III

Телефон звонил не переставая. Я нащупал трубку.

– Алло!

Чей это голос? Мой? Странно. Мне казалось, у меня другой голос.

– Почему ты не берешь трубку?

А вот это уже голос Громбова. Определенно Громбова. Почему его голос не изменился, а мой изменился? Попробую еще раз:

– Не слышал звонка.

Изменился. До полной неузнаваемости.

– Ты уже неделю не слышишь звонка, – сказал Громбов.

– Неделю? Я думал, дня три.

– Ровно неделю.

– Оставь меня в покое, – выдавил я. – Оставь меня в покое на три дня – и будет ровно десять дней.

– Вообще-то завтра прилетает Настя.

– Спасибо, что предупредил.

Я спустил руку с кровати и нащупал бутылку. Жадный глоток протяженностью в двадцать секунд. Что за гадость? Blazer лимон. До чего я докатился…

Начинал я с Пожрацким. Если Громбов не врет, неделю назад. А с чего Громбову врать? Значит, неделю назад. С Пожрацким мы пили виски. В ларьке у дома я купил водку.

Точно водку? Что за вопрос – конечно, водку. Не мог же я ночью купить виски. Ночью и водку-то продают только в этом ларьке. Во всей округе – только в этом ларьке.

Потом, судя по бутылкам на столе, я пил ореховую настойку. Логично. Нельзя же все время пить водку.

После ореховой настойки пошла рябиновая. Тоже правильно. Я же не белка, чтобы неделю пить ореховую настойку.

Затем наступил черед блейзера. Наверное, день на пятый или шестой.

В душ. Немедленно в душ. Завтра приезжает Настя. Впервые мне хочется, чтобы она задержалась.

В каком месте мне хуже всего? Во всех. К черту блейзер, сейчас бы водки.

На кухне нашлось грамм семьдесят. Больше и не надо. А семьдесят помогут. Должны помочь.

Я выпил водки и запил блейзером. Полегчало.

Что на кухне делает ноутбук? Посмотрим. Текст? Я писал текст? Определенно писал. Файл называется «Роман о Гурлянде – MicrosoftWord». Надо бы почитать, пока отпустило.

С трудом разбирая слова, я погрузился в чтение. Через минуту заинтересовался.

Отрывок № 1.

Илья Яковлевич Гурлянд мерил шагами мрачную, наводящую на одних тоску, а на других ужас приемную министра в доме у Цепного моста. Илья Яковлевич тяжело дышал и нервно накручивал на палец жиденькую бороденку.

Зачем он понадобился в такой час всесильному министру внутренних дел Вячеславу Константиновичу Плеве? Эта мысль со вчерашнего вечера не давала покоя свежеиспеченному чиновнику особых поручений. Впрочем, какой смысл гадать? Ясно, что не орден будут вручать. Зачем бы ни вызвали – хорошего не жди. Вячеслав Константинович суров и скор на расправу.

А повод для недовольства у министра был, и Гурлянд догадывался, какой именно. Месяц назад Плеве поручил ему разобраться с земскими либералами, давно досаждавшими Вячеславу Константиновичу своим оппозиционным нытьем. Недавно в Штутгарте они хорошенечко затусили и с перепоя выкатили новый лозунг: «Россия без Плеве». Плевать, конечно, на их лозунги, но какая-то гнида рассказала обо всем царю.

Его императорское величество сильно удивились.

– И это всё, чего они хотят? – спросил государь у Плеве на всеподданнейшем докладе. – Делов-то куча.

И так посмотрел на Вячеслава Константиновича, что тот, с пеленок познавший жестокие законы придворной конкуренции, сразу понял: отставка не за горами. Вернувшись с доклада, Плеве первым делом позвал своего нового любимца.

– Достали эти козлы земские, – сказал министр Илье Яковлевичу. – Поперек горла стоят. Пора их упаковать по полной программе.

– Что сделать? – спросил Гурлянд, который хоть и овладел русским языком в совершенстве, но жаргонизмусы, как говорили в Демидовском лицее, где он еще недавно профессорствовал, понимал не всегда.

В родном Бердичеве было проще: упаковать значило упаковать. Он сам в детстве не раз упаковывал в бумазею тряпье, которым отец – почетный гражданин Яков Ильич Гурлянд – торговал на базаре в свободное от занятий юриспруденцией время.

– Упаковать, закрыть, приземлить, – объяснял министр, злясь на несообразительность подчиненного, которому предстояло столь ответственное задание.

Гурлянд, кажется, начал понимать.

– Может, в-выслать к ебеням на В-вологодчину? – предложил Илья Яковлевич, слегка заикаясь, – следствие давней контузии, полученной во время бердичевского погрома, организованного Вячеславом Константиновичем еще в бытность директором департамента полиции.

Вообще-то Гурлянд не любил крепких выражений, но ведь и в МВД его никто силком не тащил. С волками жить – по-волчьи выть.

– Хватит этих полумер, – отрезал министр. – Впаять по полной программе, лет по восемь.

– Общественность разорется, – возразил Гурлянд. – Скажут, дело п-политическое. Французы развоняются.

– Плевать я хотел на твоих французов, – крикнул Плеве, стоявший за дружбу с близкой ему по духу и крови Германией и не одобрявший союз с дерьмократической Французской республикой. – Но политики не надо, ты прав, будем шить уголовщину.

«Какая может быть уголовщина? – подумал Гурлянд. – У земцев-то. Мудаки мудаками, кающиеся помещики».

Вячеслав Константинович как будто прочитал его мысли:

– Хоть усрись, а уголовку мне выложи. Завтра же посылай следственную группу, пусть на месте разберутся.

Следаки работали и за страх, и за совесть. Носом землю рыли, в средствах не стеснялись. Да только мало у них средств супротив земцев. Гурлянд лично выезжал на Полтавщину. Как вспомнит, до сих пор кровь в жилах стынет. От злости и досады.

Стоит перед ним эта наглая морда – князь Долгоруков – и ухмыляется. Дать бы ему дубинкой в табло – во всем бы признался. Да как же ему дашь? Не заведено на Руси, чтобы сын казенного раввина хуячил Рюриковича при всем честном народе. Такой скандал выйдет, что и Вячеслав Константинович не отмажет.

Вот и получилось, что шумиху подняли, а в сухом остатке – почти что ноль. Всего и тянет что на выговор с занесением в личное дело. Только плевать хотел князь Долгоруков на гурляндский выговор. Он бабок зашлет, ему новую трудовую книжку выправят, лучше прежней.

Наконец дверь, ведущая в кабинет, раскрылась и в приемную вышел Плеве с каким-то усатым придурком, с виду похожим на отставного приват-доцента.

– Значит, договорились, Павел Николаевич, – сказал Плеве. – Посидите недельку в каземате, а там выходите и действуйте, как обговорили.

– А нельзя ли того… сегодня… выйти… – проблеял усатый.

– Сегодня никак не получится. Слухи ненужные поползут. Сами подумайте, что ваши друзья скажут. Продался, дескать, Милюков Зимнему. Милюков, дескать, плевенский проект. Конечно, почти все ваши друзья у меня на службе, так ведь оттого с еще большим рвением примутся вас топить.

– Нельзя ли в таком случае хотя бы аванс? – спросил усатый.

– Ступайте, Павел Николаевич, не отнимайте у министра время. Может, когда-нибудь сами министром станете, тогда поймете.

Плеве засмеялся, довольный собственной шуткой. Усатый подобострастно хихикнул: куда, мол, нам в министры. А глазенки-то хитрые, Гурлянд таких сукодеев за версту распознавал.

Вячеслав Константинович жестом пригласил Гурлянда в кабинет. За чайный столик не усадил – дурной знак. Не в духе его высокопревосходительство.

– Скажите-ка мне, господин статский советник, чё за хуйня? – спросил министр, усевшись в кресло.

– Какая именно х-хуйня, ваше высокопревосходительство?

– Ты чем, сам знаешь каковская морда, месяц занимался? – Плеве тряс убогим, на две странички, докладом Гурлянда. – Это что за фуфло?

Илья Яковлевич и сам прекрасно осознавал, что фуфло, но все же чувствовал обиду, поскольку месяц провел в беспрерывных хлопотах.

Тем временем Вячеслав Константинович принялся зачитывать выдержки из доклада:

«Тверские земцы, незаконно приватизировавшие больницу и школу, обложили крестьян поборами за внеклассные уроки Закона Божьего. Тендер на водонасосную станцию в Ярославской губернии выигран князем Шаховским с грубыми нарушениями действующего законодательства». И это всё? – Министр схватил Гурлянда за грудки. – Я тебе, сукин сын, за что из секретного фонда башляю? За такую хрень?

– Там еще наркотой т-торгуют, – пробормотал Илья Яковлевич.

– Где, бля? На водокачке?

– В школе. Которую П-петрункевич приватизировал. На имя жены.

– Наркота – это уже лучше, – подобрев, заметил Плеве. – Распиарь у Суворина в «Новом времени». И пусть Попов раструбит по своей радиостанции, которую он у Маркони скоммуниздил. Эхом пойдет, до самой Москвы.

– И с водокачкой не все чисто. Говорят, Шаховской т-таким образом нефть хочет добывать. И перерабатывать. А губернатор ему п-потворствовал, – заложил Гурлянд своего покровителя Бориса Владимировича Штюрмера, в прошлом ярославского губернатора, а ныне директора департамента общих дел МВД.

– Нефть? – удивился Плеве. – Кому она на хуй нужна?

– Не скажите, Вячеслав Константинович. За трехлитровую банку керосина нынче двугривенный дают, а еще год назад по п-пятаку шла. Сергей Юльевич говорит, что нефть – черное золото.

– Мудак твой Сергей Юльевич, – снова разозлился Плеве, и Гурлянд понял, что промахнулся, наступив на больную мозоль: война двух министров ни для кого уже не была секретом. – Может, тебе зарплату не в червонцах давать, а в нефтескважинах?

Расплывшись по креслу, Плеве расхохотался.

– Я бы не отказался, – скромно сказал Гурлянд.

– Серьезно? – спросил министр. – Эх, не рублю я в макроэкономике. Поверю на слово. Заводи на Шаховского дело. Незаконное использование природных ресурсов.

– И п-присвоение природной ренты, – вставил Гурлянд.

– Эх, голова многоумная. Затянуть бы на ней петельку, да покрепче. Ладно, не боись. Лучше сделаю тебя губернатором, – засмеялся Плеве. – Хотя нет, еще устроишь русский погром.

«Неплохая мысль, – подумал Илья Яковлевич, но внутри у него похолодело. – Г-губернатором!» Гурлянд даже в мыслях начал заикаться, чего раньше за статским советником не водилось. Собственная резиденция. Неподотчетный секретный фонд. Подряды, опять же.

Гурлянд и схему давно придумал. Даешь подряд какому-нибудь купчине первой гильдии, а он тебе в конверте возвращает процентов тридцать его стоимости. Как бы назвать? Отвал? Отсос? Ладно, как-нибудь назовется. Какие все-таки бараны эти русские, ни до чего сами додуматься не могут. Такая страна пропадает, такие возможности.

– Шучу, – посерьезнел Плеве. – Его величество никогда не потерпит еврея в губернаторах. А тем более – его высочество августейший дядя Сергей Александрович.

Близок локоть, да не укусишь. Но почему? Это же наша страна. Откуда взялась эта немчура? Фон Плеве, фон Витте, фон Ламздорф… Старый пидор барон Фредерикс… Подумать тошно.

Оторвавшись от монитора, я выпил полстакана блейзера. Неплохо. А что? Бред, конечно, но очень даже неплохо. Что там дальше?

Развитие сюжета: Гурлянд понимает, что антисемит Плеве никогда не сделает его губернатором. Поэтому решает поставить на другую лошадь, на злейшего врага Плеве – министра финансов С. Ю. Витте. Они встречаются и обговаривают план действий – устранение посредством эсэровских боевиков Плеве и великого князя Сергея Александровича.

Гурлянд едет за границу, якобы для выдачи жалованья агентам департамента полиции, а на самом деле для вербовки на свою сторону главы Боевой организации партии эсэров и высокооплачиваемого полицейского агента Е. Ф. Азефа. Если Азеф устранит Плеве и Сергея Александровича, то Витте станет всероссийским диктатором, а Гурлянд – губернатором.

Отрывок № 2.

Рядом с Савинковым сидел омерзительного вида брюнет с колючими глазками.

– Прошу любить и жаловать, – с оттенком иронии произнес Азеф. – Молодой, подающий надежды социаль-демократ Лева Бронштейн.

– Он же Перо, – встрял Савинков, – он же Пьеро, он же Копченый, он же Троцкий.

– Мне б-больше нравится Бронштейн, – вежливо заметил Илья Яковлевич.

– Я не еврей, – закричал Бронштейн, – я интернационалист.

– Как вам б-будет угодно.

– Эти эсэры, – Бронштейн указал на парочку террористов, – закоснели в своей мелкобуржуазности. Вы прогрессивный человек, я хочу изложить для вашего ведомства свою теорию перманентной революции. Пи. Ар.

– Понесло кота на блядки, – хмуро сказал Азеф, а Савинков хлопнул эсдека по голове папкой на скоросшивателе.

– Не сметь! – завизжал Бронштейн. – Терпеть не могу, когда меня лупят по голове. Сегодня папкой, а завтра, глядишь, и каким-нибудь ледорубом приложат. Моя голова нужна пролетариату.

– И беднейшему крестьянству, – сострил Савинков.

Все, кроме Бронштейна, засмеялись.

– Сначала – организованная пролетарская группа, – Бронштейн схватил карандаш и принялся чертить на бумаге круги. – В моей схеме она называется ОПГ-1. Потом – стратегия наступательного восстания.

– СНВ-2? – заинтересовался Гурлянд.

– Совершенно верно. Я же говорил, вы прогрессивный человек. Третье – мировой пролетариат. МП-3. И всё заиграет.

– Иди, Лева, – перебил Азеф, – у нас с Ильей Яковлевичем серьезный разговор.

– П-при встрече я обязательно расскажу о вас Георгию Валентиновичу, – сказал на прощание Гурлянд. – Он приезжает за жалованьем в двадцатых числах.

– Плехашка – старый козел. Сливать его надо. В сливной бачок истории, – отрезал Бронштейн и вышел.

Гурлянд покачал головой:

– Неплохо сказано. Немного грубовато, но, если заменить сливной бачок на мусорную корзину, хоть сегодня выпускай этого мудозвона на т-трибуну. Правда, парламента у нас, слава Богу, нет.

Илья Яковлевич перекрестился.

– Социал-демократия не имеет перспектив в крестьянской стране. Вы зря тратите деньги, – ревниво отреагировал Азеф. – Вы еще в Финляндии социализм устройте. Или в Швеции.

– Швеция – отстой, – вмешался Савинков. Он раскатал дорожку и со свистом втянул порошок.

«Кокс на Монпарнасе идет по сто двадцать франков за грамм, – подумал Гурлянд. – На Монмартре, конечно, дешевле, но все равно неплохо живут эти жопоглоты».

Савинков прикрыл глаза и забормотал:

– Вижу кровь. И явился мне Конь бледный и за ним – Конь вороной.

– Пошел вон, торчок вонючий, – заорал Азеф. – Не позорь революцию перед Конторой. И не трогай сегодня бомбы, подорвешься к чертовой матери, как Покотилов. Иди проспись, завтра Цека.

Савинков, шатаясь, вышел за дверь.

– Теперь можно и поговорить, Илья Яковлевич, – сказал Азеф.