Николаевич и поднялся со стула. – Посидите пока здесь, подумайте.

Я сидел и думал. Думал, что попал в очередной переплет. Сколько их было за последнее время? Много. Очень много. Как-нибудь выпутаюсь и на этот раз.

Опять же – не могу сказать, как долго я просидел на шатающемся стуле, упершись взглядом в изрезанную поверхность стола. Наверное, часа полтора.

Они специально меня здесь маринуют. Давят на нервы. Полагают, я не выдержу и в чем-нибудь сознаюсь. Напрасно они так полагают. Ни в чем я не сознаюсь.

Потом за мной пришел давешний сержант и снова повел бесконечными коридорами. На полпути я понял, что ведут меня к Жженому. Впервые перед встречей с Жженым я испытывал облегчение. На этот раз мои прегрешения выглядели смехотворно.

Ну связался со Шрухтом. Нехорошо, конечно. Повод пожурить по-отечески. Объявить выговор и занести в учетную книжку главы Интербригады.

Жженый смотрел исподлобья. Ни малейших эмоций.

– Я знаю, зачем вы встречались со Шрухтом. Можете ничего не рассказывать, меня это мало интересует.

– А что вас интересует?

Жженый ухмыльнулся:

– Меня? Ничего. Зис из зе энд, май бьютифул френд, как вы говорите.

Никогда я так не говорил, но это неважно. Важно, что я рано расслабился. Важно, что я, похоже, расслабился в самый ответственный момент.

– Вы говорите, как хотите, а я скажу по-своему, – продолжал Жженый. – Я скажу так: сколько веревочке ни виться, конец все равно отыщется. Все. Конец.

– В каком смысле?

– Погуляли на поводке и хватит. Вы мне больше не нужны. То есть не нужны в прежнем качестве.

Я слегка потряс головой, показывая, что ничего не понимаю.

– С сегодняшнего дня Интербригада распущена.

– Из-за того, что я имел деловые отношения со Шрухтом? Но, Петр Пафнутьевич, накажите меня, зачем подставлять под удар всю организацию. Тем более сейчас, когда кругом атмосфера такой ненависти, что дышать трудно.

Благородство, которое так и перло из меня, не встретило понимания. Жженый расхохотался. Губами, правой щекой и левым глазом.

– Неужели вы думаете, что из-за вас я закрыл бы нужный мне проект? Вы слишком самонадеянны, друг мой. Интербригада мне больше не нужна. Концепция изменилась, – Жженый многозначительно посмотрел на потолок, – акценты сместились, мавр сделал свое дело.

– Мавр может уходить?

– Может. Но ненадолго. Нерешенным остался один маленький вопрос. Помните Ашота?

Озноб пробежал у меня по спине.

– Довольно, поиграли в закрытую, пора раскрывать карты, – сказал Жженый. Подождал несколько секунд, словно ожидая ответа, и выпалил: – Это ведь вы его убили.

– Это не я убил.

– Нет, это вы. Вы, и больше некому, – строго и убежденно сказал Жженый. – Вы славно потрудились, пора уже к нам, на покой.

– Прямо сейчас? – позорно промямлил я.

– Можете погулять еще пару деньков. Но не больше. Вам не кажется, что вы загулялись? Я бы даже сказал, заблудились.

Заблудился? Точнее не скажешь.

Жженый продолжал:

– Пришли бы ко мне сразу, признались, рассказали, что к чему. Что бы вам было за этого Ашота? Статья сто девятая. Причинение смерти по неосторожности. Учитывая чистосердечное признание, ограничение свободы до трех лет. Заметьте, ограничение, а не лишение. Свобода, мил-человек, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей, с нею не могут сравниться никакие сокровища, так что, уверяю вас, ограничение свободы гораздо предпочтительней лишения.

Я кивнул.

– Поздно кивать. Вы после убийства столько всего наворотили, что я, мил-человек, кем захочу, тем вас и представлю. Не складывается у меня что-то с преступной группой Мясника. Не тянет Мясник на организатора. Да и Шрухт, честно говоря, не годится. Не того, знаете ли, уровня люди, не с тем полетом фантазии. Совсем другое дело – вы, человек образованный, современный, с идеями, так сказать, человек. Такого человека и выдвинуть не зазорно.

Я задыхался от бешенства.

– Вы же знаете, что это неправда.

– Правда, мил-человек, только начальству ведома. А начальство знает, что Интербригада получала финансирование из-за рубежа.

– Интербригада получала финансирование от вас.

– А вот это начальству неведомо. А значит, и мне неведомо. Интербригаду велено закрыть. А я, мил-человек, не просто ее закрою, я ее с таким шумом прихлопну, что в столице услышат. Вся страна узнает, что за люди возглавляют подобного рода организации. Антигосударственные, прямо скажем, организации.

– Никакая концепция не изменилась, – с ненавистью прошипел я. – Вы с самого начала все знали, но… как вы говорите… водили на веревочке… использовали…

– Что ж с того, что использовал? – улыбнулся Жженый. – Не скрою, я играл в свои игры. Но вас-то в эти игры никто играть не заставлял. Не спорьте, никто вас не заставлял. Вы сами, по своей воле, приняли участие в моих, скажем так, комбинациях.

– Все, что случилось после убийства Ашота, это ваши комбинации?

Жженый изобразил на лице неопределенную гримасу:

– Это вам знать ни к чему.

Я молчал. Жженый тоже молчал и сверлил меня взглядом. Наконец он сказал:

– Идите. В ближайшее время жду вас к себе. Приходите, так сказать, для официального признания. А я тем временем подумаю, стоит ли ваше официальное признание официально оформлять. Может, вы мне еще на что сгодитесь.

Я встал.

– Да, на всякий случай, – сказал Жженый, – не покидайте пределы города до нашей следующей встречи.