Часть третья

I

Я ошибался. Первый тост, произнесенный мною в качестве лидера Интербригады, пока что оставался единственным. Не до тостов. Каждый второй день – подъем в девять утра. В остальные дни – раньше.

Встречи, заседания, пресс-конференции, интервью, митинги, акции, согласования – голова, казалось бы, кругом. Но ничего подобного. Голова идет кругом исключительно от безделья, а плотный жизненный график, напротив, фиксирует голову и раскладывает ее содержимое по полочкам.

Еще я понял, что победить алкоголизм может только необходимость рано вставать. В принципе, я осознал этот факт достаточно давно. Когда был на военных сборах. Больше бутылки на четверых мы после отбоя не пили, поскольку за отбоем неумолимо следовал подъем. К сожалению, после сборов открытие позабылось на долгих 15 лет.

Мне нравилось руководить Интербригадой, тем более что реальное руководство взял на себя Громбов, а я лишь представительствовал. Даже прикупил костюм. От галстука, впрочем, наотрез отказался.

Костюм я надевал дважды, и оба раза неудачно. В Москве, на всероссийском съезде некоммерческих организаций, он был признан отстойным и нищебродским. Зато в Хельсинки на меня посмотрели с удивлением и заметили, что депутаты парламента одеваются скромнее. Вскоре подошли депутаты парламента, и пришлось согласиться – скромнее. Из Хельсинки в Турку я поехал в джинсах, а костюм до сих пор лежит на дне спортивной сумки Adidas.

В Финляндию меня пригласила Шведская партия. Есть в Финляндии такая партия – Шведская. За которую, как ни странно, финны тоже голосуют. Хотя у них там с финнами-шведами не разберешься.

– Ты финн или швед? – спрашивал я Свена, молодого партийного аппаратчика, который сопровождал меня во время поездки.

– Я не швед, – отвечал Свен с каким-то непонятным вызовом. – Я шведскоговорящий финн.

В Турку Свен полдня пытался продать привезенный мною литр «Путинки». Покупателей не нашлось. То ли название водки смущало, то ли место для торговли – Шведский университет – было выбрано неудачно. С горя Свен выпил злополучный литр и объявил, что вечером мы идем в нелегальный бар.

– У вас бывают нелегальные бары?

– Один на всю Финляндию, – с гордостью сказал Свен. – Там мы продаем пиво и не платим налогов.

– Кто это мы?

– Шведы. Мы не платим налогов, зато шведская молодежь не дерется с финской, потому что финнов в нелегальный бар не пускают.

Я спросил, почему.

Шведскоговорящий финн, допивающий литр русской водки, изумился:

– Потому что финны тупые и недоразвитые.

Он произнес «недоразвитые». Да, совсем забыл: Свен родился в семье дипломатов и знал четырнадцать языков, не считая родного шведского и обязательного финского. Мы с ним говорили по-русски.

– А русских пускают в нелегальный бар? – спросил я.

– Конечно. Всех пускают. Кроме финнов.

Я ожидал увидеть тесный гадюшник, но нелегальный бар оказался огромным помещением, напоминающим дешевенький ночной клуб. Видимо, охрана в этот день потеряла бдительность, поскольку уже через пять минут в баре мне повстречался финн. Правда, русский финн. Представившийся Серегой Курвилайненом. Серега вырос в Петербурге, а повзрослев, уехал на историческую родину.

– Прекрасная страна. Хоть и скучная, – философствовал русский финн Курвилайнен. – И люди чудесные. Хоть и тупые.

Второй раз за день я слышал, как гостеприимных финнов обвиняют в тупости.

– Здесь все тупые, – разглагольствовал Курвилайнен, – и финны, и шведы. Один я умный. Обучаю эмигрантов из России финскому языку. Эмигрантов навалом, так что клиентов хоть отбавляй. Разумеется, никаких налогов не плачу.

Поэтому каждый день у меня на столе осетрина и черная икра. Кто еще в этой стране может позволить себе черную икру каждый день? – Серега неделикатно ткнул пальцем в Свена. – Сможет этот придурок угостить тебя черной икрой?

– Он понимает по-русски, – заметил я.

– Хорошо, что понимает, – сказал Курвилайнен. – Может, поумнеет.

Я приехал домой, проникшись жалостью к угнетенному финскому народу и убедившись, как далеко еще до торжества интернационализма в мировом масштабе.

Поднимаясь на следующий пролет социальной лестницы, я не забывал старых друзей. Троеглазов снова превратился в человека-бутерброда: обвешанный с двух сторон призывами к толерантности, он пугал прохожих новой речевкой:

 

Почувствуйте, гады,

Мощь Интербригады.

 

Текст сочинил Жора Канарейчик, ставший главным редактором газеты «Пятый Интернационал». Пожрацкий целыми днями строчил заявки на гранты, хотя деньги получал исключительно от Громбова.

Но больше всех активничала Настя. Она ходила по офису, пила кофе и печатала на компьютере, не отрываясь от телефонной трубки и не реагируя на остроты Пожрацкого, который безбожно к ней клеился, забрасывая комплиментами и шоколадом.

Я знал, что Настя не любит шоколад, поэтому не ревновал. Если и ревновал, то не к Пожрацкому, а к работе. Меня немного смущал переход Насти из категории моя девушка в категорию дельный работник.

Впрочем, никогда еще мне не было с ней так хорошо. В деловом амплуа она смотрелась не хуже, чем в образе девочки-пацанши. А может быть, лучше. Может быть, я просто влюбился. Только сейчас. В эту самую минуту.

В эту самую минуту я валялся на диване и смотрел Лигу чемпионов. Рядом примостилась Настя, положив голову на мой несколько округлившийся на казенных харчах живот.

– Делом надо заниматься, а не смотреть всякую ерунду, – промурлыкала она.

– Каким делом?

– Мы – политики.

Я засмеялся:

– Нигде нет столько политики, как в футболе.

– Что за чушь?

– Ты разве не знаешь, что вся новейшая история нашей страны целиком и полностью зависела от футбола.

Настя не знала. Я, признаться, тоже не знал. Однако, импровизируя на ходу, выстроил довольно стройную концепцию.

Итак, в 1952 году сборная Советского Союза впервые официально участвовала в международных соревнованиях. В олимпийском турнире. Вылетела на стадии ⅛ финала, проиграв злейшим врагам – титовской Югославии. И всё – конец эпохи. Тут же умер Сталин, и началась оттепель.

Расцвет новой – хрущевской – эпохи приходится на победы сборной на Олимпиаде 1956 года и чемпионате Европы 1960 года. Через год после триумфа на Евро-60 XXII съезд партии принял программу построения коммунизма к 80 году.

Действительно, если на Олимпиаде и Евро победили, так коммунизм построить – раз плюнуть. И построили бы, но сборная подкачала.

В финале чемпионата Европы 1964 года советской команде пришлось играть с очередными злейшими врагами – франкистской Испанией. Перед матчем тренеру Бескову сказали, что проигрывать нельзя ни в коем случае. Всякий риск нужно исключить, поэтому он, Бесков, должен поставить пять центральных защитников.

– С ума сошли? – возмущался Бесков. – Мы так никогда не играли. Так вообще нельзя играть.

– Этот решение Политбюро, – ответили Бескову. – Оно не обсуждается.

Естественно, пять центральных защитников мешали друг другу, и наши проиграли. Как бы подтвердив преимущество франкистского тоталитаризма над советским.

А советский народ и направляющая его компартия воочию узрели хрущевский волюнтаризм. Короче говоря, 21 июня сборная СССР проиграла испанцам, а уже 14 октября Н. С. Хрущев был снят со всех партийных и государственных постов.

Но успехов в футболе по-прежнему не было, поэтому коммунизм к 80 году построить не удалось.

На чемпионате мира 1982 года сборной СССР руководили сразу три тренера – Бесков, Лобановский и Ахалкаци. Такая же неразбериха творилась и в руководстве страны, где разные кланы боролись за власть при больном и впавшем в маразм Брежневе.

После 82-го наступил короткий период безвременья в стране и футболе, но весной 1986 года вставший у руля сборной Валерий Лобановский начинает ее перестройку, а вставший у руля страны Михаил Горбачев на встрече в Тольятти впервые произносит слово «перестройка».

В 1988 году мы выиграли олимпийский турнир и стали вице-чемпионами Европы. 88-й – это год наивысшей популярности М. С. Горбачева и проводимой им политики перестройки и гласности.

В 90-м сборная Лобановского бесславно выступила на чемпионате мира, и Советский Союз приказал долго жить. Что толку быть вместе, если на чемпионате сборная проигрывает каким-то румынам?

– Здорово! – закричала Настя. – Футбол – это то, что нам нужно. Там же непочатый край работы.

– Не могу с тобой не согласиться, учитывая, что «Зенит» пропустил от «Малаги» уже третий гол.

– При чем тут «Зенит»? – вопила Настя. – Там же расизм! Ваши фанатики…

– Фанаты.

– Неважно. Они же фанатики?

– В общем-то, да.

– Ваши фанатики обижают афроамериканцев.

– У нас нет афроамериканцев.

– Я не могу назвать негра негром, – возмутилась Настя. – Это неполиткорректно.

– Совсем недавно ты называла азербайджанцев хачами.

– Не напоминай мне о прошлом. И не сбивай. Фанатики обижают афроафриканцев.

– Говори лучше «чернокожие футболисты».

– Зануда, – вздохнула Настя. – Лучше скажи, как именно их обижают.

– Кричат «У-у-у», бросают шкурки от бананов.

– Отлично, – сказала Настя. – То есть, конечно, плохо, но мы вписываемся.

– Хорошо. Пойду за бананами.

Настя опять вздохнула.

– Идиот. С тобой невозможно серьезно разговаривать. В футболе крутятся огромные деньги.

Что ж, если серьезно, Настя говорила дело. Отсосать грант на борьбу с футбольным расизмом – это идея. Хорошая идея. Я спросил, когда приступаем к работе.

– Через три недели, – ответила Настя.

– Почему через три?

– Потому что послезавтра я уезжаю в Канаду.

В Канаду? Что за бред?

– В Канаду. К родителям, – сказала Настя.

Оказывается, родители Насти живут в Канаде.

Мы столько времени вместе, а я даже не знал.

– Почему ты ничего не говорила?

– Потому что ты не спрашивал.

– Но почему ты не говорила, что уезжаешь?

– А почему ты никогда не спрашивал про моих родителей?

Действительно не спрашивал. Я никогда не просил ее рассказать о себе. И совсем ничего о ней не знаю. Мне хотелось, чтобы ее жизнь оставалась загадкой. Впрочем, не надо себя обманывать. Мне просто была неинтересна ее жизнь. Она со мной – и довольно.

– Я тоже хотел бы побывать в Канаде, – сказал я. Как бы невзначай. То ли напрашиваясь, то ли абстрактно мечтая.

– Ты можешь побывать в Канаде, только не со мной. Иначе мои родители немедленно начнут выдавать меня замуж.

– За кого?

– Совсем дурак, – в третий раз вздохнула Настя. – За тебя, конечно.

– А что? Я нынче завидный жених.

Что я говорю? К чему эта бесконечная ирония? Почему не сказать прямо: я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Хочу? Конечно, хочу. Почему тогда не сказать? Потому что я боюсь отказа. Оскорбительного отказа. Ироничного отказа. И защищаюсь от иронии посредством иронии. А в итоге вся жизнь – не всерьез. Вся жизнь – скольжение по поверхности.

– Жаль, что ты уезжаешь, – сказал я. Надо было сказать еще что-нибудь, но я не сказал.

Настя потерлась об мою щеку.

– Не переживай. Я ненадолго.

– Надо бы отметить отъезд, – предложил я.

– Для начала нужно к нему приготовиться. Возьми ручку или карандаш.

Я слушал и записывал. Рейс Санкт-Петербург – Квебек. 76 тысяч 675 рублей. В одну сторону. В Ванкувер через Пекин получается дешевле, но я должен согласиться, что глупо лететь в Пекин, чтобы попасть в Канаду.

Плюс на подарки родителям. На подарки друзьям родителей. На проживание – не может же она, в самом деле, жить за родительский счет. И отказаться от развлечения в Канаде, разумеется, тоже не может.

О том, чтобы показаться на глаза родителям в обносках, в которых она здесь ходит, даже речи быть не может. А новая сумочка всяко нужна, независимо от Канады, я должен это понимать.

На следующий день мы сидели на кухне и пили вино. Хотели пойти в ресторан, но денег уже не было. А потом она улетела.