9
Будучи брошенным в воду головой или хвостом вперед, омар, если только он не измучен, сразу же принимает привычное положение и, один или два раза ударив хвостом, быстро устремляется ко дну, словно скользя по наклонной плоскости.
«Американский омар: изучение его повадок и развития», Френсис Хобарт Херрик, д-р философии, 1895
Вторая омаровая война между островами Форт-Найлз и Корн-Хейвен происходила с тысяча девятьсот двадцать восьмого по тысяча девятьсот тридцатый год. Война была жалкая, даже и сказать о ней нечего.
Третья омаровая война между островами Форт-Найлз и Корн-Хейвен была мерзкой и короткой. Она длилась всего четыре месяца в тысяча девятьсот сорок шестом году, но на некоторых островитян повлияла покруче бомбардировки Пёрл-Харбора. Эта война не дала мужчинам с обоих островов добывать омаров в тот год, когда улов омаров был просто колоссальным, самым потрясающим за все время их вылова у берегов штата Мэн: в том году шесть тысяч зарегистрированных ловцов добыли девятнадцать миллионов фунтов омаров. А мужчины с Форт-Найлза и Корн-Хейвена свой шанс сказочно разбогатеть упустили, потому что были слишком заняты борьбой друг с другом.
Четвертая омаровая война между островами Форт-Найлз и Корн-Хейвен началась в середине пятидесятых. Причина этой войны в точности не установлена. Ни подстрекательства, ни жаркой ссоры, способных послужить искрой, от которой возгорелось пламя. Так как же это началось? С вторжений. С неторопливых, типичных, ежедневных вторжений.
Согласно законам штата Мэн, любой человек, имеющий лицензию на лов омаров, может поставить свою ловушку где угодно в водах этого штата. Так прописано в законе. В реальности все иначе. Определенные семьи ведут лов на определенных территориях, потому что так они делали всегда. Определенные территории принадлежат определенным островам, потому что всегда принадлежали. Определенные морские маршруты контролируются определенными людьми, потому что так было всегда. Океан, лишенный изгородей и заборов, четко размежеван согласно традициям, и новичку весьма полезно обращать внимание на эти традиции.
Невидимые барьеры очень даже реальны, и они постоянно проверяются на прочность. Такова уж природа человеческая – пытаться расширить границы своих владений, и ловцы омаров в этом не исключение. Они толкаются, они напирают. Они смотрят, сойдет ли им это с рук. Они подкапывают и выгибают невидимые барьеры, где только могут и пытаются раздвинуть границы своих империй на фут там, на фут тут.
Допустим, мистер Кобб всегда устанавливал свою линию ловушек у входа в некую бухточку. Но что бы произошло, если бы в один прекрасный день мистер Кобб решил установить несколько ловушек на несколько футов дальше вглубь этой самой бухточки, в том месте, где испокон веков вылавливал омаров мистер Томас? Подумаешь – пара десятков футов! Что такого ужасного? Возможно, это деяние осталось незамеченным. Мистер Томас теперь уже не такой зоркий, как прежде, рассуждает мистер Кобб. Может, он болел, а может, у него год неудачный выдался, а может, у него жена померла, и потому он не обращает на свои границы такого внимания, как прежде, и, может быть – только может быть, – вторжение пройдет незамеченным.
Могло пройти. Мистер Томас мог не обратить внимания на это посягательство. И какие бы на то ни были причины, он мог бы отнестись к случившемуся не слишком серьезно и не поссориться с мистером Коббом. Но с другой стороны, он мог отнестись к случившемуся серьезно. Может быть, это сразу вызвало бы у него раздражение. Возможно, он выразил бы мистеру Коббу свое неудовольствие. Возможно, когда мистер Кобб отправился бы на следующее утро вытаскивать свои ловушки, он бы обнаружил, что мистер Томас завязал на середине каждой веревки полувыбленочный узел в качестве предупреждения. Возможно, мистер Кобб и мистер Томас – соседи, которые прежде никогда не ссорились. Возможно, они женаты на сестрах. Возможно, они хорошие друзья. Этими безвредными узелками мистер Томас хотел сказать: «Я вижу, что ты тут пытаешься сделать, приятель, и я прошу тебя: пожалуйста, уберись-ка к чертям с моей территории подобру-поздорову, пока у меня хватает терпения».
И возможно, мистер Кобб отступит, и инцидент будет исчерпан. Но возможно, он этого не сделает. Кто знает, какие у него причины стоять на своем? Может быть, мистер Кобб оскорблен тем, что мистер Томас оттяпал себе такой здоровенный кусок океана, притом что и ловец омаров-то он так себе, никудышный. А может быть, до мистера Кобба дошли слухи, будто мистер Томас не выбрасывает за борт нелегальных омаров-недоростков, а может быть, сынок мистера Томаса как-то уж слишком неприлично пару раз глянул на хорошенькую тринадцатилетнюю дочурку мистера Кобба. Может быть, у него дома неприятности какие и срочно требуются деньги. Может быть, его дед когда-то посягал на эту самую бухточку и теперь мистер Кобб хочет забрать себе то, что по праву должно принадлежать его семейству.
В общем, на следующей неделе он опять ставит свои ловушки на территории мистера Томаса, только теперь он уже не считает, что это территория мистера Томаса, а считает, что это нейтральные воды и его собственность. Он же американец, свободный человек. И по правде говоря, он немножко зол на этого жадного подонка Томаса за то, что тот завязал узлы на чужих веревках. Господи помилуй, что тут такого? Человек просто хотел немного подзаработать! И что это вообще может значить – вязать узлы на чужих веревках? Если у мистера Томаса проблемы, почему не поговорить как мужчина с мужчиной? И теперь мистеру Коббу уже все равно, попытается ли мистер Томас перерезать веревки его ловушек. Пусть режет! Черт с ним! Пусть только попробует! Уж он его дубинкой отделает, мало не покажется.
И когда мистер Томас опять видит на своей территории соседские поплавки над омаровыми горшками, ему надо что-то выбирать. Срезать веревки? Томас гадает, насколько опасен Кобб. Какие у него дружки и союзники. Может ли Томас позволить себе потерять ловушки – ведь Кобб может пойти в контратаку и ответить ему тем же? Да и так ли хороша и неповторима эта территория, если уж на то пошло? Стоит ли за нее драться? Действительно ли у Кобба дурное на уме или он забрался на территорию Томаса по незнанию?
А ведь как много причин для человека поставить свои ловушки на чужой территории нечаянно. Может, их случайно в шторм туда занесло? Разве Кобб – молодой нахал? Стоит ли ссориться из-за всякого такого случая? Неужели даже с соседями надо быть всегда начеку? Но с другой стороны, разве может мужчина сидеть сложа руки, когда какой-то жадный ублюдок жрет из его тарелки? Господи ты Боже мой! Разве может человек лишиться средств к существованию? А вдруг Кобб вздумает вообще всю территорию захапать? Вдруг вытолкает Томаса на чью-нибудь еще территорию – и тогда бед станет еще больше? Неужели человек должен каждый день часами ломать голову, принимая подобные решения?
На самом деле должен.
Если он ловец омаров, он должен принимать подобные решения каждый день. Такой уж это бизнес. За годы у ловца омаров формируется политика, репутация. Если он добывает омаров, чтобы на вырученные от их продажи деньги жить, кормить семью, он не может себе позволить бездействие, и со временем становится известен либо как толкач, либо как резчик. Трудно не стать тем или другим. Он должен бороться за расширение своей территории, отодвигая линию ловушек другого добытчика омаров, либо должен защищать свою территорию, срезая поплавки на тех ловушках, которые другой ловец поставит в его морских угодьях.
И толкач, и резчик – названия оскорбительные. Никто не желает, чтобы его так называли, но почти каждый ловец омаров является либо тем, либо другим. Либо и тем и другим. Чаще толкачами становятся молодые, а резчики обычно постарше. У толкачей ловушек поменьше, у резчиков – побольше. Толкачам терять почти что нечего, а резчикам есть, что защищать. Напряженность между толкачами и резчиками существует постоянно – даже внутри одной общины, даже внутри одной семьи.
На острове Форт-Найлз самым знаменитым местным резчиком был Ангус Адамс. Он срезал поплавки у всякого и каждого, кто дерзал приближаться к его территории, и похвалялся этим. Про своих кузенов и соседей он говаривал: «Они меня по заднице пинают уже пятьдесят годков, а я поплавки у всех этих засранцев срезал». Как правило, Ангус приступал к срезанию поплавков без всякого предупреждения. Он не тратил время на дружеское завязывание морских узлов тех ловцов омаров, которые вторгались в его владения без злого умысла, по неразумению. Плевать ему было на то, что это за несмышленый рыбак и что у того было на уме. Ангус Адамс срезал чужие ловушки со свирепым постоянством, ругая на чем свет стоит мокрые веревки, обвитые скользкими водорослями, проклиная тех, кто пытался отнять у него то, что принадлежало ему по праву. Он был хорошим рыбаком. Он отлично знал, что ему смотрят в спину рыбаки рангом пониже, мечтая о куске его пирога. Господь свидетель, угощать их он не собирался.
Ангус Адамс срезал поплавки даже у отца Рут, Стэна Томаса, который был его самым лучшим другом на свете. Толкачеством Стэн Томас так уж сильно не занимался, но однажды установил свои омаровые ловушки за Джетти-Роком, где единственными поплавками, подпрыгивающими на волнах, были желто-зеленые полосатые поплавки Ангуса Адамса. Стэн обратил внимание на то, что Ангус уже несколько месяцев подряд там ловушек не ставит, и подумал: попытка не пытка. Он не рассчитывал на то, что Ангус заметит. Но Ангус заметил. Заметил и срезал все до единого поплавки своего соседа, своего лучшего друга. Он вытащил и связал между собой красно-синие поплавки Томаса и прервал лов, поскольку пребывал просто в бешенстве. Он отправился искать Стэна Томаса. Он обошел на своей моторке все бухточки и камни внутри пролива Уорти – и наконец увидел впереди лодку Стэна, «Мисс Рути», окруженную чайками, охочими до приманки. Ангус прибавил скорость и помчался к Стэну. Тот прекратил работу и посмотрел на друга.
– Что-то стряслось, Ангус? – поинтересовался он.
Ангус Адамс, не говоря ни слова, зашвырнул в лодку Стэна срезанные поплавки. Это был жест победителя, словно это были не поплавки, а отрубленные головы заклятых врагов. Стэн встретил свои поплавки невозмутимым взглядом.
– Что-то стряслось, Ангус? – вторично осведомился он.
– Еще раз ко мне толкнешься, – рявкнул Ангус, – я тебе глотку перережу.
Это была стандартная угроза Ангуса. Стэн Томас ее десятки раз слышал. Порой угроза извергалась по адресу злодея, а порой Ангус ее произносил, пребывая в самом распрекрасном расположении духа, за крибиджем и пивом. Но никогда прежде Ангус не адресовал эту угрозу Стэну. Двое мужчин, двое закадычных друзей, смотрели друг на друга. Под ними покачивались их лодки.
– Ты мне должен за двенадцать ловушек, – сказал Стэн Томас. – Они были совсем новенькие. Я бы мог тебе сказать, чтобы ты сел и сам смастерил мне двенадцать новых ловушек, но если ты мне отдашь двенадцать своих старых, мы обо всем забудем.
– Поцелуй меня в задницу.
– Ты там ни одной ловушки всю весну не ставил.
– Даже не думай, мать твою, что ты можешь со мной в игры играть, ежели мы с тобой вроде как товарищи, Стэн.
У Ангуса Адамса вокруг шеи появились лиловые пятна, но Стэн Томас смотрел на него беззлобно.
– Будь это не ты, а кто-то другой, – сказал Стэн, – я бы сразу по зубам врезал, чтоб со мной так не разговаривали.
– А ты со мной, мать твою, не церемонься.
– Правильно. Ты-то со мной церемониться особо не стал.
– Точно. И не буду, так что держи свои чертовы ловушки подальше от моей задницы.
С этими словами он отплыл, показав Стэну Томасу средний палец. Стэн и Ангус не разговаривали почти восемь месяцев. А ведь эта стычка произошла между лучшими друзьями, между двумя мужчинами, которые вместе ужинали несколько раз в неделю, между двумя соседями, между учителем и его учеником. Эта стычка случилась между двумя мужчинами, каждый из которых не верил, что другой денно и нощно старается его уничтожить – а именно так думали друг о друге мужчины с Форт-Найлза и Корн-Хейвена. И чаще всего так оно и было.
Это был рискованный бизнес. Как раз вторжения на чужие территории и срезание ловушек привели к четвертой омаровой войне, которая случилась к концу пятидесятых. Кто ее начал? Трудно сказать. Враждебность витала в воздухе. Некоторые мужчины вернулись из Кореи и хотели снова заняться ловом омаров, но обнаруживали, что их территории заняты. Весной тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года несколько молодых людей достигли совершеннолетия и приобрели себе собственные лодки. Они пытались найти себе места для добычи омаров. Годом раньше улов был хороший, поэтому у всех хватало денег, чтобы прикупить побольше ловушек, приобрести новые лодки с моторами помощнее. Словом, конкуренция обострилась.
Вторжения на чужую территорию и срезание поплавков носили двусторонний характер. То и дело можно было слышать проклятия на борту то одной лодки, то другой. За несколько месяцев конфликт успел набрать обороты. Ангусу Адамсу надоело срезать поплавки на ловушках, которые ставили на его территории ловцы омаров с Корн-Хейвена, и он стал бороться с недругами более изобретательно. Выходя в море, он прихватывал с собой из дома весь мусор, а когда обнаруживал в своих владениях чужие ловушки, вытягивал их и набивал всякой дрянью. Как-то раз он запихнул в чью-то ловушку старую подушку, чтобы туда не смог забраться ни один омар, а однажды весь вечер напролет вколачивал в ловушку гвозди и в результате придал ей сильное сходство с орудием пыток. Была у Ангуса и еще одна хитрость: он мог набить ловушку какого-нибудь интервента камнями и забросить в море. Эта хитрость, правда, требовала немалых трудов. Ему приходилось сначала грузить камни в свою лодку, а камни нужно было привезти на берег в мешках на тачке, а на это уходило время. Но Ангус времени не жалел. Ему нравилось представлять себе, как ублюдок с Корн-Хейвена тужится, пытаясь вытянуть ловушку, а находит в ней только камни.
Ангус забавлялся этими фокусами до того дня, пока однажды не вытащил одну из своих ловушек, в которой обнаружил куклу, в тряпичную грудь которой были вогнаны ножницы. Это было страшноватое и жестокое послание. Помощник Ангуса Адамса взвизгнул, как девчонка, когда увидел этот «подарочек». Кукла даже Ангуса напугала. Ее светлые волосики намокли и прилипли к потрескавшемуся фарфоровому личику. Неподвижные губки куклы застыли в виде изумленной буквы «О». В ловушку забрался краб и вцепился в платьице куклы.
– Это что еще за чертовщина? – проревел Ангус. Он вытащил куклу из ловушки и выдернул из ее груди ножницы. – Что за чертова угроза, мать твою?
Он привез куклу на Форт-Найлз и потом всем ее показывал, совал в лицо, и это никому не нравилось. Жители острова давно привыкли к вспышкам гнева Ангуса Адамса и не обращали на них внимания, но на этот раз обратили. Что-то было в этой жестокости, в этой кукле, которую проткнули ножницами, такое, что всех возмутило. Кукла? Черт побери, что могла означать кукла? Гвозди и камни – это одно дело, но убитая кукла? Если у кого-то с Корн-Хейвена были проблемы с Ангусом, почему этот человек не сказал ему о своих претензиях в лицо? И чья это была кукла? Может быть, она принадлежала бедной дочурке какого-то рыбака? Что же это за человек был, если он мог проткнуть ножницами куклу своей маленькой дочки только ради того, чтобы кому-то насолить? И что именно он хотел этим сказать?
Нет, на Корн-Хейвене жили звери, а не люди.
На следующее утро многие из ловцов омаров с Форт-Найлза собрались на пристани намного раньше обычного. До рассвета оставался еще целый час, было темно. На небе горели звезды, луна стояла низко и светила тускло. Маленькой флотилией мужчины отплыли к Корн-Хейвену. Моторы их лодок выбросили большое зловонное облако выхлопных газов. Конкретных намерений у них не было, но они решительно двигались к Корн-Хейвену и остановили свои лодки прямо перед входом в бухту. Их было двенадцать, этих рыбаков с Форт-Найлза. Маленькая блокада. Все молчали. Некоторые закурили сигареты.
Примерно через полчаса они заметили движение на пристани. Мужчины с Корн-Хейвена спускались на причал, намереваясь выйти в море. Они заметили выстроившиеся в линию лодки, собрались на причале небольшой группой и стали смотреть на них. Некоторые мужчины пили кофе из термосов, и их окружали облачка пара. Группа разрасталась. Все новые рыбаки спускались на причал и обнаруживали там толпу.
Некоторые стали указывать на чужие лодки пальцами. Некоторые закурили. Минут через пятнадцать стало ясно, что они не знают, как быть с блокадой. Ни один не двинулся к своей лодке. Бродили по причалу, переговаривались. До форт-найлзских рыбаков доносились обрывки разговоров жителей Корн-Хейвена. Порой явственно слышался кашель или смех. Смех выводил из себя Ангуса Адамса.
– Весельчаки чертовы, – проворчал он, но услышали его только некоторые из товарищей, потому что произнес он эти слова очень тихо.
– Чего это они? – проговорил мужчина в лодке рядом с Ангусом, его кузен Барни.
– Во-во, что смешного, а? – спросил Ангус. – Расхихикались. Я им покажу, как хихикать.
– Думаю, они не над нами смеются, – сказал Барни. – Похоже, они просто так смеются.
– Я им покажу, как хихикать.
Ангус Адамс прошел на корму своей лодки и завел мотор. Он повел свою лодку вперед, прямо в корн-хейвенскую бухту. На полной скорости он прошел между лодками, стоящими у причала, и только у самой пристани притормозил. Был отлив, и его лодка оказалась ниже, намного ниже стоявших на пристани корн-хейвенских рыбаков. Они подошли к краю причала, чтобы посмотреть на Ангуса Адамса. Никто из форт-найлзских рыбаков за ним не последовал, они остались на входе в бухту. Никто не знал, что делать.
– С куколками играть любите? – проревел Ангус Адамс.
Его друзья в своих лодках очень хорошо слышали эти слова. Он сжал в поднятой руке убитую куклу и потряс ею.
Один из корн-хейвенских рыбаков сказал что-то, и… остальные расхохотались.
– Спускайтесь сюда! – крикнул Ангус. – Спускайтесь и признайтесь в этом!
– Что он сказал? – спросил Барни Адамс у Дона Поммероя. – Ты слышал, что сказал тот гад?
Дон Поммерой пожал плечами.
В этот момент по тропинке к пристани спустился высокий широкоплечий мужчина, и рыбаки расступились, чтобы дать ему дорогу. Мужчина был без головного убора, и было видно, что он светловолосый. Он нес на плече несколько аккуратно смотанных веревок, а в руке у него была коробка с завтраком. Смех на пристани утих. Ангус Адамс молчал. То есть его друзья ничего не услышали.
Светловолосый мужчина, не глядя на Ангуса, спустился с пристани, зажав под мышкой коробку с завтраком, и сел в шлюпку. Он отвязал ее от столбика и начал грести. Греб он красиво, залюбуешься: плавная, медленная проводка и короткий, резкий занос. Довольно скоро он подплыл к своей омаровой лодке и перебрался в нее. К этому моменту рыбаки с Форт-Найлза успели его хорошо разглядеть. Это был Нед Вишнелл – можно сказать, звезда омарового промысла и нынешний патриарх династии Вишнеллов. Форт-найлзские рыбаки смотрели на его лодку с завистью. Лодка имела длину двадцать пять футов, она была чистенькая, белая, с синими полосками на бортах. Нед Вишнелл завел мотор и направил лодку к выходу из бухты.
– Какого черта? – выругался Барни Адамс. – Куда это он собрался?
Дон Поммерой снова пожал плечами.
Нед Вишнелл вел свою лодку прямо на них, прямо к баррикаде из форт-найлзских лодок, с таким видом, словно их там не было. Рыбаки с Форт-Найлза боязливо переглянулись, гадая, следует ли остановить этого человека. Пропустить его – это было бы неправильно, но Ангуса Адамса с ними не было, и некому было командовать. Они, как парализованные, замерли и смотрели на лодку Неда Вишнелла, а тот спокойно проплыл между лодками Дона Поммероя и Дьюка Кобба, даже не глянув ни влево, ни вправо. Форт-найлзские лодки раскачались на волнах, поднятых лодкой Вишнелла. Дону пришлось схватиться за борт, иначе он свалился бы в воду. Мужчины проводили взглядом Неда Вишнелла. Его лодка, удаляющаяся в открытое море, становилась все меньше и меньше.
– Куда, черт бы его побрал, поплыл?
Барни, похоже, все еще ждал, что кто-нибудь ответит на его вопрос.
– Черт бы меня побрал, если бы я знал, – пробурчал Дон Поммерой. – Он что же, нас не заметил?
– Наверняка заметил.
– Почему же не сказал ничего?
– А ты думаешь, он что-то должен был сказать?
– Не знаю. Ну что-нибудь вроде «Привет, парни! Чего это вы?».
– Заткнись, Барни.
– Чего это мне затыкаться? – хмыкнул Барни Адамс, но заткнулся.
Наглость Неда Вишнелла напрочь ликвидировала угрозу, которую могли представлять собой рыбаки с Форт-Найлза. Вскоре корн-хейвенские ловцы омаров, один за другим, спустились с пристани, сели в свои лодки и отправились на места лова. Точно так же, как их сосед Нед, они миновали форт-найлзскую блокаду, не повернув головы ни влево, ни вправо. Ангус Адамс какое-то время что-то орал им вслед, но все происходящее так смутило форт-найлзских рыбаков, что они начали разворачивать лодки и друг за другом направились к родному острову. Ангус отплыл последним. Он, как рассказывал потом Барни, осыпал проклятиями всех и вся на свете. Ангус жутко рассвирепел из-за того, что друзья его покинули, и из-за того, что столь замечательно придуманная блокада превратилась в бесполезный фарс.
Тут-то четвертая омаровая война между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном могла бы и закончиться. Если бы все, что произошло этим утром, положило бы конец конфликту, никто бы и не вспоминал об этих событиях как об омаровой войне. Ну, вышло недоразумение. Но лето шло, вторжения на чужие территории и срезания поплавков продолжались (правда, не систематически). Срезанием поплавков занимался по большей части Ангус Адамс, и рыбаки с обоих островов к этому привыкли. Ангус Адамс цеплялся за свое с хваткой бультерьера. Для всех остальных были установлены новые границы. Некоторые территории сместились. Некоторые новые рыбаки заняли старые территории, некоторые старые рыбаки отошли от дел, некоторые из тех, кто вернулся с войны, занялись прежним делом. Установилось позиционное перемирие.
В конце апреля Ангус Адамс случайно оказался в Рокленде, куда поехал продать своих омаров, одновременно с Доном Поммероем. Холостяк Дон был известным балбесом. Он был мягкой версией своего брата Айры Поммероя, большого виртуоза в плане ругани, мужика с крепкими кулаками, мужа Ронды Поммерой и отца Вебстера, Конвея, Джона, Фейгана и так далее. Ангус Адамс был невысокого мнения обо всех Поммероях, но в итоге они всю ночь пропьянствовали с Доном в гостинице «Вейсайд», потому что было слишком ветрено и темно, чтобы возвращаться домой, и к тому же Ангусу было скучно. Они встретились в магазине у оптовика, и он сказал:
– Давай освежимся, Ангус.
И Ангус согласился.
В тот вечер в «Вейсайде» отдыхало несколько мужчин с Корн-Хейвена. Там был скрипач Фред Берден со своим шурином Карлом Коббом. Было поздно, лил ледяной дождь. В баре сидели только рыбаки с Корн-Хейвена и с Форт-Найлза, поэтому между ними завязался разговор. Разговор был не слишком враждебный. На самом деле разговор начался с того, что Фред Берден заказал выпивку для Ангуса Адамса.
– Наберись силенок, – крикнул Фред. – Устал небось. Цельный день наши поплавки срезал, поди.
Фраза прозвучала самую малость угрожающе, поэтому Ангус Адамс крикнул в ответ:
– Тогда ты мне должен был прислать целую бутылку. Я сегодня побольше стопки заработал.
Это тоже прозвучало не слишком дружески, но драки не случилось. Все расхохотались. Все мужчины уже порядком подвыпили и оживились, но не настолько, чтобы начать драку. Фред Берден и Карл Кобб пересели за стойку, поближе к своим соседям с Форт-Найлза. Ясное дело, они были знакомы. Они похлопали друг дружку по спине, заказали еще пива и виски, поболтали о своих новых лодках, о новом оптовике, о новой конструкции ловушек. Поговорили о новых ограничениях на лов омаров, вводимых властями штата, и о том, какие оболтусы эти новые смотрители. У этих мужчин было много общих забот, поэтому и поговорить было о чем.
Во время Корейской войны Карл Кобб служил на военной базе в Германии. Он вытащил бумажник и показал собутыльникам немецкие деньги. Потом все посмотрели на культю отрезанного лебедкой пальца Ангуса Адамса и упросили его рассказать историю о том, как он выбросил свой палец за борт и прижег рану сигарой. Фред Берден рассказал, что туристы, приезжающие летом на Корн-Хейвен, сочли остров слишком буйным, собрали денег и наняли на июль и август полицейского. Полицейский оказался рыжим юнцом из Бангора. На первой же неделе его на острове трижды поколотили. Летние туристы даже обеспечили этого молокососа полицейской машиной, а этот балбес на ней перевернулся, когда на большой скорости гнался по всему острову за местным, у которого на пикапе не было номеров.
– Погоня на полной скорости! – воскликнул Фред Берден. – На острове, где из конца в конец четыре мили. Господи Всевышний, далеко ли этот малый собрался уехать? Мог ведь и задавить кого-то!
В итоге, как поведал дальше Фред Берден, еле живого после аварии полицейского выволокли из машины и еще разок поколотили. На этот раз его побил сосед, дико рассвирепевший из-за того, что полицейская машина перевернулась у него в саду. Через три недели юный полицейский отправился домой, в Бангор. Полицейская машина осталась на острове. Один из Вишнеллов купил ее, отремонтировал и отдал своему мальчишке. Летние туристы были в ярости, но Генри Берден и все остальные им сказали, что, если им не нравится на Корн-Хейвене, пусть убираются в Бостон, где к их услугам будут все полицейские, каких их душенька пожелает.
Дон Поммерой сказал, что одно на Форт-Найлзе хорошо – никаких летних туристов там не бывает. Семейка Эллисов владела, черт бы ее побрал, почти всем островом, и он им был нужен для себя.
– А на Корн-Хейвене одно хорошо, – сказал Фред Берден, – Эллисов нету.
Все захохотали. Хорошая получилась шутка.
Ангус Адамс рассказал о старых добрых временах на Форт-Найлзе, когда еще процветало частное производство. Тогда на острове имелся полицейский, и для острова он был просто идеальным копом. Во-первых, он был из семейства Адамсов, всех на острове знал, и знал все, как говорится, входы и выходы. Островитянам он не докучал и большей частью следил за тем, чтобы итальянцы не слишком сильно буйствовали. Его звали Рой Адамс, а наняло его для поддержания порядка семейство Эллисов, которым было безразлично, чем конкретно занимался Рой, лишь бы никого не убили и не ограбили. У него была приземистая машина – здоровенный седан «пакард», отделанный деревянными панелями, – но он на ней никогда не ездил. У Роя было собственное понятие о работе полисмена. Он посиживал дома и слушал радио. Если на острове что-то случалось, все знали, где его найти. Услышав о преступлении, он отправлялся побеседовать по душам с виновником. Ангус сказал, что Рой был отличным полицейским. Фред и его шурин согласились.
– Даже тюрьмы не было, – сказал Ангус. – Наломал дров – ну, посидишь у Роя в гостиной часок-другой.
– И правильно, – сказал Фред. – Такая и должна быть полиция на острове.
– Если вообще должна быть, – сказал Ангус.
– Точно. Если.
Потом Ангус рассказал анекдот про белого медвежонка, который пожелал узнать, нет ли в его семействе примеси крови коалы, а Фред Берден сказал, что этот анекдот напомнил ему другой, про трех эскимосов в кондитерской. А Дон Поммерой стал рассказывать анекдот про японца и айсберг, но что-то напутал, и Ангус Адамс рассказал анекдот вместо него. Карл Кобб сказал, что слышал этот анекдот по-другому, и выдал полную версию – правда, она не сильно отличалась от того анекдота, который только что рассказал Ангус. Короче, зря старался. Дон потом рассказал еще про даму-католичку и говорящую лягушку, но тоже подзабыл анекдот, и получилось не очень.
Ангус Адамс сходил в туалет, а когда вернулся, Дон Поммерой и Фред Берден ссорились. Довольно серьезно ссорились. Кто-то что-то сказал. Кто-то что-то ответил. Ссора явно началась недавно. Ангус Адамс подошел к стойке, чтобы выяснить, из-за чего весь этот сыр-бор.
– Да ни за что! – прокричал Фред Берден, раскрасневшись и брызгая слюной. – Ни за что бы ты этого не смог сделать! Он бы тебя прикончил!
– А я говорю, смог бы, – медленно, с достоинством произнес Дон Поммерой – Не говорю, что это было бы так просто. Я просто говорю, что смог бы это сделать.
– О чем это он? – спросил Ангус у Карла.
– Дон говорит, что готов пари заключить, что сможет обезьяну ростом в пять футов одолеть, – сообщил Карл.
– Чего?
– Да от тебя мокрое место останется! – гаркнул Фред. – В мокрое место тебя превратит пятифутовая обезьяна!
– Уж я драться мастак, – сказал Дон.
Ангус сделал большие глаза и сел. Он пожалел Фреда Бердена. Хоть тот и был с Корн-Хейвена, не стоило ему ввязываться в дурацкий разговор с отпетым оболтусом вроде Дона Поммероя.
– Да откуда ты ее возьмешь вообще, эту гребаную обезьяну? – вопросил Фред. – Ты хоть знаешь, как она устроена, обезьяна? Если она ростом пять футов, так она лапы на все шесть футов раскинет. А знаешь, какие они сильные, обезьяны? Ты и с двухфутовой бы не справился. Она бы тебя разможжила.
– Зато обезьяна драться не умеет, – возразил Дон. – Вот очко в мою пользу. А я драться мастак.
– Вот тупой. Мы же договорились, что она драться умеет.
– Да нет, мы так не договаривались.
– И о чем мы тогда речь ведем? Как можно спорить про драку с пятифутовой обезьяной, ежели она и драться-то не умеет?
– А я говорю, что одолею и такую, какая драться умеет. – Дон говорил очень спокойно. Он был просто виртуозом логики. – Если пятифутовая обезьяна умеет драться, я с ней справлюсь.
– А как насчет зубов? – осведомился Карл Кобб, вдруг проявив неподдельный интерес к разговору.
– Заткнись, Карл, – сказал его шурин Фред.
– Вопрос хороший, – сказал Дон и задумчиво кивнул. – Обезьяне не будет позволено пускать в ход зубы.
– Тогда что это за драка будет, спрашивается? – воскликнул Фред. – Обезьяны только так и дерутся! Они кусаются!
– Кусаться запрещено, – заявил Дон тоном судьи, зачитавшего окончательный и не подлежащий обжалованию приговор.
– А что же будет делать обезьяна? – вопросил Фред. – Боксировать? Да? Хочешь сказать, что ты бы побил пятифутовую обезьяну в боксерском матче?
– Вот именно, – ответил Дон.
– Но обезьяна же не будет уметь боксировать, – нахмурив брови, заметил Карл Кобб.
Дон кивнул со сдержанным самодовольством.
– Вот именно, – сказал он. – Поэтому я ее и одолею.
У Фреда Бердена не осталось другого выбора, как только стукнуть Дона хорошенько и столкнуть с табурета, что он и сделал. Ангус Адамс потом говорил, что он бы и сам это сделал, если бы Дон сказал еще хоть слово про чертову пятифутовую обезьяну, но Фред первым не вытерпел, вот и заехал Дону в ухо. Карла Кобба это так изумило, что Ангус разозлился и врезал по физиономии Карлу. Потом Фред стукнул Ангуса. И Карл Ангуса тоже стукнул, но не сильно. Дон поднялся с пола, наклонил голову и с диким воем ударил ею в живот Фреда. Фред отлетел назад, наскочил на пустые табуреты. Табуреты задребезжали и попадали.
Двое спорщиков – Дон и Фред – покатились по полу. Каким-то образом они повалились друг на дружку так, что голова одного оказалась над ногами другого, и наоборот, а такая позиция для драки не слишком удобна. Они стали похожи на здоровенную неуклюжую морскую звезду – сплошные руки и ноги. Сверху лежал Фред Берден. Он уперся сапогом в пол, и стал поворачиваться вместе с Доном по кругу, пытаясь обрести точку опоры.
Карл и Ангус драку прекратили. Она их сразу не слишком интересовала. Получили по пинку – и хватит. Они прислонились спиной к стойке и уставились на своих товарищей, возящихся на полу.
– Наподдай ему, Фред! – взвыл Карл и бросил опасливый взгляд на Ангуса.
Ангус пожал плечами. Ему было почти все равно, поколотят Дона Поммероя или нет. Он того заслуживал, дурак несчастный. Пятифутовая обезьяна. Господи!
Фред Берден впился зубами в бедро Дона. Дон обиженно взвыл:
– Не кусаться! Не кусаться!
Он был просто в ярости, поскольку, по его мнению, он четко оговорил это правило для схватки с обезьяной. Ангус Адамс, стоя у барной стойки, некоторое время наблюдал за неловкой возней на полу, а потом вздохнул, обернулся и спросил у бармена, не мог ли бы тот навести порядок. Бармен, невысокий, тщедушный мужчина с испуганными глазами, сжимал в руках бейсбольную биту длиной в половину его роста.
– Этого не надо, – сказал Ангус, кивком указав на биту. Бармен, похоже, обрадовался и убрал биту под стойку.
– В полицию позвонить? – спросил он.
– Не стоит. Ничего страшного, приятель. Подерутся и перестанут.
– А из-за чего они сцепились? – спросил бармен.
– Ой, да они старые дружки, – ответил Ангус.
Бармен облегченно улыбнулся, словно этим все объяснялось. Ангус расплатился по счету, прошел мимо двоих рыбаков, мутузящих друг дружку на полу, и начал подниматься по лестнице на второй этаж, намереваясь поспать.
– Ты куда? – провизжал Дон Поммерой с пола вслед Ангусу. – Ты куда, черт бы тебя побрал?
Ангус устранился от участия в драке, потому что счел ее никчемной, но оказалось, что все не совсем так.
Фред Берден был упертый малый, а Дон был настолько упрям, насколько туп, и ни тот, ни другой не желали идти на попятную. Драка продолжалась еще добрых минут десять после того, как Ангус Адамс отправился баиньки. Как рассказывал Карл Кобб, Фред и Дон дрались, «как два бойцовских пса». Они кусались, лягались, пинались. Дон попытался разбить о голову Фреда несколько бутылок, а Фред Дону сломал несколько пальцев, да с такой силой, что был слышен треск. Бармен, не слишком сообразительный малый, которому Ангус посоветовал не вмешиваться, не вмешался.
Даже тогда, когда Фред уселся на Дона верхом, когда он вцепился в его волосы и стал колотить его головой об пол, бармен не вмешался. Фред стучал головой Дона по полу до тех пор, пока тот не потерял сознание. Только тогда Фред его отпустил и откинулся назад, тяжело дыша.
Бармен в это время протирал пепельницу полотенцем.
Карл сказал:
– Может, вам стоит кого-нибудь позвать?
Бармен перегнулся через стойку и увидел, что Дон лежит не шевелясь и все лицо у него в крови. У Фреда физиономия тоже была вся в крови, и одна рука у него висела как-то странно. Бармен позвонил в полицию.
Ангус Адамс ни о чем этом не слышал до утра. Он встал, позавтракал и собрался возвращаться на Форт-Найлз. Он узнал, что Дон Поммерой в больнице и что дела его плохи. Ангусу сказали, что Дон не пришел в себя. У него были какие-то «внутренние повреждения», а еще говорили, что у него проткнуто легкое.
– Сукин сын, – сказал Ангус, сильно впечатленный.
Он никак не мог подумать, что драка примет такой серьезный оборот. У полиции были вопросы к Ангусу, но его отпустили. Они задержали Фреда Бердена, но тот и сам был так избит, что против него пока что не выдвинули никаких обвинений. Полиция не знала, как быть, поскольку бармен – единственный трезвый и надежный свидетель – настаивал на том, что эти двое – хорошие друзья и что они просто дурачились.
Ангус добрался до острова поздно вечером и пошел искать брата Дона, Айру, но Айра новость уже знал. Ему позвонили из роклендской полиции и сообщили, что его брат избит в баре до коматозного состояния рыбаком с Корн-Хейвена. Айра рассвирепел. Он бегал из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки, потрясая ими в воздухе и вопя. Его жена, Ронда, пыталась его успокоить, но он не желал ее слушать. Он собирался отправиться на Корн-Хейвен с ружьем и «наделать бед». Он собирался «кое-кому показать». Он собирался «проучить их разок-другой». Он собрал несколько дружков и поговорил с ними по душам. Ружей с собой, в итоге, никто не взял, но позиционное перемирие между двумя островами поколебалось, и вспыхнула четвертая омаровая война.
Ежедневные подробности этой войны не так уж важны. Это была типичная омаровая война. Драки, срезание поплавков, вторжения на чужие территории, вандализм, грабежи, агрессия, обвинения, паранойя, унижения, оскорбления, террор, трусость и угрозы. Коммерция почти заглохла. Добычей омаров и так-то зарабатывать непросто, но еще труднее тогда, когда рыбаку нужно и днем и ночью защищать свою собственность или атаковать собственность другого рыбака. Отец Рут без лишней суеты и без долгих раздумий вытащил из моря все свои ловушки – точно так же, как сделал его отец в тысяча девятьсот третьем году, во время первой омаровой войны между Корн-Хейвеном и Форт-Найлзом. Он вытянул на берег свою лодку и уложил ее во дворе перед домом.
– Я в таких делах не участвую, – объявил он соседям. – Мне плевать, что там кто кому сделал.
Стэн Томас все рассчитал. Он понял, что, переждав войну, потеряет денег меньше, чем соседи. Он понимал, что война вечно длиться не будет.
Она продлилась девять месяцев. За это время Стэн Томас проконопатил лодку, смастерил новые ловушки, просмолил веревки, подкрасил поплавки. Пока его соседи вели сражения и разоряли друг дружку, он полировал все, что имел для омарового бизнеса, доводил до совершенства. Естественно, его территорию заняли, но он знал: те, кто это сделал, выдохнутся, перегорят, и тогда он сможет вернуть себе свои морские владения. С лихвой. Враги потерпят поражение. А пока он чинил снасти и драил все медные детали. Его жена, Мэри, очень ему помогала. Она так красиво разрисовала его поплавки. С деньгами у них проблем не было. За дом все положенные выплаты были давно сделаны, а Мэри была необычайно экономна. Всю жизнь она прожила в комнатке площадью десять квадратных футов, и у нее никогда не было собственных вещей. Она ничего не ждала и ничего не просила. Она могла приготовить вкуснейшее жаркое из моркови и куриной косточки. Она устроила огород, она латала одежду мужа, штопала его носки. К такой работе она привыкла. Не такая уж большая разница – штопать шерстяные носки или собирать в пары шелковые чулки.
Мэри Смит-Эллис Томас пыталась мягко уговорить мужа пойти работать в Эллис-Хаус и к добыче омаров не возвращаться, но он и слышать об этом не желал. Он заявил жене, что не хочет даже близко подходить к этим вонючим задницам.
– Ты мог бы работать в конюшне, – говорила Мэри, – и никого из них не видеть.
Но Стэн не желал убирать навоз за лошадьми этих вонючих задниц. Мэри перестала его уговаривать. Просто у нее была такая тайная фантазия: что ее муж и Эллисы полюбят друг друга и ее снова примут в Эллис-Хаус. Не как служанку, а как члена семьи. Может быть, Вера Эллис полюбит Стэна. Может быть, мисс Вера станет приглашать Стэна и Мэри на ланч. Может быть, Вера нальет Стэну чая и скажет: «Я так рада, что Мэри вышла замуж за такого достойного джентльмена».
Однажды ночью, в своем новом доме, лежа в постели с новым мужем, Мэри попробовала робко развить свои фантазии:
– Быть может, мы могли бы навестить мисс Веру…
Но ее супруг не дал ей договорить и объявил, что он скорее собственное дерьмо слопает, чем навестит мисс Веру.
– О… – сказала Мэри.
Она отказалась от своих попыток. Она вложила всю свою энергию в помощь мужу во время его простоя, пока тянулась омаровая война, а от него она получала маленькие, но драгоценные признания своей ценности. Он любил сидеть в гостиной и смотреть на новые занавески. Дом стал безупречно чистым, и Стэну стали милы старания жены украсить жилище. Мэри ставила на подоконники полевые цветы в стаканах. Она протирала его инструменты. Это был так чудесно.
– Иди ко мне, – говорил он ей в конце дня и похлопывал себя по колену.
Мэри подходила и садилась к нему на колени. Стэн раскрывал объятия.
– Иди сюда, – говорил он, и она прижималась к нему.
Когда она нарядно одевалась или делала красивую прическу, он называл ее Мяткой, потому что от нее словно бы пахло мятным освежителем, и она сверкала, как новая монетка.
– Иди сюда, Мятка, – говорил Стэн. А бывало, глядя, как она гладит его рубашки, он говорил:
– Умничка ты у меня, Мятка. Они проводили вместе и дни и ночи, потому что Стэн не выходил в море. Было такое чувство, словно они вместе трудятся в доме ради общей цели, словно они – команда, которую не касаются никакие беды и ссоры внешнего мира. Вокруг них бушевала четвертая омаровая война между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном и портила всех, но не их. Они были мистером и миссис Стэн Томас. Мэри думала, что ему нужна только она, а ей только он. Они укрепили свой дом в то время, как расшатывались дома их соседей.
Это время было самым счастливым в их супружестве. Эти семь месяцев войны подарили Мэри Смит-Эллис Томас невероятную радость, они подарили ей чувство, что она была бесспорно права, уйдя от Веры Эллис и выйдя замуж за Стэна. Она ощущала себя нужной и достойной. К работе она была привычна, но она не привыкла трудиться ради своего собственного будущего, ради себя. У нее был муж, и он ее любил. Она была ему нужна. Он ей так сказал.
– Ты чудная малышка, Мятка.
После семи месяцев ежедневного ухода омаровые снасти Стэна Томаса приобрели образцовый вид. Когда он смотрел на свои снасти и лодку, ему хотелось по-миллионерски потирать руки. Ему хотелось смеяться по-деспотски, когда он смотрел, как его друзья и соседи борьбой доводят себя до нищеты.
«Деритесь, деритесь, – безмолвно подзуживал он соседей, – Давайте деритесь».
Чем дольше сражались остальные, тем слабее становились. И тем лучше было бы для Стэна Томаса – к тому времени, когда он снова спустит на воду свою лодку. Он был только за то, чтобы война продолжалась, но в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года четвертая омаровая война между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном подошла к концу. Омаровые войны вообще имеют тенденцию заканчиваться зимой. В ноябре многие рыбаки перестают выходить в море даже при самых лучших обстоятельствах, поскольку море почти постоянно штормит. И чем меньше на море рыбаков, тем ниже вероятность столкновений. Война могла закончиться просто из-за погодных условий. В эту пору оба острова впадали в зимнюю спячку, а когда придет весна – кто знает, может быть, к весне старые споры будут забыты. Но в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом так не случилось.
Восьмого ноября молодой человек с острова Корн-Хейвен по имени Джим Берден должен был выйти в море ловить омаров. Первым делом с утра он собирался заправить лодочный мотор топливом, но не успел он залить в бак бензин, как заметил чужие поплавки, выкрашенные отвратительной ярко-зеленой краской, подпрыгивающие среди его поплавков. Это были поплавки Поммероя с острова Форт-Найлз. Джим их сразу узнал. И он знал, кто такой Айра Поммерой. Айра Поммерой, муж Ронды, отец Вебстера, Конвея, Джона и так далее, был братом Дона Поммероя, который лежал в больнице в Рокленде и заново учился ходить. А ходить он разучился после того, как его избил Фред Берден, который был отцом Джима Бердена.
Айра Поммерой грозил Фреду Бердену и юному Джиму уже несколько месяцев, и Джиму это порядком надоело. Джим Берден поставил эти ловушки прямо у северного берега Корн-Хейвена днем раньше. Они стояли так близко от Корн-Хейвена, что Джим их даже из дома видел. Они стояли там, где ни одному добытчику омаров с Форт-Найлза делать было нечего. Для того чтобы поставить здесь свои ловушки, Айра Поммерой наверняка приплывал сюда под покровом ночи. Что могло заставить его так поступить? Неужели ему спать не хотелось?
Следует отметить, что поплавки Айры Поммероя, появившиеся на территории Джима Бердена, были фальшивыми. Они были привязаны не к ловушкам, а к кускам бетона. Согласно своему плану, Айра Поммерой не собирался забирать омаров из ловушек Джима Бердена. Согласно плану, он должен был добиться того, чтобы Джим Берден дико распсиховался. И в этом смысле план сработал. Джим, мягкохарактерный девятнадцатилетний парень, которому порядком досталось за время омаровой войны, в один момент утратил природную робость и отправился на поиски Айры Поммероя. Джим пылал гневом. Обычно он не сквернословил, но, ведя свою лодку на полной скорости по волнам, он еле слышно произносил что-то вроде: «Проклятие, проклятие, проклятие. Будь он проклят!»
Добравшись до Форт-Найлза, Джим стал искать лодку Айры Поммероя. Он не был уверен, узнает ли ее, но твердо вознамерился ее найти. Воды вокруг острова ему были более или менее знакомы, но все же он пару раз задел подводные камни. И он не слишком внимательно следил за дном и за ориентирами, которые помогли бы ему вернуться домой. Он о возвращении домой вообще не думал. Он искал любую лодку, принадлежащую кому-нибудь из рыбаков с Форт-Найлза.
Он поискал взглядом на горизонте стаи чаек, нашел и направился в ту сторону, поскольку, по его понятиям, там же должны были находиться и омаровые лодки. Он не ошибся. Всякий раз, как только он замечал лодку, он приближался к ней и смотрел, кто на борту. Он ничего не говорил рыбакам, а они ничего не говорили ему. Они прекращали работу и смотрели на него. «Что этот малый тут делает? И что у этого малого с физиономией, господи боже! Да он весь лиловый, господи боже!»
Джим Берден не говорил ни слова. Он сразу же отплывал, продолжая поиски Айры Поммероя. Что делать, когда он его найдет, он в точности не придумал, но мысли его вертелись близко возле слова «убийство».
К несчастью для Джима Бердена, ему не пришло в голову поискать лодку Айры Поммероя в форт-найлзской гавани, где она и находилась. Спокойненько покачивалась на волнах у пристани. Айра Поммерой устроил себе выходной. Он жутко устал, поскольку всю ночь устанавливал бетонные блоки у берега Корн-Хейвена, и утром проспал до восьми. В то время когда Джим Берден бороздил воды Атлантики в поисках Айры, тот лежал в постели со своей женой Рондой, и они зачинали очередного сына.
Джим Берден зашел слишком далеко. Он ушел в открытое море дальше, чем обычно заходят омаровые лодки. Он оставил позади все поплавки. Он погнался за стаей чаек, полагая, что там найдет чью-нибудь лодку, но чайки, как только он приблизился, исчезли – растворились в небе, будто сахар в кипятке. Джим Берден сбавил ход и огляделся по сторонам. Где он находился? Вдалеке, в тумане, едва проглядывал остров Форт-Найлз – бледно-серый призрак. Гнев сменился отчаянием, да и отчаяние уже начало таять и сменилось чем-то вроде волнения.
Погода портилась. Разыгрались волны. По небу быстро плыли черные тучи. Джим понятия не имел, где находится.
– Проклятие, – сказал Джим Берден. – Будь он проклят. А потом у него кончилось горючее.
– Проклятие, – повторил он – не для красного словца.
Он попытался завести мотор, но мотор не завелся. Ни с места. А Джим и не подумал, что такое может случиться. Он напрочь забыл о том, что отплыл с Корн-Хейвена с почти пустым баком.
– О боже, – прошептал девятнадцатилетний Джим Берден.
Теперь ему стало не просто не по себе. Ему стало страшно.
Хороший он был рыбак – забыл залить в бак горючее. Ну надо же было так сглупить? Джим включил рацию. Из динамика послышалось шипение.
– Помогите, – проговорил Джим. – У меня кончился бензин.
Он даже не знал, так ли полагается звать на помощь. Он вообще мало что понимал в морском деле. В этом году он впервые начал сам выходить на лов. Несколько лет он проработал помощником у своего отца, и поэтому считал, что знает об океане все, но теперь понял, что все эти годы был просто пассажиром. Обо всем заботился его отец, а Джим применял свою грубую физическую силу на корме. Все эти годы он не обращал внимания на то, чем занят отец. И вот теперь оказался один на лодке посреди моря. Неведомо где.
– Помогите! – снова прокричал он в микрофон рации.
И вдруг вспомнил слово: – SOS! SOS!
Первым отозвался Нед Вишнелл, и Джим поморщился. Говорили, что Нед Вишнелл – лучший рыбак во всем штате Мэн. С Недом Вишнеллом такого бы никогда не случилось, и ни с кем из Вишнеллов. В глубине души Джим надеялся, что сумеет как-то все обернуть, чтобы Нед Вишнелл не понял, в чем дело.
– Это Джимми? – донесся сквозь треск помех голос Неда.
– Это «Могучий Дж.», – ответил Джим. Он решил, что взрослый мужчина на его месте назвал бы имя лодки. Но название собственной лодки его ужасно смутило. «Могучий Дж.». Он самый.
– Это Джимми? – снова спросил Нед.
– Это Джимми, – ответил Джим. – У меня горючее кончилось. Извините.
– Ты где, сынок?
– Я… а-а-а… не знаю.
Джим ненавидел себя, произнося эти слова. И кому он их говорил! Не кому-нибудь, а Неду Вишнеллу!
– Не понял тебя, Джимми.
– Я не знаю! – прокричал Джим. Унизительно. Как же это было унизительно. – Я не знаю, где я.
Молчание. Потом какие-то нечленораздельные звуки.
– Не понял вас, Нед, – сказал Джим. Он пытался подражать Неду во всем, даже в интонации. Пытался сохранить хоть каплю достоинства.
– Ориентиры какие-нибудь видишь? – спросил Нед.
– Форт-Найлз от меня… гм-м-м… милях в двух к западу, – ответил Джим, но как только он это сказал, то сразу понял, что этого далекого острова уже не видит.
Сгустился туман, стало темно, как вечером, хотя было всего десять часов утра. Он сам не знал, в какую сторону смотрел, не понял, верно ли указал направление.
– Бросай якорь. Держись, – сказал Нед Вишнелл и прервал связь.
Нед нашел парня. Поиски заняли у него несколько часов, но он нашел Джимми. Он связался с другими рыбаками, и все они стали разыскивать Джимми. Даже некоторые рыбаки с Форт-Найлза отправились на поиски Джима Бердена. Погода была просто жуткая. В обычный день в такую погоду все поспешили бы вернуться к берегу, но все остались в море, чтобы найти юного Джимми. Даже Ангус Адамс его искал. И это было правильно. Парню было всего девятнадцать, и он потерялся.
Но нашел его Нед Вишнелл. Как – этого никто не понял. Просто Нед был Вишнеллом – талантливым рыбаком, героем моря, поэтому никто не удивился, когда он разыскал маленькую лодочку в тумане посреди огромного океана, не имея ни малейшего намека на то, где ее искать. Все привыкли к мореходным чудесам Вишнеллов.
К тому времени, когда Нед добрался до «Могучего Дж.», шторм разыгрался не на шутку, и Джима Бердена отнесло далеко от того места, откуда он послал сигнал бедствия, хоть он и бросил якорь. Якорь был маленький. Джим с самого начала не знал, где находится. Он услышал лодку Неда Вишнелла раньше, чем увидел ее. Он услышал стрекотание мотора сквозь туман.
– На помощь! – заорал он. – SOS!
Нед добрался до него по кругу и возник из тумана на своем огромном сверкающем катере. Красивый и мужественный. Нед был зол. Он был зол и безмолвен. День лова прошел для него впустую. Джим Берден сразу увидел, как сердит Нед, и у него душа ушла в пятки. Нед подвел свой катер прямо к борту «Могучего Дж.». Пошел дождь. Погода стояла теплая для ноября в штате Мэн, а это означало, что дождь был мерзкий и холодный. Ветер сдувал дождь в сторону. У Джима руки в перчатках замерзли и покраснели, а Нед Вишнелл был без перчаток. И без шапки. Увидев это, Джим торопливо стащил с головы шапку и бросил себе под ноги. О своем решении он тут же пожалел, потому что холодный дождь начал барабанить по его макушке.
– Здрасьте, – робко выговорил он. Нед бросил Джиму канат и сказал:
– Привязывай. Его голос прозвучал с плохо сдерживаемым раздражением.
Джим стал привязывать свою лодку канатом к лодке Неда. Свою маленькую дешевую лодчонку к красавцу катеру Неда Вишнелла. «Могучий Дж.» беззвучно прыгал на волнах, а мотор катера Неда урчал и урчал на холостом ходу. В этом звуке были уверенность и опыт.
– Ты уверен, что у тебя горючее кончилось? – спросил Нед.
– Очень даже уверен.
– Очень даже уверен? – с отвращением переспросил Нед. Джим не ответил.
– В моторе ничего не сломалось?
– Не думаю, – сказал Джим, но в его голосе уверенности не было. Он понимал, что утратил всякое право говорить со знанием дела.
Нед мрачно зыркнул на него:
– Ты не знаешь наверняка, кончилось ли у тебя горючее?
– Я… я не уверен.
– Я посмотрю, – сказал Нед.
Он перегнулся через борт своего катера и подтащил «Могучего Дж.» поближе. Он взял багор и резко рванул лодку Джима к себе. Он был вправду очень зол. Обычно он с лодками обращался бережно. Катер Неда и лодка Джима плясали на волнах. Они то расходились, то стукались друг о дружку. Нед поставил одну ногу, обутую в резиновый сапог, на борт своего катера и был готов перепрыгнуть в «Могучего Дж.». Это был очень глупый поступок для такого замечательного морехода, каким был Нед Вишнелл. Но Нед был зол и забыл об осторожности. И тут кое-что случилось. Налетел ветер, поднялась волна, нога соскользнула, рука тоже.
Нед упал за борт.
Джим уставился на него, и его первая реакция была близка к веселому изумлению. Нед Вишнелл свалился в воду! Поразительно! Это все равно что увидеть голую монахиню. Нет, вы такое видели? Нед сразу намок и погрузился в воду, а когда вынырнул, судорожно вдохнул воздух, и его губы сложились в испуганный, слабый маленький кружок. Нед в страхе уставился на Джима Бердена. Это было так непохоже на Вишнелла. Нед Вишнелл был в полном отчаянии, он был просто в панике. И тогда Джим Берден насладился другой реакцией на происходящее. Это была гордость. Неду Вишнеллу была нужна помощь Джима Бердена. Ну, как вам это нравится?
Нет, вы такое видели?
Эмоции Джима были мимолетными, но все же они помешали ему принять молниеносное решение, которое могло бы спасти жизнь Неда Вишнелла. Схвати Джим багор, протяни он багор Неду, попытайся он подхватить Неда в тот момент, когда тот падал за борт, все могло бы сложиться иначе. Но Джим несколько секунд простоял, охваченный изумлением и гордостью… и тут налетела волна, и лодки ударились друг о друга. Они ударились друг о друга с такой силой, что Джим не удержался на ногах. До столкновения Нед находился между двумя лодками, а когда после удара лодки разошлись, Нед исчез. Он утонул.
Наверное, его сильно стукнуло. Он был в высоких рыбацких сапогах, и они, скорее всего, наполнились водой, и он не смог выплыть. В общем, что бы ни случилось, Нед Вишнелл исчез.
Таков был конец четвертой омаровой войны между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном. Этот случай немало этому поспособствовал. Потеря Неда Вишнелла стала трагедией для обоих островов. Форт-Найлз отреагировал на гибель Неда Вишнелла почти так же, как несколькими годами вся страна – на убийство Мартина Лютера Кинга. Шокированное население лицом к лицу столкнулось с тем, что невероятное стало возможным – и эта смерть всех изменила (и, пожалуй, даже сделала соучастниками преступления). На обоих островах у людей возникло ощущение: если такое могло произойти – значит, что-то очень сильно не так. Значит, война зашла слишком далеко, если из-за нее погиб такой человек, как Нед Вишнелл.
Неизвестно, пробудила бы подобные чувства гибель какого-нибудь другого рыбака. Нед Вишнелл был патриархом династии, которая всем казалась непоколебимой, неуязвимой. Он не участвовал в этой омаровой войне. Он не вытащил свои снасти из воды, как Стэн Томас, но Нед Вишнелл всегда стоял выше таких распрей. Как Швейцария. Зачем ему было вторгаться на чужие территории? Зачем ему было срезать чужие поплавки? Он знал, где есть омары. Другие рыбаки пробовали следить за ним, пытались вызнать его секреты, а Неду было все равно. Он и не думал их прогонять. Он их почти не замечал. Они бы ни за что не выловили столько омаров, сколько вылавливал он. Его никто не мог унизить. Он был беззлобен. Он никому не угрожал. Он мог себе это позволить.
То, что Нед Вишнелл погиб, пытаясь спасти парня, втянутого в войну, всех поразило. Испугался даже Айра Поммерой, который, теоретически, был повинен в трагедии. Айра сурово запил – суровее обычного. Именно тогда он превратился из пьяницы в алкоголика. Несколько недель спустя после гибели Неда Вишнелла Айра Поммерой попросил свою жену Ронду помочь ему написать письмо с выражением соболезнований миссис Нед Вишнелл. Но послать письмо вдове Вишнелл не представлялось возможным. Ее уже не было на острове Корн-Хейвен. Она исчезла.
Она не была уроженкой этого острова, как все Вишнеллы, Нед взял в жены красавицу издалека. Миссис Нед Вишнелл была рыжеволосой, длинноногой, умненькой девушкой из уважаемого северо-восточного семейства, которое всегда выезжало на лето в Кенненбунк-порт, штат Мэн. Она была не похожа на жен других рыбаков, уж это точно. Ее звали Эллисон, и они познакомились с Недом, когда она со своей родней плыла вдоль побережья штата Мэн. Она увидела мужчину в рыбацкой лодке, и ее заворожили его внешность, его удивительная молчаливость, его уверенность. Она уговорила родителей последовать за ним в гавань Корн-Хейвена, а потом весьма дерзко к нему подошла. Он ее ужасно разволновал, он вызвал у нее дрожь. Он был совершенно не похож на тех мужчин, которые были ей знакомы, и она вышла за него – к полному изумлению родителей – через несколько недель. Она сходила по нему с ума, но после его гибели ничто не могло удержать ее на острове. Она была убита и войной, и смертью мужа.
Красавица Эдисон Вишнелл узнала подробности гибели мужа, огляделась по сторонам и изумилась: какого черта она делает на этом камне посреди океана? Это было жуткое чувство. Это было все равно что проснуться в постели незнакомца после пьяной ночи. Это было все равно что очнуться в тюрьме в чужой стране. Как она сюда попала? Она посмотрела на своих соседей и решила, что они звери. И что это за дом? Что за дом, провонявший рыбой, в котором она жила? И почему на острове всего один магазин, в котором продают только покрытые пылью банки консервов? И что это за отвратительная погода? Кто все это придумал?
Миссис Вишнелл была очень молода, ей было едва за двадцать, когда утонул ее муж. Сразу же после похорон она вернулась к родителям. Она отказалась от своей фамилии по мужу. Она снова стала Эллисон Каваног, поступила в Смит-колледж на факультет искусствоведения и никогда никому не говорила о том, что была замужем за добытчиком омаров. Она все оставила позади. Она даже сына оставила на острове. Никто ее особо не отговаривал, и мать не сильно горевала, расставаясь с сыном. Говорили, что миссис Вишнелл никогда не была привязана к своему мальчику, что-то в этом ребенке пугало ее.
Вишнеллы с Корн-Хейвена решительно заявили, что мальчик должен остаться на острове. Так и вышло. Мать от него отказалась.
Мальчика должен был вырастить и воспитать его дядя, молодой человек, который только-только закончил семинарию. Молодой человек, амбиции которого подсказали ему решение стать странствующим священником на отдаленных островах штата Мэн. Дядю звали Тоби. Пастор Тоби Вишнелл. Он был младшим братом Неда Вишнелла и таким же красавцем – но более утонченным. Тоби стал первым из Вишнеллов, отказавшимся от карьеры ловца омаров. Он должен был стать опекуном ребенка. Ребенка звали Оуни Вишнелл, и ему был всего годик.
Если Оуни Вишнелл и тосковал по уехавшей матери, он этого не показывал. Если Оуни Вишнелл и тосковал по утонувшему отцу, он этого тоже не показывал. Он был крупным, светловолосым, тихим ребенком. Он никому не создавал никаких трудностей – разве что только тогда, когда его вынимали из ванны. Тогда он вопил и дрался, и сила у него была поразительная. Казалось, единственное, чего хочет Оуни Вишнелл, – так это постоянно находиться в воде.
Через несколько недель после того, как схоронили Неда Вишнелла, когда стало ясно, что омаровой войне конец, Стэн Томас спустил свою лодку на воду и приступил к образцово-показательной ловле омаров. Он ловил омаров с целеустремленностью, из-за которой вскоре заработал прозвище Жадюги номер два, то есть он стал преемником Ангуса Адамса, которого давно прозвали Жадюгой номер один. Краткий период домоседства завершился. Мэри Смит-Эллис Томас явно перестала быть его напарницей. Его напарниками теперь были мальчишки – любой из тех, кто был согласен батрачить у него помощником.
Стэн возвращался домой к Мэри поздно вечером, жутко усталый и деловитый. Он стал вести журнал, в который записывал результаты каждого дня лова, чтобы наносить на карту места, где омары ловятся хорошо, а где – не очень. По вечерам он допоздна засиживался над картами с калькулятором, и Мэри он к этой работе не подключал.
– Чем ты занимаешься? – спрашивала Мэри. – Над чем ты работаешь?
– Над рыбалкой, – отвечал Стэн.
Для Стэна Томаса любая работа, связанная с рыбалкой, также являлась рыбалкой, даже если эта работа происходила на суше. И поскольку его жена рыбачкой не была, ее мнение для него было бесполезно. Он перестал звать ее к себе на колени, а без приглашения сесть к нему на колени она не осмеливалась. Это время для нее было очень грустным. Мэри начала видеть в своем муже нечто такое, что было неприятным. Во время омаровой войны, когда он вытащил на берег лодку и снасти, она рассматривала его поведение как поведение добродетельного человека. Ее муж сторонился войны, потому что был миролюбив. Она сильно ошиблась и теперь начала это понимать. Он сторонился войны ради защиты собственных интересов и для того, чтобы нанести убийственный удар, когда война будет кончена и он снова сможет рыбачить. И вот теперь он наносил свой убийственный удар и не мог остановиться ни на минуту.
По вечерам он заносил в журнал записи, сделанные во время лова. Он выписывал длинные столбцы сложных цифр. Записи были чрезвычайно аккуратны, и свой журнал Стэн вел несколько лет. Порой он перелистывал журнал на несколько страниц назад и размышлял над цифрами, обозначавшими необычайно щедрый улов омаров в прежние дни. Он разговаривал с этими столбцами цифр.
– Жаль, что октябрь не бывает круглый год, – говорил он, обращаясь к цифрам.
Иногда по вечерам он разговаривал со своим калькулятором. Он мог сказать:
– Да слышу я, слышу. Или:
– Хватит издеваться! В декабре Мэри сказала мужу, что беременна.
– Молодчина, Мятка, – сказал Стэн, но обрадовался не так, как ей хотелось.
Мэри тайком отправила письмо Вере Эллис и сообщила о своей беременности, но ответа не получила. Это ее ужасно огорчило. Она плакала и плакала. Единственной на самом деле, кто проявил хоть какой-то интерес к беременности Мэри, была ее соседка Ронда Поммерой, которая, по обыкновению, была беременна сама.
– У меня, наверно, мальчик будет, – заплетающимся языком сообщила Ронда.
Ронда, по обыкновению, была пьяна. Пьяна, по обыкновению, очаровательно, словно она была юной девушкой и выпила спиртного впервые в жизни.
– У меня, наверно, опять мальчик будет, Мэри, так что ты должна девочку родить. Ты почувствовала, когда забеременела?
– Вряд ли, – ответила Мэри.
– А я каждый раз чувствую. Это как… щелк! И это мальчик. Я всегда заранее знаю. А у тебя девочка будет. Зуб даю, девочка! Ну, рада? Вот подрастет и выйдет за одного из моих мальчишек. И мы породнимся.
Ронда с такой силой поддела Мэри локтем, что та чуть не упала со стула.
– Мы и так уже родственницы, – заметила Мэри. – Через Лена и Китти.
– Тебе понравится рожать, – сказала Ронда. – Это так весело.
Но в родах Мэри ничего веселого не было. Рожать она осталась на острове, и это был просто страшный сон наяву. Ее муж не выдержал ее криков и того, что дом битком набит женщинами, поэтому ушел в море и бросил ее. Рожать ей предстояло без его помощи. Это было жестоко по целому ряду причин. Всю неделю штормило, и никто из других рыбаков в море выходить не отваживался. И вот в такой день Стэн и его помощник ушли в море одни. Похоже, Стэн предпочел рисковать жизнью, лишь бы только не помогать жене и не слушать ее жалобы. Он ждал мальчика, но все же ему хватило вежливости скрыть свое разочарование, когда он вернулся домой с рыбалки и увидел свою маленькую дочурку. Он не взял ее на руки, потому что на руках ее в тот момент держал Сенатор Саймон Адамс.
– Ох, ну какая же милашка! – восклицал Саймон снова и снова, а женщины смелись над его нежностями.
– Как мы ее назовем? – тихо спросила Мэри у мужа. – Тебе нравится имя Рут?
– Мне все равно, как ты ее назовешь, – ответил Стэн Томас, глядя на свою дочь, которой был всего один час от роду. – Назови, как хочешь, Мятка.
– Хочешь ее подержать? – спросила Мэри.
– Мне надо помыться, – сказал Стэн. – Я пахну, как мешок с наживкой.
