Следующим вечером я увидела Ксана, стоявшего перед моей дверью и словно размышляющего, постучать ему или уйти. Кажется, он выбрал последнее, но, развернувшись, наткнулся на меня: я подходила к дому по тропинке позади него. После того как я рассказала ему о том, что случилось с Кейт, Ксан ушел, чтобы попытаться привлечь Дедрика к правосудию, а я весь день провела с Натаниэлем. Помогала ему менять Элле пеленки, одевать девочку, кормить моим заговоренным молоком и укачивать. Я оставалась с ними, пока они вдвоем не уснули.

Замедлив шаг, я остановилась.

– Наверное, мне не следовало приходить, – начал он. – Я знаю, что не должен тебе докучать. Но день выдался очень тяжелым, и я не знаю, куда еще идти. – Он посмотрел на меня сквозь пряди своих темных волос. – Именно сюда я приходил каждый раз, когда мне требовалось спокойное место. Подумать, порисовать.

Я сказала:

– Ты можешь поступать так и дальше. – Я подошла к двери, открыла ее и отступила на пороге в сторону, пропуская его.

Поначалу мы неловко молчали. Он уселся на стул со своей бумагой и углем, а я развела огонь и налила в чайник воды. Но смущение быстро улетучилось, и мы погрузились в свои дела. Он приступил к зарисовкам, а я стала за ним наблюдать.

Когда засвистел чайник, мы дружно подскочили.

Я наполнила две чашки. Одну взяла себе, а другую поставила на стол рядом с ним.

– Можно взглянуть? – спросила я.

Он кивнул и откинулся на спинку стула. Я робко перегнулась через его плечо, чтобы посмотреть на рисунок, и у меня перехватило дыхание.

Это был портрет смеющейся Кейт, вырванный из какого-то светлого уголка в его памяти. Прозрачный и живой портрет, полный жизни и цвета, – настоящее мастерство, если учесть то, что он был выполнен в черно-белой гамме.

Наконец я снова обрела способность говорить:

– Я знаю, что здесь принято сжигать усопших и что мы проводили ее достойно… Но какая-то часть меня считает, что она, – я покраснела и с трудом сглотнула, – что она заслуживает чего-то большего. Чего-то, что отметило бы ее уход. Что напоминало бы о ней. – Я нервно рассмеялась. – Думаю, во мне говорит ренольтская кровь. В Ренольте надгробный камень – что-то вроде трофея добродетели. Чем он больше, тем лучше. – Я барабанила пальцами по краю чашки. – Она заслуживает памятника. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю. – Ксан долго смотрел на меня, а затем поднялся на ноги. – Ты не против немного пройтись?

Мы прошли мимо канала, направляясь в лес. Местность была скалистой, и наша тропа резко поднималась в гору, почти неразличимая в низком и густом тумане. Ксан уверенно двигался вперед и с легкостью прокладывал себе дорогу сквозь заросли вечнозеленых деревьев, которые теперь были коричневыми. Взглянув на них, он прервал тишину.

– Знаешь, если бы не все это, – он взмахнул рукой, указывая на стволы-скелеты, – я бы, честно говоря, хотел, чтобы стена пала.

– Желаешь оставить Аклев без защиты? Чтобы любой мог сюда войти, когда ему заблагорассудится?

– Да, – ответил он. – Только представь, как сильно изменился бы Аклев, если бы стены не было. Подумай, сколько мы из-за этого упускаем: мы ничего не знаем о других видах искусства, новой мысли и новых веяниях…

– И об опасностях, – заметила я. – Стена – это в том числе и защита.

– Однако же самая большая угроза, которой когда-либо подвергался этот город, таилась внутри, а не снаружи.

– Все улажено? – осмелилась спросить я. – Дедрика арестовали?

– Почти вся стража отбыла с королем на охоту, но мне удалось нанять – считай, подкупить – нескольких человек из тех, что остались. Когда они за ним явились, он по-прежнему находился в святилище, как ты и предполагала. Твое заклинание сработало на славу: они смогли вытащить его наружу лишь тогда, когда надели на него цепи. Сейчас он в темнице. Завтра я его допрошу. Если у меня все получится, до следующего Дня Истца он не протянет. Ух ты, смотри туда!

Я споткнулась об узловатый корень, но Ксан успел подхватить меня под руку. Он увидел новую пропитавшуюся кровью повязку на моей ладони.

– Накладываешь заклинания без меня? – спросил он.

– Хочешь, чтобы я этого не делала?

– Я не настолько глуп, чтобы говорить тебе, что делать и чего не делать.

– Это для Натаниэля и Эллы, – сказала я. – Но это было не совсем заклинание. Скорее… молитва. Чтобы они обрели покой теперь, когда Кейт в объятиях Эмпиреи.

Он одобрительно кивнул.

– Пусть обретут мир, даже если мы этого сделать не можем. Я никогда себя не прощу. За то, что решил последовать за королем, хотя чувствовал, что это неправильно.

– Моя доля вины в этом тоже есть. Я слишком поздно обо всем догадалась, – со вздохом призналась я. – И сама проводила ее почти до самой двери Дедрика.

Мы остановились на крутом склоне холма, возле проема, похожего на вход в пещеру. Нагнувшись, он произнес.

– Мы на месте. Иди за мной.

Оказалось, что это вовсе не пещера, а короткий, неглубокий проход, который вскоре расширился и привел к лугу под открытым небом, защищенному со всех сторон скалами. Я вошла в освещенный луной круг. У моих ног клубился туман. Куда бы я ни свернула, всюду в блуждающих вихрях тумана я натыкалась на надгробия. Здесь не было ни огороженных участков, ни помпезных памятников: немного камня, гниющих досок и несколько грубо высеченных статуй. Большая же часть могил напоминала холмики, опознавательные знаки которых давно пали жертвой времени. Но в отличие от ренольтских кладбищ, где духи слоняются среди роскошно-хвастливых могил, здесь было тихо – никаких звуков, никаких разбуженных душ.

– Здесь никто не похоронен, – сказала я, снова и снова озираясь по сторонам. Нет душ – значит, нет и тел. Это место было создано для живых, а не для того, чтобы служить прибежищем мертвым.

– Верно, – сказал он. – На старых картах это место называлось Ad sepulcrum domini quod perierat, Могилой Потерянных. – Он посмотрел на затянутую туманом усыпальницу. – Город Аклев всегда сжигал своих мертвых. Считалось, что тем самым мы помогаем духу умершего поскорее отправиться в объятия Эмпиреи, и заслужить такие проводы было большой честью. Но во время войн тела убитых находили не всегда. Плоты самых благородных воинов сжигали пустыми. Что касается бедных солдат, пленников или тех, кто сам лишил себя жизни, а не пал от руки врага… для них ничего не делалось. Им не воздавали честь; их уход из жизни – какой бы идеальной она ни была – никак не отмечали. Они просто… уходили.

– Потерянные, – сказала я.

Он кивнул.

– А скорбившим была невыносима мысль, что они не могут почтить уход тех, кого любили. Поэтому они и приходили сюда, совершали прощальные ритуалы, устанавливали надгробия. Всегда ночью, всегда в одиночку, всегда… тайком.

– Ни на одном из надгробий нет имен.

– Установка запрещенного надгробия для могилы впавшего в немилость человека здесь – или в любом другом месте в пределах городской стены – могла привести к огромному штрафу или чему-нибудь похуже. Поэтому родственники и друзья не указывали имен: если бы это место нашли, ничто не указывало бы на них, и их не стали бы наказывать за неповиновение.

– Но короли эти камни не трогали?

– Если бы они о них знали, они бы разрушили их. Но когда война, наконец, закончилась, этот способ горевать по умершим забылся. Исчез обычай, исчезла и память о людях. И все же это место продолжает существовать. – Он развернул портрет Кейт и передал его мне.

Я нашла уютное местечко на краю впадины, опустилась на колени и положила рисунок Кейт на землю, осторожно прижав его камнем. Нити и завитки тумана баюкали его несколько долгих минут, после чего вернулись на привычное место на вершине. Лицо Кейт исчезло, как солнце за грозовыми облаками.

Поднявшись на ноги, я заметила поблизости другой памятник. Тонкая плита, которую воткнули в землю под прямым углом так, чтобы она выглядела как надгробие. На ней были грубо нацарапаны очертания птицы вроде ворона семьи Сильвис, только нежного и белого. Голубь.

Это безупречное надгробие выделялось на фоне остальных. Те торчали здесь по двести лет, и даже в месте, где не бывало дождей, ветров и снегопадов, время стребовало с них свою цену. Но только не с этого: по сравнению с другими каменная плита выглядела как новая.

– Ты установил ее, – сказала я. – Верно?

Он тихо ответил:

– Я болел, когда мама умерла. Лежал без сознания, одной ногой на том свете. Она сама приняла решение лишить себя жизни, поэтому погребение по аклевской традиции ей не полагалось. Ее похоронили в неглубокой, безымянной могиле в лесу за пределами стены прежде, чем я даже успел узнать, что она умерла. По сей день я не знаю, где ее прах. – Он глубоко вздохнул. – Все, что было хорошего в моем несчастном детстве, связано с ней. Она рисовала со мной, читала мне, мы вместе изучали карты. Это было одно из последних мест, которые мы открыли вместе, пока я не разболелся настолько, что не мог больше встать с постели.

Я опустилась на колени перед плитой-памятником. Птица была начертана грубо, примитивно. Я сглотнула, вытянула руку и провела пальцами по бороздкам.

– Кто помог тебе установить плиту? Саймон?

– Саймон не всегда был рядом. Его обязанности мага крови часто удерживали его далеко отсюда. – Он покачал головой. – Я сам его установил. Мне было семь лет.

– Семь, – повторила я, представив себе мальчика возраста Конрада, раздавленного горем и слабого после долгой болезни, который бродил по лесам, притащил камень в этот потайной овраг, а затем маленькими, не сильными еще ручками нацарапал, как мог, на плите рисунок. И все это он проделал в одиночку. От этой мысли мое сердце болезненно сжалось.

– Она умерла из-за меня: заботиться обо мне стало так трудно, что у нее не хватило сил. Это было самое меньшее, что я мог для нее сделать.

– Ксан, – сказала я, поднимаясь. – Ты ошибаешься насчет своей мамы.

– Я знаю, что ты сейчас скажешь: я был ребенком, это не моя вина…

– Нет. – Я осторожно подошла к нему. – Я должна сказать тебе… кое-что важное. Это прозвучит безумно, но это правда. Ты должен мне поверить.

– Насколько я помню, я обещал тебе поверить в обмен на то, что ты поможешь мне защитить стену. Теперь, когда Корвалис схвачен, полагаю, самый подходящий момент, чтобы попросить меня выполнить обещание.

Слова полились из меня рекой, опережая друг друга:

– Большинство душ умерших уходят сразу после смерти, однако некоторые из них застревают на границе между мирами. Благодаря этому мы во время сеанса смогли вызвать Арен. Души, которые откладывают свой окончательный уход… они хотят, чтобы их увидели. А когда их видят, они начинают рассказывать свои истории.

– Что? – Он посмотрел на меня с озадаченным видом, у него на губах заиграла растерянная улыбка.

– Я все это знаю потому, что я их вижу. Именно со мной они хотят вступить в контакт. Не знаю, почему… но мертвые занимают такую же часть моей жизни, как и живые. Так было всегда, сколько я себя помню.

Его улыбка медленно погасла.

– Я видела ее, Ксан. Твою маму. Видела на башне. Ее дух. В тот день, когда ты взбежал за мной наверх. Я оказалась там только потому, что она захотела, чтобы я за ней последовала. Она хотела показать мне, как умерла.

Он резко отвернулся. Я продолжала, так мягко, как только могла:

– Я пережила последние мгновения ее жизни вместе с ней. С ней была целительница из деревни, Сальма. Твоя мать говорила о своем сыне, который заболел. Она знала, что ему недолго осталось, а перенести его смерть она не могла. Поэтому… поэтому она решила взять дело в свои руки. Она действительно спрыгнула с башни, но не потому, что хотела умереть. Она прыгнула так, чтобы ее кровь окропила растущий внизу кровоцвет. И чтобы Сальма смогла собрать лепестки цветка кровоцвета и с их помощью спасла ее сына. Тебя.

Он отшатнулся, сжал ладонь в кулак и приложил ее к сердцу. Он пытался выровнять дыхание. По его вдохам я могла отсчитывать время. Один, вдох. Два, выдох. Три, вдох. Четыре, выдох… Я взяла его за руку, и когда наши взгляды встретились, от циничных огоньков в его глазах не осталось и следа.

– Она тебя не покинула, – ласково сказала я. – Она тебя любила. Она умерла лишь ради надежды на то, что появившиеся из ее крови лепестки помогут спасти тебе жизнь. Ей пришлось выбирать между собою и тобой. Она выбрала тебя.

Он схватился обеими руками за голову и повернулся ко мне спиной. Я чувствовала происходившую в нем перемену: он заново обдумывал свою историю. Его мать спасла ему жизнь. Это не восполнит ее потерю – эту потерю ничто не восполнит, – но ракурс, в котором он видел теперь ее смерть, все изменил, окончательно и бесповоротно.

– Ксан? – произнесла я. Мне хотелось дотронуться до него, но я не могла решиться. – Ты в порядке?

Он глубоко вздохнул.

– Нет, – ответил он, – и… да. – Кривой обелиск выплыл из тумана, и Ксан припал к нему спиной, как будто обессилев. Но его глаза горели живыми эмоциями; в них читалось и облегчение, и сожаление.

Я робко подошла к нему.

– Ты мне веришь? Не считаешь меня сумасшедшей?

– После всего удивительного, что мне довелось увидеть после знакомства с тобой, ты можешь заявить, что ты – сама Эмпирея, и я в это поверю.

Я не двигалась с места, едва осмеливаясь дышать. Вспомнив свое страшное изображение на стене, я сказала:

– Я всего лишь обычная девушка, Ксан. Я просто немножко лучше разбираюсь в том, что происходит вокруг. Но в остальноем я такая же потерянная, запутавшаяся и одинокая, как и все остальные.

– Потерянная? Ну, нет. – Он взял мои руки в свои. – Запутавшаяся… никогда бы так не сказал. Одинокая? – Он медленно наклонился ко мне и тихо промолвил: – В этом я мог бы тебе помочь.

Мы стояли так близко друг к другу. Я чувствовала на своей щеке его дыхание, нежное и спокойное. Я подняла голову и посмотрела на него, его лицо было совсем рядом.

И земля пошатнулась под нашими ногами.

Он крепко прижал меня к себе, когда колонна, к которой он прислонялся, задрожала и рухнула, разбившись на мелкие осколки. Земля вздыбилась, а скалы у нас над головами со стоном крошились и опадали дождем из мелкой пыли и колючих камешков. Я вцепилась в Ксана, и мы побежали сквозь бурю к наклонному проему. Начали падать крупные камни, перекрывая узкую тропу.

Хвойные иглы превратились в снаряды и пронзали воздух, как стрелы на неровном поле боя. Ствол гигантской ели перед нами хрустел и стонал, а затем вдруг треснул у основания и рухнул поперек дороги. Идти вперед мы не могли. Вернуться обратно – тоже. Я ощутила во рту вкус страха, острый и кислый, как кровь и желчь.

Ксан затащил меня вниз под ствол упавшего дерева и накрыл мое тело своим, защищая от обломков. Земля встрепенулась еще один раз, и, наконец, все стихло.

Он первым поднялся на ноги, затем помог подняться мне. Туман рассеялся, как будто его поглотила дрожавшая земля. Осталась лишь пыль. Когда и она улеглась, перед нами открылся почти неузнаваемый ландшафт. Груды камней, поломанные деревья и несколько столбов дыма, поднимающегося из сердца города, силуэты которого стали вырисовываться благодаря первым робким лучам тяжело встающего солнца.

– Нет, – пробормотал потрясенный Ксан. – Мы его остановили. Все закончилось. Этого не может быть.

Но мы с ним знали правду: это было верным признаком смерти старухи. Лесные Врата пали.

Все время, остававшееся до рассвета, мы пробирались сквозь поваленный лес. По водосточному желобу мы проникли в замок. Даже в подземелье мы слышали отдаленные крики, доносившиеся из города. Когда мы вынырнули с другой стороны, занималась заря.

Ксан оставил меня ждать в кладовой, среди разбитых бутылок и перевернутых бочек, а сам свернул за угол, чтобы расспросить стражника, который стоял у входа в темницу.

– Еще раз я спрашивать не буду, – услышала я его голос, в котором звучали угрожающие нотки. – Я оставил тебя здесь вчера вечером. Я хорошо тебе заплатил. А теперь скажи мне правду: за это время не впускал ли ты внутрь кого-нибудь? Не выходил ли кто?

– Я уж говорил вам, что нет, – пробормотал стражник. – За всю ночь ни душеньки не было. Никто не появлялся тут. Даже когда так трясло, что замок ходуном ходил. – Стражник помолчал. – Ну, кроме целительницы. Разрешенной двором знахарки. Она попросила пустить ее, чтобы осмотреть заключенного. Не мог же я отказать. Да вы и сами знаете правила. Королевский декрет, все дела. В его сундуках денег столько, что с лихвой хватит на целительницу…

– Ксан, – сказала я, выходя из кладовой.

– Эмили, – оборвал меня он. – Тебе нужно оставаться…

– Это Сальма, – печально произнесла я, дрожащим пальцем указывая на женщину, которая поджидала нас на вершине лестницы, ведущей к камерам. Ее белый фартук был заляпан кровью, как и белый чепчик, но Ксан не мог ее увидеть.

Я двинулась за духом Сальмы в глубины темницы. Ксан следовал за мной по пятам. Камеры в Ренольте были сооружены для того, чтобы держать в них ведьм: железные прутья решетки, низкие потолки, узкие окна, пропускающие чахлые полоски света. Но какими бы темными и мрачными ни были темницы в Ренольте, эти оказались еще хуже. Здесь не было окон, света и звуков, за исключением медленного кап-кап-кап, доносящегося откуда-то из нутра подземелья. А вонь… запахи разложения, рвоты и мочи смешались, создав дьявольские испарения, которые проникали в мои ноздри и липли к коже.

Сальма остановилась у последней двери. Я знала, что ждало меня за ней: эти отметины я отчетливо видела на привидении. Я кивнула ей и прошептала:

– Мы позаботимся о том, чтобы правосудие восторжествовало. А теперь иди. Кестрел тебя ждет. – На ее губах мелькнула нежная, исполненная надежды улыбка, и она исчезла.

Ксан открыл задвижку. Дверь распахнулась, и мы увидели Дедрика Корвалиса, который сидел, лениво прислонившись к стене. Его руки были перепачканы кровью, в уголках рта застыла усталая улыбка.

– Наконец-то, – сказал он. – Я зову уже несколько часов подряд. Моя целительница на меня напал. Я был вынужден защищаться. Боюсь, я тут все перепачкал.

Тело Сальмы лежало в углу смятой грудой.

Nihil nunc salvet te.

От слабого дрожания – последних толчков землетрясения – поверхность лужи крови слегка зарябило. Когда толчки прекратились, Дедрик ухмыльнулся:

– Я требую воды. И чистую одежду. Не могу же я предстать пред судом в таком виде. – Он поднял руки вверх и тихо рассмеялся.

– Судом? – переспросил Ксан. – Твой суд состоится тогда, когда я его устрою.

– Вот тут ты ошибаешься, мой дорогой мальчик, – ехидно произнес Корвалис. – Король пересмотрит мое обвинение. Мне повезло: он вернулся с охоты немного раньше. Меня заверили в том, что суд состоится незамедлительно.

Я побледнела. Я думала, что Конрад находится вдали от города, вместе с охотничьим караваном. Мне оставалось только надеяться, что он не пострадал во время землетрясения.

Дедрик продолжил:

– Мы с королем большие друзья. Я думаю, он поймет, что меня заточили в темницу без всяких на то оснований. Его стражники спустятся за мной в любую минуту. – Он склонил голову набок, прислушиваясь к стуку сапог по ступеням, эхо которого долетало до его камеры. – Ага. Вот и они.

Мы с Ксаном поспешно вышли и нырнули в соседнюю камеру, пока нас не заметили.

– Что нам теперь делать? – прошептала я.

– Я узнаю, что можно предпринять, чтобы это остановить. Сходи за Натаниэлем, скажи ему, что я буду ждать его у дворцовой лестницы. И пусть он готовится давать показания.

Я кивнула и подошла к другой стене, ища в ней проем и держа нож наготове, чтобы с помощью заклинания стать невидимой, если выхода не окажется.

– Будь осторожен, – сказала я, бросая на Ксана последний подбадривающий взгляд, после чего решительно двинулась по коридору.

За моей спиной стражники собирались возле камеры Корвалиса. Я услышала, как при их появлении он рассмеялся:

– Джентльмены! – воскликнул он, радостно приветствуя их. – Нам пора!